Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Соавторы: Гарет Ханрахан,Бен Гэлли,Джеймс Хоган,Дерек Кюнскен,Девин Мэдсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 272 (всего у книги 341 страниц)

Она посмотрела на Нуру, смысл ее слов был вполне ясен. Здесь ее считали ниже из-за того, что она не родилась мужчиной.

Отвернувшись, Мико глубоко вздохнула, а затем повернулась с таким же невыразительным, похожим на маску лицом, как у Сичи.

– Решение принято, – произнесла она устами Нуру. – Дальнейшее обсуждение ничего не даст. Ты можешь обратиться к заклинательнице Эзме. Если выскажешь ей свои тревоги, она, возможно, прислушается.

Я уставился на нее, не веря своим ушам.

– Если ты больше ничего не хочешь обсудить, то у меня еще много других дел. Мне жаль, Рах.

Ее слова потушили огонь моей ярости. Я так же плохо понимал кисианскую политику, как она – противоречия между мной и Эзмой или суровость выбранного наказания. Крики ничего не изменят, как и мольбы. Ее сожаления были искренними и читались в ее глазах так же ясно, как в словах. Она не хотела причинить мне боль. Она хотела дотянуться до меня и дотронуться, так же как я хотел дотронуться до нее, быть с ней, но момент был упущен, и мы остались в одиночестве, каждый в своем мире. Эти миры ненадолго соприкоснулись, но никогда не могли бы стать единым целым.

Оставаться было бессмысленно. Больно. Поэтому я поклонился, сложил кулаки и произнес единственно возможные слова:

– Больше ничего, ваше величество. Прощайте.

Это слово она знала, ее рука дернулась, как будто хотела потянуться ко мне, и мне пришлось отвести взгляд.

– Спасибо за помощь, Нуру. Теперь мы можем идти.

Мы вместе пошли к двери, и Мико не задержала нас.

Не замечая никого и ничего, кроме буйства собственных мыслей, я зашагал обратно к комнате Гидеона. А вдруг Эзма права, и он заслужил Отторжение, а я просто слишком близок с ним, чтобы это увидеть? Или слишком зол на Эзму, чтобы принять? Тогда я спросил себя, согласился ли бы с таким решением, если бы его принял кто-то другой, и ответ оказался отрицательным. Я никому не позволил бы это совершить.

Амун снова ждал меня возле комнаты Гидеона. Я схватил его за руку.

– Я не могу здесь оставаться. Постой, не перебивай. Я не жду, что ты или кто-то еще пойдет со мной, но Эзма приговорила Гидеона к Отторжению, и я не могу позволить ей это сделать. Не могу. – Амун вздохнул, и я поспешил продолжить: – Я знаю твое отношение к нему, но умоляю помочь мне. Не ему, мне. Скорее всего, он с радостью умер бы прямо сейчас, но это не его вина, и я не позволю Эзме убить его только для того, чтобы причинить мне боль. Мы должны вытащить его отсюда.

– И что потом?

– Я встречусь с тобой где-нибудь, как только смогу. Я забираю его домой.

– Домой?

– Да. Ты можешь пойти с нами или наконец избавиться от меня.

Амун скрестил руки на груди и покачал головой.

– Нет. Так не должно быть. Ты должен бросить ей вызов и защитить свой народ, помочь нам, а не бежать.

– Что я могу сделать? Я не могу остаться, это подвергает Гидеона опасности. Не могу, я просто… Я не могу снова потерять его, Амун.

– Так не оставайся. Просто возьми нас с собой. – Он схватил меня за плечи. – Теперь ты знаешь, кто такие Гости и что творит Лео. Мы можем узнать еще больше. Можем отправиться домой и бороться с ними, исправить все до того, как города-государства нас уничтожат. Но сначала ты должен выйти и все им рассказать. – Он махнул рукой в сторону собравшихся левантийцев. – Напомнить, что у нас есть свой дом, за который нужно сражаться. Да, ты не убедишь всех и сразу отвернуться от заклинательницы лошадей, но можешь попробовать!

