Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Соавторы: Гарет Ханрахан,Бен Гэлли,Джеймс Хоган,Дерек Кюнскен,Девин Мэдсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 305 (всего у книги 341 страниц)

38

Мико

Мансин однажды сказал, что император Кин удерживает трон благодаря силе отличной легенды, которая кажется правдивой, как бы мало правды в ней ни было. Люди восстают против шероховатостей в истории, хотя следует опасаться именно совершенных, в которых нет ни малейшей трещинки между фрагментами, и каждая шестеренка вращает ее в нужную сторону. Правильную. Смерть Мансина от рук дочери, которую он жестоко эксплуатировал и не ценил по достоинству, стала еще одной шестеренкой, сдвинувшей нас к новому будущему. Вот так и возникла легенда.

В условиях царившей в Симае неразберихи нужно было принять множество решений, составить указы и отправить послания, отдать приказы и провести советы, и у нас с Сичи едва хватало времени перевести дух и сказать друг другу, что мы справимся. Но мы должны были справиться, потому что иначе Кисия вернулась бы к жизни по прежним, закостенелым шаблонам, задушив перемены. Мы мечтали о будущем, в котором не нужны императоры-боги, а войны с Чилтеем не повторяются каждый год, где горные племена называют Кисию своим домом. Но это будущее не наступит, если за него не бороться. Каждый день. С каждым вздохом.

Через несколько дней после взятия Симая мы встретились с последними оставшимися левантийцами рядом с их лагерем. Это было не официальное мероприятие со знаменами, шатрами и придворными, а скорее встреча старых друзей на обочине.

Многие уже уехали, торопясь на север. Другие задержались на пару ночей, а раненые – еще дольше. Теперь все покидали Кисию и пришли попрощаться с Нуру и Тором.

В тот пасмурный день на пустыре нас ждал десяток левантийцев, и каждое лицо было знакомо, хотя я не знала всех по именам. Нуру и Тор осадили лошадей и тут же спешились, и крепко обняли каждого из тех, кто пришел попрощаться, не сдерживая слезы. Только спрыгнув с седла, я обвела взглядом собравшихся воинов и увидела Раха. Он сидел, прислонившись к дереву, и откинул голову назад, щетина на ней сливалась по цвету с корой и была не намного темнее синяков на его лице.

Я шагнула вперед, но остановилась, переведя взгляд на стоящего неподалеку Гидеона.

– Что случилось?

– Он сражался за нас, – сказал Гидеон, вскинув голову. – Как всегда. Даже когда это глупо, а мы этого не заслуживаем.

– Гидеон, – сказала Сичи, и тот заключил ее в объятья.

Я даже позавидовала им: на мгновение их души как будто слились – так хорошо они понимали друг друга.

Мне хотелось бы вот так попрощаться с Рахом, но он не только не встал, но даже не открыл глаза. Он хотя бы дышал – и только этим я могла утешиться. Подойдя ближе, я заметила новые раны, так много, как будто он еще не развалился на части только благодаря повязкам и надежде.

– Рах, – тихо произнесла я, опускаясь рядом с ним на колени во влажную траву, под доносящуюся болтовню на левантийском. – Рах?

Его веки затрепетали, и на мгновение он вернулся в реальность, посмотрев на меня из отекших глазниц. Его губы дрогнули в улыбке.

– Мико, – сказал он, и у меня выступили слезы.

Со всей нежностью я провела рукой по его бритой голове, только чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Если ему было больно, он этого не показал.

– Ты тоже должна его поблагодарить, как и мы, – сказал за моей спиной Гидеон. – Хотя он сделал это не ради тебя, – добавил он.

– Я знаю. – Я повернулась к Гидеону – воину, разделившему мою империю. Укравшему мой трон. Тому, которому всегда был верен Рах. – Он сделал это ради тебя.

Гидеон э’Торин поднял брови, в которых не было рыжины, как в волосах.

– Сомневаюсь. Он любит меня, как и я его, но это не значит, что я не понимаю, каков он.

– И каков же?

– Очень эгоистичный.

Я посмотрела на Раха, вспоминая, как он помог мне добраться до Сяна, где я надеялась найти приют, как карабкался вместе со мной в утлую лодку, чтобы не оставлять меня в одиночестве, как прошел рядом со мной всю Кисию, не жалуясь на усталость, и покачала головой.

