Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Соавторы: Гарет Ханрахан,Бен Гэлли,Джеймс Хоган,Дерек Кюнскен,Девин Мэдсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 202 (всего у книги 341 страниц)

Глава 18

Рах

Волосы падали на землю. Сначала длинными прядями, извивавшимися как живые, затем все более короткими клочками, пока их не унес ветер. Сетт сбрил оставшиеся. Пока он работал, мы распевали песнь посвящения, снова и снова, чтобы почтить жизнь, отдаваемую на служение гурту.

После пятнадцатилетнего срока можно служить и дальше, как поступил Гидеон, а можно вернуться в гурт, работать и растить детей, но в любом случае клеймо остается с нами навеки. Тавро уже раскалялось на жаровне, ее жар соперничал с парившим в небесах солнцем.

Хотя на Посвящение Джуты должны были собраться только Торины, к нам присоединились и многие другие. Я мог принять присутствие других левантийцев, но чилтейские зеваки находиться здесь не имели никакого права.

После того как Сетт закончил брить голову Джуты, один чилтеец стал показывать пальцем и звать приятелей, и я заскрежетал зубами. Гидеон как будто ничего не заметил и уверенно вышел в центр круга.

– Как гуртовщик левантийского гурта, я, Гидеон э’Торин, прошу благословения Нассуса для Джуты э’Торина, отдающего себя на служение гурту. Да улыбнется бог смерти нашему брату. Да смилуется он над его телом и примет его душу с почестями, когда придет ее время вернуться. Мы клеймим его, как одного из нас, дабы все знали о его жертве.

Джута водил рукой по голому черепу, исследуя ранее неизвестные бугорки и впадины. Во время своего Посвящения я смотрел на тавро, не в силах отвести глаз от раскаленного прута. Спустя десять лет я все еще не мог взглянуть на него без содрогания.

– Полагаю, нам лучше с этим покончить, – сказал Йитти, с кряхтением поднимаясь на ноги. Его изношенные колени щелкнули.

Я кивнул, пытаясь утихомирить змею, извивавшуюся в животе.

– У тебя есть все, что нужно?

– Все готово. Я очень рад, что не мне держать тавро.

– Я тоже, – слабо улыбнулся ему в ответ я. – У капитана не так уж много менее приятных обязанностей.

– Не считая возвращения душ умерших Клинков.

Я немного помолчал и склонил голову.

– Да, не считая этого. Ничто не может это облегчить.

После возвращения из Тяна я проводил еще одного, но Амун и остальные навеки останутся вне досягаемости. Я не нашел способа открыть Йитти правду и держал ее при себе, когда встал, преодолевая боль в каждой мышце.

Гидеон подошел к жаровне и натянул кожаную перчатку.

– Ты знаешь, как это делается, – тихо сказал он, хватая тавро и помешивая угли. – Все должно пройти как надо. На нас смотрит слишком много людей. Это первое Посвящение, которое видит большинство чилтейцев, а значит, мы представляем всех левантийцев, живых и мертвых.

– Тогда нам должно быть наплевать на то, что они о нас думают, – сказал я. – Они даже не должны смотреть.

– Тебе следует больше гордиться своими людьми, Рах. Мальчишка храбро сражался. Окажи ему честь, что бы ты ни думал обо мне.

Мои щеки горели не хуже углей, но в центре круга, наклонив голову, ждал Джута. Не было времени для разговоров.

– Ты готов, парень? – хлопнул Джуту по плечу Йитти.

– Готов, целитель. А капитан?..

Он нашел меня взглядом и виновато улыбнулся, то ли из-за того, что вынудил меня, то ли из-за того, что сражался, когда я не стал. То, что он так страстно хотел пойти в бой, спасло ему жизнь, но я не мог открыть ему эту истину, как не мог открыть ее Йитти.

– Наклони голову и не двигайся, – сказал я, когда Торины снова запели. – Я буду держать тебя изо всех сил, но, если станешь сопротивляться, будет гораздо больнее.

– Да, капитан. Спасибо.

– Нет, – я положил руки на липкую кожу его свежевыбритой головы, – это тебе спасибо.

Он дернулся, будто хотел посмотреть на меня, но наш с Йитти вес не дал ему пошевелиться. По крайней мере, пока. От боли тело обретает невероятную силу.

