Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Джери загнул палец.

– Итак, беканорский колокол, допустим, он есть, ими похищен. Монастырь пал без боя, верно? – Келкин кивнул. – А потом они разнесли Башню Закона, раскрошив ее колокол. Они могли и ошибиться. Дредгер – мой знаток военного оборудования – пояснил мне, что такие бомбы капризны, у них могло бахнуть и посильнее, чем предполагалось.

Келкин язвительно оскалился:

– Если хайтянский шпион способен свистнуть гигантский колокол из самого центра города и незаметно уйти, то провались оно к чертям, я сейчас же отдам ему ключи от моего дома.

– Хорошо, я не знаю. Но с третьим, на Колокольной Скале, они сработали справно. Сухогруз срывает с якоря, точно по случайности, а отравленное облако скрывает их, пока они грузят колокол. Затем новый взрыв, и маяк полностью разрушен. Если кому приспичит поковыряться в обломках…

Обломки. Повозки с курящимся металлом едут по Долу Блестки. Дредгер жалуется на гильдию, на их взвинченные цены. Флогистонная бомба, грамотно доработанная…

Джери вкатил кулаком по столу, взбудоражив пса, который принялся выть за дверью по новой.

– Сучий сбор сырья! Вот вам все дело целиком – они извлекают из колоколов что-то опасное, но годное до сих пор. Нижние боги, Эффро – это дело рук гильдии алхимиков!

Келкин не отозвался. Он встал, зашагал по гостиной.

Эладору зазнобило. Даже ей, затворнице в раковине университета, известно о власти и влиянии этой гильдии. Их богатством обеспечивалась половина университетских кафедр. Их торговля оружием стала топливом гвердонской экономики. Их партия, Город Вперед, занимала большинство мест в парламенте. Они владели газетами, печатными станками, больницами. Они изготавливали алкагест и другие снадобья с реагентами, без которых немыслимы современная медицина и тавматургия. Гвердонский флот больше не ходил под парусами – его вели алхимические двигатели и вооружали алхимическими пушками. Они делали сальников. Если это они нападают на Гвердон, то непонятно, что тут поделать. Кто выступит и устоит перед ними?

Наверное, вот на что похожа Божья война – великая, незримая сила, подпиравшая мир, вдруг оборачивается жестокостью и безумием.

Она подняла руку, борясь с боязнью предать доверие профессора Онгента. Мысль о том, что она навлекает неприятности на Джери, ей и в голову не пришла.

– Есть еще кое-что. Моя двоюродная сестра, Кариллон. Она… связана с колоколами. По-моему, она может оказаться Черной Железной святой.

– Не о том сейчас… ух, да провались оно в бездну! – Джери бросил попытки заткнуть Эладору. – Она и есть воровка, которую я арестовал в Башне Закона, Келкин. Она тоже Тай.

Келкин скривился, но никак не выказал удивления.

– В камере с ней случился какой-то припадок, ее посетило видение. Профессор Онгент забрал ее у меня – посчитал, что она пригодится в научных изысканиях. Она не знала ничего толкового про Хейнрейла, и я подумал, что она никому не нужна. Клянусь, я не догадывался, что и она вовлечена в этот бардак, пока…

– Пока что?

Джери провел рукой по волосам, поморщился.

– Пока она не устроила сыну Иджа побег из моей тюрьмы. Я поймаю их снова, я уже отрядил людей, но…

Келкин уставился на него.

– Послушайте, я ее найду. Мне лишь нужно немного времени.

– Времени больше нет. – Келкин вздохнул и, прихватив бокал, отошел к огню. Повзвешивал слова. И заговорил.

– Ничто из сказанного не покинет эту комнату, вам ясно? – потребовал Келкин.

Эладора кивнула.

Келкин начал:

– Я повстречал Джермаса Тая в семинарии…

Глава 23

Прежде чем Шпат вновь почувствовал ноги, потребовался прямой укол алкагеста в позвоночник. После второго он смог дошататься до кресла. Третий спустил его по лестнице «Быка».

Невдалеке от барки Угрюмой Мамули он сделал четвертый и настоял запастись пятой дозой до того, как взойдет на борт. Кари нашла каких-то полулегальных алхимиков на задворках, поставлявших препарат с чудовищной наценкой – четверной, не менее, потому как требовалось убрать Шпата с улицы, пока кто-нибудь не напел о нем Хейнрейлу, дозору или ловцу воров. Можно раздобыть деньги у Таммура, смекнула она, только это следует проделать тихо, не афишируя слабость Шпата.