– Как ты можешь так говорить? Он стольким пожертвовал. Ты сам сказал, что он ранен, потому что сражался за свой народ, который этого не заслужил.

– Да. – Гидеон наклонил голову, разглядывая меня как диковину. – Это не значит, что он поступил так бескорыстно.

– Ты вроде бы сказал, что любишь его.

– Да. А ты разве нет?

От насмешки в его пронизывающем взгляде мои щеки покраснели, и я попыталась вспомнить сломленного Гидеона, которого встретила в Куросиме, его голову на коленях Сичи, когда она пыталась его успокоить. Тогда я его жалела, моего главного врага, и мне так хотелось и сейчас его пожалеть, а не чувствовать себя маленькой глупышкой под его взглядом.

– Слишком сильно, чтобы говорить о нем подобные гадости, – сказала я, надеясь стереть его улыбку.

Но она только стала шире.

– Подлинная любовь видит изъяны, но не колеблется.

Пока он это произносил, его взгляд скользнул к Раху, наполнившись теплом. Рах тоже посмотрел на Гидеона, и, хотя не понимал наш разговор, в их глазах читалось такое понимание, что у меня сжалось сердце. Я никогда еще не стояла между двумя людьми, так пылко любящими друг друга, что буквально кипел воздух.

– У меня есть послание от доминуса Дишивы э’Яровен, – сказал Гидеон, наконец повернувшись в мою сторону. – Она теперь новый иеромонах Чилтея и останется там, чтобы построить на побережье новое поселение. Она говорит, ей не терпится снова встретиться с тобой, и уверена, что вы отлично поладите.

Я не могла понять, исходит ли от слов отсутствующего здесь иеромонаха угроза, или все дело в интонации, с какой их произнес Гидеон – он был олицетворением опасности. Рах медленно поднял на нас взгляд. Мне хотелось попрощаться с ним, увидеть в последний раз, но сейчас я желала только одного – скрыться в безопасности своего мира, поэтому наклонилась и прижалась губами к его лбу, найдя свободное от ушибов место.

– Прощай, Рах, – сказала я. – Всего хорошего.

Он поднял голову, взгляд единственного открытого глаза был туманным и спутанным.

– Прощай, Мико. И прости. Эшенья сурвеид.

Вскоре мы ушли, Тор и Нуру попрощались со всеми. Бледному и стиснувшему зубы Раху помогли забраться в седло, а остальные держались в сторонке.

Мы вчетвером ехали молча, но у холма, где нас ждали гвардейцы, у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, и я оглянулась, надеясь в последний раз улыбнуться Раху. Но это был Гидеон. Он скакал рядом с Рахом, но на мгновение сосредоточил все внимание на мне. Он не хмурился и молчал, просто наблюдал за нашим отъездом, но я не сдержала дрожь. Ведь он не только тот сломленный Гидеон, которого я встретила в Куросиме, но тот, кто уничтожил целую армию чилтейцев, считавших его своим союзником, расправился с тысячами кисианцев, сжег наши города и пытался построить империю на костях моей. Безжалостный. Целеустремленный. Предприимчивый.

Я заставила себя отвернуться, смотреть вперед, слушать Сичи и думать о будущем, но мысли все равно возвращались к этому взгляду и насмешливой улыбке, которая разрывала меня на куски. Раху повезло иметь такого друга, но, возможно, степям не повезло. На что готов такой человек ради того, кого любит?

Мейлян сгорел. А все, что уцелело, растащили для строительства и припасов, как голодные звери потрошат труп. И все же каким-то образом среди руин и завалов, обугленных камней и пустых оболочек жила красота, отказывающаяся умирать.

Я шла в одиночестве по тому, что осталось от садов при дворце, а от зданий уцелели лишь выщербленные каменные арки и поваленные балки, словно их раздавила гигантская рука. Но пруд, где мы с Танакой и Эдо играли в пиратов, всё еще был на месте, как и мое любимое дерево, а на императорском кладбище лежал отец, по которому мне не разрешали горевать.

