Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Глава 40

Вид Эладоры на битву спутан. Душа – тряпка на ветру. Порой несет к небесам, и она сочленяется с Черными Железными богами. Простираются вечности, она видит все – войска сшибаются в сердце Гвердона, в небе над городом бродят боги, а ее семейную усыпальницу собрались грабить воры. Черные Железные боги грохочут на нее грозой, раскатисто гудят голосами церковных звонниц, требуют быть их Предвестницей и впустить их.

В эти минуты она нанизана на нить между двумя неодолимыми средоточиями волшебства. Черные Железные боги колотят в ее душу извне, пытаясь в ней найти выход из их темницы. Заклятие Джермаса Тая впивается в нутро когтями амулета, жгучего угля на груди, пытаясь заставить ее распахнуть перед ними ловушку. И тогда оно, заклинание, превратит ее душу в раскаленный горн, вторичную переплавку для Черных Железных богов. Священники посадили их в осязаемые, настоящие колокола; Джермас собрался заключить богов в абстрактные понятия.

Гнет, понуждающий уступить той силе, иной или обеим сразу, невыносим. Но ей нечего терять – лишь собственную гордость. Она терпит.

И откатывается назад в свое тело. Она умозрительно понимает степень повреждений, тяжесть ран. Размышляет – при смерти или еще нет? Гробница была ледяной, а ныне тут жарко. Она старается сосредоточиться и видит огонь. Пламенный меч, а потом и ползущего в огне. Его черная накидка пылала, поджаривая опору из червей-падальщиков. Гады рухнули омерзительной кучей, а Алина опять взмахнула мечом, пониже к земле, и червей охватило пламя. Разбегаясь врассыпную, от гнева святой не спасешься.

Эладора толком не поняла, случилось ли это в помещении, где лежит ее тело, или же где-то совсем далеко. Видения нарушили ощущение самой себя. Вот сейчас перед ней дорога. Здесь разбилась карета, рэптекины рванули вбок и головой врезались в стену (не моих ли рук дело, задумалась она, а потом задумалась о причине такой мысли). Экипаж ударило, перевернуло. Среди обломков лежал человек невысокого роста.

И к нему приближался, дрыгаясь шаткой походкой, сальник.

Этот сальник стар, но молод, при этом стар. Стар для чанов. Большинство приговоренных к вытопке юны, но ему сорок-пятьдесят. Сам он не помнит. Молод, ведь ему всего два дня. И стар опять, потому как за это время горел, взрывался, калечился и нуждается в воссоздании в чане.

Если его спросить, зачем он тут, когда все прочие сальники дерутся с веретенщиками на Мойке, он объяснить не сумеет. Его разум – трепетное пламя свечи, горящей в полости воскового черепа, но ответа там не найти. Ответ укоренен в его плоти и кости или в том, что там после чанов от его плоти и кости осталось. Он останавливается и чешет бороду, то есть царапает борозды в отливке лица. Рассматривает грязный, серо-бурый воск под ногтями и про себя смеется. Непорядок, думает сальник, хотя и сам не знает в чем.

В ноже – вот где непорядок. А ему нужен посох. Длинная жердь футов шести, почти в его рост. С железной оковкой. Рядом есть железные перила, часть ограды, поврежденной крушением кареты. Пойдет. Он выбрасывает нож на дорогу и высвобождает из мятого загражденья перилину. С ней руку наполняет знакомое чувство.

Шлеп, шлеп, шлеп, и он на месте крушения. Палкой от перил он пробует мусор. Первое тело – вот оно, искать не надо. Возница, угадывает сальник, шея сломана при аварии. Поискав, он обнаруживает на стене кровавые отпечатки ладони, а в слякоти – следы ботинок. Один пассажир выжил и ушел, ковыляя, по этому переулку. Он прислонился носом к отпечаткам и вдохнул, потом лизнул недорасплавившимся языком. То баба, и язык безошибочно щипнуло колдовством.

