Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Соавторы: Гарет Ханрахан,Бен Гэлли,Джеймс Хоган,Дерек Кюнскен,Девин Мэдсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 130 (всего у книги 341 страниц)

Глава 30

К тому времени как они высадились на станции, перевалило далеко за полночь. Эладора поискала по вагонам и нашла сонного Эмлина, ехавшего вместе с Риадо и парой письмоводителей. Эмлин и Эладора пошли пешком по полутемной извилистой пещере станции, спускаясь к нижним уровням гвердонской подземки.

В городском поезде сперва было тесно, повсюду гудели разговоры о появлении короля из старых легенд, но большинство пассажиров высыпало на площади Мужества. Пока они с Эмлином сидели и ждали отправки, стражник дозора на платформе присматривался к ним с вопросительным выражением. В нижней Мойке по ночам опасно; Эладора мысленно повторила свой чародейский заговор на случай неожиданных неприятностей.

Доктор Рамигос оказалась права – этот ритуал придавал спокойствие.

Поезд дернулся, пополз вперед и загрохотал тьме навстречу. Теперь они в вагоне одни.

– Эмлин? Пожалуйста, прости меня за то, что произошло на Фестивале. Та женщина – моя мать. Она меня разыскивала, не тебя. Она…

– Я не хочу об этом говорить, – сказал он. Бедного мальчишку теперь еще и Эладора пугает. Он вжался в сиденье, будто к спинке его пригвоздили. Зрачки со страху расширились, и Эладора вспомнила, как на мгновение ей сверкнули восемь точечных огоньков, восемь глаз отразили пламя занебесного гнева матери. «От тебя смердит. Ну-ка покажись».

Проще некуда будет донести на него, как на незаконного святого. Она сможет провернуть это дело, даже минуя официальные каналы – попросит посодействовать Рамигос. Избавит Алика от скандала. Келкин, вероятно, потребует отстранения Алика без лишнего шума; она уже представила, как он это проделает. Абсалом Спайк нависнет над Аликовым порогом, убедительным голосом растолкует, что так надо – надо для партии.

«Лицемерка!» – вскричала другая ее часть. Прикосновение святости к самой Эладоре тщательно скрыли, наряду с грехами прочих, замешанных в Кризис. Хранителей, алхимиков, семьи Таев, Келкина – замарался каждый.

– Я отведу тебя домой, – пообещала она.

– Только не рассказывайте отцу! – неожиданно выпалил мальчик.

Когда они прибыли на станцию в Мойке, повсюду стояла охрана. Эмлин затрясся, стоило солдатам показаться навстречу. Эладора смотрела на них с любопытством – это были морские пехотинцы, а не привычный городской дозор. Ей уже сообщили: прошлой ночью произошел какой-то инцидент в заливе. Проникновение; ущерба нет и разбойников убили на месте, однако, возможно, кто-то ушел. Им с мальчиком махнули проходить без всяких вопросов.

Когда вокруг так много вооруженной стражи, гражданским нечего делать ночью на Мойке, но бдительные наблюдатели следили за улицами из каждого окна – кроме дома Джалех. Здесь окна закрыты ставнями и весь дом погружен в сон. Эладоре пришлось колотить в дверь несколько минут, прежде чем ей открыли.

Старая жрица, Джалех, поманила их внутрь когтистой рукой.

– Твоего отца еще нет, – сообщила она Эмлину. – Ступай в кровать. И до того как заснешь, десять раз попроси Нищего Праведника зажечь для тебя свой фонарь.

Эмлин без оглядки кинулся наверх.

– А где Алик? – поинтересовалась Эладора.

– Вышел, – отрезала Джалех.

– Когда он вернется?

– Не ведаю. Его нет с прошлого вечера. – Она пригляделась к Эладоре. – А ты сюда уже приходила. С Барсеткой. Ты из парламента. Что тебе нужно в такой поздний час?

Эладора подождала, пока не услышала, как где-то в глубине дома закрылась дверь.

– Собственно, я бы хотела задать пару вопросов про Эмлина и ваш дом.

Джалех хмыкнула, жестом пригласила Эладору присесть.

– Я уже беседовала со стражей.

– Насчет Эмлина?

– Насчет моего дома и тех, кто приходит ко мне смиряться.

– Расскажите, как происходит смирение, – попросила Эладора.