Меня ждали Сичи и генерал Рёдзи, сегодня не в качестве командующего императорской гвардией. Прошло много дней, прежде чем мы сумели воспользоваться сведениями, предоставленными Кассандрой, но в конце концов матушкино тело нашли и привезли домой. Хотя дома уже не было, если считать домом здания и город, но всегда остается дом другого рода – он там, где те, кого ты любишь.

Стоя у свежевыкопанной могилы, я взяла Сичи за руку. Рядом с могилой Катаси Отако осталось место, и я не могла не задуматься: быть может, матушка всегда хотела лежать рядом с ним, чтобы хотя бы после смерти они могли навеки воссоединиться, если не смогли при жизни. Я надеялась найти и Танаку, но Кой по-прежнему оставался под контролем чилтейцев, так что придется еще немного подождать.

Ухая от натуги, пара слуг принесла из развалин конюшенного двора гроб. Я посмотрела на могильную плиту. «Катаси Отако». Это имя всю жизнь нависало надо мной как клинок, вдохновляя гордиться им. Носить его. Сичи сжала мою руку, успокаивая, а Рёдзи потоптался на месте, сжав зубы.

В тот день императрица Хана Ц’ай, младшая дочь императора Лана Отако, обрела вечный покой рядом с человеком, которого всегда любила. Священник пробормотал молитвы. Посеяли семена цветов канасими. И после тихой церемонии мы трое остались у могилы вместе со своим горем.

– А знаете, она ведь хотела вернуться ко мне, – сказала я. – По словам Кассандры. Она ехала обратно.

По щекам потекли слезы. Если бы только у нее получилось. Если бы только мы смогли хотя бы пару минут посмотреть друг на друга, посидеть за пиалами с чаем и просто смотреть. Я увидела бы непростую, решительную женщину, которой всегда была матушка, а она с гордостью увидела бы, кем я стала. Но эту возможность у нас украли, как и многое другое.

– Сейчас она дома, – сказала Сичи, опять сжав мою руку. – И мы найдем Танаку. Обязательно найдем. И тоже привезем его домой.

– Мне так хотелось бы сказать ей… сказать, что теперь я понимаю. И мне жаль, что я ее не слушала. Жаль, что всегда и всеми силами восставала против того, что она давала Танаке. Мне хотелось бы… хотелось бы сказать ей, что я ее люблю.

– И ей бы это понравилось, – откликнулся Рёдзи. – Больше всего на свете. Но она и так это знала, Мико. Она знала.

У меня больше не осталось слов, одни только слезы, и мы втроем долго стояли там и молчали, оплакивая не только конец жизни, но и конец эпохи, стояли в окружении руин и сами все в шрамах. Но если мы хотели построить нечто новое, сильное и цельное, это невозможно сделать на острие боли. Мы должны построить это на наших мечтах.

39

Рах

Я водил пальцем по строчкам на языке темпачи и медленно читал. Бумага казалась хрупкой, возможно, потому что принадлежала Эзме, а я мог думать только о ее безжизненной, сухой коже. Мне приходилось напоминать себе, что она мертва и, обернувшись, я не увижу ее у себя за спиной – так неотступно присутствовала она в моих мыслях. Я чувствовал на себе ее взгляд, куда бы ни пошел.

«1. Вельд сокрушен предводителем», – написала она, делая заметки на странице. Имя Гидеона было зачеркнуто, а далее говорилось: «Дишива изгнана своим гуртовщиком».

Я дважды перечитал исходный текст, надеясь найти то, что она упустила, уточнение, какой предводитель имелся в виду, но тщетно.

«2. Вельд сокрушен в тронном зале, – продолжались заметки. – Какая-то ссылка на участие Дишивы в перевороте?»

Спрашивала ли она когда-нибудь Дишиву о том дне? Только это я был сокрушен, смотрел на Гидеона и видел незнакомца, приговорившего меня и вставшего на путь, по которому я не мог идти.

«3. Сокрушен в пещере». Мне не нравилось вспоминать о том, как мы застряли под землей, слишком много было тогда страха.

«4. Заколот в спину императрицей, иначе упоминаемой как некто, являющийся одновременно предводителем и богом».