Его яростным взглядом смотрели из прошлого мои погибшие Клинки. Вся моя вина за их смерть сконцентрировалась в единственной оставшейся паре глаз. Может, у меня и получится. Может, я смогу сделать и то, и другое. Не все левантийцы пойдут за мной, и даже не все станут слушать, но, может, их будет достаточно, чтобы разрушить планы Эзмы. Я подумал об императрице Мико. Если бы все сложилось иначе, Клинки, которых я уведу, могли бы сражаться за нее, но все случилось так, как случилось, и ничего уже не изменить.

– Ладно, – сказал я. – Возьму, сколько смогу. Но ты должен увести Гидеона отсюда задолго до церемонии. Уйдите в какое-нибудь безопасное место и ждите меня. Если я не вернусь…

Я не был готов думать о том, что случится, если Эзма обратится против меня, и не закончил фразу.

– Договорились, – сказал Амун. – Мне понадобится помощь, но у меня уже есть кое-какой план.

А мой план скорее можно было назвать самоубийством.

30

Мико

Я мерила комнату шагами. Туда-сюда. Туда-сюда. Уже десяток раз я чуть не послала за Рахом и всякий раз сдерживалась. Дважды я подумывала помиловать Гидеона э'Торина, но это было бы мое последнее решение в качестве императрицы. Я до сих пор у власти по одной причине – потому что левантийская заклинательница поддерживает меня, а не Мансина.

Я продолжала мерить комнату шагами до полного изнеможения. Может, мне самой поговорить с Эзмой? Нет ли другого способа дать ей то, что она хочет? А если его не найдется, простит ли меня когда-нибудь Рах?

– Я просто… прошу тебя, помоги мне разобраться.

Тор облокотился о стол. Я пригласила его выпить со мной чая и поговорить, но сама не могла усидеть на месте. Я пыталась, но каждый раз беспокойство опять поднимало меня на ноги.

– Они друг друга не любят, – ответил он, потягивая чай из пиалы и не глядя на меня.

– Но почему? Похоже, дело давнее.

Он вздохнул и произнес скучающим тоном:

– Она обеспокоена, что уважение, которым он пользуется среди левантийцев, угрожает ее положению. А он злится, потому что она вообще не должна занимать такое положение. Заклинатели лошадей – не вожаки, а ее вообще изгнали. И она оставила его умирать.

Я резко остановилась.

– Оставила его умирать?

– Он был ранен. В общем… в степях такое иногда случается, но она не должна была, она просто… Сложно объяснить.

– Но левантийцы все равно следуют за ней? В смысле, ты, например?

Он окинул меня сардоническим взглядом.

– Если ваш император не справляется со своей задачей, люди все равно делают, как он велит?

– К сожалению, да. Император – воплощение бога.

– Это примерно то же самое. Трудно убедить людей, которые привыкли уважать того, кто занимает определенную должность, что теперь эта должность ничего не значит. – Он пожал плечами. – Она всегда показывает людям свою лучшую сторону. С какой стати им в ней сомневаться?

Я застонала, и лежащая на полу Чичи подняла голову.

– Что мне делать? – спросила я. – Мне нужна ее поддержка, но Рах расстроен из-за судьбы Гидеона.

– Отторжение… оказалось более страшным наказанием, чем я ожидал. У меня больше причин злиться на Гидеона, чем у кого бы то ни было, но я не избрал бы ему такую судьбу. Хотя именно из-за него я не…

Он тут же закрыл рот, клацнув зубами. Никогда еще он не был так близко к признанию, как страдает от того, что не может быть полноценным членом гурта, но не закончил мысль и не посмотрел на меня, а отхлебнул чая. Что ж, мне знаком этот способ избегать неудобных тем.

– Вам нужно что-то еще? – спросил Тор, отодвигая пиалу. – У меня есть дела.

– Еще какие-то дела, кроме того, чтобы просвещать меня относительно ваших традиций?

– Другие дела, кроме разговоров о Рахе.

Я покраснела, с ужасом понимая, что именно он обо мне думает. Неужели он смотрит на меня, как мои генералы, и видит лишь глупую влюбленную девчонку? Я надела маску чопорной гордости.

– Если хочешь уйти, пожалуйста. Но скажи Раху…

– Скажите ему сами!

