Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Онгент ковырялся с проводками и кисточками, рисовал круги и сторожевые руны на полу помывочной, которую они захватили в целях, как он выразился, второго опыта. Как дурак, он сиял от радости – неужели они в старой семинарии, в кабинете, и никакого раздрая последних пяти дней не было и в помине? Мирен в своем углу не глядел на Кари, почти полностью скрытый тенью – ни намека на две ночи в одной постели. Отцу он, однако, рассказал, догадалась она по некоторым грязноватым замечаниям Онгента.

Крыс метался в тревоге. Борется с тягой удрать, решила Кари, но время от времени он со значением и не по-крысовски поводил головой, взгляд старел и наливался тяжестью, а в зрачках загорался пугающий свет. Он улизнул из комнаты пораньше, не желая торчать на самом волхвовании.

И Шпат задыхался на полу. Его правое легкое целиком стало известью, а левое каменело сейчас. Она слышала с каждым вдохом похрустывание, скребущий звук: бумажный кулек с песком волочат по булыжникам. Разговаривать трудно, но улыбку каменного человека он для Кари изобразил, когда она опустилась возле него на колени. Обхватила его ладонь, наклонилась и зашептала на ухо:

– Поверь в меня, ладно? Не в богов, не в профессора. Я здесь главная. Сейчас я заправляю представлением. – Его рука немного, бережно сжалась – превозмогая боль, он боялся сломать ей кости. Она выпрямилась, повернулась к Онгенту. – Готовы?

Профессор указал ей на точку в середине расчерченной схемы. Кари спросила:

– Мне на колени… или сесть, или?..

– На коленях будет слишком похоже на мольбу. Мы подступаем к Черным Железным богам не преклоняясь, но подкрадываясь, мы воры, собираемся умыкнуть их силу и распорядиться ею по-своему. Верно? Я думаю, лучше всего будет просто встать. Если тебе не станет дурно, а в таком случае – ах, спасибо, малыш. – Мирен передвинулся и встал рядом с ней, готовый поймать – его ноги четко переступили через руны, не нарушив рисунка. Кари состроила сердитую гримасу, но спорить не стала. Сам Мирен остался безучастен.

– Хорошо. Кариллон, нам предстоит ровно такое же колдовское воззвание, как и на той неделе, когда мы ставили опыт. Вспоминаешь?

– Ага. У вас еще был череп. Его разнесло на части.

– В нынешнем доработанном эксперименте я буду и взывать, и собирать энергию. Заклинание облегчит тебе доступ к накопленной потусторонней мощи дремлющих Черных богов, а также установит связь со мной. Я смогу перенаправить текущую сквозь тебя силу в наведенные мною чары – в данном случае в заклинание исцеления. Врачующие чары крайне неплодотворны и редко обеспечивают длительную пользу, но на этот раз мы должны зачерпнуть из источника неизмеримо более могущественного, чем все, что способен собрать я один.

– А если там окажется слишком много?

Профессор постучал себя по лбу.

– Как и тогда, череп разлетится на части. – Он закатал рукава. – Приступим.

– Стой. – Это прошептал Шпат. – Кари…

Она опять опустилась на колени. Говорить ему неимоверно тяжко. Приходится вдыхать перед каждым словом, продавливать сквозь застывшие губы и глотку.

– Вылечи… яд. Не… камень. Не… заходи… слишком.

– Но если получится тебя совсем…

– Я… каменный. Не… хочу… умирать… зря. – Последнее усилие забрало у него чересчур много. Левый глаз затрепетал, закрываясь. Правый просвечивал сквозь мутный каменный налет.

Кари поднялась и заняла место на схеме. Неплохо бы Крысу вернуться назад. Сделала глубокий вдох.

– Ладно. За дело.

Глава 30

Эладора не смогла бы ответить, в большом доме она оказалась или в маленьком. На улицу выходила весьма скромная дверь, но само здание тянулось бесконечно. Комнаты открывались в другие комнаты, коридоры изламывались под неожиданными углами. Наверное, они соединили несколько домов вместе, сооружая свой тайный муравейник. Одна из женщин привела Эладору на кухню и заставила помогать раскладывать еду по тарелкам. У Эладоры тряслись руки, пока она громоздила на подносе стопки нарезанного черного хлеба и фруктов. Женщина – «зови меня Айсиль», сказала она в такой манере, что Эладора готова спорить, ее зовут как угодно, но не так, – сосчитала ножи перед подачей на стол и после. Эладора прямо застеснялась, точно совершила оплошность – ей что, полагалось стащить нож и вооружиться? Кариллон не преминула бы стырить один.