Сальник вернулся к разбитому экипажу. Крупные куски обшивки кареты не разобраны, под одним послышался стон. Шлеп, шлеп, шлеп. Странно, но он ощутил наслаждение, довольно чуждое тому, каким он был создан. Ему полагалось вдохновенно следовать приказаниям и причинять другим боль. Творить жестокость, да, но цель ее иная. Безобразные черты сальника скрутились в улыбку, как только он нагнулся и отвалил обломки.

Под ними обнаружился небольшой человечек. Он до сих пор жив, хоть и сломаны обе ноги, не считая других повреждений. Разбился, догадался сальник. А тот увесистый сундук, видимо, лежал рядом с ним на сиденье. Когда экипаж врезался, сундук полетел и сбил этого мужичка. Ох, как много переломано ребер. Ничего не поделать, умирает. Видать, уже умер? Да нет. Глаза открыты, таращатся в ужасе при виде сальника.

– Помоги, – взмолился Хейнрейл. – Отнеси меня к Роше.

Сальник обрел голос. Неприятный.

– Спасибо. Скажешь. Потом.

Он сгреб Хейнрейла в охапку, как отец поднимает ребенка, и зашагал навстречу далекому синему свету.

– На юг, болван! Ты в другую сторону двинул! – Хейнрейл выгибался и сопротивлялся аресту, но, невзирая на дождь, хватка сальника тверда и нерушима.

Шаг за шагом сальник, бывший некогда Джери Тафсоном, тащил вора в сонный околоток дозора на Брин Аване.

Каждый шаг Алины относил святую назад во времени и приумножал струившуюся сквозь нее мощь.

Шаг, и она вновь молода. Какой же она была юной! Еще не успела стать на ноги, еще не свыклась с нежданным возвышением от деревенской простушки к самой молодой промеж защитников веры, избранных Хранимыми Богами. Она спускалась в склеп по ступеням, но в глазах Хранимых Богов она вместе с тем входила в вестибюль особняка Таев на Брин Аване. Той ночью, как представлялось ей, она исполняла святую миссию, благую цель – уничтожение Таев. Среди святых она была самой юной и неопытной, но тем не менее выступила тогда во главе отряда. Другие уже познали ужас святости, когда тебя захватывают, используют необъятные, нечеловеческие силы, холодно обезличенные, либо припадочно полоумные, либо и те, и те сразу, но она была тогда еще непорочной, и эта непорочность наделила ее могуществом. Никогда, никогда не была она столь великой и страшной, как в ту ночь, когда телохранители Таев и колдовские преграды падали перед ней, как под косой колосья.

Снова шаг, и обратились вспять триста лет, и она въезжает в град обреченных. Гвердон подпал под жуткий культ Черных Железных богов, и она ныне другая святая, предыдущее божье орудие, – но с нею не хрупкие и пугливые знакомые Алине Хранимые Боги. Нет, это те боги, кем они были прежде, когда владели и укреплялись всеми душами единоверцев. То великаны, отлитые из текучего зноя, и они скакали бок о бок с ней, когда она обрушилась в бой на улице Сострадания.

Ее пика – луч солнца с таким ярким блеском, что веретенщиков разрывает огонь при малейшем касании. Ее щит – рассветный горизонт, несокрушимый и прославленный, как само небо. Она боевая святая, обуянная праведным гневом, а перед ней – война богов. Враг поджидает ее под куполом гигантского храма, и она знает, что его сила превыше. За ним полная мощь пантеона, а его боги – темные грозовласцы, мрачные заоблачные горы – затеняют впереди путь. Она слышит вскрики жертв – те боги пируют, насыщаются силой пред столкновением.

Но она очень быстра. Была очень быстра и будет быстрой. Алина вспоминает, как она – другая святая – убила самого Первосвященника, покуда тот не успел выпустить свою силу, сотворить темные, кошмарные чудеса. И богов нельзя уничтожить, поэтому вся накопленная там мощь никуда от них не ушла, осталась запертой во внезапно испуганных и поникших Черных Железных богах. И была заперта там, даже когда торжествующие Хранители превращали черные изваяния в тюрьмы.

И тогда в настоящем Алина выпрямляется и вырастает, в отголоске той победоносной скачки по улице Сострадания. Пикой стал меч, а ползущие горят ничуть не хуже веретенщиков. В руке, где только что не было ничего, является щит, закален против любого чародейства. Их заклинания не способны ей навредить. Она неуязвима.

