Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Глава 12. Мотивация

Есть много способов разобраться с непокорной домашней тенью, не нанося ей непоправимого ущерба. Многие тени могут работать так же хорошо, даже лишившись определенных придатков. Кроме того, мы рекомендуем еще одно прекрасное наказание – подвесить тень на несколько часов на медной нити. Даже старая добрая порка тонким прутом творит чудеса!

«Ты и твоя тень», аркийский свиток о воспитании теней-слуг

Говорят, что счастье – в неведении, но лично мне кажется, что автор этих слов был глухой, немой, слепой и – совершенно точно – идиот. Возможно, он и был рад, что ничего не знает, но мне не давали покоя неразрешенные вопросы, а скука тянулась бесконечно вместе со временем. В доме Хорикс счастье было неведомой зверушкой.

После несчастного случая у башни меня посадили в мой альков. В мою сторону не летели ни слова, ни шепот, ни даже капли слюны. Тот факт, что я страдаю не один, меня мало утешал: почти всех слуг-призраков затолкали в ниши и приказали не двигаться. Остальные тени, выполнявшие свои обязанности, хмурились, проходя мимо нас. Видимо, они думали, что нам дали выходной. Лично мне казалось, что это больше похоже на наказание.

Тем временем под нами, в основании башни, раздавались стук и грохот. Это как-то было связано с тем несчастным случаем и девятью мертвыми охранниками, которых вытащили во двор окровавленных, переломанных и перекрученных.

В моей крови всегда бурлило любопытство, и моей жизнью до сих пор управляли вопросы «Как это устроено?» и «что там, с другой стороны?». На этом строилось мое ремесло; именно поэтому я в юном возрасте покинул свой дом и отправился на поиски чего-то великого – и уже не вернулся. Да, нож Кеча отнял у меня тело, но душа со всеми ее причудами выжила. Я не находил себе места от возбуждения, во мне горело желание узнать, что происходит внизу – но я никак не мог это выяснить.

Тюрьма действует на тебя по тому же принципу: заключенного наказывают не сокамерники и не нищета и не дурное обращение, а тот факт, что за стенами тюрьмы мир по-прежнему живет, а узник уже не является его частью. С тех пор как я оказался в клетке Темсы, я очень остро чувствовал, что сижу за решеткой, а ведь в тюрьму я попадал не раз.

Если честно, то, пытаясь узнать о замыслах Хорикс, я просто пытался себя отвлечь. Голос мертвого охранника сильно меня встревожил – не просто потому, что он звучал с того света, но потому что он взвалил на меня груз ответственности. На мои плечи и так легло тяжелое бремя, и мне совсем не хотелось добавлять к нему бредовые истории о потопе и хаосе. И все же, закрывая глаза, я видел только одно – мертвеца с половиной черепа и его налитые кровью глаза. В промежутках между ударами молота я слышал его голос. Его голос наполнял все мои судорожные движения, он окружал мою ярость черной тенью. Ответственность преследовала меня всю мою жизнь, но до сих пор мне удавалось ускользнуть от нее. Я не собирался поддаваться ей после смерти.

Белу утомило мое возбуждение. Каждый шорох заставлял меня оглядываться. Каждый приглушенный крик заставлял меня кусать мои холодные призрачные губы.

– Может, хватит уже, Джеруб?!

Ее глаза горели, словно огонь в газовой лампе.

– Разве тебе не хочется узнать, что стало с теми людьми? Или о том, что происходит там, внизу? – спросил я.

– Нет. – Она отвела взгляд, чтобы скрыть свою ложь. – Все это меня не интересует.

За несколько дней, проведенных в башне Хорикс, чувство общности, связанное с тем, что нас обоих поймал и продал Темса, исчезло. От Белы было не больше пользы, чем от остальных.

– А вот мне хочется, – сказал крошечный призрак, который сидел в одном из нижних рядов альковов. Он был наивным новичком, жертвой несчастного случая, в котором участвовали бочка с солью, которую поднимали на чердак, и подгрызенная крысами веревка. В Крассе таких называли «честными призраками», ведь они отправились в мир иной благодаря чистой случайности, а не с помощью холодной стали. Однако в соответствии с Догматами все равно считалось, что они умерли «в смятении». Правда, у честных призраков были свои недостатки – несчастные случаи могут быть очень кровавыми. Тело молодого аркийца имело форму зигзага, а его рост после смерти уменьшился вдвое. Его хребет был жутко изогнут в нескольких местах, а его голова кренилась набок. Балахон с множеством заплат, более похожий на одеяло с прорезанными в нем дырами, в основном служил для того, чтобы спрятать кости, которые вылезли из его тела, когда по нему проехалась бочка. Должно быть, этого призрака продали задешево.