Тор встал так резко, что затрясся стол. Забеспокоившись, Чичи подбежала к Тору и стала обнюхивать его ноги, но юный левантиец ее будто и не заметил.

Он стоял с воинственным выражением лица, как всегда, когда пылал гневом, и я проглотила свой, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Ты же знаешь, что я не могу.

– Тогда найдите способ, потому что я не стану. Я хочу сражаться, а не болтать. Хочу заняться чем-то важным, чтобы снова почувствовать себя левантийцем.

– Но ты нужен мне здесь, Тор. Ты нужен нам.

Он окинул меня сердитым взглядом, прижав кулак к груди.

– А мне до смерти надоело, что я нужен только ради слов, которые в меня вложили силой, только чтобы служить мостом между двумя народами, двумя людьми… и никогда ради меня самого.

Похоже, он тут же пожалел о своих словах и скрестил руки на груди, словно яростно защищаясь. Такой гордый в своей печали. Я чуть не прикоснулась к нему, чтобы выразить то, чего не могла выразить словами. Что хотя мы родились в разных местах и живем так по-разному, хотя говорим на одном языке лишь потому, что его заставили выучить наши слова, я понимаю его боль, ведь она живет в моем сердце и душе. Я так много всего потеряла, и этого уже не вернуть.

– Это не так, Тор. Эти два…

– Разве?

Он сердито покосился на меня, готовясь услышать ложь, но это была не ложь. Я так привыкла к его присутствию, к его колючему и проницательному взгляду, к тому, как он сутулится, словно извиняясь за то, что слегка выше. Мне не хотелось, чтобы он уходил.

Но я так этого и не сказала. Уж слишком много это значило. И вызывало бы насмешку. Я промолчала. А Тор, приняв мое молчание за поражение, фыркнул и отвернулся. Прежде чем он успел уйти, я схватила его за руку и совершенно бездумно провела ладонями по его щекам, запустила руки в волосы и поцеловала его.

На краткий миг я попыталась вложить в свои губы все слова и чувства, которые не могла высказать, в надежде, что он поймет – он нужен и сам по себе. Однако поцелуй был слишком мимолетным. Тор не отстранился, но и не ответил, только напряг каждый мускул, и меня охватила паника.

Я отпрыгнула, как испуганный котенок, и с влажных губ полились извинения.

– Прости, – сказала я. – Мне не следовало… Я… Просто ты… Я… Извини. Не понимаю, что на меня нашло.

Он выглядел ошарашенным, но при этих словах его брови разгладились.

– Тогда разрешите вас покинуть, ваше величество, – сказал он, поклонившись с уязвленной гордостью. – До свидания.

Я смотрела ему в спину, а на губах еще горела память о поцелуе, которого не должно было быть. Я не могла позвать Тора обратно, как не могла позвать Раха.

Чувствуя себя жалкой дурой, какой они оба, несомненно, меня считали, я стиснула зубы, сдержав вопль разочарования, и смахнула со стола чайник. Разлетелись осколки. У меня не было времени. Не было власти. Придется отпустить их обоих, если это необходимо. Я должна стать императрицей Драконов, как моя мать, и показывать всему миру один лишь лед.

Когда прошла первая вспышка гнева, полились слезы, и я присела, зарывшись лицом в шерсть Чичи, – теперь только ей дозволено видеть мои рыдания.

К счастью, у меня было много дел. Нужно принять клятвы, встретиться с лордами, похвалить солдат и составить планы. Пришел и тут же ушел Оямада с выводком секретарей, а Мансин выслушал доклады разведчиков и генералов. Я могла предоставить все это им и отдохнуть, и только боги знают, как я нуждалась в отдыхе, но еще больше мне надо было показать себя. Мое положение рискованно покоилось на спинах левантийцев, и если я не укреплю его, прежде чем они сами перессорятся, то останусь ни с чем.

Так долго я считала Гидеона э'Торина своим злейшим врагом и все же, когда начало садиться солнце и приближалась казнь, не чувствовала удовлетворения, только тошнотворное беспокойство. Закрыв глаза, я видела искаженное болью лицо Раха, когда он просил сохранить жизнь друга.