Она врывается во внутреннюю погребальную камеру. Здесь Предвестница – нет, обрывает она себя, вытряхивая из разума обман всеведения Хранимых, – здесь Эладора Даттин, она тут из-за того, что сраный Синтер не смог уберечь ее одну чертову ночь. И здесь Джермас Тай. Он узнаёт ее и визжит, теряет власть над витыми прядями тела, и половина его опадает копошащейся кучей расцепившихся червей. Он тужится собраться вновь, а она наступает.

– ДЖЕРМАС ТАЙ! – ревет святая, и голос ее – Суд и Приговор. – УЖЕ ЗАДОЛБАЛО ТЕБЯ УБИВАТЬ. ЧТО ТЫ НАД БЕДНОЙ ДЕВОЧКОЙ УСТРОИЛ?

Алина выдыхает целительную молитву и передает Эладоре каплю бьющей через край своей силы. Раны затягиваются, кости вправляются – ребенок излечен.

– ТЫ НАПУСТИЛ В ГОРОД ВЕРЕТЕНЩИКОВ, АХ ТЫ МУДАК, – возопили хоры ангельские из Алининой глотки. Копье вспыхнуло ярче солнца, и Джермаса Тая – каждого из него, все тысячи напитавшихся от него червей – охватывает огонь. Иные его крупные составные верещат, опаленные светом, но просачиваются в щели и дыры в стенах, а прочих поглощает пожар гнева Алины. Золотая маска горит, как дешевая бумага.

Кончено. Хранимые Боги выпускают ее. Божественное давление, ощутимое даже ворами, теми, кто выжил, уходит. Алина опирается на меч, который стал опять просто мечом. Она враз смертельно устала, и ничего ей больше не надо, только отдохнуть. Осталось сделать последнее. Она срывает амулет с горла Эладоры и передает Мирену.

Крыс, как пес, вприпрыжку поспевал за исполненной гнева Святой Алиной. По необходимости он останавливался и отражал чары ползущих – старейшему упырю без разницы, материальный то или духовный мир. Он когтями рвал заклинания, перегрызал глотки волшебным призывам. Свою силу он сберегал как мог, даже если здесь они победят, завтра будут новые битвы. Эти события сменят лик всего города, а он в ответе за племя упырей. Поколение назад – как меряют время люди – упырям воспрещалось днем выходить на поверхность и занимать любые должности в городе. Но времена изменились, и после этой ночи изменятся снова. Ради упырей Крысу надлежит быть среди победителей.

Он рассмеялся. Старейший упырь внутри его попался, Крыс его перехитрил. Ему теперь не погрузиться в подземные глубины, чтоб сесть на корточки на постамент да созерцать оккультные тайны. Э, нет – как последнему живому старейшине, ему придется выступать от имени всех упырей, а в грядущие дни надземье ждет обилие различных советов и заседаний. Шпат бы гордился, подумал Крыс, когда б узнал, что их беседы о политике не были тщетны.

Слепящей волной раскатился свет – Алина громит ползущего вожака. Крыс облизал губы – ползущие ответят за это преступление против города. На них ополчится каждый гвердонец, и наверху, и внизу. Упырье царство понесло страшные потери от нападения ползущих, но они отомстят сполна. Ни один могильный слизняк не получит пощады, и старейшину прельстила эта мысль.

Он огляделся в поисках голоса, чтобы выразить ликование. Потянулся разумом, хихикая, как опять сейчас унизит несговорчивого парня. Его сознание впритирку коснулось Мирена, и намерения мальчишки стали ему ясны.

Крыс с воем скакнул вперед, пытаясь схватить мальчишку, прежде чем тот телепортируется с амулетом. Слишком медленно. Когти сцапали лишь пустой воздух.

Глава 41

Точно вызванный колдовством демон, Мирен проявился, материализовался около Шпата, на каменном отростке, отходящем от карниза. Он в крови и опален, но жив, и в руке его амулет, и он протягивает кулон Кари. В другой руке нож.