Я сосредоточился на покрасневшей коже Джуты, пение вокруг набирало темп, становясь громче и быстрее с каждым повтором. Гидеон с металлическим скрежетом взял тавро из жаровни, и Джута глубоко задышал, чтобы облегчить предстоящую боль. Я сам пробовал нечто подобное, но не сработало. Я сумел лишь не заорать, когда железо прожигало мне череп до самого мозга.

Гидеон прижал раскаленный металл к затылку Джуты. Кожа зашипела. Мальчишка забился у меня в руках, но я держал крепко. Стон. Судорожное дыхание. Гидеон твердо стоял позади него и считал. Если убрать тавро слишком рано, останется только волдырь, если держать слишком долго – одним шрамом не обойдется.

Пение стало лихорадочным. От вони горелой кожи меня тошнило, но я сжал губы и держал голову Джуты, пока Гидеон не убрал тавро. Я не замечал его жар, пока он не сменился относительной прохладой кисианского лета.

Йитти схватил бурдюк и вылил его содержимое на обожженную кожу. Джута взревел и попятился, едва не сбив меня с ног. Сделав несколько быстрых шагов, я лишь чудом не шлепнулся на задницу.

Грудь Джуты вздымалась, он весь покраснел и блестел от пота. Без волос, став мужчиной, он выглядел совсем иначе. Джута оскалил зубы, пока жжение медленно ослабевало, превращаясь в пульсацию. Она не пройдет еще какое-то время, по крайней мере, так было у меня, когда я стоял на коленях под знойным левантийским солнцем, с только что кастрированным Дзиньзо за компанию. Как не стать друзьями после такого?

Обычно пение сопровождают барабаны, но сейчас Торины удовольствовались хлопками и стуком палок, звук нарастал уже без всякого ритма, просто грохот, немного стихший, только когда Джута встал.

– Торинам я отдаю свою жизнь, – выкрикнул он, широко раскинув руки. – Торинам я отдаю свою душу. Я Клинок, что охотится, дабы ваши руки оставались чистыми. Я Клинок, что убивает, дабы ваша душа была легка. Я Клинок, что умирает, дабы вы могли жить!

К грохоту добавилось улюлюканье, и посреди этого шума моя душа воспарила от напоминания, кем мы были. Кем могли быть. Чилтейцы стояли и смотрели, некоторые кричали, другие кривили губы – наши обычаи для них лишь диковинка. Они ничего не знали о жизни в степях, о нашей культуре или языке, о том, что принес в жертву Джута.

Гидеон жестом поприветствовал Джуту, и мальчишка ответил тем же. Я присоединился к ним, за мной Йитти, последний из моей Ладони. Хотя душа Кишавы была свободна, у меня не хватило времени найти ей замену. При таком скоплении Клинков недостатка уважения Джута не почувствует. А когда все поприветствуют его, он встанет на колени под полуденным солнцем и будет стоять, пока не взойдет Недремлющий отец и не освободит его.

Покончив с делом, Гидеон покинул распадающийся круг. Сетт шел за ним по пятам. У края толпы Гидеон, даже не кивнув, прошел мимо седельного мальчишки, того первого левантийца, что мы встретили здесь. Мальчик повернулся, будто хотел его окликнуть, но поник. И левантийцы, и чилтейцы проталкивались мимо него, будто он был невидимкой.

Я пошел к нему, жалость победила неприязнь, которую породила наша первая встреча. Он не видел моего приближения, следуя взглядом за Гидеоном, и мне пришлось кашлянуть. Переводчик коммандера Брутуса подскочил и поморщился.

– Капитан Рах, – сказал он, поспешно отходя в сторону. – Прости, я преградил тебе путь.

– Вовсе нет, – сказал я, глотая гнев, которого он ничем не заслужил. – Скорее, это мне нужно извиняться за то, что прервал твои размышления.

– Я… я наблюдал за Посвящением.

Ложь, но я пропустил ее мимо ушей, догадавшись, что он думал попросить Гидеона о том же, о чем Джута просил меня.

– Даже выполнив порученную Гидеоном работу, ты до сих пор седельный мальчишка?

Он кивнул.

– Хотя по возрасту уже не должен им быть.

Он снова кивнул.