В лучах зари барка казалась утлой и хрупкой. Угрюмая Мамуля при виде Крыса наморщила нос, но ничего не сказала, а захлопотала над Шпатом, помогая ему улечься на расстеленные на палубе перины, всецело игнорируя его протесты: раз он из камня, то не отличит устланный перинами пол от ложа из гвоздей.

Вымотанные, они уснули: Кари свернулась на банке, Шпат – лежа на досках. Крыс если и спал, то по-упырьему – снаружи на палубе и с открытыми глазами, глядевшими во тьму маленькой каюты. Вокруг них пробуждался город, над головой кричали чайки, долетали возгласы с пристаней и рынков. Видать, рыбаки возвращались с дальнего побережья и сразу узнавали о новой напасти – причалы стояли безлюдны и покрыты желтым налетом после ядовитой тучи.

Когда Кари проснулась, Угрюмой Мамули не было, зато каюту наполнял запах острого карри из котелка на плите. Она растолкала Шпата, позвала Крыса. Подала вечерний завтрак. Шпат сумел встать в одиночку, но не сумел разработаться, чтобы самому опуститься на банку. Хребет его снова закоченел, и они опять остались без алкагеста.

Крыс нарушил молчание.

– Дело в отраве, так?

– Да, – молвил Шпат.

– Вот говно! – выругалась Кари. Без Шпата не будет отправной точки для противодействия Хейнрейлу. Шпат и сам по себе известен среди Братства, но важнее всего, что он сын Иджа, символ того, как велись дела прежде.

Она запретила себе думать о том, что Шпат взаправду умирает. Не допустила мысли, что единственный настоящий друг в этом городе может оставить ее одну, беззащитную перед непостижимой, непередаваемой словами яростью колоколов. Ей надо сосредоточиться на насущном, цепляться за работу, иначе она пропала.

– Ладно. Не так все и плохо. Прорвемся. Где-то должно быть лекарство.

– Его нет. Йон сказал, противоядия нет. – Шпат закрыл глаза. – Он сказал, невозможно угадать, с какой скоростью будет действовать яд. Сказал, могут потребоваться недели, но, наверно, это займет куда меньше времени.

– И как скоро? – спросил Крыс.

– Может, через несколько дней. – Голос опустился. – Простите.

– Это не твой косяк, – сказала Кари. – Так с тобой обошелся Хейнрейл, и мы расквитаемся с ним. Не смей извиняться за то…

– Я не за то извиняюсь. Я говорю «простите» за то, что я не посадил тебя, Кари, на корабль и не отослал подальше. Простите, что я дал тебе втянуть Крыса обратно. Простите, что я на миг, будь он проклят, размечтался, будто это здоровская идея, будто бы я мог…

– Мог что? Принять то, о чем мечтал? Быть тем, кем рожден? – Кари сорвалась с места. – Что, по-твоему, должно было произойти потом?

– Какая разница.

– Ты хотел стать мастером гильдии! Рассчитывал сделать город лучше. Так? – У Кари защипало глаза от сердитых слез.

– Да. Не стоило мне на это рассчитывать.

– Да еж твою мать, Шпат! Что толку валяться тут, как бревно?

Шпат пожал плечами.

– Вначале я думал, раз заболел, то превращусь в камень и умру. И оказалось, именно к тому все и идет. – Он вздохнул. – Я лишь хотел оставить после себя хоть что-то. Вроде наследия. Но этому не суждено сбыться.

– Да ты просто… – Кари закипела, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить, насколько прискорбно глупым созданием оказался ее друг.

– Кари, – тихонько упредил ее Крыс, – вопрос не в тебе и не в твоем… положении. И не в твоих планах. Шпат решил, как решил.

– А я и не говорила, что речь обо мне, – возразила Кари.

– Причина всему твои видения, – прошипел Крыс. – Я не про яд, но про все остальное. Выступление Шпата против Хейнрейла, намерение возглавить Братство. Если б он отдохнул после того, как выбрался из тюрьмы, может, ему не стало бы хуже. За что бы ты ни взялась, дела катятся ко всем чертям. Я смотрю на тебя и вижу… – Его голос сполз в рычание.

– Я об этом никого не просила.