– Давай, – крикнул Шпат, – командуй ими!

Кари тянет руку за амулетом. Ему придется бросать его мне, понимает она. Каких-то несколько футов, но если я его уроню…

Оттолкнувшись, в плавном движении Мирен кидает кулон через пропасть, точно в подставленную ладонь Онгента. Не завершая этого балетного вращения, танцор на краю обрыва, он делает оборот и на полном ходу всаживает Шпату в спину нож.

Шпат ревет, поскальзывается, и Мирен бьет его снова, тонкое лезвие проскакивает промеж бугристых пластин и отворяет кровь. Шпат разжимает руку и падает, опрокидывается в воздух вниз головой. Падает в необъятную пустоту под куполом, падает безнадежно далеко, не дотянуться. Кари беспомощно смотрит, как он летит мимо колокола, мимо веретенщиков, минуя все, чтобы упавшей звездой разбиться о земную твердь далеко-далеко внизу.

Мертвым, как камень. Такого не пережить никому.

Все замерло – она неспособна дышать, неспособна думать, и даже сердце, кажется, прекратило биться. Даже гнет Черных Железных богов вымело из сознания. Ничего, кроме потрясения – и горя, и…

И Мирену не жить. За долю секунды она выхватила нож и спружинилась, перед тем как кинуться через ту же пустоту, да хоть в ту же пустоту, и прикончить Мирена. Он убил Шпата. Убил друга безо всякой причины, за хер собачий, и за это ему, мразоте, не жить. И не могла она мыслить больше ни о чем, но заклинание Онгента опередило ее движение, и она застыла. Как долбаный истукан, неподвижно.

Онгент взял амулет и надел на ее парализованную шею.

– Давай-ка попробуем снова, – сказал он. – На этот раз как положено.

Не шевелился ни один мускул. Заклинание стиснуло ее так туго, что едва удавалось дышать. Как быть? На ум пришло лишь одно – слететь вслед за Шпатом и убиться об пол. Она решила так и поступить, но, прежде чем сорвалась, рядом на уступе возник Мирен, подпирая ее. Его проворные, хваткие руки держали не слабее отцовского заклинания.

Веретенщики застыли на месте, а потом начали отползать. Некоторые распустили черные перепончатые крылья и планировали вниз, описывая круги внутри здания и приземляясь посреди скопления своих жертв. Большинство спускалось обратно прежним путем, сползая по куполу. Кари ясно все это видела – нельзя было даже моргнуть. Взор приковала серо-красная отметина на полу – то был, прежде был, Шпат.

– Я работал с твоим дедом, – зашептал на ухо Онгент. – Замечательный товарищ он был, но ни в грош не ставил традицию. Он представлял историю великим конструкторским проектом, поступательным процессом, требующим улучшений. Боги законности, торговли и прибыли, развиваясь, движутся в светлую вечность! Идеал и рай для бухгалтера! – Он читал ей лекцию. Здесь и сейчас, не найдя удобней момента, впал в преподавательство. – Изучавшему историю ясно, что нет никакого процесса, нет никакой всеобщей цели. Империи восстают и рушатся, приходят и уходят царства. Война, разруха и время обращают в насмешку самые грандиозные построения. Все созданное руками смертных рассыпается прахом. Я видел, как Джермас готовил городу свое помойное подобие золотого века, если хочешь – завет Эффро Келкина, начертанный на небесах. Но я-то понимал: в итоге все кончится ничем, даже добейся он успеха. Пара-тройка десятилетий процветания, тьфу, пустяк!

Заключенная в тюрьму своей плоти, Кари беззвучно завопила. Она силилась дотянуться рассудком вовне и ударить его, как опрокинула хейнрейлов экипаж, но заклинание сковало ее и в духовном мире. Она брыкалась, плевалась, но поделать ничего не могла.

– Черные Железные боги… им ведь просто не повезло. Восстание Хранителей должно было захлебнуться. Кучка отважных земледельцев и несколько сельских божков урожая из глухомани подняли бунт против пантеона ярых, вечно борющихся божеств? Да намечалась обычная бойня! Бойня и произошла, вот только какой-то святой хранительнице везет, и она убивает Первосвященника. Не что иное, как случайность. Империи приходят и уходят, но державе Черных Железных богов полагалось стоять века, а не какие-то считаные десятилетия! И здесь я лишь направляю историю по ее исконному руслу. И я увижу ее течение в веках.