– Извините, я страшно устала, – проговорила Эладора, – где мне лечь поспать?

Все верно – она утомилась и вымазалась, таскаясь целый день с Алиной по туннелям и проклевав носом в номере таверны накануне ночью, – но на деле Эладора захотела выяснить, пленница она или нет. Если ее отправят в подвал или в комнату без свободного выхода, то поймет наверняка.

Женщина лишь пожала плечами.

– Вон те бутылки тоже захвати. – Она указала на три бутыли янтарной жидкости на высокой полке. Эладоре так высоко не достать, поэтому она подставила маленькую табуретку. Табуретка пошатнулась, и девушка съехала на пол, подвернув ногу. Одна бутыль шлепнулась и раскололась.

– Сука, – произнесла Эладора. Что-то внутри ее тоже сломалось. – Сука, сука, сука. – Она уже всхлипывала, слезы полились, как вода из треснутой вазы. Она рыдала по своей прошлой жизни в университете, рыдала по Онгенту с Миреном и прежним дням, рыдала от того, что ее таскали по городу, как вещь, неудобный багаж, рыдала от усталости и небывалого страха. Жидкость вытекала из разбитой бутылки и подползала к ней по полу, как веретенщик в подземном туннеле, черный прибой, разорвавший на части Джери и патроса под Священным холмом. Божий страх теперь окутал ее, и ее бесконтрольно, безудержно затрясло.

– Прекрати! – негодуя, приказала Айсиль. – Замолкни. – Она стала над Эладорой, не зная, как поступить. – Прекрати! – опять начала она. – Прекрати, а то ударю.

– Нем-нем-нем, – простонала Эладора, даже «не могу» она выговорить не могла в этом потопе ужаса. Айсиль схватила деревянную ложку, замахнулась, потом передумала и бросила обратно. Взяла поднос и вышла вон из кухни, оставив Эладору одну.

Попробуй сбежать, настаивал внутренний голос. Встань и беги! Но она была без понятия, как выйти хотя бы из этой части дома, не говоря о том, где искать дверь на улицу. В любом случае идти ей некуда. Даже безопасные места вроде семинарии уже замараны. Синтер и его шпионы следили за ней и там.

Ей некуда идти, никто к ней не придет, и плакать тут бесполезно. Она встала и собралась. Сняла с верхней полки выжившие бутылки и понесла в гостиную второй поднос.

К ее возвращению там появился еще один незнакомец, свинорылый мужик с рыжей шевелюрой. Синтер представил его под именем Линч. Он смердел химией, словно искупался в водах залива поближе к стокам, а свободное место, куда можно было сесть, только возле него. Вместо этого Эладора робко подошла к Алине и стала позади нее.

– Все хорошо? – отрывисто бросила ей Алина.

– Нет.

– Ах, едрить, верно подмечено.

Синтер поднялся, в перебинтованной руке записка.

– Весть от хозяев наших. Епископ Альби нынче действующий патрос, увы – ему недостает яиц, чтобы действовать. Он позволил алхимикам выставить сальников на караул во всех соборах на Священном холме.

– Они окружили также Нищего Праведника и Святой Шторм, – добавила стройная женщина с одним глазом.

– Сколько… сколько осталось колоколов? – спросила Эладора. – Сколько там Черных Железных богов?

Синтер усмехнулся.

– Спроси ты об этом неделю назад, мне пришлось бы тебя убить. А то еще и придется. – Он с ошеломленным отвращением воззрился на записку в руке, скомкал ее и отбросил. – Всего их тринадцать. Восемь тут, в городе, считая те, что с Башни Закона и Колокольной Скалы, сгинувшими. Семь древних церквей и Морской Привоз. А значит, алхимики понаделают новые бомбы.

Айсиль подняла руку.

– Начальник, главная ли это беда? Патрос погиб. Парламент у алхимиков в кармане. Зачем нам драться? Что тут плохого, если алхимики используют Черных Железных богов – идолов наших врагов – и убьют кучку чокнутых богов за кордоном? Мы повидали эту войну – никто не заплачет, если она наконец прекратится.

– Резонно, – молвил Синтер, – но я не собираюсь вручать всю власть Роше. Этот город создан церковью Хранителей, и наша задача – охранять его.