Я ткнул пальцем в сторону юноши, имя которого я никак не мог запомнить.

– Видишь? Вот этот, как бишь его, хочет.

Бела фыркнула.

– Все это не имеет смысла. Мы – тени-слуги, это не наше дело.

– Очень даже наше. В башне есть что-то опасное, а Векс, Ямак и Калид это прячут. Разве ты не видела тела, которые вынесли из погребов?

В Беле закипела горячая восточная кровь.

– Боишься умереть еще раз, красс? Ты настолько слаб, фитья?

Я попытался посмотреть ей в глаза. Обычно я был либо саркастичным, либо тихим и задумчивым, но смерть ожесточила меня.

Не успел я поведать этой суке из Скола о том, каким хлевом является ее родина, или сообщить ей, что она – мерзкая дворняжка, но что-то меня удержало. Тишина может быть не менее громкой, чем какофония.

Удары молота резко прекратились. В башне замерло все, кроме пляшущих в воздухе пылинок. Я задержал дыхание – хотя и не дышал.

– Они остановились.

Бела рассерженно отвернулась от меня. Я отмахнулся от нее и пошел вперед. Раздавленный призрак последовал за мной и осторожно выглянул в коридор.

– Как думаешь, чем они занимались? – спросил он булькающим голосом. Судя по акценту, он был аркийцем.

– Думаю, чинили то, что сломалось. Что-то важное.

То, что хотят сохранить в тайне. Эта тайна принадлежала мне, а не новичку, но, посмотрев через плечо на хромого и скрюченного юношу, я вспомнил слова моего давно умершего наставника Добена, который научил меня взламывать замки: «Никогда не иди на дело один. Если попадешься, напарник отвлечет внимание от тебя».

– Как тебя звать?

– Контеф. Ну, то есть так меня звали при жизни. Новое имя я не помню.

– Я буду называть тебя «Кон».

Юноша криво пожал плечами.

– Ладно.

– Прогуляться не желаешь, Кон?

Юноша, видимо, обожал пожимать плечами. Решив, что его жест означает согласие, я двинулся вперед и позволил ему плестись позади меня. Бела зацокала на нас языком, но мы ее игнорировали.

– Вы об этом пожалеете! – прошипела она.

Кон помедлил, но я поманил его, и вместе мы подкрались к выходу в коридор, остановились у шелковых занавесок и прислушались Я не услышал ни звука, и это меня приободрило. Ведь, в конце концов, последняя моя вылазка прошла успешно – она позволила мне встретиться с вдовой Хорикс.

По каменным ступенькам мои ноги ступали мягко. Даже мое сияние уменьшилось, словно от напряжения я тратил слишком много энергии, и на свет ее не хватало. Я решил, что это полезное свойство, и чуть сильнее втянул в себя живот.

– Кем ты был, Кон, – ну, до всего этого? – прошептал я.

Хоть это отвлечет меня от ноющей тишины.

– Работал в Палате Великого строителя. Был младшим учеником. Продвигался наверх – медленно, но верно.

– И чем занимался?

Он почесал голову, словно воспоминания о его жизни слегка стерлись в памяти. Пары вокруг его бритого черепа зашевелились. Я заметил на его затылке еле заметную татуировку – синий символ.

– В основном, носил чертежи. Приносил чай. Один раз нарисовал шпиль.

– Ясно. И что произошло?

– Я брел в кабинет архитектора, как вдруг услышал крик, и что-то очень тяжелое ударило меня сзади по голове. В спине что-то хрустнуло, и я ударился лицом о мостовую. Затем я очнулся в темной комнате – тогда я уже был тенью, и с меня текла вода Никса. Мне сказали, что на башню какой-то тал поднимал бочку с солью. Ветхая веревка порвалась, и бочка упала на твоего покорного слугу. Не успел я и слова сказать, как меня уложили на телегу и повезли на рынок душ. Все произошло очень неожиданно. – Кон вздохнул. – А ты?

Я помолчал, по привычке прикидывая, какую бы ложь изобрести сегодня, но что-то во взгляде Кона заставило меня выбрать правду. Его глаза были честными, словно у щенка. Я вдруг обнаружил, что мне легко ему довериться – и это было приятно.

– Я вор, притом отменный. Прибыл в Аракс поработать, но банда душекрадов перерезала мне глотку. Да уж, все это было очень неожиданно. Я возлагал большие надежды на это путешествие.

– Ты из Красса.

– Да. Из Таймара – местечка между горами и морем.

– Тогда зачем ты приехал сюда, в Арк? Не было работы на родине?