Я перечитал изначальный текст о четвертой смерти раз шесть, пытаясь найти способ выкрутиться. Мико меня не предавала, по крайней мере в том смысле, какой мы обычно вкладываем в слово «предательство». Она оказалась связанной решением, которого не могла изменить, пообещав Эзме жизнь Гидеона. Но в книге не говорилось однозначно, что это императрица. «Предводитель и бог» могло значить многое. Это мог быть Лео, мне до сих пор было больно вспоминать, как он использовал и предал мою дружбу, или даже сама Эзма, когда бросила меня умирать.

«5…»

Книгу вырвали у меня из рук, сплетение нацарапанных слов сменилось хмурым лицом Гидеона.

– Рах. – Он спрятал книгу за спину. – Сколько ни читай, ничего нового в ней не появится. И ты не восстановишь силы, если не будешь есть.

Гидеон бросил книгу рядом с седельной сумкой по другую сторону костра и сел, взяв в руки одну из поцарапанных глиняных тарелок, которые где-то раздобыл. Значительная часть последних недель была скрыта за пеленой измождения или заменена словами на языке темпачи, когда я снова и снова перелистывал книгу. Мне следовало отступиться, но каждый раз, закрывая глаза, я видел Эзму, указывающую на меня с ужасом на обмякшем лице: «Ты».

Гидеон жевал и смотрел на меня, низко сведя брови. После Симая он снова изменился. Он не стал лучше и не вернул свое прежнее «я». Так не бывает, как бы этого ни хотелось. Возможно, ему нужно было встретиться лицом к лицу не с Лео, а со своим народом и болью своего поражения. Теперь он действовал чуть более целеустремленно. У него снова появилось будущее.

Он указал на стоявшую передо мной тарелку.

– Ешь.

Я тихо засмеялся и взял тарелку. От громкого смеха до сих пор болели ребра.

– Кажется, ты рад отплатить мне за все то время, когда я указывал тебе, что делать, пока тебе было плохо.

Он не ответил, только ел и смотрел.

Мы много молчали в нашем походе на север, медленном путешествии по равнинам памяти, минуя места, где мы сражались и стояли лагерем, где страдали и теряли людей, которых уже не вернуть. Возвращение домой оказалось труднее, чем я ожидал.

Я сунул в рот комочек риса и медленно жевал, сердясь, что даже такое простое действие до сих пор причиняет боль. С каждым днем мне становилось немного лучше, черные синяки превращались в бесцветные пятна. Диха зашила мои раны. А может, ее лицо всплыло у меня в голове из-за воспоминания о том, как она цокала языком, штопая меня в лагере дезертиров. Она сказала, что я был слишком изранен, чтобы встать и пойти, преследовать Эзму и сражаться, но я вылез из кожи вон, лишь бы прикончить фальшивую заклинательницу, и едва не прикончил самого себя. Взгляд Дихи был настороженным, и она не стала задерживаться возле меня.

Мы с каждым днем уходили все дальше на север, и становилось все холоднее. Мне это не нравилось, но мы двигались так быстро, как только могли, поскольку сидеть в седле даже час было пыткой. Поддерживать огонь костра тоже было непросто, ведь лишь Гидеон мог охотиться, собирать дрова и ухаживать за лошадьми. Я же только вываливался из седла и лежал на земле, жалея себя. И читал книгу Эзмы.

Когда мы закончили ужинать и костер начал угасать, Гидеон развернул циновки и вывалил в кучу одеяла. Мы собирали их, где только могли, и теперь у нас были две туго набитые седельные сумки. И всё же раннее утро впивалось в мои кости ледяными пальцами.

– Вот. – Гидеон бросил последнее одеяло рядом со мной. – Сделай себе гнездышко. Пойду проверю лошадей.

Одеяла были теплые, а некоторые даже мягкие, но, глядя, как Гидеон удаляется в ночь к смутным очертаниям Дзиньзо и Орхи, я думал только о книге Эзмы. Гидеон оставил ее возле седельной сумки. Совсем недалеко, и несколько минут чтения записей стоили краткого приступа боли.

Каждый раз, когда мне какое-то время не приходилось шевелиться, я забывал о том, как трудно двигаться. Доползя до седельной сумки с другой стороны костра, я уже не смог ползти обратно. И поэтому сел и открыл книгу на том месте, где остановился.