Онгент посеменил от Кари боком, осторожно прощупывая путь по карнизу к выступу. Рискнул бросить взгляд вниз и сглотнул в ужасе.

Он достиг каменного отростка и не без робости двинулся к колоколу. Чтобы сладить с волнением, заговорил опять.

– Мне казалось, что я тебя потерял. Это я предложил Джермасу тебя отослать непосредственно перед тем, как оповестил Эффро Келкина – разумеется, анонимно – обо всех его богохульствах. Я вознамерился стать твоим крестным, твоим наставником и подготовить тебя к этому событию. Но ты убежала. Мирен стал моим запасным вариантом – я попытался воссоздать проделанный Джермасом труд, хотя у меня и не было веретенщика, чтобы с ним поработать. Тем не менее небезуспешно. В их глазах он вышел, почитай, твоей копией. Он смог бы служить Предвестником впредь – но раз ты здесь, в этом нет необходимости.

Кари пыталась бороться. Заговорить. Ударить разумом. Не получалось ничего. Убежать, и то нельзя. Она вконец обездвижена, встряла намертво, как каменный человек. Беспомощна до предела.

– Наконец-то мне открылось некое очарование в Пилгрине, – проговорил себе Онгент. – «И поглотили они тьму живущих, и поднесли их души Черным Железным богам».

Он изо всех сил толкнул колокол.

Тот качнулся, по собственной воле набирая скорость, и зазвучал одной нотой, сигналом веретенщикам внизу.

Приношение жертв началось.

Среди толпы сотни веретенщиков, и каждый состоит из сотни ножей. Острогранные щупальца хлестнули сквозь плоть и кость; кровь брызнула, наводняя пол, вмиг превратившийся в алое озеро. И Кариллон видит каждую смерть всплеском энергии, поглощенным, не успев распуститься – ибо веретенщик пленял и впитывал душу для того, чтобы вручить потом Черным Железным богам.

Вручить посредством ее.

Их ей не удержать. Она чувствует воздвигаемую вокруг силу. Встать против потока такой мощи означает испариться мгновенно. Как противиться океанской волне? Сама Кари сгорит, и останется лишь та, какой ее хотят сделать, Предвестница. Волшебство проносится сквозь нее водопадом, втекает в колокол. Он трескается и начинает меняться. Металл подтекает, и скручивается, и начинает принимать свои истинные очертания. Физическая форма существа кошмарна, но Кари видит и духовное царство: видит прутья клетки заклинания Онгента, видит узы, соединяющие ее с Онгентом – и с амулетом, и с Черными Железными богами. А теперь видит и самих Черных Железных богов. По всему городу началось их возвращение.

Энергия после жестокой резни в этом храме преобразует их, и тогда боги окунутся в накопленную былую мощь, десятикратные резервы от десятилетий подобных зверств. А далее есть вообще целый город, триста лет развития и роста, тысячи новых душ, чтоб утолять их голод.

Еще два шага, и она оказалась бы прямо под Башней Закона, когда рушилась колокольня. Ее размозжило бы насмерть, и ничего б не случилось. Она снова попыталась сорваться с карниза, но Мирен не отпускал ее. И целовал – даже когда она выдавливала из себя крик.

Онгент возвысился. Темное облако силы проступило вокруг него. Годы облетели с его лица, и он сошел в пустое пространство, паря над пропастью в воздухе. На ладонях его играли, похрустывая, молнии. Увенчанный черным железом, Жрец-Первосвященник чудовищного пантеона.

– ВЕДИ ИХ ОБРАТНО, – приказывает он ей. Его глас – бой великого колокола страданий. Нет пути противиться его повелению, ей не найти способа выстоять перед мощью богов.

Стоять неподвижно – гибель. Вор бежит, вор уклоняется. Вор крадет.