– А сколько времени займет у них создание новых бомб? – Голос подал человечек с говором жителей Архипелага и голубыми наколками на запястьях. От запаха его курева у Эладоры щипало глаза. – Как только их боги сообразят, кто нанес удар по долине Грены, так явятся за нами. Вашу ж мать, да Ишмера уже в курсе, бьюсь об заклад, – если там хоть украдкой поглядывали в сторону Беканоры. Наш нейтралитет отымели хлеще храмовой танцовщицы.

– Нам нужен противовес, – молвил Синтер. – Предложения?

– Нападем, – сказала Айсиль. – Флот встанет на нашу сторону – они последуют за стягом церкви, если мы твердо и высоко его поднимем. У алхимиков, выходит, маловато сальников, раз они подчищают всех калечных доходяг и нищих разбойников с Мойки, чтобы делать новые свечки. Берем под контроль квартал Алхимиков и оставшиеся колокола.

– Туда успели проникнуть воры, – сказал крупный мужчина, сидящий рядом с Синтером. Говорил он мягко и вкрадчиво. – Правда, недалеко.

Алина встрепенулась:

– Какие воры?

– С Мойки. Была попытка налета на квартал Алхимиков этим вечером. Освободили кучку заключенных.

– С каких пор Хейнрейл враждует с алхимиками? Он человек Роши, – удивилась Айсиль.

– Да никакой не Хейнрейл, – сердито упорствовал Линч, – это банда Иджсона, они за Мойкой живут.

Синтер покачал головой.

– Алхимики дали понять, что готовы применять алхиморужие в Гвердоне, когда подорвали Колокольную Скалу. С чего вдруг они сдержались, когда на них наехали воры? Почему выпустили одних сальников, когда могли использовать мертвопыль, или вспышки-призраки, или…

Эладора через силу выдавила слова:

– Иджсон и Кари д-д-друзья. Если там была она…

– Кариллон Тай, – проговорила Алина, и Синтер кивнул. – Она была там. И ее ищет Роша.

– Она – стержневая ось. Она – наш противовес. – Синтер обратился к Эладоре. – Расскажи все, что знаешь о Кариллон Тай.

Кари снаружи себя, смотрит на мир с того отстраненного ракурса «муха на всех стенах сразу», как бывало прежде. В этот раз ее сознание не размазано по целому собору и не разбросано по всему городу. Его только чуть-чуть растянули, чтобы обозначить маяком этот подвал в их большом доме. В этот час безвременья ею заполнена схема, начертанная на полу банной комнаты, линии и все, что внутри. Онгент, Шпат, Мирен, Кари – она видит каждого со всех возможных углов. Она пытается оглядеть себя, но чувствует, как проваливается назад в тело – уминает себя, чтобы уместиться внутри своей такой маленькой головы, так же как Черных Железных богов сплющили молотами и запихнули в их крошечные колокольца. Ей приходится перевести взгляд.

Мирен как бы в тени, ведь он, по сути, вне заклинания. Она видит его внутри и снаружи. Она видит его таким, какой он есть, обнаженным, видит мышцы и вены под кожей. Видит кости, превращает его в стоящий перед нею скелет, в явление смерти. Зарывается еще глубже, следует по серебряной филиграни нервных волокон и мозга, пока за ней не открывается то, что должно быть его душой. Отпечаток ожога, клеймо. Следы шрамов, сросшиеся швы.

Он знает, что она видит. Он шевелится и загораживает ей обзор. Она отмечает удивление, но это удивление Кари, и отчего-то его трудно сдержать.

Под ее взглядом Онгент омыт бесцветным пламенем. С его губ, исходя из мозга, сыплются слова, кишат, как скорпионы. Вокруг него кипят образы, формы, разносятся повсюду – нет, ограничивают, ставят рамку, в которой теперь поселилось ее сознание. Я вижу, как течет волшебство, думает она, и мысль эта видимой рябью тревожит поле, окутавшее ее разум. Наверное, точнее было бы – я и есть волшебство. Здесь, в границах схемы, в чародейской ступе ее душа размалывается на смесь первоэлементов. Душа есть побочное явление, думает она, и это не ее мысль.