«4. Заколот в спину императрицей». Этот пункт волновал меня больше, чем следовало, и я возвращался к нему снова и снова, и каждое воспоминание о Мико вызывало множество самых разных чувств.

«5. Вельд сокрушен предательством, покинут в то время, когда больше всего нуждался в соратниках», – гласила следующая строка. Я рассмеялся: слишком часто такое происходило со мной.

«6. Вельд сокрушил сам себя, принес в жертву». На этой строке мой взгляд всегда задерживался, я не мог читать дальше, только сидел и гадал, поняла ли умирающая Эзма, что это она сделала эти слова правдивыми. Я всё еще носил в себе эту боль, и даже когда мои синяки исчезнут, а раны затянутся, воспоминания будут жить вечным шрамом в моем сознании, подобно тем, что носил в себе Гидеон.

Я будто силой мысли притянул Гидеона, и он появился рядом, но на этот раз не выхватил книгу из моих рук, а просто устало и печально посмотрел с высоты своего огромного роста.

– Тебе помочь вернуться к одеялам?

Я нуждался в помощи, но помотал головой, предпочитая морщиться и скрипеть зубами, но не признавать, что идея была неудачная. Или что я не могу перестать думать о книге. «Сокрушил сам себя, принес в жертву». Даже добравшись до циновки, я не перестал дрожать, и это не имело никакого отношения к холодному ночному воздуху.

Гидеон бросил в костер последний кусок дерева и расстелил одеяла, создавая теплый кокон. Я был благодарен за одеяла, но только его тепло, когда он прижимался к моей спине и обнимал, позволяло мне спать по ночам.

Гидеон нашел меня в Симае, когда последние лучи солнца уже тянули к небу оранжевые пальцы. Его рука скользнула в мою, он прижался лбом к моей груди, шепча благодарственную молитву. Мне была знакома эта благодарность с тех пор, как я не дал ему перерезать себе горло. «Мы оба сломлены, – думал я, погружаясь в сон, – но, по крайней мере, мы есть друг у друга».

Чтобы добраться до побережья, потребовалось еще десять дней. С каждым из них я мог ехать в седле дольше и помогать больше, хотя пройдет еще много недель, прежде чем я восстановлю былую силу и ловкость. А пока я довольствовался тем, что мог идти, не шипя от боли, как закипающий чайник.

С раннего утра мы чувствовали запах соленых брызг и слышали крики морских птиц, но увидели первый проблеск синевы на горизонте только ближе к вечеру. Гурт Торинов не имел особой связи с морем, а мне на всю жизнь хватило той утлой лодки у берегов Сяна, и все же от этого зрелища к горлу подступил ком.

Гидеон остановил Орху на вершине холма и смотрел вниз, ветер трепал его отросшие волосы.

– Ты уверен, что хочешь это сделать? – не поворачиваясь, спросил он.

Я кашлянул, надеясь, что голос не выдаст моих чувств.

– Да. А ты?

Он пронзил меня серьезным, пристальным взглядом, и у меня внутри все перевернулось, как всегда, когда Гидеон так сводил брови.

– Я не уверен, – сказал он. – Я уже давно смирился с тем, что никогда не увижу степи.

– Ты забрался довольно далеко на север для того, кто не уверен, хочет ли переплыть море.

– Одно дело ехать куда-то, другое – достичь места назначения. И кроме того, я как-то не думал, что это может стать реальностью: поскольку я не могу представить себя дома, этот берег всегда будет в дне пути от нас. Снова и снова.

От мысли, что мы зашли так далеко, только чтобы попрощаться, ком в горле стал еще больше.

– Гидеон, я…

– Ты не можешь остаться здесь, – перебил он. – Даже если останусь я. Я знаю. Иначе ты выучил бы кисианский и остался со своей императрицей. Вер брии а сенаи.

– Что это значит?

Он улыбнулся, мягкая улыбка стала еще мягче благодаря вечернему свету и развевающимся на ветру волосам.

– «Я пойду туда, куда пойдешь ты». Точнее было бы перевести как «Мой дом – это ты», но так уж слишком сопливо.

– Но приятно.