Я опять проглотил гнев, направленный не только на Гидеона. Этот мальчик не желал нам зла. Ни одно его слово не было его собственным. Я хлопнул его по плечу.

– Пошли, пройдись со мной. Я буду рад компании. Как тебя зовут?

– Тор э’Торин, капитан.

– Приятно познакомиться с тобой как подобает, Тор э’Торин, – сказал я, складывая кулаки в приветственном жесте.

Юноша вернул мне приветствие и зашагал рядом. Вместе мы ушли от выделенных для нас шатров, от Джуты, Гидеона и всего остального, напоминающего мальчишке о том, что он потерял.

Стоя в кругу, я почти поверил, что нахожусь дома, но здесь, в лагере, был совсем другой мир. Все казалось неправильным, пахло не так, звучало не так. В нас летели неразборчивые оскорбления просто за то, что мы шли мимо, многие солдаты и рабы обходили нас стороной, но один с издевательской ухмылкой толкнул меня плечом. Полный ненависти смех звучит одинаково на любом языке.

Я вздохнул.

– Полагаю, ты понимаешь все гадости, которые они говорят?

– Да, капитан. Тебе определенно лучше не знать.

– Ты тоже хотел бы не знать? – сказал я, уворачиваясь от человека, намеренно преградившего мне путь.

Возле загонов шла игра в хойю, и, привлеченный знакомыми криками, я повернул туда.

– И да и нет, – сказал Тор, откидывая с лица длинные волосы. – Я еще жив только потому, что представляю ценность для чилтейцев, и должен быть благодарен за это. У меня хороший шатер и еда, а моя мать всегда говорила – лучше думать о том, что у нас есть, чем о том, чего нет.

– Например, гурта.

Он посмотрел в сторону, и я пожалел о своих словах. Пусть правдивые, но они были недобрые. Я бы понял, если бы он ушел, оставив меня одного, но, помолчав, он сказал:

– Да, например, гурта.

– Ты спрашивал Гидеона, нельзя ли тебе вернуться? Нельзя ли пройти Посвящение?

– Да, но чилтейцы не отпустят меня, да и остальных тоже. – Он нахмурился, глядя на грязь под ногами, когда мы подошли к загонам. – Хотя, по правде говоря, я думаю, что дело не в них. Он сам не возьмет нас назад, пока есть вероятность, что чилтейцы поедут выслеживать других изгнанных воинов.

– Других?

Тор пожал плечами.

– Вероятно, уже появились другие, стоят лагерем на том каменистом побережье. Только этим утром Гидеон пытался уговорить легата Андруса выслать за ними отряд.

Я остановился. Вокруг нас крики игроков в хойю мешались с фырканьем и ржанием лошадей, но все это заглушали звенящие слова. На лице мальчишки было написано отвращение, губы кривились, но чем дольше я смотрел на него, тем отчетливее проявлялась какая-то извращенная радость.

– Он не сказал тебе? – спросил он. – Не сказал, что выслеживать левантийцев, брать в плен и заставлять сражаться – это в первую очередь его идея?

Я не мог ответить, не мог произнести ни слова. Оставив Тора у загонов, я пошел, а потом побежал обратно тем же путем, подгоняемый больше гневом, чем рассудком, и отчаянной необходимостью наконец все разъяснить.

– Гидеон! – крикнул я, шагая к его шатру, тому самому, шелковому, который он использовал в старом лагере по другую сторону границы.

Чилтейский способ ведения войны, похоже, включал в себя непрерывный поток телег, пуповиной соединявший их с домом, и вместо того, чтобы двигаться налегке, они таскали за собой целый лагерь, снимая и ставя его каждый день, как старая черепаха, боящаяся солнца.

– Гидеон!

Ткань шлепнула меня по лицу, когда я протолкнулся внутрь. Гидеон сидел за столом перед развернутой картой, придерживаемой двумя тяжелыми мисками с фруктами.

– Погоди минутку, Рах, – сказал он, подняв одну руку, а другой показывая на карту. – Вот это место, Сян.

Напротив него всматривался в указанное место Сетт.

– И сколько кораблей? – тихо спросил Сетт.

– Она сказала, два десятка, но, может быть, и больше. Их язык странно обращается с числами.

– А людей?