Это как тырить на рынке фрукты, думает она. Ты устраиваешь цирк, вытаскивая одно яблоко, продавец за тобой в погоню, и тогда твой подельник спокойно забирает остальную добычу.

Она поискала нить волшебства, которая соединяла ее со Шпатом. Связь по-прежнему там – истончается, затухает. Остаток целительного заклинания Онгента, подпитанного топливом, сворованным у Черных Железных богов. Кариллон не в силах пошевелиться, но еще способна схитрить втихаря.

Она сосредотачивается на этом клубке связующих чар и распахивает врата.

Глава 42

Крыс надсадно визжит от отчаяния, затем хватает разум ближайшего вора. Грубо и не заботясь об ущербе. Человек шатается и падает перед старейшиной упырей на колени.

– ОН УКРАЛ ТАЛИСМАН, – проревел сквозь окровавленные губы вор. – ОН ПРЕДАЛ НАС!

Эладора пытается слезть с надгробия и валится на пол. Ее тело поникло, словно конечности отсоединили от осознанной воли.

– Кари. Он несет кулон к ней. Но она…

– Все ваш злодерьмучий профессор. – Алина побелела под запекшейся на лице требухой червяков. – Синтер, сука, предупреждал меня, а я ухом не повела. Ети вашу мать. – Она выпрямилась, поворачиваясь к Крысу. – Хорошо. Ладно. Идем назад через город. Если надо – кивнула она на кучу, недавно бывшую Джермасом Таем, – повторим.

Старейший упырь хотел заметить им о безнадежности этой затеи. Добираться от Мойки до Могильника заняло полночи; к тому времени, как они попадут на Привоз, будет слишком поздно. Может быть, уже слишком поздно. Даже боги согласны – он не чувствовал вокруг Алины тени присутствия Хранимых Богов. Святая не в нужном месте, дамка не на той клетке шашечной доски. Ей даровали силу выступить против одной угрозы, но теперь, когда встает другая, боги бросают ее.

Он собирался сказать, что все пропало. Что людям следует лечь на землю и умереть, и дать ему съесть свои тела и снести души в нижнюю тьму. Если он поглотит плоть святой – ДВУХ святых, ничего себе! – его силы возрастут настолько, что у него появится шанс пережить этот, ныне неотвратимый, апокалипсис. Но слова застряли в уме, и не получалось вытолкнуть их из горла скорчившегося вора.

Крыс обнаружил, что не верит, будто потеряно все.

Вместо этого он заговорил собственной речью, прошибая звук сквозь искривленную гортань, змеиный язык и громадные клыки.

– Шпат его остановит, – шепотом выдавил он, спрашивая себя – неужели настолько верит в друга? А потом, громче, добавил: – Ползущие. Снаружи. Великая тьма их.

Чародеи, раскиданные их спонтанным нахрапом на Могильный холм, вернулись и собрались при входе в гробницу. Крыс смутно прозревал их сквозь закрытую каменную дверь склепа – плетеные обличья серебристо-слизистыми мотками мерцали на грани восприятия.

– Наружу есть другой путь? – спросила Алина.

Эладора покачала головой.

– Мне не показывали. – По щекам покатились слезы; она смахнула их, не особенно замечая.

Алина вздохнула.

– Конечно, откуда тут хренов черный ход? Ладно. – Она подхватила Эладору под руку, встряхнула ее и передала Крысу. Пришлось поднапрячься – дарованная богами сила ушла. – Вытащи ее. – Она подняла на ноги и выжившее ворье, муштруя их как сержант: – За упырем, и чтоб не высовываться, слышите меня?

За дверью тихо шелестело колдовство червей.

– Церковное дело, – про себя проговорила Алина. – Да и хрен с ним.

Крыс ощутил внутри нее бурление мощи и смотрел, как она достает до небес и тянет изо всех сил. Как и Кариллон, стаскивает богов на себя.

Усыпальницу еще раз залило светом, когда Святая Алина выехала на войну.