Я хотел бы ответить теми же словами, но как бы ни желал сохранить Гидеона, когда наконец обрел его, степи звали меня, будто тянули за веревку, обвязанную вокруг сердца. Если Гидеон захочет остаться, мне придется выбирать между любовью к нему и степям, и это будет больно.

– Да, приятно, – согласился он. – Но мы не можем допустить, чтобы твое эго слишком раздулось.

– Это маловероятно. Я и так уже просто скорлупа, набитая сомнениями, но в случае чего ты обязательно напомнишь, какое я дерьмо.

Он поднял брови и улыбнулся, одновременно вызывающе и удивленно, и я подумал, не устремились ли его мысли к той заброшенной лавке в Симае, как и мои. Сколько бы мы ни говорили, что нужно всё обсудить, что это неровное начало нового пути, но мы еще не пошли по нему, никто из нас не был готов к чему-то большему, чем просто знать, что другой рядом. Наши раны еще не затянулись достаточно, чтобы изливать души и мысли даже друг другу.

– Ладно, – вздохнул Гидеон, снова глядя на море. – Не пора ли нам двигаться дальше? Или разобьем лагерь здесь и проделаем остаток пути утром?

Мне ужасно хотелось достичь конечной точки, потрогать соленую воду моря Глаза, но я покачал головой.

– Нет, давай… давай остановимся на ночь здесь. Один день ничего не изменит.

В ту ночь я не вынимал книгу Эзмы из седельной сумки. Мы с Гидеоном развели скудный костер, сидели и болтали обо всем, что придет в голову. Разговор тек подобно волнам и ветру, с легкостью, которой мы не чувствовали уже долгое время. В тот момент Гидеон снова был моим старым другом, но теперь я видел блеск в его глазах, а когда мы улеглись в гнездо из одеял, нас грели не только они, но и страсть.

– Верии а сена йи, – сказал я, когда мы лежали, сплетясь под луной, не обращая внимание на боль в ранах.

Гидеон рассмеялся.

– Вер брии а сенаи. Но нет. Никогда не говори мне то, что, по-твоему, я хочу услышать. Обещаешь? Мне хватит лжи и притворства до конца жизни. И пока ты любишь меня, твоя любовь необязательно должна принимать ту же форму, что и моя.

– Ладно, а как тогда сказать на кисианском «Я всегда буду сражаться за тебя»?

– Эш тории киис ур вер, – сказал он, приподнимаясь на локте и целуя меня в шею. В щеку. В шрамы на подбородке. – Ки’аш ур вер. Ки’вор ур вер. Скорш а сенаи ур вер.

– Слишком много слов. Даже я это понимаю.

– Я сказал, что всегда буду сражаться за тебя. Умру за тебя. Убью за тебя. Сожгу за тебя весь мир.

По коже пробежала дрожь восторга, смешанного со страхом, и я прижался к нему, вновь разгорелось желание.

– Почему твои слова всегда гораздо лучше моих?

– Потому что ты, мое солнце, моя луна, моя земля, моя душа, в этом полное дерьмо.

Когда мы въехали в Харг, солнце еще не развеяло утреннюю прохладу. Дзиньзо и Орха, словно почувствовав нашу нерешительность, замедлили шаг, когда вокруг выросли шатры и загоны. Земля, за которую сражалась Дишива. Я знал, что здесь будут левантийцы, одни останутся, другие отправятся домой, но не был готов к такому их множеству. Или к такому множеству взглядов. Разговоры обрывались, головы поворачивались, и шепот волной несся впереди нас.

– Смотри, а нас не совсем забыли, – заметил Гидеон. – Это хорошо.

– Можем поспорить, на кого из нас таращатся больше.

Он фыркнул от смеха.

– Ты убил заклинательницу.

– Я ничто по сравнению с вами, ваше императорское величество.

О чем бы ни шептались левантийцы, их взгляды провожали нас до самого города, а некоторые Клинки даже пошли за нами, настороженно, будто ожидая, что мы выхватим оружие и перебьем их. Гидеон тяжело вздохнул.

Харг, скорее порт, чем город, располагался у подножия высоких холмов, и его дома будто падали в море. Наверху зеленели поля и уже паслись лошади, повсюду, словно грибы, вырастали скопления шатров. Я скептически относился к планам Дишивы, но те левантийцы, которые не стали глазеть на нас, занимались делом: рыбачили, строили, что-то готовили на одном из многочисленных костров. У кромки воды даже шла игра в хойю, босоногие Клинки бросались за мешком, приземляясь на темный песок.