– Треть кисианской армии.

Сетт присвистнул.

– Я поговорю с мальчишкой.

– Хорошо. И возьми вот это. – Гидеон протянул ему тавро Торинов. – Сомневаюсь, что оно снова понадобится в ближайшее время.

Одним ловким движением Сетт взял тавро, поднял кулаки в прощальном жесте и ушел, впустив солнечный луч и вонь лошадиного дерьма перед тем, как за ним опустился полог шатра. Вокруг кусочка ладана, лежавшего на маленьком столике, кружила муха.

Гидеон вернулся к карте и провел рукой по хрустящему пергаменту, будто гладил возлюбленную. Один уголок был оторван, в карте зияли дыры, но он шевелил губами, пока рука танцевала от города к городу.

Подавленный гнев будто перекрыл мне горло, и даже когда Гидеон опустил руку и обратил все внимание ко мне, слова не шли. Гидеон поднял брови.

– Ну?

– Это ты послал их за нами.

Его взгляд метнулся ко входу в шатер, будто он ожидал увидеть там Тора, и мне не требовалось иного подтверждения вины.

– Ты знал, что и других Клинков изгоняют, как вас, и вместо того, чтобы позволить им прожить здесь положенные циклы и вернуться, отправил чилтейцев схватить их. Схватить нас.

Я запнулся, вспомнив Оруна, Хаматета, Гема и всех остальных, кого мы потеряли из-за жестокости чилтейцев.

Гидеон откинулся назад и скрестил руки на груди.

– Ты говоришь, будто я спровоцировал все происходящее, и я догадываюсь, кто внушил тебе эту мысль. Но чилтейцы уже подбирали изгнанных Клинков точно так же, как подобрали нас, я просто отдал им несколько способных седельных мальчишек, чтобы они могли лучше вести переговоры.

Логичный, выдержанный ответ, разве что слегка насмешливый, но его было недостаточно. Мне требовалась ярость. Гнев. Что угодно, кроме скуки, которой он меня дразнил. В словах седельного мальчишки звучали настоящие чувства, и, откровенно говоря, я хотел ему верить, ведь куда проще обвинить кого-то другого в несчастьях моих Клинков.

– Мы закончили? – Я не ответил, и Гидеон провел руками по лицу. – У меня много дел. Утром мы снова выступаем, хотя, пока половина чилтейской армии грабит Кой, ставить лагерь будет намного труднее.

Его слова дошли до меня сквозь туман пугающей мысли. Она проникла в каждый уголок моего разума ручейком ледяной паники, смешанной с возбуждением, которое я старался игнорировать.

– Рах?

Я наткнулся на взгляд человека, который знал, что его люди умрут, отказавшись сражаться, и промолчал, человека, который не дал нам освободить души мертвых, отягощал наши души ненужной жестокостью… человека, всегда бывшего мне отцом, братом и наставником, я любил и ценил его больше всех на свете.

Слова были где-то рядом, но я не мог их произнести. Страх сковал мой язык – такие слова не возьмешь назад, а если я брошу ему вызов, то проиграю в любом случае. Потеряю или свою должность, или Гидеона.

– Надо пойти проверить Джуту, – сказал я и сбежал обратно в лагерь, пока с моих губ не сорвался вызов.

* * *

Остаток дня Джута простоял на коленях без еды и воды. С приходом вечера он оказался в центре все увеличивавшегося облака насекомых, но сохранял неподвижность.

– А он молодец, – сказал Йитти, подходя ко мне. – Эти мухи свели бы меня с ума.

– Даже хуже, чем сидеть под дождем, – согласился я. – Ты помнишь, как это пришлось сделать Кишаве?

Как это часто бывало в наших разговорах, он ответил после секундного молчания.

– Да, я помню. Мемат говорит, ей пришлось пересидеть молнию.

– Да? А что еще говорит Мемат?

– Хорош, капитан, – сказал он, встретив мой понимающий взгляд. – Мне нравится проводить с ней время, вот и все, что ты об этом услышишь. А теперь дай мне осмотреть твои ступни.

– С ними все хорошо.

– Как скажешь, но моя работа – убедиться в этом. Знаешь, как стыдно будет, если мой капитан помрет из-за того, что я плохо его лечил?