– Сдается мне, ты и так все про это знаешь, – буркнула Джалех. Она спустила рукав рясы поверх чешуйчатой руки, убирая когтистую кисть. – Чтобы получить благословение, какой бы оно ни приняло вид, надо приблизиться к богу. Уподобиться ему духом и телом, показаться там, где он в силе. Часовни, храмы, места молений бывают опасны. Некоторые подойдут так близко к богу, что бог действием проявит себя через них. Завладеет ими и не отпустит. Они будто застряли в терновом кусте.

Несмотря на теплую ночь, Джалех положила поленья в жаровню и ворошила гибнущий огонь, пока он опять не разгорелся.

– Здесь я помогаю тем, кто хочет освободиться. Резко вырваться, отринув бога, который к тебе прицепился, не лучший выход – так ты надорвешь душу. Лучше вытаскивать колючки одну за другой. Помогают заунывные молитвы, они сглаживают разум. Иные боги проникают в тебя через твои поступки, а иные – сквозь чувства.

– Как будто сафидизм наоборот, – поделилась Эладора, – молиться одному богу, чтобы другой перестал тебя замечать и душа б от него отвязалась. Всегда ли это срабатывает? Вы можете освободить от святости наверняка?

Джалех подернула плечами:

– Никто из нас до конца не свободен. Всегда может не задаться случай, когда бог обратится к земле и заберет себе любого из нас, даже здесь. Наши тронутые богами изменены лишь телесно. Настоящих святых в город больше не пропускают. Только тех, кто благословлен самую чуточку. С одной колючкой в душе. – Она хихикнула и опять поворошила угли, заставляя их вспыхнуть.

– А вы можете определить, есть ли на ком-нибудь святость?

Глаза Джалех блеснули при свете огня.

– Бывает, возникает нечто такое. Какое-то ощущение восприятия.

– Что случилось с вашей рукой?

– Что дает тебе право заявляться сюда и так много расспрашивать?

Эладора примолкла, потом тихо заговорила:

– Понимаете, парламент собирается придать упырей в подчинение городской страже – вынюхивать святых и прочую угрозу для города. Барсетка о вас высоко отзывалась, но она – бескорыстная душа. Другие могут быть более назойливы. Так, по крайней мере, сказал владыка Крыс, когда я с ним в последний раз говорила.

– А не унюхают ли упыри тебя саму? У меня было такое ощущение, когда ты приходила до этого, – тебя уже освящали, верно? Ты пыталась вырваться и надломилась. Кто это сделал? Судя по твоему говору, дальше Гвердона ты нигде не была. Так это Хранимые Боги расшевелились и захотели завладеть тобой? Священное пламя Сафида? Или кто-то еще?

– Моя мать, – призналась Эладора, – святая Хранителей. Она, э-э, намекала, что у Эмлина тоже может быть дар. Я хочу узнать, не замечали ли вы у него каких-нибудь признаков духовной благодати?

– А что потом? Позовешь стражу? Высвистишь сюда упырей? Сошлешь его на Чуткий?

– А это потребуется?

Джалех потянулась к огню, вытащила из жаровни горячий уголь, держа на голых чешуйках увечной руки.

– Я жила в Лириксе, давным-давно. Работала я на Джирдану, на старые драконьи семьи. Я осквернила душу всеми мастями грехов. Кульсан, господь убийц, осознал себя во мне, объявил меня принадлежащей ему, но я не понимала этого долгое, долгое время. Может, узри я его раньше, то уехала бы домой до того, как… – Она стиснула уголь, кроша его в черную пыль. – Иные боги действуют тайно, дочка. И по одному тому, что кто-то святой, нельзя судить, будто он всей душой предан богу, который на него притязает.

Она подняла взгляд на Эладору.

– Боги прокляли меня, когда я задушила жреца Кульсана. Мне искалечило руку. Небесная кара. – Она стряхнула угольную пыль обратно в пламя, и оно взметнулось. – Я даже не знала, что была святою убийцей, пока Кульсан не отобрал свои дары и вместо них наслал проклятие. – Посыпался ворох искр.

Так она клонит к тому, что Эмлин не подозревает о своей святости? Или к тому, что мальчик – не угроза, и какая бы в нем ни теплилась сила, ее слишком мало для реальной опасности?