– Об «этом», – эхом повторил Крыс. – Ты даже не знаешь, что это такое. Святость? От каких богов? Как ты думаешь, Кариллон, кто насылает на тебя эти видения? И почему на тебя?

– Колокола. Это умершие боги.

– Они не умерли, – прошептал Крыс. – Упырям то ведомо.

– Хорош! – вмешался Шпат. – Не имеет значения. Не важно. Крыс, оставь ее в покое и плюнь на эту загадочную упыриную чушь. Тебе она не к лицу. Кари, может статься, он прав, – профессор хотел выяснить, что с тобой происходит, а ты сбежала. Забралась на Нищего Праведника, скорее искать Хейнрейла, забив на все прочее. Это не инструмент и не дар. Это… не знаю я, что это, но и ты знаешь не более моего.

Он пытается меня прогнать, заключила Кари. Он решил, что у нее недостанет сил смотреть, как он умирает, смотреть, как замещается известью клетка за клеткой, сустав за суставом, пока не останется ничего, кроме нескольких живых органов в каменной гробнице. Так умирать ужасно, и он не ошибся, ее тянет удрать. Но та Кари погибла, когда на нее обрушилась Башня Закона.

Далеко-далеко прозвучал звон, но не понять – то ли где-то в городе, то ли в ее голове.

– Я знаю, кто может помочь, – сказала она.

Пусть тогда она была совсем другой женщиной, но неделю назад Кари шагала точно тем же маршрутом. На станцию Фаэтоновой улицы и на поезде через Дол Блестки до улицы Пилигримов. На хрена она выкинула ученические накидки? В поезде она увязалась за толпой студентов, как дворовая кошка за голубиным выводком. Сальник ворочал шеей, пялясь на нее, башка крутилась, как у совы, – без сочленений, будто на резинке. Улица Желаний пуста, перекрыта. Дыра на дороге пропала под коркой свежего бетона, но дома брошены, заколочены. Унылый стражник патрулировал улицу из конца в конец, кашляя, кутался в шинель от ночной холодины.

Вот только профессор Онгент жил вообще-то не здесь. Он лишь владел этим домом, содержал его для сына и учеников – и подопытных зверюшек. Жил он на территории университета. Кари свернула во дворы и переулки за улицей Желаний, чтобы подняться на склон к серым громадам учебных корпусов.

Вообще-то сперва она собиралась действовать по-другому. Выйдя из Мамулиного дома на воде, она укрылась в безопасном местечке, пока не перевалил очередной час и не послышался звон. Потребовала у колоколов показать Онгента, но те оказались неуступчивы. Она увидела профессора в маленькой комнате, но это было словно смотреть сквозь разбитое стекло, которое вдавливают тебе в глаз. Осколки резали до крови, когда она вглядывалась в них, видение рассекало ее. Он жив, но где находится – не понять. В последний раз он предстал перед ней под замком на мысу Королевы, но, рассудила она, сейчас его могли уже выпустить. По опыту Кари, господа в тюрьме не задерживаются.

В это время суток университетский городок безмолвствовал. Высоко в окнах горело несколько огоньков, но все библиотеки и лекционные залы были заперты. Она приостановилась под окном профессорского кабинета, вспоминая университет. Колдовской череп, разорвавшийся у нее в руках, ощущение себя плотиной, сдерживающей необъятную мощь. Теперь ей хотелось повторить опыт и принять поток льющейся силы.

Святым полагалось исцелять людей прикосновением, как повествовали сборники тети Сильвы.

Кари не очень-то образцовая святая, но попробует разобраться по ходу.

Покашливание, отсвет сигареты в отдалении. С той стороны лужайки, в тени медицинского училища, кто-то за ней наблюдает. Мелькнуло вытянутое лицо, лысина, кисть блеснула серебром перстня. Она пошла дальше, только слегка вразвалочку, будто немного навеселе. Обычная студентка срезала путь, возвращаясь в общежитие.

Она обогнула угол кафедры истории. Боковая дверь на лестницу, что вела к жилью Онгента, закрыта и заперта. Она продолжала идти, слыша похрустыванье за спиной. Продолжала двигаться, но потянулась к оружию.

Ладонь сомкнулась на рукояти ножа.

Сознанием она потянулась вдаль. Прямо сейчас колокола не звенели, но, оказывается, это не всегда обязательно. Силы, что благословили ее и пытались на нее притязать, всегда там, на своих насестах, а может, в клетках, раскиданные по городу, и погреметь прутьями их решетки возможно, если как следует сосредоточиться.