Шпат. Свинцовая глыба. Онгент и Мирен – огненные столпы, но Шпат – почерневший пепел. В стенах этого дома больше жизни, чем в некоторых частях его тела. Она видит его ум, его душу, и та содержит в себе большее, чем у Онгента, Мирена, и, похоже, у нее самой. Его душа напоминает картины, виды из грез, когда Кари летела над Гвердоном, но красивее, сложнее и гармоничнее. Мысли Шпата – дворцы и бульвары, сверкающий мрамор и пышная зелень парков.

Заклинание изменяется. Теперь я взываю к ним. Держись. Это ей поясняет Онгент или она сама? Какие из восприятий ее, какие – его, а какие – их, ибо теперь она чувствовала их – там, далеко. Черных Железных богов. Темные колодцы нависают над городом, перевернутые, запрокинутые в небо жерла. Тессеракты порока, готовые извергнуть бесконечно больше зла и страдания, чем позволяют три измерения этого мира. Ей стало радостно, что прошло лишь несколько минут после отбитого часа и они недвижны и молчаливы. Если разбередить их хотя бы до полусознания, то захоти они – и легко сумеют ее поглотить или просто смахнуть, как мошку. Онгент прав – здесь нужна воровка. Умыкнуть у них силу, пока они не проснулись.

Теперь она могла глядеть на себя и не проваливаться обратно, в плен своего тела, хотя ощущение притяжения оставалось – упругая нить повлечет разум назад, если она ей позволит. Она смотрит на себя одновременно изнутри и снаружи, видит, как под кожей играют мускулы, видит волокна и усики волшебства, они соединяют ее с телом, а вернее – тело со схемой, с теперешним вместилищем ее души, или как там это работает. Вокруг шеи Кариллон спутанная петля из энергий, все линии силы искривлены, собраны в пучок. Ее взор сводится туда, в точку чуть ниже горла.

Там, где должен был висеть амулет ее матери.

Она уже догадывалась о связи амулета со всем происходящим, о том, что именно он заслонял Хейнрейла от ее глаз. Теперь у нее есть доказательство. Что же такое он забрал у нее? Это амулет защищал ее от видений? И поэтому наваждения преследуют ее с недавних пор? Закипает злость. На миг внимание перескочило на Шпата, и тот всхрапнул от боли. Она опалила яростным взглядом каменную коросту – скоро они ее оборвут и Шпата вылечат, а потом он свалит Хейнрейла. Вот за этим они тут и собрались.

Сосредотачиваться становилось трудней. Она скользила, уплывала прочь. Забывала, кто такая. Корабль, отданный на волю течения. Мели и рифы тела Кариллон; далекие, зловещие грозовые тучи Черных Железных богов – ураган, под ним ей не выжить. Водовороты и подводные скалы. Взгляд упал на женское плечо. Раненное и перевязанное, но она посмотрела на кожу сквозь перевязку, и рана гноилась. Под кожей кровоподтек. Что ж, не для того ли они сюда пришли? Наворовать у богов их силы ради целительного волшебства. Она притронулась к ране…

Она снова Кари, вернулась в родное тело. Кричали все, даже Шпат пытался привстать, тянул к ней руки. Пахло гарью, сильные руки – Мирен – срывали с нее одежду, куртку. Его нож вспарывал швы.

– Я в порядке, в порядке, – убеждала она, даже не зная, что с ней могло быть не так.

Боль хватила через секунду. Плечо обожгло, как огнем, – а потом Мирен показал ей черное пятно на куртке, опалину прямо над раной.

– Это сделала я? – спросила она.

– Да, – сказал Онгент. Бледный, со слезящимися глазами, он тяжело опирался о стену.

Кари взяла у Мирена куртку и рассмотрела обгорелое место. Обугленная отметина раза в два больше ее ладони, но когда она потрогала пятно, с него осыпалось пять хлопьев сажи. Она вложила пальцы в дыры, и они точно совпали.

– Нижние боги, – проговорила она, а потом повращала плечом. Никакой боли не было совсем. – Эй, получилось!

– Кариллон, – замогильно проскрипел Онгент, – не повторяй этого снова и не делай ничего подобного никогда. С таким же успехом ты спалишь себя или развалишь все это здание.

– Божья война, – вторил Таммур. – Вы рассказывали о Божьей войне. О прямых божественных вмешательствах, о чудесах. – Он сглотнул, таращась на Кари испуганными глазами. – Сейчас ты совершила чудо.

Онгент кивнул.

– Никто из нас не подходил к смерти так близко, как минуту назад.