«Ты же императрица. Ты можешь поступить как угодно».

От осознания, что это не так, во рту остался привкус горечи.

Нуру велела мне надеть на церемонию мягкое темное платье без сверкающих нитей, и, войдя в главный зал тем вечером, я выглядела скромно. Ради Раха я чуть не надела свое самое яркое платье, пренебрегая ее советом в надежде привлечь внимание богов, но это было бы неуважительно и послужило бы слабым утешением, ведь он просил гораздо большего.

Когда я вошла, зал был набит левантийцами со строгими и напряженными лицами. Присутствовало несколько кисианцев – генерал Мото, министр Мансин, пара строго одетых лордов, состоявших при дворе самозваного императора, и Сичи. Я присоединилась к ней и Нуру, скользнув в тень.

Прошептав приветствие, в ответ я получила натянутую улыбку. Сичи не говорила о своих отношениях с мужем, левантийским императором, но в ее крепко стиснутых зубах не сквозила мрачная радость. Она не предвкушала предстоящую казнь. Интересно, каким был Гидеон, если, несмотря на все что он натворил, Сичи и Рах хотели сохранить ему жизнь.

Я не сразу нашла Раха в толпе. Окна были закрыты ставнями, а фонарей мало, светили они слабо, но как только я его увидела, то уже не могла отвернуться. Он по-прежнему был в темной одежде, в какой когда-то приходил ко мне. Под моими пальцами ткань была такой мягкой, а его тело под ней таким теплым и полным жизни, таким желанным. Мне хотелось целовать его, чувствовать его крепкие объятия, произнести левантийские слова, которые я заучила, чтобы мы могли слиться воедино, но слова так и застряли у меня на языке. А теперь, если я их забуду, Тор не подскажет, его здесь нет.

Нет. Не думай о Торе.

«Ты такая же шлюха, как мать, – сказала темная сторона моей души. – И пытаешься контролировать людей тем же способом».

Но естественно, никто не говорил ничего подобного про императора Кина. Хотя он стал отцом незаконнорожденного наследника.

Вошла Эзма в потемневшей от копоти короне. Левантийцы поприветствовали ее молчаливой волной уважения. Точнее, большинство из них. Рах не пошевелился. Как и Лашак, и еще несколько человек вокруг нее, и стоящая рядом со мной Нуру. Тор рассказал о напряженных отношениях между ними, но мои ладони все равно непроизвольно сжались в кулаки. Атмосфера накалилась.

Подняв руки, Эзма обратилась к публике по-левантийски, и ее торжественный тон был наполнен молитвенным пылом.

– Гурт – это все, – прошептала Нуру Сичи на ухо. Я придвинулась ближе, чтобы лучше слышать. – Гурт – это жизнь. Гурт – наша семья и душа, и каждый левантиец дает клятву служить гурту, как гурт служит защитой каждому левантийцу. Так заведено. Преступления против гурта караются изгнанием, но есть преступления еще более серьезные – не против одного гурта, а против всех. Гидеон э'Торин причинил боль всем нам, не только присутствующим здесь, но и каждому левантийцу из степей. Он забрал наши имена и традиции, нашу цель и нашу душу, и топтал их, пока они не утратили значение. Да еще потребовал благодарности.

Даже с другого конца зала я заметила мелькнувшее по лицу Раха отвращение и опять сказала себе, что у меня не было другого выхода.

– С тяжелым сердцем я объявляю, что ответственность перед вами заставляет меня приговорить его к Отторжению.

И без того едва слышный шепот Нуру на последнем слове сорвался. Почти все левантийцы уставились в пол, отгородившись от происходящего. Я представила сидящего на троне императора Кина, приговаривающего моего брата к смерти. Сколько человек в зале возразили бы, если бы могли?

– Бремя последствий не должно лечь ни на чью душу, – продолжила Нуру, когда Эзма снова заговорила, медленно поворачиваясь, чтобы обратиться к каждому в огромном зале. – Поэтому я сделаю это собственноручно. Приведите его.

Стоящие у двери расступились. Повернулись головы. Вытянулись шеи. Рах не пошевелился. Он смотрел на Эзму так пристально, что у меня засосало под ложечкой. Эзма ничуть не смутилась, просто ждала. Терпеливо. Спокойно, Уверенно.