Эладора уцепилась за спину упыря, зарылась лицом в колючую, зловонную шерсть. Смотреть, как проходит прорыв из гробницы, было превыше сил. Слышались вопли и взвизгивания, канонада волшбы, рев огня, шкворчание мяса. Несмотря ни на что, на ум приходило лишь одно – скоро все станет куда хуже. Теперь она повидала Черных Железных богов воочию и знала – ни одно повествование, ни один исторический труд еще и не начинали описывать надвигавшийся мрак. Владычество занебесного ужаса, где участь быть рабом безумных богов меняется лишь на долю их жертвы, пожранной веретенщиками.

Вокруг пышут чародейские сполохи. А слышно только, как воздух сифонит в огромных упырячих легких, пока тот враскачку ступает вперед, выставив костлявые руки барьером для заклинаний ползущих. Алину больше не слышно.

Один вор заорал, когда что-то задело его. Заклятие – и проглотило, как невидимая пасть. Враз вырвало из существования, и его больше нет на лестнице, ведущей из гробницы на волю.

Пухлые и влажные пальцы дергают Эладору за лодыжку. Она отпинывается, чувствует – под ногой лопаются черви, но все-таки рука стаскивает ее со спины Крыса. Ползущий ранен, издыхающие черви сыплются с прожженной в плаще дыры. Он цепляется за нее, бормоча то ли волхвовские созвучия, то ли белиберду – толченый разум с тысячи мертвых мозгов.

Эладора отталкивает его, впопыхах ищет какое-нибудь оружие. Пальцы смыкаются на мече. До сих пор горячем на ощупь, но уже не огненном. Это меч Алины. Эладора вскинула его, как дубинку, и врезала по копошащейся голове ползущего, снова и снова, пока страшилище не выпустило ее.

А потом бежать, бежать, поймать за руку старейшего упыря и опять взбегать по ступеням, вон из гробницы в ночную прохладу над Могильным холмом.

Она повернулась, оглядываясь во тьму: сзади Алина и воры – но их нет и следа. Где-то в глубине подземелья сверкнуло зарево, словно там похоронили грозу, и часть потолка рухнула. Наружу повалила пыль. Крыс взялся за тяжеленные каменные створки гробницы и резко захлопнул их. Удар прокатился эхом по безмолвному холму.

– Все погибли, – прошептала она без уверенности, ее ли это слова, или ее устами вещает упырь. Она с опаской держала выщербленный меч Алины, не желая его отпускать.

Обессилев, Эладора доплелась до края скальной полки, на которой располагалась усыпальница, до высоты над обрывом, откуда видна половина города. Вдалеке маячит громадный купол Морского Привоза, четко очерченный пожарами с Мойки. Небеса над городом бороздят дымные следы ракет. На минуту помстилось – а свою заемную святость она утратила и по-настоящему видеть и осязать не могла, но была уверена, – как со всех сторон вокруг встают титанические фигуры. Не исполненные ненависти Черные Железные боги, но куда более привычные, домашние божества. Нищий Праведник, хромой и сутулый. Святой Шторм, небесный рыцарь в сером плаще со сверкающим копьем. Милосердная Матерь в огненной короне, и лицо у нее Алины. Хранимые Боги принимают смерть своего последнего святого, и в них рождается новый настрой, твердая ясность цели, ранее Эладорой не ощущавшаяся.

Потом они пропадают. Улетучиваются, как призраки, когда над Гвердоном расцветает блеклая заря. Отступают на запад и север, за старые стены, в глубь континента. Уходят обратно к своим старым храмам и сельским церквушкам, отдавая город иным силам.

Раздается бешеный колокольный трезвон, и у Эладоры щемит живот.

Она падает на колени и глядит, как городу приходит конец.

Тело Шпата озарилось светом, который вовсе не свет – таким ослепительно ярким, что больно смотреть.

Первыми изменились веретенщики. Они застыли и превратились в камень, хворь развилась в них до конца в один миг. Кинжально острые щупальца протянулись к жертвам, но обызвествились и пораскалывались, не успев вкусить крови.

Останки Шпата взорвались каскадом, извержением, ураганом архитектуры. Каменные блоки взметались вверх и наружу, строились, громоздясь друг на друга, буйство башен и улиц извергалось под купол Морского Привоза, изблевывались ансамбли конструкций. Землетрясение наоборот, стихийное бедствие, возводящее здания. Невероятные дворцы и ячейки квартир клокотали, восходя из земли, пропитанной Шпатовой кровью.