– Но ведь сработало! – воспротивилась Кари. Мирен пожал плечами – мол, тебе свезло.

Таммур извинился и поспешил выйти. Кари задалась вопросом, далеко ли он уйдет. После будет время об этом беспокоиться.

– Прекрасно, значит, давайте заново, – заявила Кари. – Кто-то еще хочет уйти?

– Не… вариант, – с пола высказал Шпат. Мирен сдвинулся на свое место позади нее, и это впрямь встревожило Кариллон. Онгент дважды проверил защитные руны у нее под ногами, утер глаза и тряхнул сжатыми ладонями, как актер, возвращающийся к персонажу:

– Скачите, верные, вперед – к несметным полчищам врагов!

Снова чувство оторванности. Кари отвязалась от тела, корабль сорвался с якоря. На горизонте Черные Железные боги, берег грозовых туч. Она не различала черт каждого, не отличала одного от другого. Они – клубящаяся мощь и ненависть. Надо было расспросить о них Онгента, разузнать, кем они были до того, как Хранители пленили их и перековали, но от этой мысли стало неспокойно, как будто, узнай она их истинный облик, они б его тоже узнали.

Вестница нашего возвращенья, – продолжали они ей кричать.

На этот раз она вняла предупреждению профессора и лишь наблюдала за происходящим вокруг. Не двигаясь с места, Онгент проложил русла каналов из переливчатого свечения, огороженные рунами тропки, пролегшие между ним и Кари, а потом и новую тропу – путь между собой и Шпатом. Эти каналы были чахлыми – бесплотные и пустые. По ним не струилась сила.

Далее он наколдовал затейливую конструкцию. Ее замысловатость напомнила Кари большие куранты Старого Хайта или, может, архитектурный макет собора. Она парила посередине схемы, над Шпатом. Парила, видимо, не то слово – почему-то она стала реальнее всего прочего, реальнее Шпата и Кари, да и самого здания вокруг них. Это не иллюзия, повторила она себе, и не сон. Это взгляд на материальный мир с другой точки.

Мощь вспыхнула в каналах между ней и Онгентом. Профессор предпринял вторую попытку, повторно взывая к богам.

Гроза уже близко. Черные Железные боги заворочались, их ужасающие мысли прикоснулись к городу – сонно щупали, откуда тянется этот зуд. Сполохи-образы принимали подобия акул, подобия львов, летящих по небу. Кари замерла, приказав себе не шевелиться, не убегать, как бы ей ни хотелось.

Течение силы стало воронкой тайфуна, когда боги завихрились вокруг нее. Свет, нестерпимо яркий, вспыхнул вокруг Шпата, как будто Онгент взялся за алхимический факельный резак. При этой мысли она рассмеялась, верней, рассмеялась бы, будь у нее легкие: неужели они городили весь такой из себя мистический ритуал, только чтобы Мирен втихую обработал Шпата факельным резаком и плоскогубцами, пока она кайфует, подсев на волшебство?

Дом задрожал. Ветер стал ревом рассерженных божеств. Почему так спокойно стоят остальные? Не слышат бурю? Кари могла поделать только одно – не бросаться на пол в попытке спрятаться от Черных Железных богов или пасть перед ними ниц. Вихрь растерзал ее зрение – теперь она видела только схему, эфирные поля и колдовские конструкции. Материальный мир пропал для нее. Внезапно она испугалась – вдруг ее тело исчезло совсем, сметенное напрочь свирепыми ветрами, и она останется бесплотным призраком, вечным взглядом, наделенным сознанием? Ее тянуло проверить, посмотреть, на месте ли физическая форма, но любая перемена могла исказить целительное заклятье или даже впустить богов в мир.

Надо стоять неподвижно.

В этом нет ничего сложного. Она отсоединена от тела, ее не тревожат ощущения плоти. Глядит не моргая, нет глаз. Существует не дыша. Однако, чтобы оставаться на месте обряда, приходится сопротивляться, сильнее, по нарастающей.

Сменилась метафора – больше она не корабль, она лишь парус, квадрат материи висит на костяной мачте и тужится вобрать в себя неодолимый вой Черных Железных богов. Она тащит вперед корабль Онгента, а якорь волочится по дну моря, задевает и выворачивает подводные скалы. Каждый раз, когда этот якорь застревает, давление на нее становится невыносимым, смертельно жестоким.

Ее душа готова надорваться и лопнуть.