Разнесся гул перешептывания. Сквозь толпу перемещалась одна голова. В открытое пространство перед Эзмой протиснулась левантийка и что-то сказала ей на ухо. Эзма наклонилась, чтобы лучше расслышать, но тут же резко отдернула голову и впилась взглядом в Раха, как будто метнула кинжалы.

«Что ты сделал? – подумала я, прижав руки к животу. – Что ты сделал?»

– Как выяснилось, Гидеона э'Торина здесь больше нет, – перевела Нуру, пока Эзма шла по залу.

Ее полный ярости взгляд остановился на мне, и меня чуть не стошнило.

– Императрица Мико, – рявкнула она на кисианском. – Ты заверила, что его хорошо охраняют. Что он не сбежит. Что ты теперь скажешь?

Несколько кисианцев в зале заметно напряглись, и их уважение ко мне стряхнуло оцепенение.

– Он и был под охраной, – ответила я. – И не мог сбежать. Мне не сообщали о каких-то проблемах.

Эзма по-волчьи оскалилась, но прежде чем она успела ответить, Рах шагнул вперед. Я сделала глубокий вдох и затаила дыхание, больше всего на свете мне хотелось остановить время и уйти, сделать хоть что-нибудь, изменить и никогда не видеть происходящего.

– Это сделал я, – сказал он, и дрожь в голосе Нуру, когда она переводила его слова, показала серьезность этого признания. – Я избавил его от суда, потому что суд ты устроила по своей прихоти, хотя не имела на это права.

Эзма хотела прервать Раха сердитым восклицанием, но он рявкнул на нее:

– Тебя же изгнал и лишил положения совет заклинателей лошадей! Одного этого достаточно, чтобы ты не имела основания вершить суд. Добавь к этому твою веру в Единственного истинного Бога, которая противоречит всем нашим принципам, и станет ясно, что ты не имеешь права ни вести за собой, ни осуждать кого-либо.

По залу разнесся гул голосов, и Рах стал говорить еще громче.

– Я никто, – сказал он, теперь обращаясь к собравшимся. – Я не капитан, не гуртовщик, не заклинатель лошадей, но навечно останусь левантийцем. И всегда буду сражаться за левантийцев. Я не позволю, чтобы нами командовал тот, кто наносит нам ущерб, кому нужна власть ради власти.

От его страстной речи у меня мурашки пошли по коже. Но Танака в точности так же бросил вызов императору и погиб за это. Стук моего сердца был словно эхом удара его головы о пол, повторяющимся снова и снова.

– Я ничего от вас не жду, – продолжил Рах, полностью завладев вниманием аудитории, как умел только император Кин. Рах говорил, и все слушали. Даже не понимающие ни слова кисианцы были заворожены. – Я больше не стану сражаться в чужих битвах. Мы нужны дома, в степи. Нужны своему народу. Надо уладить дела с чилтейцами и фальшивым жрецом, но после этого степи зовут меня домой. И я зову с собой всех, кто хочет уйти, к какому бы гурту вы ни относились. Теперь мы едины, и я буду драться за любого, кто готов драться бок о бок со мной.

Он повернулся к Эзме и едва слышно прошептал, а Нуру перевела:

– Пусть проклянут тебя боги, когда будут взвешивать твою свинцовую душу.

Никто не остановил его, когда он пересекал зал. Никто не остановил его, когда он протискивался сквозь толпу и вышел за дверь. Никто не остановил и тех, кто последовал за ним. Лашак, Шению и многих других, чьи имена я не знала. Они шли за ним в ночь, обтекая Эзму, пока та выплевывала гордый ответ. Больше всего на свете мне хотелось вцепиться в Раха, вернуть его и исправить все, что невозможно исправить. Я должна была предвидеть случившееся, но была слишком глупа и наивна, слишком мечтательна, ослеплена его уважением и любовью.

Любовью. Как нелепо звучит это слово в подобных обстоятельствах.

– Что она говорит? – шепотом спросила Сичи у Нуру, которая стиснула кулаки.