Я помедлил с ответом; моя рука бесцельно провела по вазе, стоящей на пьедестале. Холод, исходивший от меня, заставил ее поверхность затуманиться.

– Для меня – нет.

– Ч…

Несколькими этажами ниже лязгнула ручка тяжелой двери, и лестница вдруг стала ярко-зеленой: свет ламп смешивался со свечением призраков. Глаза Кона расширились так, что мне показалось, будто они вот-вот лопнут.

Я уже мчал к соседнему коридору.

– Сюда!

Кон заковылял вслед за мной. В коридоре стояли полки с посудой и горшками, но ни одного алькова и ни одного шкафа – только маленькая ниша для старых балахонов. Звякнули задетые нами крюки. Мы попытались прикрыть наше свечение кусками ткани, и уже во второй раз за ночь я притворился, что задерживаю дыхание, и прислушался к шарканью сапог и еле слышным шагам многочисленных мертвецов.

Сегодня их было больше – и охранников, и призраков, – по крайней мере, так сказали мне мои уши. От этого мое любопытство разгорелось еще сильнее. Если нужно больше призраков, то почему не выбрали меня? Значит, они сами виноваты в том, что мне пришлось пробираться сюда тайком. По крайней мере, так я говорил себе, чтобы унять кипевшую во мне ревность.

Охранник зашел в коридор, размахивая латунной лампой, в которой горело масло. К счастью, особой тщательностью он не отличался и, сделав пять шагов, решил прекратить осмотр и вернулся обратно на лестницу.

Мы с Коном, стоя лицом к лицу, прождали целую вечность; я тоже изогнулся, чтобы мы оба поместились в узком пространстве.

– Кажется, пора, – сказал я, когда мне надоел его пустой взгляд. Даже для призрака юноша был довольно бездушным.

Кон снова пожал плечами.

– Ладно.

Зачем ему эта вылазка, если не считать возможности побыть в моем обществе? Кажется, он был больше напуган, чем взволнован. На моем лице, несомненно, было то же самое бесстрастное выражение, которое нравилось мне при жизни. Я не мог проверить это, посмотрев на свое отражение, но бесшумно красться по темным башням я умел, и снова заняться этим делом было приятно.

Вернувшись на лестницу, мы стали переходить из одного столба лунного света в другой. Один этаж сменялся другим. На нижних этажах светили лампы, но я увидел там лишь горстку охранников. Они патрулировали парами внутренний дворик, и мы зависли на лестнице у первого этажа, наблюдая за их перемещениями. Нам нужно было сделать только одно: выбрать момент и бегом пересечь выложенный мраморными плитами двор. Я не отрывал взгляда от высоких треугольных дверей подвалов в его противоположной части.

Когда нам представилась возможность, мы устремились вниз по лестнице. Кон двигался медленнее меня и старался прятаться в тени. Он был все еще свежим призраком, благослови его мертвые боги, и не понимал, что призраки менее заметны в ярком свете, особенно в оранжевом сиянии горящей ворвани. С каждым шагом Кон все больше отставал: когда я прижал ладони к дверям погреба и чуть приоткрыл одну из них, Кон пробежал лишь половину пути. По залу, рикошетя от стен, полетел крик. Кон застыл, как сделал бы на его месте любой человек, чувствующий свою вину, и именно в этот миг я решил действовать и нырнул за дверь. Кон, широко раскрыв глаза, умоляюще посмотрел на меня, после чего я с тихим щелчком захлопнул дверь и без колебаний помчался по крученой лестнице – темной, без единой лампы.

Если твое ремесло состоит в том, чтобы забирать ценности, которые хранятся под замком, чувство вины похоже на плесень. Оно – либо гриб, который медленно погибает от нехватки пищи, либо гниль, которая превращается в дикого зверя и пожирает тебя. Все зависит от того, как ты его кормишь. Когда я добрался до нижней площадки лестницы, где воздух был прохладным и тяжелым от пыли, про Кона я уже совсем забыл.

Донесшийся откуда-то сверху грохот заставил меня еще быстрее бежать вниз по наклонному коридору. Он привел меня в темную, пыльную комнату, в которой, если не считать меня самого, был только один источник света – масляная лампа где-то вдали, посреди моря из бочек. Я пошел между бочками, проводя кончиками пальцев по киркам, молотам и гнутым гвоздям. Все было покрыто каменной пылью и мокрым песком.

Я почувствовал, что задыхаюсь – несмотря на то что у меня не было легких, а частицы свободно пролетали сквозь мое тело.