– Кто помирает из-за ступней? О нет. Нет, только не надо перечислять все болезни ног, которые могут отправить человека к богам. Представь, какая великолепная будет похоронная песнь. «Он унесен от нас… гнилью мозолей».

Я засмеялся, но Йитти только склонил голову набок.

– Все хорошо, капитан?

– Да. Нет. Я не знаю. – Он не нарушал тишину, поглотившую мои мысли, пока я не сказал: – Я хочу верить Гидеону, но… кажется, он живет совсем в другом мире, где наши обычаи больше не важны. Где… где порядочность больше не важна. Я не хочу идти этим путем. Я… я едва не бросил ему вызов.

– Рах, ты хороший капитан, и ты не единственный, кто говорит эти слова, – сказал Йитти. – Но, если думаешь, что все твои Клинки безусловно верны тебе, ты ошибаешься. Многие просто злы и хотят драться либо считают, что Гидеон правильно понимает мир. Давай сюда свои ступни.

– Вместе с ногами? Или ты бы лучше сначала их отсоединил?

– Ладно тебе, капитан, не надо так. – Йитти осмотрел сначала одну ступню, потом вторую, раздвигая мои пальцы и поворачивая их к свету. – Я просто предупреждаю – многие верят, что он собирается завоевать эти земли и дать нам новый дом. И победить в поединке будет трудно.

– А ты бы этого хотел?

Он отпустил мою ногу.

– Я больше не знаю, чего хочу. А пока мне будет достаточно, если не придется никого зашивать после завтрашнего боя.

* * *

Город сдался в тот момент, когда мой клинок разрубил человека от бедер до плеч, а сквозь шерстяную рубаху полились кровь и внутренности. Он упал под радостные возгласы чилтейцев. Его дубинка, так и оставшаяся чистой, с глухим стуком ударилась о землю.

Наверное, крестьянин. Многие из них вместе с солдатами защищали город с любым попавшимся под руку оружием и сражались отчаянно, но неумело. Но они пали как воины, и я окажу им подобающие почести.

Я соскочил со спины Дзиньзо посреди стонов, криков и смерти. И пока конь караулил, я пилил ножом горло того человека. Старика, вдруг понял я, с седыми волосами и сетью морщин на лице. Старика, вставшего на защиту своего народа. Его плоть была жесткой и жилистой, как у старой коровы, но я продолжал монотонно трудиться, а когда закончил, отложил его голову и взялся за другую – мужчины помоложе, чья жизнь утекла через рану на шее.

За работой я едва замечал поле боя вокруг – выкрики, приказы, движение, тяжелый топот копыт и мельтешение людей. Когда, наконец, я огляделся, среди мертвых тел стояла Хими с другими моими Клинками неподалеку.

– Не стойте столбом, – сказал я. – Нужно освободить души и почтить мертвых.

– Гидеон сказал…

– Мне все равно, что сказал Гидеон. Мы не можем оставить души запертыми, в каком бы теле они ни были рождены.

– Да, капитан.

Пока чилтейцы устремились грабить сдавшийся город, я переходил от тела к телу, и мои Клинки со мной. Дишива не присоединилась к нам, но и не запретила этого горстке своих Клинков, и наша группа увеличилась. Я улыбнулся этому маленькому акту неповиновения, тому, что люди последовали моему примеру.

Это продлилось недолго. Вскоре по полю боя пронесся приказ возвращаться в лагерь, и с мыслью о еде и отдыхе мои товарищи стали расходиться.

– Пошли, капитан, – сказала Хими, поднимаясь после того, как закончила с очередным телом. – Пора идти.

– Ты иди. Я останусь до последнего мертвого, которого нужно почтить.

Она поколебалась, но надежда, что она останется со мной, умерла вместе с ее прощальным жестом.

– Как пожелаешь, капитан.

Я едва не приказал ей остаться, но сдержался и продолжил работу с несколькими последними Клинками. Вскоре появился Сетт.

– Хватит, Рах, – сказал он, голос достиг меня раньше приглушенного стука копыт его лошади. – Мы должны вернуться в лагерь.

– Тут еще остались мертвые.

Он зарычал.

– Будь ты проклят, Рах. Ты что, не можешь хоть раз сделать, как велено? Гидеон же сказал – никаких голов.