– Я оставлю Алику записку. Пожалуйста, проследите, чтобы он ее получил. – Эладора нашарила в сумке перо и бумагу. – А если вы обяжете Эмлина старательно смирять свой дар, то я сочту это личной услугой.

Эладоре отчасти не по себе от любых молитв Хранимым Богам, покуда те чересчур взбудоражены. Подыскать бы мальчишке какую-нибудь светскую процедуру смирения, вне общения с божествами. Что-нибудь наподобие упражнений в чарах, которые Рамигос заставляет ее…

«Ой», – Эладора чуть не сломала перо.

Рамигос входила в совет по расследованию Кризиса. Знает все о печальных похождениях Эладоры. Проявляет к Эладоре интерес, обучает ее колдовству. «Так же, как профессор Онгент». Так какие боги, по мнению Рамигос, до сих пор притязают на Эладорину душу? Ей сказали, что Черные Железные Боги мертвы. Неужто солгали?

Джалех наблюдала за ней, темный силуэт против огня. Быть может, в этой женщине отразилась будущая судьба города. В рубцах перенесенных потерь, с трудом уцелевшая, она была вынуждена приспосабливаться под незримые силы. Неспособная от них укрыться, отринуть их насовсем, лишь балансировать, склоняясь от одной к другой в их противоборстве. Благая и проклятая, верующая и безбожная, все разом. Эладора внезапно позавидовала старой женщине. Джалех нашла свое место здесь, в этом доме. А Эладора еще недавно уверенно считала, что ее место в университете, среди книг. Где история уже написана и правила мироздания не меняются в угоду безумным прихотям неведомых богов. Теперь ее уверенность поубавилась.

Кто-то застучал на пороге, разбивая ее угрюмый настрой. Джалех отомкнула засовы и, занеся когтистую драконью лапу как кинжал, начала медленно открывать дверь человечьей рукой, пока не убедилась в безопасности гостя.

Опасности нет. Это Алик. Он вошел с ухмылкой, нелепо одетый в вещи непомерной величины.

– Мисс Даттин, – поприветствовал Алик и поклонился. – Все ли в порядке? С Эмлином все хорошо?

– Он наверху. Что, во имя светлой мечты, на вас надето?

Он опустил взгляд на свою безразмерную одежду.

– О, я катался с друзьями и свалился в канал. Пришлось покамест напялить. О чем это все толкуют, про какого-то короля?

– По-видимому, к нам вернулся наследник гвердонского престола.

– В самом деле?

Шпион слушал, как Эладора скороговоркой описывает события на Фестивале. Чудесное появление какого-то пропащего короля он отмел за малой значимостью. В Гвердоне народ немудрящий, когда речь заходит о божественной воле – они живут в блаженном краю Хранимых Богов, куда лишь иногда заносит накипь с Божьей войны. Появление волшебной короны пред отдаленным потомком? Да это сущие фокусы по сравнению с настоящими, подвластными богам чудесами. Если древние короли полезут когти рвать из могилы или все парламентарии сольются в одного мясистого великана, который оседлает город, поднимет Замковый холм вместо щита, а тремя соборами взмахнет как трезубцем, вот тогда шпион поразится взаправду. Нет, возвращение короля – не повод для беспокойства. Не будет иметь значения, кто верховодит, когда прибудет Ишмирский флот.

Завтра. Завтра Эмлин отправит послание.

Эладора продолжала:

– Абсалому Спайку дали задание выведать подноготную этого нового короля. А я до дня выборов буду возглавлять кампанию в Новом городе.

– Тогда это вам пригодится. – Мешочек с монетами, тяжелый, Эладоре пришлось взять его двумя руками. – Пожертвования на вашу кампанию. В общем – от портовых купцов и от Дредгера в частности. – Он обдумал возникшую проблему. – Давайте, я схожу на площадь Агнца и закажу вам извозчика. С такой суммой лучше пешком по Мойке не шляться.

– Вы-то шлялись.

Он снова ухмыльнулся:

– Порою боги улыбаются дурачкам.

Тишина на железнодорожной станции Грена – это тишина усыпальницы.