– Рах, дружище! – По ступенькам соседнего дома поспешно спускался Амун. – Ну наконец-то! Сколько можно заставлять себя ждать!

– Столько, сколько нужно, – проворчал себе под нос Гидеон.

Времени отвечать не было: Амун пронесся сквозь собравшихся зевак, от широкой улыбки у него едва не трескалась голова. Он раскинул руки, и, спешиваясь, я упал в его крепкие объятия. Когда он наконец меня отпустил, я был уверен, что к сломанным ребрам добавилось еще несколько.

– Ты так долго ехал, я уж подумал, что вас сожрали дикие кролики.

– Ну уж нет, я не настолько плох, чтобы не сожрать их первым. Хотя, если быть честным, то охотился Гидеон, а я только жаловался.

После упоминания Гидеона Амун посмотрел на него и сухо поприветствовал:

– Гидеон.

– Амун.

Через несколько секунд неловкого молчания Амун повернулся к собравшимся и замахал руками.

– На что вы тут уставились? Здесь вам не балаган, идите, займитесь делом.

Ворча и бросая на нас долгие взгляды, группа разошлась, чтобы разнести слухи по поселению. Вскоре всем и каждому станет известно, что прибыли убийца заклинательницы и император.

– Как вижу, наша слава бежит впереди нас, – сказал я, глядя на группу Клинков неподалеку. – Дурная слава. – Когда я решился снова взглянуть на Амуна, его лицо искажала гримаса, которая только усилилась, когда я добавил: – Они уже придумали для меня прозвище?

– Ты не захочешь его узнать, – ответил он. – Оно нелепое и бессмысленное, и я уверен, что они забудут его, как только ты…

– Уберусь с глаз долой? – закончил я, чувствуя скорее утомление, чем гнев. Как плохи были бы их дела, если бы я сделал иной выбор, но гораздо проще притворяться, что они и пальцем меня не тронули или не приняли собственное неудачное решение. Легче было заклеймить меня изгоем, похоронив благодарность вместе с чувством вины. Я сжал руку Амуна. – Давай, выкладывай. Лучше знать.

Гримаса, похоже, приклеилась к его лицу. Он посмотрел на Гидеона, словно прося о помощи, но не получил ее.

Амун вздохнул.

– Это… Они называют тебя Богоубийцей.

– Как?

«Храбр перед лицом Бога, этот богоубийца преклоняет колени, падает, поднимается, живет, чтобы пройти путь избранного, чтобы построить их дом заново».

– Не знаю, кто это начал, но думаю, это потому что между разговорами об этом… святом Вельде, которым пытался стать Лео, и новым положением Дишивы, всё, что здесь произошло, казалось… важным? Как бы там ни было, не обращай внимания. Уверен, они скоро забудут и жизнь продолжится.

– Хм, Богоубийца, – протянул Гидеон, будто пробуя слово на вкус. – Мне нравится. Очень эффектно. Хотя звучит так, будто ты выше меня, а это неправда.

Я слышал его слова и неохотный смешок Амуна, и все же передо мной стояла Эзма, указывая пальцем в последнем ужасающем осознании: «Ты».

«Этот богоубийца преклоняет колени, падает, поднимается, живет, чтобы пройти путь избранного, чтобы построить их дом заново».

– Рах? – в поле зрения появилась голова Амуна. – Все хорошо? Слушай, Лашак и Диха уже отправились домой, но я уверен, что Дишива будет рада тебя видеть. Хочешь…

– Нет.

Я думал остаться, побыть здесь и расслабиться, вспоминая, каково это – принадлежать к гурту, но слова проклятой книги зазвучали в голове, и я отступил на шаг.

– Нет. Если есть корабль, нам надо идти.

– Всегда есть какой-нибудь корабль. Похоже, прошел слух, что иеромонах со своим толстым чилтейским кошельком находится здесь и покупает много припасов, поэтому корабли постоянно прибывают. Большинство из них рады подзаработать, перевозя левантийцев через море.

– У нас нет денег.