– Но почему? Потому что из-за этого мы выглядим жуткими варварами, которыми они нас считают? Мы же убиваем их и сравниваем с землей их города.

– Это делают чилтейцы, а не мы.

Я поднял на него взгляд.

– И в чем же, мать твою, разница?

– В том, что наш гуртовщик – Гидеон, а не ты. Так что брось эти головы и пойдем. Если вернешься сейчас, это можно будет забыть. Я не расскажу…

– Нет. Забирай всех остальных, но я останусь.

Он долго смотрел на меня, а потом вздохнул.

– Ты за это ответишь собственной головой, Рах. Давай мне те, с которыми ты уже закончил.

– Что?

– Ты не только упрямый, но и глухой? Отдай мне головы. Я отвезу их в лагерь и провожу души.

– Уверен, что ты этого хочешь?

– Нет, но ты их уже отрезал, так что мне придется. Давай сюда эти проклятые головы.

Я передал их ему по одной, и Сетт умудрился кое-как разместить их между согнутой рукой, ногой и грудью. Шеи смотрели вверх, чтобы не испачкать его кровью. Скорее всего, он не доедет до лагеря, не потеряв хотя бы одну голову, но обязательно вернется за ней, ведь Сетт – человек слова. Упрямец видит упрямца издалека.

Клинки уехали с ним, а Дзиньзо начал терять терпение, но остался рядом, даже когда появился чилтеец и закричал на меня. Не понимая слов, легко было не обращать на них внимания, и в конце концов он просто пнул меня и удалился. Спустя несколько голов явился второй с копьем, но его присутствие возмутило Дзиньзо, он встал на дыбы, и чилтеец поспешно сбежал.

Ожидая, что вскоре за мной явится целая армия, я резал каждое горло как последнее, но полдень сменился вечером, а я все сидел, отделяя головы от тел, и мысли давно превратились в невнятный кисель.

С наступлением темноты работать стало труднее, но после стольких раз руки, похоже, уже сами помнили, что делать. Мне бы следовало отвести Дзиньзо обратно в лагерь. Ему требовались вода, корм и отдых, но каждый раз находилось еще одно тело, достойное сострадания. И потому я оставался, невзирая на вонь и жужжание мух. Оставался с воронами, насекомыми и редкими бродячими собаками, оставался, пока с неба утекал последний луч света.

Утонув в тумане из запекшейся крови и жесткой кожи, я не заметил приближающийся силуэт, пока его фонарь не оказался прямо передо мной и, покачнувшись, опустился на тело мальчишки, с которым я закончил две головы назад.

– Это тебе, – слова были левантийские, но произнесены с акцентом.

Взглянув на своего благодетеля, я увидел на месте лица лишь светлую ткань.

– Кто ты?

Он не ответил, просто развернулся и ушел. Я окликнул его, но человек в подпоясанном сером одеянии не оглянулся. Может, это был призрак, плод моего усталого воображения, но, как правило, призраки не приносят фонари. И рядом с фонарем стояла деревянная бадья с водой. Я отдал ее Дзиньзо и трудился, пока в фонаре не кончилось масло. Тогда я продолжил в темноте.

* * *

Когда я вернулся, меня ждал Гидеон. Не тот Гидеон, которого я называл другом, а тот, кто ушел от меня в Тяне. Жесткий. Серьезный. Гуртовщик изгнанников.

– Тебе было велено оставить головы. – Он стоял, уперев руки в бока. – И вернуться много часов назад.

Вероятно, было не так поздно, как я думал, поскольку лагерь еще не спал. Сидевшая неподалеку у костра группа капитанов – Менесор, Йисс, Лашак и другие – умолкла и наблюдала за нами.

Я бросил кучу голов, которую смог унести, к ногам Гидеона и соскользнул с седла.

– Я не возьму такой груз на душу даже ради своего гуртовщика.

Именно по этой причине все мы были изгнаны и оказались здесь, однако некоторые Клинки покачали головами, вокруг меня тучей мух зажужжали голоса. Одна из отрезанных голов подкатилась к сапогу Гидеона, но он смотрел только на меня.

– Даже ради брата, который просит от тебя пойти на жертву?