Столетие назад, когда станцию построили, здесь кипела суета, как на базаре праздничным днем. Первобытные поезда ревели на путях, неся щедрую награду богини – дюжину урожаев в год – на север и юг. На юг, в Гвердон, город, полный мореходов и торговцев. На север, в Хайт, незыблемый символ стабильности и порядка. Некоторые поезда громыхали через станцию экспрессом – не останавливались в Грене, а ехали меж городов напрямую.

Затем началась война.

Затем богиню обуяло безумие.

Затем бомба.

Затем тишина.

А сейчас тишину нарушает военный эшелон с севера. Он мчится через станцию, движется на полном ходу, эфирные огни заливают платформу обманным рассветом. В окнах, едва уловимо взгляду, ряд за рядом мелькают черепа, вагоны-катафалки полны мертвецов. Есть и живые солдаты, а за ними новенькие вагоны с оружием. Поезд оснащен артиллерией гвердонского литья. Пока что эти массивные пушки отдыхают под брезентом.

Поезд не останавливается. Он проносится насквозь, и вновь возвращается тишина усыпальницы.

А затем мчит еще один поезд.

Затем еще один.

Затем еще один.

Затем тишина.

Глава 31

Теревант очнулся и осознал, что это Йорас растряс его. Открыл глаза и увидел пустые глазницы черепа перед собой.

– Посол мертв.

Потребовалось время на то, чтобы связать титул с его обладателем. Это время он продолжал идти, не замечая того, что земля уже осыпалась под ногами.

Посол мертв. Наш посол – это Ольтик.

Теревант внутри посольства. Незнамо как снова очутился в Гвердоне. Смутно помнилась прошлая ночь, как его грузили в коляску. Как, грохоча, гнали со всей мочи по проселочной дороге. Нутро горчит желчью. Ноги разъезжаются, пришлось опереться на Йораса. Голова как перезрелый фрукт, и каждая секунда приносит боль.

– Живее спускайтесь.

Теревант инстинктивно схватил с собой меч и, шатаясь, загремел по лестнице, на бегу пристегивая ножны. На нем до сих пор вчерашняя одежда. За спиной спускался Йорас. Снизу крики, топот. Спокойствие раннего утра нарушено. На дверях кабинета Ольтика стоят два неусыпных стража. Внутри полно народа: живые и нежить.

И один мертвый.

Теревант охватил все разом за один удар сердца.

Тело брата лежит на полу у камина. Полуодетое – мундир, в котором он был на Фестивале, брошен на пол, но на брате перевязь старого меча и надраенные походные сапоги.

Его закололи. Клинок вогнали в живот, насквозь до спины, затем выдернули наружу. Есть и другие раны, порезы помельче. Красные потоки крови обширно разлились, пропитали ковры и мелкими ручейками сбежали по выемкам между плитками. Мебель раскидана, словно нежданно налетел ураган. Окно высажено вовнутрь. Повсюду стекла.

На лице Ольтика застыло замешательство – зеркально отражает выражение лица Тереванта.

Никаких признаков меча Эревешичей.

Теревант сбивчиво качнулся к телу, но не успел переступить порог кабинета, как Даэринт преградил ему путь.

– Где меч? Что ты наделал?

Воспоминания путаются. Говорил ли он с Ольтиком вчера вечером? Последнее, что он отчетливо помнил, это посиделки у костра с наемницей, Наолой. Вроде был сон про разговор с Ольтиком. Бессвязные урывки поспешного ухода с Лемюэлем. Удар со спины.

Даэринт не колебался. Рявкнул неусыпным приказ:

– Задержать лейтенанта!

Воины-скелеты двинулись на него. Теревант попятился. Потянулись костистые руки.

– Только ты мог это сделать! – прохрипел Даэринт. – Сдавайся, Эревешич, и предстань перед правосудием Короны.

Инстинкт возобладал. Он обнажил клинок, и неусыпные тоже извлекли мечи. Мертвые быстрее него и сильнее, но у них нет цели его убить, а ему не надо беспокоиться за их жизни. Его удары обрушились на них, размашисто, остервенело. Кости раскалывались, он рассекал неусыпных бойцов. Все подернула багровая дымка. Ольтик умер, и мир разрушен, и все, что он мог, – только драться. Напролом, сквозь слезы. Неусыпных уже не двое, их четверо, нет – пять, шесть, наседает целый гарнизон: и живые, и мертвые. Живые в растерянности теснятся сзади – надо ли повиноваться приказу первого секретаря и арестовывать своего командира?