Я знал, что медлить нельзя. За бочками, инструментами и одинокой лампой оказалась вырубленная в камне арка, за которой начинался темный тоннель, усиленный крепкими столбами и балками. Пол здесь определенно был покатым. Мне показалось, что я уже глубоко под землей. Здесь не было ни одной лампы. Исходивший от моей кожи свет придавал стенам зловещее сияние; темнота и неизвестность пугали.

Выход из тоннеля был похож на черную раскрытую пасть. Я встал у его края и нашел деревянные мостки, уходящие во тьму. Отвесные стены исчезали во тьме. Я почувствовал, что воздух сгустился, словно бы лишился своих качеств, и стал теплым и влажным. По стенам что-то стекало во тьме. Судя по эху, место было огромное. Мне показалось, что я нахожусь в пещере.

Я содрогнулся, представив себе бесконечные стены, давление и крики толпы мертвецов.

Заворчав, я встал на мостки и чуть продвинулся вперед, как вдруг внизу, в тоннеле, послышались шаги и появился свет лампы. Я сжался в комок так быстро, что при других обстоятельствах мои штаны лопнули бы в паху. К счастью, штанов на мне не было. К несчастью, у меня не было и укрытия; я мог лишь залезть под мостки, стиснуть свои мягкие зубы и…

– Какого хрена? Ты что делаешь?

Медные перчатки крепко схватили меня; я взвизгнул от боли. Выросший надо мной полковник Калид немедленно несколько раз сильно ударил меня в нос. Я растянулся на полу; мои глаза вылезли из орбит. Боль звенела в моей голове, словно я – язык огромного колокола.

– Снова ты!

Я узнал голос Векса, похожий на лошадиное ржание.

– Он смутьян, это точно.

Господин Ямак тоже тут.

– Я поговорю с вдовой.

Нависшая надо мной тень приготовилась нанести еще один удар. Мое сияние осветило суровое лицо полковника и наполненные гневом глаза, похожие на булавочные головки.

По каменному полу застучали новые сапоги. Чьи-то руки грубо подняли меня на ноги, и я получил еще один удар в живот. Затем меня отвели обратно в комнату с бочками, и Калид привалил меня к одной из них. Трое людей отошли подальше, чтобы поговорить обо мне – так, словно я кусок мяса.

– Думаешь, он что-то видел?

– Там слишком темно.

– Ты что-нибудь видел, Джеруб? – спросил Калид, толкая меня. Медь на его перчатках зашипела, коснувшись моих паров.

– Ничего!

Только очертания похожего на кран устройства. Это не важно.

– Что будем делать? – спросил Векс.

– Саркофаг.

– Согласен.

– Единственный выход.

– Что? – прохрипел я.

Вместо ответа меня бросили к лестнице; там охранники связали меня веревкой с вплетенной в нее медью и потащили по полу – лицом вниз. Калид и остальные шли следом. Я был готов поклясться, что Векс радостно потирал руки.

На южной стороне башни в фундаменте был сделан подвал. Преодолев два лестничных пролета, мы оказались в кладовых, наполненных ящиками и разнообразным хламом. Меня бесцеремонно затолкали в одну из кладовых, и я ждал там в полной темноте, пока кто-то не зажег лампу. В центре комнаты оказалась какая-то глыба, накрытая парусиной.

В Крассе и Сколе, где общество еще не помешалось на рабовладении, тех, кто умер в смятении, бросали в Никс незаколдованными. Умершим естественным путем клали монету в рот, а их могилы поливали водой из Никса, либо умерших, как моих родителей, хоронили на его берегах. Так же поступали наши предки; эти традиции появились еще до того, как Никс обрел волшебные свойства, до того как были написаны Догматы, и до того, как призраков заставили выйти из их убитых тел. На востоке мы хоронили мертвых в небольших ямах и в ящиках под названием «гробы».

Калид стащил парусину, и оказалось, что саркофаг – один из таких гробов. Если торговец во мне не ошибся, то это была, скорее, древняя реликвия, нежели копия. Саркофаг был сделан из простого желтого песчаника – некогда отполированного, но теперь выщербленного. На верхней его поверхности кто-то нацарапал изображение неизвестного мне божества: скелет с удлиненной головой, как у шакала или муравьеда. Половина деталей со временем стерлась.

Размеры саркофага сразу же заставили меня встревожиться. Он, очевидно, был сделан в ту эпоху, когда люди были меньше, чем сейчас. Поначалу наказание показалось мне дурацкой игрой – так мы играли в детстве, запирая озорных братишек в сундуках. Но чем больше я смотрел на саркофаг, тем сильнее нервничал и проклинал этого бога-шакала. Я узнал несколько аркийских символов, и они подсказали мне его имя.