– Напоминает обо всех ошибках Раха э'Торина. Говорит, что он бросил обучение и не стал заклинателем лошадей из-за своего эгоизма. Говорит, он не заступился бы за любого другого, оказавшегося на месте Гидеона. «Я всегда заботилась только о гурте, о своем народе, даже когда меня изгнали за то, что меня больше волновали души левантийцев, чем собственное положение. Я старалась понять позицию Раха э'Торина, лишь бы среди нас не было раскола, ведь сейчас мы как никогда должны быть едины, но этого я не потерплю. Он изгнанник, бывший капитан, смещенный с поста собственными Клинками, и много раз нас подводил».

Некоторые из тех, кто пошел за Рахом, остановились послушать. Другие давно ушли. Кто-то оглянулся на Эзму от двери, понурив плечи под бременем тяжелого решения.

Казалось бы, их раскол ничего для меня не значил, но я затаила дыхание, страстно надеясь, что многие уйдут, но многие и останутся. Я верила в Раха, но нуждалась в Эзме, ведь я заключила с ней союз. Я нуждалась в ней и ее Клинках.

Когда левантийцы разделились, все молчали. Никто не кричал в гневе, они даже не смотрели друг на друга, делая выбор – остаться или уйти. Так удивительно было смотреть на уважение, которое они проявляли к решению других.

– Тебе не обязательно оставаться, – тихо произнесла Сичи под строгий топот шагов. Она посмотрела на Нуру, но та не повернула головы. – Не мне решать за тебя.

– Конечно, – ответила она, пока левантийцы шли мимо к двери, обходя тех, кто выбрал Эзму. – Я сама приняла решение.

На другом конце зала перешептывались генерал Мото и министр Мансин, и у меня в груди стянулся тугой узел.

Мало-помалу перемещения закончились, и в зале осталось гораздо меньше людей. Возможно, половина. Трудно было понять по лицу Эзмы, рассчитывала ли она на такой результат. Больше здесь людей или меньше, чем ей необходимо. Чем необходимо мне. Я скользнула взглядом по Мансину, склонившему голову к самому влиятельному генералу.

Когда все улеглось, Эзма посмотрела не на левантийцев, а на меня.

– Наш союз был основан на взаимном желании свершить правосудие над Гидеоном э'Торином, – сказала она по-кисиански, высокая и гордая, несмотря на потери. – Но раз ты предала нас на последнем этапе, поддавшись на уговоры своего любовника, теперь от ночной победы уже ничего не осталось, – произнесла она с таким отвращением, что вся моя гордость растворилась. – Поздравляю, ваше величество, вы избавили свою землю от левантийцев.

Без поклона и без левантийского приветствия, только с презрением на лице она развернулась, чтобы обратиться к оставшимся левантийцам, а потом жестом поманила своего ученика и удалилась. Левантийцы последовали за ней. Когда они вышли за двойные двери, остались лишь горстка кисианцев, Нуру и отчаянная потребность позвать их обратно, застрявшая у меня в горле.

– Беги за Рахом э'Торином, – приказала я караульному у двери, не успев даже задуматься. – Скажи ему, что я хочу поговорить, прежде чем он уйдет.

Глупая, отчаянная просьба, и все же солдат был обязан подчиниться. Кивнуть, поклониться, пробормотать «да, ваше величество» и выполнить приказ. Однако вместо этого он посмотрел на министра Мансина, и тот покачал головой. Солдат не сдвинулся с места.

– Ты меня слышал? – Мой голос сорвался на пронзительный крик. – Я приказала тебе…

– Он слышал, ваше величество, – спокойно заявил Мансин. – Но никто не побежит за левантийцами, чтобы мы снова наделали долгов, по которым не сможем расплатиться.

Он кивнул генералу Мото, и тот направился к двери, не глядя в мою сторону.

– Генерал Мото, – окликнула его я. – Генерал Мото, я не давала вам разрешения уйти.

Генерал дернул плечом, словно отгонял назойливую муху, но не повернул головы. Стражу он взял с собой, и двери за ними захлопнулись, их удар возвестил об окончательности его решения. Всего несколько минут назад зал был полон, а теперь остались только я, Сичи и Нуру. Ни гвардейцев, ни генералов, ни лордов, ни левантийцев. Я чувствовала себя голой, будто забыла надеть платье.