Мертвые не раздумывают. Даэринт выкрикнул распоряжение, и неусыпные удвоили натиск. Меч вырвался из руки, хлесткий удар пропорол предплечье, забрызгав кровью мраморную стену. Теперь они нацелились его убить. Убийство не в счет, если он самовозродится потом, сам станет неусыпным.

Выпад, меч метит в сердце. Один из неусыпных умышленно заваливается на пути клинка, препятствуя соратнику. Это Йорас.

– Бегите, сэр, – шепчет он.

Теревант побежал. Сзади кричат, половина посольства бросилась в погоню. Он припустил вверх по лестнице, на низкий скат крыши. Соскользнул с черепицы на дворик. Зацепился за желоб – под весом окровавленная рука взорвалась болью, он едва не отключился, но, спотыкаясь, кинулся через двор к воротам. Мертвецы настигают, но он успевает вперед них вырваться за порог и пересечь черту раздела между территорией Хайта и Гвердоном.

Восемь неусыпных скелетов замерли на пороге, неготовые продолжить преследование. Их промедление не вечно: либо они сходят за масками и перчатками и получат возможность перемещаться среди живых, либо Даэринт вышлет их вон прямым приказом. Или в погоню вступит живая охрана посольства. Теревант не стал ждать, а побежал дальше.

Навстречу зияющему городу.

Этим утром шпион проснулся от шороха в окне. Он пересек комнатушку, где ютился с Эмлином, обойдя кровать мальчика. Эмлин обретался где-то внутри постели – под грудой одеял, несмотря на летнюю жару. На полу лежала сброшенная цветочная гирлянда. Шпион запнул ее под кровать; вечером Эмлину предстоит сотворить последнее чудо, после чего Джалех может усмирять парня любым способом, какой ей по душе.

Снаружи на подоконник взгромоздилась Барсетка – а до земли три этажа. У нее копыта горной козы, не иначе.

– Нет времени стучаться в дверь, мой хороший, – пояснила она, протягивая ему сверток. – Владыка Крыс созывает нас, поэтому я помчала вниз.

– В смысле «нас»?

– Всех упырей нашего города. Мы давно уже так не собирались – с тех пор, как вычистили из туннелей Ползущих. – Она облизнула острые зубы, словно припомнила особенно сытный обед. – Это от мисс Даттин. Говорит, срочно. Ну а еда от меня. Я все равно шла на рынок, перед тем как спускаться под землю. – Она похлопала по котомке на боку, полной свежего хлеба и вяленого мяса. Алик выглядел озадаченно; за его маской шпион забавлялся, все понимая. Она уходит в глубины под городом, старинное упырье царство, поэтому берет с собой пищу с поверхности, чтобы не есть трупное мясо. Такой вот вариант смирения, способ предотвратить нежеланный переход на следующую ступень развития упыря. Хлеб для Барсетки то же что гирлянда Эмлина – эти символы связывают обоих со сторонними силами, не теми, которые властвуют над ними по праву.

Упыриха уже скрылась. Он развернул сверток, отложил нарезанный хлеб с мясом в бумажной обертке. Остальное содержимое передала Эладора. Письмо, где повторялось сказанное ночью – о назначении ее главой кампании в Новом городе. Мешочек с деньгами («Треть того, что ей давал», – отметил он), расписание встреч с избирателями, контакты пробивных агитаторов и прочих партийных служак. Доверенность, наделяющая его полномочиями действовать от ее имени – а ее имя значило имя Келкина. Перед Аликом непочатый край дел.

И почему бы и нет? Он сделался Аликом уже почти целиком. Шпионская работа близка к завершению.

Эмлин тоже проснулся. Наблюдает за ним из тени под одеялом.

Алик протянул ему краюху хлеба.

– Съешь-ка перед тем, как пойдешь на завтрак.

– Есть не хочется. – Что-то не так, и это бросается в глаза. Мальчишка уводит от Алика взгляд.

– Тебе понадобятся силы. – Он понизил голос. – Тетя Анна просит тебя вечером потрудиться.

Эмлин спрятался обратно в гнездышко из одеял, качая головой.

– Не могу.

Шпион сел на кровать, слегка раскопав одеяла, чтобы видеть лицо мальчика.