Она пошатнулась.

Казалось, будто она в двух местах разом.

Она шла вдоль стены корпуса истории, ведя рукой по грубому камню, чтобы не навернуться в темноте, при этом она же наблюдала за собой с вершины Священного холма, с колокольни одного из соборов. Очень далеко, но взор с идеальной ясностью пронзал тьму, пронзал стоящие на пути здания и глядел на ее хрупкое тельце, мерцание белого пламени, и сзади него надвигалась глухая тень.

Она никогда не видела его раньше, но раньше она его видела. Промельк, остаток воспоминания. Этот человек говорил с Онгентом. В застенке, на мысу Королевы. Допрашивал его. Профессор, поначалу полный бравады, постепенно сдавал, сникал. Этот человек его не бил. Незачем. У него был другой рычаг давления.

Она разобрала краешком стелящегося видения: у него пистолет. Почуяла вкус горьких смесей в гильзах. Осязала форму пули.

– Кариллон Тай, – окликнул он и тем вверг ее назад в тело, надежно, как имя демона приковывало его к единственному облику в сказках, что тетя Сильва читала на ночь. Она крепче взялась за нож и бросилась бежать. Сквозная арка впереди выходила на квадрат главного двора. Там будет людно. Там он не отважится в нее выстрелить.

Он тоже бежал, топал прямо за ней, распахнутый плащ реял, как крылья, но она быстрее. Арка раскрылась перед ней, обещая спасение.

Второй шпик выступил к ней из тени под сводом. Кари отлетела, ударившись ему в грудь. Под плащом твердые кольца доспеха. Он поймал ее, не дав растянуться, стиснул запястья, как кандалами, развернул.

Первый мужчина, дознаватель, замедлил бег. Пистолет отправился обратно в карман.

– Я ничего не сделала, – протестовала она.

Он промолчал. Шагнул вперед и просунул руку ей в вырез блузы, пальцы в перчатке принялись лапать ее воротник, шею, груди.

– Отвали, сволочь! – хотела начать она, но ладонь зажала ей рот.

– У нее его нет? – Второй, который держал, говорил на удивление мягко. Пригвоздив к месту, дышал в ухо теплом. Что они ищут? На ум приходило только одно – ее амулет.

– Заводи ее в дом, – приказал первый. Кари потащили к двери в арочном проходе. Она открывалась в коридор. Университетские помещения, кафедра теологии. Они силком дотянули ее до третьего кабинета, втолкнули внутрь, вошли следом и заперли дверь.

– Где профессор Онгент? – потребовала у них Кари ответа.

– Его забрали алхимики. Вот ведь влип, идиотина. Почему сразу не пошел к профессионалам?

– А это, значит, к вам? – спросила Кари.

– Мы давно уже таким занимаемся, – произнес дознаватель, оглядывая кабинет. Массивный стол, пара шкафов с выдвижными ящиками, несколько стульев, камин, перед ним коврик. – Сюда.

Кари не двинулась, и второй дядька скрутил ей руки назад. Больно. Пинок, и она на коврике.

Дознаватель вынул пистолет.

– Лучше б ты в Гвердон ни ногой… Боги, помилуйте меня. – Он нацелил пистолет ей в лоб. Нелепица, но второй мужик затянул негромкий напев, гимн Хранителям, знакомый Кари с детства. Молитву.

Дверь распахнулась от удара прыгнувшего на нее тела. Темная фигура, мужская, невысокая – больше не разобрать. Рука дознавателя дрогнула, как раз чтобы Кари нырнула вперед. Пистолет выстрелил сразу за ней, оглушил. Гром ударил прямо в затылок.

Нож в руке, и она резанула хлестко. Пистолет выпал к каминной решетке, внезапно окропившейся ярко-алым. И рядом с ним пальцы. Дознаватель даже не сморгнул. Его сапог угодил Кари прямиком в грудь. Затрещали ребра, и она, скорчившись, распласталась в углу.

Смотрела, как ее спаситель схватился со вторым мужиком.

Мирен. Это Мирен. Его тонкий стилет колол, раз, два, три, но, как и дознаватель, второй человек носил под плащом доспех и не был ранен. Еще он вдвое крупнее Мирена, так что, когда поединок перешел к борьбе, все было кончено. Он обхватил Мирена, как до этого Кари, поднял в воздух, словно ребенка, и сверху вниз впечатал в стол. Мирен обмяк.