Она уже не видит и Шпата. Свет отчего-то так ярок, что становится всеобъятной тьмой.

Ветер свистит сквозь нее. Она чувствует: что-то внутри порвалось, непонятно только – внутри тела или души. Поднимается паника, и она определенно материальна, отчаянно трепыхается в груди и горле, как стайка птиц в клетке, – это стучит ее сердце.

Она пытается спросить профессора, не все ли уже кончилось, не обезврежен ли яд, но не удается добраться до рта и произнести слова. Да и как ее услышат под таким ветром и медным громом голосов, что вскачь несутся, оседлав этот ветер, ухают, ревут и вопят с грохотом хора землетрясений. Рвется что-то еще.

– Стой ровно, – голос профессора чудно искажен. Кари чувствует на себе руки Мирена, руки удерживают ее так крепко, что если она полностью войдет назад в тело, то будет побаливать. Хочется отпрянуть, но он не дает двинуться с места. Что-то кричит ей в ухо, но слов не разобрать.

Тем не менее он привлек ее внимание к физической форме, напомнил ей, где она. Цепляясь, она полезла вниз, под крышку своего черепа – по-другому это не описать, – в раковину, отныне тесную ее душе, той, какой она стала. Наскоро она увидала себя, стиснутую Миреном, и мгновенно прорезалась память о вратах глубоко под землей, которые гложут заточенные веретенщики. Ужас, до поры удерживаемый на той стороне.

Она обрела свое горло, обрела язык.

– Хватит, – выкрикнула. Мирен извернулся, сжимая крепче, и она, борясь, сцепилась с ним.

Дверь отлетела от удара, посыпались щепки. Это Крыс, в глазах горит ярость убийства. Он с ходу прыгает на профессора Онгента. Быстр, как змея, Мирен бросает Кари и наскакивает на Крыса в воздухе. Оба катятся по полу. Вбегают другие, Таммур с ворами, кидаются хватать Крыса, хватать Мирена.

Онгент нетвердо качается, пунцовый, перекошен от гнева. Первый раз она видит профессора разъяренным, и это пугает. Он простирает руку, и вокруг запястья пляшет молния. Наводит кулак на Крыса.

Кари шагнула – на деле, споткнулась – вперед, встревая между упырем и профессором.

– Все хорошо, хорошо! Мы закончили! У нас получилось!

И действительно получилось. Шпат уже садился, со стоном, но дышал он свободно. Поднимался, не морщась и без особых неловкостей. Гораздо легче, чем когда бы то ни было при ней.

– Мы не закончили, – прошипел Онгент.

– Я не стану повторять это снова, – ответила Кари.

И, словно подчеркивая ее слова, над многолюдной ночлежкой грянул громовой раскат, так громко, что затряслись стены. Это Черные Железные боги, Кари хорошо знала об этом. Заклинание вытряхнуло богов из дремоты, наделило их осознаньем себя, так же наверняка, как если бы они, заклинатели, неистово и исступленно били в колокола. Это потустороннее самосознание, способность к самостоятельному вмешательству, уже угасала, сила богов расходилась над Мойкой ударом неимоверной волны. Сверху загрохали тычки послабее – это, она также знала, на землю падали мертвые птицы, жертвы слепого божьего гнева. Она боялась, что на чердаках и верхних этажах обнаружатся новые смерти, случившиеся, когда боги, сходя со шпилей и колоколен Священного холма, незряче шарили среди крыш Мойки.

Он была рада, рада донельзя, что свой обряд они решили устроить в подвале.

Мирен вырвался из давки. Рыкнув на Крыса, подбежал к отцу. Задор и огонь покинули Онгента, и старик вздрагивал при отголосках грозы. Мирен помог ему проковылять за дверь.

Воры сгрудились вокруг Шпата, поздравляя с выздоровлением. Таммур надувал щеки, как будто все это придумал он. Его пришлось шантажировать, чтобы заручиться помощью, ну а теперь он сам вещал каждому, что Шпат его преемник, его истинный сын, во всем, кроме имени. Вы же понимаете, после жертвы Иджа он был просто обязан заступиться за малыша!

От Кариллон всяк держался подальше. Схема у ее ног уже помертвела, руны и проводники сил больше не полыхали похищенной божественностью, но переступать их никто не жаждал – никто, кроме Крыса. Он замешкался, с минуту осматривая Кари, потом выдал свою прежнюю острозубую ухмылку и кивнул.