– Что с тобой случилось?

– Там… там была другая святая. Кажется, мама мисс Даттин. Она знала, кто я.

– И что случилось?

Тишина.

– Эмлин, что там случилось?

Мальчик сел на кровати, по лицу полились слезы.

– Она меня обожгла, она заставила меня… она сказала мне: от… отре…

– Отрекись, – горько промолвил шпион. Слово на языке отдавало золой. Хранительница, сволочь, выжгла Эмлина, выжгла духовно. Силой принудила его отречься от Ткача Судеб, заставила богохульствовать. А святость мальчишки и так висела на нитке. Теперь он совсем бесполезен! Сломлен!

– Я больше не слышу Его шепот.

– Она избила тебя? – вскинулся Алик, внезапно рассвирипев. Он схватил Эмлина за плечи, повернул боком, другим, высматривая следы.

– А потом еще и вылечила, – ответил Эмлин со стыдом в голосе. Даже в мученичестве ему было отказано.

– Святая свихнулась, – прошептал Алик. – Ты ни в чем не виноват. Она вправду могла тебя убить. И ты ничем не смог бы ей помешать. И я рад, что она тебя вылечила. Лучше так, чем…

И вдруг холодная зябь заползла в Алика изнутри, и шпион проговорил его устами, шепча мальчику на ухо:

– Я знаю, как все исправить. Пойдем сегодня же ночью.

Целый день шпион провел в ожидании. «Терпи», – воплем вопил он. «Терпи», – а ему хотелось отгрызть себе ногу.

У Алика – у того работы полно. Алик везде – и в Мойке, и в Новом городе, без устали проводит кампанию. Взбадривает понурых избирателей, высмеивает глупую идею: с какой стати Гвердону понадобился король? Напоминает, кто вывел их из Кризиса и отстоял город – Келкин. Жителям Нового города легче выбросить из головы новости о короле – бежавшие от Божьей войны знают, каково доверять божественному вмешательству, тем более в городе, славном своим безбожием. Однако в древнюю Мойку глубоко въелось почитание сгинувшей монархии. Оно сквозило в архитектуре улиц, в фамилиях старых семейств. Пронизывало город, как жилы пронизывают мясо.

Эмлина он далеко от себя не отпускал. Не давал мальчишке циклиться на случившемся на Фестивале. Много болтал с ним о том, чем им заняться после выборов.

Летний день тянулся бесконечно. Алик заполнял часы работой, но шпион бездействовал, уставившись на горизонт. Ему хотелось отравить солнце ядом или стащить с небес его диск. Что угодно, лишь бы приблизить сумерки.

Когда Эмлин устал, Алик отправил мальчишку домой. А сам оставался трудиться. Поужинал в зале собраний промлибов. Шутил и хохотал с приятелями и сподвижниками. Деньги Дредгера лились им в глотки, набивали им животы. После ужина не уходил еще с полчаса. Каждому хотелось перекинуться с ним последним словечком, пожать руку, хлопнуть по спине. А Эмлин сидел у Джалех и ждал, когда он придет.

Мальчик отрекся от Ткача Судеб. Отринул бога. Разорвал связь.

Свершил святотатство.

Однако существовали способы восстановить порванные узы. И такие дела лучше проворачивать ночью. Искупление дается нелегко и обойдется недешево.

Алик тянул время как мог, откладывая возвращение к дому Джалех.

Оттягивал неизбежное.

Вокруг Тереванта ворочался Гвердон. Город поднимался с рассветом. Корабли с утренним приливом покидали залив. Заводы свистками объявляли дневную смену. Ларьки и базары раскрывались, как цветы. Вместо росы на стенах поутру проступал свежий посев предвыборных плакатов.

Он мотался по городу зигзагом, с поезда на улицу, в переулок, под крышу какого-нибудь здания и по новой. Перемещался наобум. Хорошо бы пойти к Лис, поговорить с ней, но как? Ольтик сказал, что она во дворце патроса, но не мог же он появиться у ворот и попросить ее позвать. «Извините, мне бы хотелось поговорить со сводной сестрой. Она только что прибрала к рукам ваш трон, чтобы обеспечить себе коронацию. Можно, она выйдет поиграть?»