– Ты можешь уйти, – обратился Мансин к дочери, даже не поглядев на нее.

– Нет.

– Нет? Я твой отец, и это приказ.

В его голосе звучал гнев, хотя лицо оставалось нейтральным. Маска, которой он прикрывал свои обиды, как и все мы.

– Поскольку вы дважды после моего возвращения заявили, что я больше вам не дочь, я останусь. – Она носила ту же маску, не позволяя ему увидеть свою боль. Разве теперь у него было на это право? – Если вы не намерены увести меня силой, вам придется смириться с моим присутствием.

– Хорошо, но ее я здесь не потерплю, – ткнул он пальцем в Нуру. – Левантийцам здесь не место, и я заставлю ее уйти даже силой, если понадобится.

Никто не сомневался в его словах. Потеряв дар речи, я лишь смотрела, как Нуру и Сичи переглянулись и кивнули. Потом Нуру бросила презрительный взгляд на человека, который когда-то был моим самым преданным сторонником, и ушла.

Как только за ней закрылась дверь, министр Мансин сложил руки за спиной и встал передо мной и Сичи, как перед нашалившими детьми.

– В чем дело? – спросила я, просто чтобы хоть что-нибудь сказать, сделать вид, будто у меня все под контролем.

– В чем дело? Вы потерпели неудачу как лидер, ваше величество. Я, как и многие другие, рисковал жизнью в надежде, что вы станете тем, кто объединит империю. Поначалу казалось, что ваши способности, ум и любовь к Кисии беспримерны. И не имело значения, что вы женщина. Поначалу.

– А теперь имеет? Моя грудь встала на пути к объединению империи?

Он окинул меня презрительным взглядом, не одобряя откровенные высказывания, которые раньше поощрял.

– Вряд ли, ваше величество. Но каковы бы ни были причины, вы постоянно ставили требования левантийцев выше нужд собственного народа и предпочитали их общество кисианским союзникам, которых вам следовало бы взращивать.

– Они самые сильные воины, – возразила я, стиснув кулаки, чтобы сдержать ярость. – Способные как стать нашими преданными союзниками, так и злейшими врагами, и я знаю, какой вариант лучше для Кисии.

– И даже с этим вы не справились. – Он обвел взглядом пустой зал. – Похоже, их больше здесь нет.

Я не ответила, и Мансин начал медленно ходить взад-вперед по залу.

– Когда-то вы восхищались моей преданностью империи, ваше величество. Эта преданность неизменна, мне лишь жаль, что теперь у вас есть повод проклинать ее. – Он повернулся, глядя мне прямо в глаза. – Я буду править империей вместо вас. Не оспаривайте это решение. Все генералы меня поддержат.

Как бы посмеялся Дзай. Он же говорил, что трон займет кто-то из генералов, а наши имена больше ничего не значат. Власть в руках тех, кто командует армией, а Отако и Ц'аи останутся на обочине.

– Да здравствует император Мансин? – сказала я, гордо подняв подбородок.

– Едва ли. Мы считали вас подходящей императрицей, потому что вы объединяете фамилии Ц'ай и Отако, то есть важный символ для тех, кто еще придает этому значение. Вы останетесь на троне, но генералы, советники, гвардия и губернаторы будут выполнять мои приказы.

– Значит, я стану марионеткой?

– Декоративной фигурой.

– Вы так уверены, что получите поддержку?

Мне хотелось бросить ему вызов, но даже я сама услышала в этих словах лишь слабую надежду.

– Ваши советники и генералы тревожатся за империю, как и подобает. Кисия всегда на первом месте. – Он с жалостью улыбнулся. – Можете убеждать простолюдинов, что вы бог, но император Кин уже давно создал прецедент. Все знают, что он не был богом, а Кисия не принадлежала ему по праву. Как и вам. Она принадлежит народу, а вы должны служить этому народу во что бы то ни стало. И по этой причине я ответил согласием на просьбу чилтейцев о подписании договора о границах. Ваш брак с доминусом Виллиусом наконец-то скрепит мир между нами.