– Ты – все еще ты? – спросил упырь.

– Снова повторять такое не стану, – отозвалась она собственным эхом.

На время чрезвычайного положения в Гвердоне остановили поезда. На станциях дежурили сальники, охраняли от всех входы в подземку. В благородных частях города люди без сна лежали в постелях, вслушивались – не шумит ли восстание, не грохочут ли взрывы. В кварталах простонародья улицы прочесывали сальники. Арестовывали любые собрания больше двух, арестовывали всякого, кто казался подозрительным или вызывал опасения. Обносили кордоном приюты беженцев и трущобы, вытаскивали людей из палаток и ночлежек и угоняли в квартал Алхимиков. Работали они с ужасающим усердием, проходили улицу за улицей, здание за зданием. Методично зачищали район и блокировали распространение молвы об облавах в соседние.

Несколько первых рейдов это работало сносно, но ведь были и другие способы перемещаться по городу. Канализационные ходы и туннели, секретные проулки и потайные двери, крыши и подвесные дорожки, ползком и лавируя. Слухи сочились по этим тайным каналам, а потом хлынули полноводным потоком: о том, что сальники забирают беженцев, забирают известных им воров, забирают любого, кем могут пополнить свои ряды. О том, что они ищут кого-то конкретного, иные шептались – сына Иджа. Другие болтали о ясновидце, который напророчил падение города и знал досконально, о чем умалчивают алхимики и парламент.

Народ сносился по этим тайным каналам общения, объединяясь вокруг ключевых происшествий-катализаторов. Когда сальники заполонили любимого простым людом Нищего Праведника, а рабочие снесли его шпиль, это стало посягательством на народную веру. Даже приезжие, кто поклонялся сотне богов, а по сути, ни одному, понимали: раз власть позволяет себе нападать на один дом для богослужений – церковь самих Хранителей! – то их храмы также под ударом. Когда одна женщина отказалась идти с сальниками и ее закололи ножами, то она превратилась в мученицу и вдохновила к сопротивлению сотни других.

Остановка поездов тоже символизировала попытку алхимиков прибрать город к рукам. Разъять Гвердон и подвергнуть анализу по частям – так они поступают с любым составным предметом. Препарировать город как занятный образчик, привязанный под успокоительным к операционному столу.

Все поезда были остановлены – за исключением одной ветки.

По этой ветке, не обозначенной ни на одной карте, стучали составы. Вниз, все ниже и ниже, линия рельс спускалась по спирали к подземному городу. Она заканчивалась на глубине – затерянной, неправдоподобной станцией, возле упыриного царства под Могильным холмом.

Один за другим составы исторгали пассажиров. Вагоны покидали ползущие в обличьях людей. Они скользили со зловещей грацией, в черных мантиях и фарфоровых масках, общаясь друг с другом на манер философов или судейских; кивали, беседуя на серьезные темы для посвященных.

Один за другим они приближались к яме, к чаше, уже через край полной толстых белых могильных червяков. Когда новый ползущий достигал края чаши, то сбрасывал накидку, маску и человечий облик, и его червяные пряди расплетались и вливались в кишащую груду. Здесь они разговаривали на более тонком наречии, извивающемся беззвучии слизи, выделений и обрывков душ. Каждый червь в этом скопище раскормился на городских мертвецах, соперничая с упырями за несожженных покойников. Они не проводники, что доставляют души старейшинам упырей или какому-нибудь далекому богу. Тканью душ они набивали утробу, толстели, и росло их могущество.

По копошению червей то и дело пробегала чародейская рябь.

Наконец прибыл еще один ползущий. Этот от людского вида не избавлялся. Он преклонил колени перед чашей и запустил ладонь в месиво елозящих падальщиков. В другой руке он сжимал свиток. Черви-пальцы расплелись, сливаясь с извивающейся массой. Воля его вступила в спор с остальными.

У ползущих не было мучеников. Не было символов, вокруг которых срастаться в клубок. Не для них и поиск высшего смысла. Только стылая, пожухлая память непогребенных покойников, только ледяной голод – вечно требовалось еще и еще.

Новоприбывший одержал верх. Его воля распространилась, подчинив себе всех. Ползущие поднимались из чаши. Иные возвращались к поездам. Иные последовали за предводителем исполнять другое задание. Но остальные, подавляющее большинство, двинулись маршем по кромешным туннелям зеленого камня, в сторону царства упырей.

Отправились на войну.