И все-таки, где же меч? Остался в пределах посольства? Только представитель Дома Эревешичей мог носить его без вреда – кровный потомок, это значит, Лис исключается. Теревант последний в роду. Неизвестный родственник? Какой-то бастард Ольтика? Или его самого? Или… клинок способны носить неусыпные. Быть может, и человек – с достаточной волшебной защитой, святой или чародей. Но только недолго, поскольку волшебство меча распутает любое заклинание сдерживания. Но все неусыпные в Гвердоне сидят в посольстве, и как настолько могучий святой или чародей смог бы проникнуть внутрь незамеченным? Теревант растерянно шел по извилистому переходу к новой станции подземки. На платформе толпились рабочие, едут на алхимические фабрики. На поезд он садиться не стал – прошел отрезок платформы и нырнул в другой лестничный переход. Такие вот прятки.

Непонятно, от кого он прячется – от Даэринта, Лис или от себя? За плечами маячил неотступный преследователь – факт смерти Ольтика. Как великан, он ломился сквозь улицы. Пока Теревант в пути, ему удается опережать великана, скрываться за домами и башнями. Он знает: если тот его догонит, то сомнет его, сокрушит. Если он поддастся горю, то тот, кто убил Ольтика, уйдет от возмездия.

Слова стихотворения звенели эхом в пустоте под крышкой его черепа.

 
Хайт – это прах,
А Грена – могила,
Но Гвердон – есть греза безумного бога…
 

С Пяти Ножей на Дол Блестки, оттуда в Новый город, потом петля в обход Священного холма, по виадуку до Замкового. Утро катилось к полудню, полдень становился тоскливой серой пополудней, город уныл и похмелен после Фестиваля Цветов.

Он будет идти, изматывая себя, пока не перестанет чувствовать ног. Он готов идти, пока не умрет, а потом войти в неуспение, и идти дальше, не сбавляя шаг. Переступить край мира и продолжать идти через море.

 
Но Гвердон – есть греза безумного бога,
Изменчив и темен,
И каменно зрит
С высоких бойниц
Лик города вечность.
 

Ночь стояла безлунная. Ярко сияли звезды, но улицы под ними достаточно темны. Город затих во всеобщем похмелье после пережитого на Фестивале. Сточные канавы забиты выброшенными венками и романтичными букетами. По переулкам Мойки Алик ведет Эмлина в Новый город.

Они проходят под самодельной виселицей – из высокого окна свисает тело, поворачивается в петле. Эмлин вздрагивает и пододвигается ближе к Алику, но это лишь скверное подобие человека. Тело из воска, не из плоти. Сальники в городе вымерли, и одного из них вздернули, чтобы побивать камнями и гнилыми фруктами.

Не останавливаясь, они проходят по улице Часовен. Краем глаза шпион замечает караульного из городской стражи. Часовни под надзором. На голове караульного маска, глаза прячутся за линзами с тавматургическими датчиками. Механический взор маски сосредоточивается на Эмлине, на секунду задерживается, потом караульный машет рукой: не задерживайтесь. Эта часть Нового города – не то место, куда водят детей.

– Обожди пять минут, – велел шпион Эмлину, – потом заходи в часовню Ткача, вон туда. А я отвлеку стражника. – Он заставил себя улыбнуться. – Попроси у Паука прощения, а потом отправляй послание.

Часовня – место силы Ткача Судеб. Она подстегнет восприимчивость мальчика к божеству, принудительно настроит душу Эмлина под надлежащую сцепку. Но будет больно. Смертные крайне хрупкие, переменчивые создания, но боги всегда постоянны. Щепетильность не про них. Их любовь и ненависть одинаково страшны, одинаково легкомысленны.

Шпион вынул львиноголовый сосуд и помазал мальчика. Наложил на него отметку Анны, ее печать – так Ишмирский флот будет знать, что послание ушло с ее благословения. Эмлин расправил плечи и заглянул в темноту часовни.

– Я сделаю все, что нужно, – сказал он Алику, но ответил ему шпион:

– Молодец. Передай им, что город поспел к жатве.

В часовне Эмлин преклонил колени перед статуей Паука и начал молитву.

Образ статуи совпадает с тем образом, что оттиснут в мальчике. От этого совпадения душа парня расчехляется, открывает свою суть и разламывается пополам, теряя свою человеческую ипостась, выпускает восемь ножек, чтобы прытко прошуршать по паутине тайных нашептываний. Отращивает глаза, что видят за пределами материального мира. Он переваривает слова, произнесенные Аликом, заматывает их в психический кокон, кладет их на паутину.