Я отшатнулась и глубоко вдохнула, потому что в легких внезапно кончился воздух.

– Что?! – охнула Сичи, первой обретя дар речи. – Лео Виллиус? Отец, он же чудовище. Он способен проникать человеку в голову. Он…

– Как я понимаю, левантийцы его не любят, – прервал ее Мансин. – Его религия противоречит их традициям. Он не позволял им отрезать головы и сжигать трупы. Человека, отстаивающего свои убеждения перед варварами, едва ли можно назвать чудовищем. В любом случае, ты не левантийка, как и Мико.

Мико. Будто я снова ребенок.

– Левантийцы не любят его не из-за веры, отец. Он… не человек. Жестокий манипулятор и…

– Хватит! Ты слишком взвинчена из-за дурного обращения со стороны твоего так называемого мужа. Этот опыт должен научить тебя мудрости. В отличие от варваров, доминус Лео Виллиус будет обращаться с Мико с величайшим уважением.

Я пыталась вспомнить человека, который сидел напротив меня в Мейляне и замышлял государственную измену. Человека, оставшегося на посту, когда его поместье и дочь были в опасности. Его решимость и стремление к цели сохранились, но он был лишь холодной оболочкой своей прежней сути. Прямо как сожженный и пустой Мейлян.

– Договор с Чилтеем, – произнесла я как можно спокойнее, выбрав другое направление атаки. – Он восстановит границы, которые они перешли. Восстановит мир, который они нарушили. Мы дадим им это все в обмен на тысячи мертвецов и десятки сожженных городов. Зачем? С какой стати?

– Потому что иначе война продлится долгие годы, и мы рискуем потерять гораздо больше. Мы понятия не имеем, что еще припасли чилтейцы. Они богаты. Они могут найти других наемников и забрать больше земли, и…

– А если подписать с ними договор, через сколько лет они его нарушат? Через год? Два? Этот цикл так и будет повторяться, только с каждым разом все быстрее и быстрее, пока кипит ненависть. Листок бумаги и брак без любви ничего не изменят!

– Может, и нет, но они слишком сильны, и покорить их не удастся. Так что либо мы заключим мирный договор, либо будем уничтожены.

– Народ это не поддержит. После всего, что они сделали. Люди не примут императора-чилтейца.

Мансин поднял руки, и успокаивающий жест лишь распалил мой гнев.

– Он не будет императором. Лишь консортом. А Кисия привыкла к постоянному чередованию мира и войны с Чилтеем. Мы сражаемся с ними, а потом торгуем, и для простонародья все просто идет своим чередом. На этот раз огонь войны раздували варвары. Их и будут обвинять.

Я знала, что левантийцев заставили сражаться, и понимала, что чилтейцы предлагают мир только потому, что боятся или придумали какой-то изощренный план, но какое значение теперь имели мои мысли?

Мансин снова раскинул руки, утихомиривая гнев, который я так и не выпустила наружу.

– Я служу империи. Я дал присягу, поклялся служить народу Кисии, а не ее правителям, и даже вы мудро признаете, что это самый правильный путь. «Мало шансов на крупную победу или много на скромную», сказали вы, а мир стоит того, чтобы пожертвовать гордостью.

Мне была ненавистна логичность его рассуждений. Противно, что он использовал против меня мои же слова. И я ничего не могла возразить. Он не пошел бы на этот шаг, если бы не был уверен в поддержке.

– И давно вы планировали меня сместить, ваше превосходительство? – спросила я. – Сколько времени вы притворялись верным?

– Я всегда был верен цели, которой вы хотели добиться, и это не изменилось, – высокомерно объявил он.

– Чушь. Вы верны только собственным прихотям, как все двуличные советники и генералы в истории. Можете успокаивать себя ложью, если вам от этого легче, но это не изменит действительности.

– Прихотям? Беспокоиться о судьбе Кисии – это прихоть? Такая же, как спать с левантийцем?

Гнев вынудил меня шагнуть вперед.

– Я с ним не спала, – прошипела я. – Я не сделала ничего плохого. Если бы я была мужчиной, вы бы и бровью не повели.