Вопрос ударил меня, словно нож в сердце. Гидеон просил доверять ему, просил сражаться за него, но когда на кону оказались жизни Амуна, Ийи и моих седельных мальчишек, не оставил мне выбора. А потом потребовал молчать.

– Ни один истинный брат не попросит такой жертвы, – ответил я.

В тишине звуки лагеря казались очень далекими. Рядом поднял голову Дзиньзо, и звяканье уздечки громом отдалось у меня в ушах.

– Не вздумай ослушаться меня еще раз, Рах.

– Тогда отдавай приказы, которые я смогу исполнять с гордостью!

Мой выкрик звенел в темном небе, а я стоял, вцепившись в поводья Дзиньзо, будто они – спасительная нить, соединяющая меня с прошлым, с тем временем и местом, где Гидеон был для меня всем.

Но пути назад не было.

– Я, Рах э’Торин, вызываю тебя на поединок за звание гуртовщика левантийцев.

Ночь наполнили пораженные вздохи, но Гидеон только пожал плечами.

– Я же говорил тебе, что когда-нибудь это произойдет? – Печальная улыбка на миг вернула мне старого друга, прежде чем его вновь поглотил холодный предводитель. – Мне повезло, что гуртовщики не сражаются на клинках. – Он оглядел капитанов, замерших у костра. – Созовите гурт.

Вокруг все разом пришло в движение. Ночь огласили крики: «Вызов! Гуртовщик получил вызов!», и капитаны, сидевшие у костра, встали и принялись растаскивать бревна и седельные сумки, чтобы освободить место.

Гуртовщики редко происходят из бывших Клинков, и, поскольку это наивысшая позиция в нашей иерархии, все решается не оружием, а словами. Никто не мог умереть на таком поединке, но проигравший все равно отправлялся в изгнание, в святилище или сад, говорить с богами. Здесь не было святилищ и заклинателей лошадей, но проигрыш все равно будет означать потерю моих Клинков и, если Гидеон решит меня бросить, смерть от рук чилтейцев. Когда-то я счел бы такой исход немыслимым, но ни в глазах, ни на губах Гидеона не было улыбки, когда он пригласил меня присоединиться к нему у костра.

– Я люблю тебя, брат, – тихо сказал он мне одному. – Но выиграю, потому что должен, ради всех нас.

У меня не было времени ни ответить, ни даже подумать. Со всего лагеря сбегались Клинки, образуя вокруг нас огромный круг, будто мы собрались драться.

– Капитан, – сказал запыхавшийся Йитти, – ты уверен, что хочешь этого? Давай я встану между вами и помирю вас, прежде чем…

– Нет. Если ты это сделаешь, все произойдет завтра или послезавтра. Лучше здесь и сейчас. Позаботься о Дзиньзо.

Я отдал ему поводья и пошел к костру, одолеваемый сомнениями. Гидеон прожил здесь так долго, знал так много… Но он позволил себе стать слишком похожим на них, а если мы вынуждены жить здесь и сражаться, то должны делать это как левантийцы.

У костра меня ждала Дишива с палкой в руках. Слабая замена жезлу говорящего, но капитаны сделали все возможное за то короткое время, что у них было. Почерневший конец еще дымился.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказала она, вкладывая палку мне в ладонь. – Попробуй хотя бы помнить о том, что ты больше не в степях, ладно?

Я не успел ответить, как она растворилась в толпе, и я остался один. С другой стороны от потрескивающего костра держал свой импровизированный жезл Гидеон, и пути назад уже точно не было.

Капитан Йисс эн’Охт выступила в круг и подняла руки, ожидая тишины. Когда из всех звуков в ночи осталось лишь потрескивание и шипение пламени, она заговорила:

– Мы призываем богов обратить к нам свой взор, вдохнуть мудрость в уста тех, кто поведет нас, и силу в сердца тех, кто должен избрать верный путь.

Вокруг одобрительно зашептались, а мы сидели все так же молча. Вскоре мои ноги задрожали, а живот скрутило паникой. Напротив меня, подогнув под себя ноги, сидел Гидеон, так спокойно, будто просто ужинал. И усевшись, он ни разу не пошевелился, только смотрел на меня сквозь огонь.

Как бросивший вызов, я имел право говорить первым и потому облизал губы, сжимая жезл говорящего, будто щит.