Чудесное преображение Онгента, дар Черных Железных богов, дало сбой. С воплем профессор рухнул в безумную круговерть растущего нового города и был раздавлен меж каменных стен, стерт в красноватый песок. Его останки не найдут никогда.

Не обошлось и без других редких потерь. До невозможности редких. Несчастных случаев избежали даже те, кто стоял возле самого тела Шпата. Позднее они расскажут, как вокруг них нарастали целые здания, обкладывая их каменными блоками и оставляя в коридорах, обширных холлах, а то и в уединенных кельях, минуту назад еще не существовавших на свете. Пойдут бродить байки о нищих, улегшихся спать в подворотнях, а проснувшихся посреди замков.

Волна созидания, строительства не ограничилась Морским Привозом. Она раскатилась с ревом из дверей великого храма во всех направлениях, но наиболее сильный поток обрушился на запад, восток и юго-восток.

На западе он врезался в Мойку. Чудесное течение затопило улицы и узкие полоски незанятой суши. Театры и башенки смешались разом, танцуя вдоль сточных канав с изяществом уличных кошек. Местами они срастались с прежними строениями либо, к счастью, достраивали их до завершенности – новая городская плоть сливалась со старой, словно так было задумано изначально. В других местах возникали причудливые несоответствия. Лачуги толкались с дворцами, борясь за незанятое пространство.

Если сей приступ диковинного творения и протекал по некоему плану, то тот вскоре пошел наперекосяк. Многие из новых зданий получились красивыми, но жутко непропорциональными либо недоработанными. Дома без дверей. Высеченные в камне части тела, но увеличенные в сотни раз. Там, где прежде был Мясницкий ряд, первопроходцы этих новых городских джунглей обнаружат сердце размером с целый склад. Другие найдут улицы в форме слов, будто город захотел пообщаться с ними путем таких вот посланий. Постройки нагромождались на другие постройки, снова и снова. Лестницы и мосты с трудом смыкали торцы с опорными плитами. Новые конструкции, как всходы, прорастали в мир, мостили промежутки средь прежних. То было и диво, и сумасшествие, как будто боги отдали строительный камень творения какому-то ретивому малышу.

На востоке каменный шторм засосал в себя армию сальников. Здесь уже наблюдался ущерб. Сальники оказались закупорены в пустых комнатах, без окон и дверей. Без притока воздуха. На всей протяженности боев их огни гасли. Фургон алхимиков с драгоценным и смертоносным грузом потонул в воронке бурлящего мрамора, канул в новые улицы, как подбитый тяжелый броненосец под воду. Кажется, камень восхитило – или оскорбило – опустошение за площадью Мужества, ибо там он возносился выше и выше, завиваясь безудержной, невероятной спиралью. Выше шпилей Святого холма поднялась тогда башня, загадочный монумент произошедшего чуда.

Но на этом не кончилось. Творение хлынуло на юго-восток, вдоль морских утесов и портовых набережных. Каменная волна, подобно бегуну, с наката одолела скалистую кайму квартала алхимиков. Она ударила в стены квартала, и не хватило им мощи разбить ее – перехлестнула волна стены и разлилась среди фабрик. Горнила и печи взрывались, крошились поваленные башни.

Позднее свидетели опишут это как явление каменного великана. Скажут, что в последние минуты волна сложилась в гигантскую фигуру, высотой в сотни футов, обрушившуюся на алхимические хранилища и заводы, вбирая их в свое естество. Более половины трудов алхимиков было поглощено или разрушено этой грандиозной эвкатастрофой, волшебством со дна общества.

Наконец поток перелился за дальний край утеса, устремляясь в море – в направлении острова Статуй. Ниспадая, он расплескивал на скалистом склоне новые, полностью отделанные дома и улицы. Последним творением великого чуда стал сверкающий белый причал в надежно укрытой бухте, гостеприимный уголок для судов с далеких морей.

И вот в обновленном городе наступила тишина.