Пока крышку саркофага медленно поднимали с помощью кожаных ремней и блоков, закрепленных на потолке, окружившие меня люди с наслаждением следили за тем, как ухудшается мое настроение. Крышка была толще, чем я думал, с вырезанным в ней выступом, который идеально совпадал с углублением в корпусе. Внутри саркофаг был полым. Непомерно полым.

Несмотря на мое сопротивление, меня затолкали в саркофаг и заставили лечь лицом вверх; руки мне связали на груди. Я чувствовал, как ледяной камень прижимается к моим собственным холодным парам, и это встревожило меня еще больше. Я забился, но медные перчатки полковника меня удержали.

Калид замахал рукой людям, державшим веревки.

– Опускай!

– Сколько? – спросил я.

Крышка стала потихоньку опускаться. Заскрипели блоки.

Векс наклонился надо мной и улыбнулся. Я заглянул в его темные глазницы.

– Несколько дней должны добавить ума такому долбодятлу, как ты. А может, проведешь тут неделю.

Хотя крышка едва коснулась гроба, я уже чувствовал на себе ее вес. Я отчаянно забился.

– Я заблудился! Я не хотел…

Буууум. Гроб содрогнулся; крышка упала на него и запечатала меня во тьме.

Я извивался час, а может, и больше, пытаясь поднять крышку, упираясь в нее коленями и лбом. Мои плечи уже были прижаты к камню, голова и пятки – тоже. Я мог бы, не напрягаясь, лизнуть камень. Мой живот постоянно за него задевал. Я задыхался, я чувствовал себя раздавленным, ослепленным и парализованным одновременно. С подобной пыткой я никогда еще не сталкивался: мне казалось, что я снова умираю, но остаюсь неуязвимым. Это был новый круг ада.

Когда моя паника немного ослабела, когда я начал смиряться со своей беспомощностью, я осознал присутствие тишины. Пока я бил и царапал крышку саркофага, я не осознавал, что ни звук, ни свет сквозь камень не проникают.

Любая тишина мечтает, чтобы ее заполнили, и одинокий разум склонен заполнять ее мыслями и выдуманным шепотом, словно пустота ему невыносима. Именно так человек создает сновидения, засыпая, но у меня не было сна, который мог бы меня спасти. Я лежал в саркофаге бессчетное количество часов, не в силах остановить звучащие внутри меня бредовые речи. Это совсем не было похоже на медитацию. Возможно, так на меня действовал находящийся рядом камень или какое-то заклинание, наложенное на проклятый саркофаг; как бы то ни было, мои мысли стали черными и обличающими. Тогда я понял, что это пытка не для тела, а для души.

Не ножами я резал себя, а воспоминаниями. Их вытаскивали из глубины и показывали мне, словно рыбак – сети, едва не лопающиеся от улова. Не ядами я травил себя, а своими неправильными решениями. Я снова оказался в ловушке-тюрьме – в той, которую сам создал, в тюрьме своего воображения, состоящей из чистых мыслей, нарисованных на темноте, столь же зыбкой, как и я сам.

Я снова мальчик, я собираю грибы под дубом, пока в небе бушует гроза. За спиной у меня листья летят вниз по горным склонам, а за ними гонится сухой ветер.

Я юноша, мои пальцы сражаются со временем в песочных часах, с самыми крошечными шестеренками и с самыми капризными пружинками.

Я на берегу Никса, я стою над двумя плитами – покрытыми рунами, присыпанными песком. Я стискиваю кулаки, я так же холоден, как и два надгробия передо мной.

Я пытаюсь дышать через набитую соломой подушку, и рука душит меня сзади. Еще одна удерживает мои руки. Я рыдаю, но он не останавливается.

Крепко сжимая отмычки, я бегу вслед за повозкой. Привязанные к ней ремни болтаются из стороны в сторону. За спиной у меня лают собаки. Рука протягивается, хватает меня за запястье, и я свободен.

Женщина с мешком на плече идет прочь от меня; рядом с ней идет лошадь, подковы хрустят по свежему снегу и льду.

Решетка преграждает мне путь; я настаиваю на своей невиновности, но в ответ слышу лишь смех. Они смеются, смеются, они показывают на меня пальцами; капли слюны летят с гнилых зубов во все стороны.

Старый бородатый мастер утирает пот со лба, когда я снова и снова ломаю отмычки в замке.

Я – юноша; я пинаю стог сена с той злостью, которая вспыхивает только в сердце подростка.

Где-то рядом раздается смех, похожий на ржание. Мои кулаки холодны, словно могильные плиты.

И так по кругу.