Гидеон подался вперед, и седло заскрипело под его весом.

– Богоубийцам плохо платят.

Богоубийца. Словно удар молотом.

– За это тоже платит секретарь Дишивы. Она считает, что он пытается отправить отсюда как можно больше левантийцев, чтобы остальные члены Девятки не слишком пугались.

– Мы сожалеем о том, что сделали с вами, а теперь проваливайте.

– Проклятье, нет, они не собираются извиняться, но точно хотят избавиться от нас как можно быстрее – на случай, если мы затаили обиду.

Я ничего не сказал. Дзиньзо тряхнул головой, нарушив неловкое молчание.

– Ты уверен, что не останешься даже на ночь? – спросил Амун.

Как ни отгонял он собравшихся Клинков, слишком многие остались стоять, наблюдая издалека, и мое имя и преступления не сходили с их уст. Сражаясь за свой народ, за то, чтобы он мог вернуться домой, я стал еще большим чужаком, и придется смириться с этим. Позже. А пока я просто хотел уехать как можно скорее. Подальше от имени, которым они меня нарекли.

Я положил руку Амуну на плечо.

– Нет, но спасибо тебе. Достаточно и того, что пригласил меня остаться. Я не могу…

Я не мог подобрать слов, чтобы не выворачивать перед ним душу, но он понимающе кивнул.

– Тогда, увидимся на родине. Береги себя. – Амун посмотрел вверх. – И ты, Гидеон. Приглядывай за этим идиотом, по крайней мере, пока я не вернусь, ладно?

– Задача трудная, но я попытаюсь.

Амун криво ухмыльнулся, хлопнул меня по плечу и отошел, давая мне место, чтобы забраться в седло. В моем состоянии это было непросто, но я постарался изо всех сил – слишком много было зрителей. Там были даже чилтейские рыбаки, сидевшие на причале, и моряки, ожидавшие прилива, некоторые в нарядах темпачи – я впервые увидел их с тех пор, как покинул дом целую вечность назад.

Кивнув Амуну, я послал Дзиньзо вперед, радуясь, что он может нести меня вместо моих ослабевших ног.

– Все хорошо? – спросил Гидеон, поравнявшись со мной.

– Прекрасно. Давай просто найдем корабль и уберемся отсюда.

У пристани стояли три корабля с малой осадкой, а четвертый стоял на якоре в более глубоких водах, грузы с него переправляли на гребных лодках. Левантийцы были повсюду: лошади, припасы, мешки, тюки соломы – клубок кипучей деятельности и знакомых запахов, противостоящих терпкому запаху моря. Пара Клинков спорила с торговцем-темпачи, а Ошар пытался перевести разговор встревоженного чилтейца с троицей левантийцев, чьи лошади были нагружены поклажей. Третий корабль, похоже, недавно причалил, и темнокожие матросы таскали по широкому трапу какие-то ящики.

– Добрый день, – обратился по-левантийски Гидеон к их капитану.

Тот внимательно оглядел нас и наших лошадей, прежде чем ответить на чилтейском, и удивленно поднял брови, когда Гидеон ему ответил. Я с радостью предоставил ему вести переговоры, а сам смотрел по сторонам, наполняя душу этой землей и людьми, которые решили остаться. Скоро на пастбищах появятся лошади, а левантийцы смогут заниматься земледелием и охотой, возводить дома из дерева, добавляя их к тем, что уже выстроились вдоль берега. Перед одним домом стоял человек во всем белом. Дишива. Уехать, не попрощавшись, было трусостью, но сегодня я был трусом, и если кто-нибудь мог меня понять, так это она. Я поднял руку в знак приветствия, и она сделала то же в ответ – простой жест преодолел пропасть, лежавшую теперь между нами. Мы начинали идти по одному пути, но наши дороги давным-давно разошлись.

Провозившись с лошадьми и припасами, мы только к вечеру устроились в трюме корабля вместе с горсткой других левантийцев. Они держались от нас подальше, не давая забыть, что даже в условиях нехватки места никто не хочет приближаться к Богоубийце. Что ж, по крайней мере, торговые корабли использовались для торговли лошадьми, и у Дзиньзо и Орхи были собственные узкие стойла, которые помогут им держаться на ногах в бурном море.