Трудно. Намного труднее, чем раньше. Часовня придает ему сил не сдаваться, словно статуя принимает на себя вес его бремени. Эмлин боится, что бог будет зол на него, что, представ перед Ткачом Судеб, он будет осужден. Покаран.

Но так будет честно. Так будет справедливо. Он заслужил все, что получит.

Эмлин вырывается из смертного тела – в неопределенности божественного, он не уверен какого: восьминогой статуи или двуногого мальчика – и движется по паутине. Там есть и другие, такие, как он, – в тонюсеньких вибрациях он чувствует их. Шпионы в других городах, других странах. Паутина покрывает весь свет.

Нить, по которой он ползет, одна из самых северных. Наиболее густая сеть на юге, с центром в Ишмире. Там святых тысячи, тысячи его двойников, его духовных братьев. В некоторых местах паутина до того частит, что перекрывает собой вещественный мир; там, в праведных храмах, куют податливую судьбу.

Он противится соблазну встать на некоторые из путей. Паутина вне времени, и какие-то нити ведут в прошлое или будущее. После посвящения, впервые обретя эту силу, он поддался слабости и сползал в прошлое, чтобы поглядеть на свою семью. Он наблюдал за собственным детством и опять увидел лицо мамы. Жрецы выпороли его за ту, первую оплошность – Ткач Судеб же простил его тогда. С того времени Паук – вся его семья, единственный родитель, его старший «я». Тут в сознании мелькнула мысль об Алике, и он поборол ее. Пути будущего куда более опасны, особенно теперь, когда паутина повреждена.

Он пополз по краешку испорченной области, последствий раскола, ощущая вкус золы и скорби. Храмы Севераста сожжены, а их служители исчезли в грядущем. Порвана паутина. Понесены огромные потери. Он не завидовал тяжкому труду здешних духов энергий – они заново ткут судьбу, заращивают разрывы твердой определенностью.

Но не Севераст его цель. Он остановился, ощущая подрагивания. Он собирался продолжить путь к югу, к сердцу паутины в Ишмире.

Но бога там не было. На мгновение он растерялся – неужели его как-то развернуло в обратную сторону, поскольку сейчас Ткач Судеб находился прямо над ним. А затем увидел правильный путь. Неудивительно, что ему тяжело считывать колебания – сегодня Ткач не сидит в перекрестье. Божественное присутствие осияло нынче тонкие, неустойчивые участки, там, где паутиной перетянуто море. Он пополз вдоль дрожащей нити и наконец предстал перед божеством.

Бог осматривает его. Пробует на вкус. Растворяет его, впрыскивает в мозг яд, чтобы читать все мысли. Он по-прежнему угоден Пауку; проступок серьезен, но в помыслах Ткача Судеб ему, как и раньше, уготовано место.

Теперь на него находит безвременье. Он – Ткач Судеб, и сама паутина тоже Ткач Судеб, и все вещи вокруг – Ткач Судеб. Послание доставлено, всегда было доставлено, ибо Ткачу Судеб известно все. Восемью глазами он прозревает космос. Ему уже известны все тайны. Он видит паутину причин и следствий и видит хаос, из которого рождается будущее.

Его жвала, напитанные Ядом Неотвратимости, проговаривают секреты, переданные из Гвердона.

Грозное оружие – обман, – шепчет Паук, – у Гвердона нет мощи, способной нас сокрушить!

Эмлин – его имя Эмлин, напоминает он себе – пытается отделить свою самость, когда рядом появляются другие боги. Собирается весь пантеон Ишмиры. Облачная Роженица милостиво окутывает их туманом, и Эмлин не сгорает в сиянии их занебесного величия. Он скорее чувствует их, а не видит – Кракен плывет под толщей этого мира, вечен и необъятен. Бол Благословенный прервал свои сны о драконьих сокровищницах Лирикса, по рукам струятся золотые монеты. Дымный Искусник проскальзывает рядом, источая ароматы благовоний. Верховный Умур, бесконечно далекий, присутствует на этом божьем совете в лице посланца священного огня, и Эмлин отстраняется от его жара.