– Обоих, – приказал дознаватель. Он поднял уцелевшей рукой оружие, а увечную пристроил за пазухой.

Второй мужик также достал алхимический пистолет. Прикрыл выломанную дверь, чтобы приглушить звук выстрела.

Мирен со стоном съехал со стола и повалился возле Кариллон. Ухмыльнулся. Схватил ее за руку.

И они исчезли.

* * *

Келкин прокашлялся и начал говорить. Не так, как произносил речи в парламенте, щедро приперченные и огнем, и ядом. Голос был негромким, откровенным. Эладоре пришлось поднапрячься, дабы все расслышать.

– В те дни Хранители ведали в городе всем. Пхе, Хранители. Они хранили Гвердон в мракобесии былых веков. Прочие религии под запретом. Налоги шли на содержание церковных маковок и усыпальниц святых. Мы были младшим братом Старого Хайта – второразрядной теократией.

Я слепо верил всему. Сюда я приехал, чтобы рукоположиться в священники, можете себе представить? Я был вполне умен, полагаю, для прыщавого, заикающегося мальчишки, но единственной книгой в деревне, откуда я родом, был Завет Хранителей, поэтому я не знал ничего. Я поступил в семинарию, полон стремления стать добросовестным Хранителем, вековечить церковную мудрость и благие правила, хранящие Гвердон в оковах.

Так продолжалось ровно неделю. После первой недели тебе дают пропуск в библиотеку.

Эладора просияла – она вспомнила захватывающий дух холодок, когда получила собственный ключ от библиотеки, ключ к знаниям, отныне перед нею открытым. Джери рассматривал Келкина и не обращал на нее внимания, так что, исполнившись мужества, она умыкнула еще бокал с бренди.

– Та библиотека, кстати, была лишь тенью нынешней, но все равно я мог читать другие книги помимо одобренных текстов. Они мне открыли глаза, и не мне одному. Было целое поколение нас, юных, разумных и одновременно глупеньких. Город был готов к переменам. Старый уклад начал таять, и мы плескались в его талой воде.

Я перестал посещать проповеди святош и стал ходить на собрания вольных богословов, купцов, волхвователей-тавматургов, мастеров трансмутации, радикальных реформаторов. Помимо дозволенных вероучений ходили шепотки о грандиозных прорывах в алхимии и о наложенном Хранителями воспрещении этих изысканий. Мы начали протесты, требовали отменить запреты.

Все казалось частями общего сдвига. Тавматурги брались за древние колдовские таинства и разносили их в клочья, кладя в основу рациональную систему взглядов, точно так реформаторы хотели взяться за парламент Хранителей с его пустыми ритуалами и прогнившей рутиной, порвать шелуху и сделать его целесообразным, осмысленным.

Я встретил Джермаса на одном из таких реформистских собраний. Чему конкретно оно посвящалась, я уже не припомню. Да и лица там всегда были одни и те же, не важно, о чем гремел оратор – как нужно упразднить перечень запретных книг, или о переустройстве голосования на выборах, или о волхвовании в инженерном деле. Мы поболтали с ним о парламентской партии реформ. Тогда существовала такая партия – уступка жрецов для видимости народовластия. Почтенная и респектабельная оппозиция, беззубая собака, рычащая по команде. Мы же хотели реального движения в будущее, но осознавали, что церковь раздавит нас при первой попытке.

Поэтому мы изобрели идею реформировать реформистов. Мы маскировали ими наши тайные планы. Я ушел из университета, стал работать писцом, а позже составителем речей на Туркамена Гетиса. Он был само совершенство – с чудесным голосом для выступлений, полным твердой убежденности, но настолько дряхлый, что сам не имел понятия, о чем говорит, и просто зачитывал лежащие перед ним листы. И имел надежную поддержку избирателей, чтобы дать нам разгон.

Джермас обеспечивал деньгами. Я выполнял работу. Нашим первым успехом была отмена запрета на алхимические исследования. Алхимики основали гильдию. На церемонии открытия я произнес речь. Прозаикался от начала до конца – ныне она заслуженно позабыта. Иногда я гадаю, помнит ли Роша, что я стоял у истоков ее проклятой империи? Всем, что у нее есть, она обязана мне!

Тьфу. Не важно. Это было пятьдесят лет назад.