«Я люблю тебя, брат, но выиграю, потому что должен, ради всех нас».

Гидеон, которого я знал, никогда бы не счел этот путь верным. Эска был прав. Нужно было вернуться домой.

Я поднял дымящийся конец жезла к небесам. В окружавшей нас темноте ерзали зрители.

– Это, – сказал я, – не наш дом. Эта земля принадлежит кисианцам и чилтейцам, и другим, имеющим здесь корни, но не нам. Мы здесь чужие. Нам нет нужды здесь оставаться. Нет нужды строить здесь свою жизнь. Нам нужно вернуться домой.

Гидеон не сводил с меня глаз, пока я говорил, и в последовавшей тишине не поднял свой жезл. Он вряд ли бы стал просто так сидеть и молчать, а значит, что-то задумал. Я проглотил комок паники.

«Я выиграю, потому что должен».

Я снова воткнул свой жезл в небо.

– Вы задаетесь вопросом, как же мы можем вернуться домой, если нас держат в плену, но теперь у нас есть лошади. И оружие. И их доверие. Два дня назад мы оставили половину чилтейской армии грабить Кой. Не было момента лучше, чтобы сразиться за нашу свободу, вместо того чтобы убивать незнакомцев, не сделавших нам ничего плохого.

Позади слышались невидимые шаги – Клинки вставали за моей спиной. Даже те темные силуэты, что я мог различить, смещались в мою сторону в знак согласия. Слушая наши речи, они будут голосовать ногами, молча вставая позади того, кого захотят поддержать. Раньше это казалось мне скучным по сравнению с поединком на саблях, но сейчас, когда я сидел здесь с жезлом говорящего в руке, меня мутило от страха.

Жезл Гидеона лежал у него на коленях, будто был ему совершенно не нужен.

– Нам нравится сражаться здесь, – продолжил я, разрезая протянувшуюся меж нами тишину, – но мы поклялись защищать наши гурты, не этот гурт, а гурты Торин, Яровен и Намалака, Охт, Инджит и Беджути. Наш долг – не строить и завоевывать, а кормить и защищать свой народ, и мы не можем исполнять его отсюда.

За мной встало еще больше Клинков, и слышать, как они собираются, было так же волнительно, как скакать в бой. Они слушали меня. Соглашались со мной.

Я закончил. Больше мне нечего было добавить, я опустил свою палку в третий раз и стал ждать. Гидеон смотрел на меня, неподвижный как статуя. В темноте двигались силуэты. Нетерпеливые движения перешли в шепот, но он все молчал. Я вдруг понял, что мысленно прошу его сказать что-нибудь, что угодно, только не признавать так легко поражение, поскольку, чем дольше он молчал, тем больше людей вставало у меня за спиной. Я не видел, сколько их там, но точно уже больше половины.

– Твои слова очень благородны, Рах, – наконец произнес Гидеон. Не звенящий выкрик, который достигнет самых дальних ушей, а мягкий ответ, ставший очень личным оттого, что он смотрел только на меня и ни на кого другого. – Мы так многого могли достичь вместе, ты и я, и я буду оплакивать несбывшееся. – Он положил палку на землю и, встав, заговорил громко, чтобы его мог слышать каждый Клинок. – В тебе есть пыл истинного предводителя, Рах э’Торин, но ты живешь в прошлом, которого больше нет. Ты почувствовал перемены, вы все их почувствовали, хоть и не желаете этого признавать. Было время, когда мы жили свободно, когда гуртам не требовались Вторые или Третьи клинки, поскольку нашей задачей была лишь охота. Потом города-государства решили, что лучше забирать наших лошадей силой, чем покупать их, забирать силой нашу землю, наш народ, ведь мы варвары. Мы выбрали иную жизнь, и это сделало нас хуже них во всем.

Гидеон начал расхаживать туда-сюда перед костром. Ему вообще не следовало вставать, не полагалось смотреть куда-либо, кроме как на другую сторону костра, но никто не остановил его. В темноте несколько человек перешли на другую сторону.

– Но нас не так-то просто победить, и тогда они посеяли в наших степях зло, которое пробирается в душу кочевников и превращает их в горожан. Оно пошло с наших гуртовщиков и старейшин, но добралось бы и до нас, если бы мы остались. Это зло не последовало…