Джери нахмурился. Келкин пока что не открыл ничего спорного или скандального.

– Ну же, шеф. Каким боком здесь завязаны эти растудытские колокола? К чему секретничать?

– А что, контекст идет лесом? Это только стихийные бедствия да поветрия запросто возникают из ничего. А людям требуется время – чтобы на хер все профукать. Вот она понимает, – огрызнулся Келкин, тыча пальцем на Эладору. – Все это заваривалось очень, очень долгое время.

Джери хмыкнул, очевидно нетерпеливо, но все же откинулся в кресле и изобразил прилежного слушателя.

– Где я прервался? – бормотнул Келкин.

– На легализации алхимиков, – помогла Эладора.

– Да, да. – Голос Келкина креп, когда велась речь о днях его славы. – Алхимикам необходимы купцы. Купцам необходим открытый порт. Открытый порт означал, что нельзя будет отгородиться от других верований. И когда они хлынули, у Хранителей мало что осталось. Мы бросили старую реформистскую партию, назвались промышленными либералами и взялись за дело.

Я умолял Джермаса поддержать парламент, играть более активную роль в партии, но он отказался. Посвятил себя искусству делать деньги. Мы расходились – его вливания в промлибов поступали как по часам, но разговаривали мы реже и реже. Я мало о том задумывался.

Преобразования не ограничивались – да и не могли – вратами церкви или дверями парламента. Я был настроен подвигнуть весь город. Я провел земельные указы, переустроил флот, отменил церковные десятины. – Он стучал себе в грудь, декламируя песнь о собственных подвигах. – Позволил упырям жить на поверхности. Боролся с организованной преступностью – тридцать гадских лет назад был Идж. Сейчас есть Хейнрейл. Плесень поганит мой город.

Я отвел нас от войны и сохранил нейтралитет, когда она стала Божьей войной. Я остановил сучью каменную хворь!

Я был занят. Джермас просил меня об услугах, и я помогал ему: там, сям – ничего из ряда вон. Я знал, что он вовлечен в дела гильдии алхимиков, в торговлю оружием – так там промышляло полгорода!

Келкин примолк. Задор его угас, голос сел. Эладора подалась поближе, чтоб лучше слышать, так же поступил Джери. Не шелохнулся лишь один Болинд.

– Потом я получил письмо без подписи. В нем заявлялось, что Джермас Тай входил в подпольный культ, он якобы вызывал чертей и проводил всевозможные ритуалы. Письмо излагало подробности. Был целый список имен – не одни Таи, но разные дикие колдуны, крамольники, даже бандиты. Жрецы-расстриги. Автор письма утверждал, что всего лишь пытается привлечь к этой проблеме мое внимание, но угроза звучала ясно: если с этим материалом пойти в стражу или в газету – я уничтожен. Пусть мы с Джермасом больше не дружили накоротке, наше восхождение было взаимосвязанным, общим. Публичный процесс по обвинению в ереси или незаконном колдовстве утянул бы на дно и меня.

Однако ни о каком шантаже не шло речи. Не ставилось никаких требований. Я понятия не имел, чего добивался отправитель письма. Я ждал, но второе письмо никак не приходило. Я надеялся, вдруг это случайный, малознающий псих, но опасность довлела чересчур весомая, чтобы ничего не предпринимать. Я начал прорабатывать список имен и наткнулся на языковеда Ульдину Маникс. Она пользовалась известностью, благонадежная, из хорошей семьи. Она подтвердила содержание письма, рассказав нам, что Джермас нанял ее перевести некоторые книги, избежавшие сожжения в ходе Черной Железной войны. Маникс всякое повидала в этом особняке, многое услыхала, и Джермас уплатил ей за молчание. Однако стоило на нее надавить, как она обрела благоразумие и разговорилась. Назвала нам новые имена.

Джермас Тай был… Я до сих пор не уверен в том, что он поклонялся Черным Железным богам или собирался их как-то использовать, но он продолжал творить немыслимые вещи. Приносил в жертву людей. И еще хуже.

Я понимал, что, обратись я к дозору, все будет кончено и с ним, и со мной. Я бы сходил к Джермасу сам, но что хорошего это бы принесло? Ничто никогда не меняло решений этого человека, если он сам выбирал путь – не имело значения какой. Даже этот путь нечестивых безумств.

Поэтому я смог и сделал только одно. Я сделал то, что мы совершим этой ночью.