Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Глава 16
Мико

Спуск с гор занял несколько дней, и виды на лоскуты моря сменились проблесками реки Цыцы, змеящейся на север. Наблюдают ли за рекой люди светлейшего Бахайна? Поджидают ли меня? Или они по-прежнему где-то позади, гонятся за нами по горам?

Первый город, на который мы наткнулись, гнездился у подножия гор, оживленный рынок и ухоженные дороги подсказывали, что через него проходит один из хорошо известных маршрутов торговцев пушниной. А значит, останавливаться в нем было опаснее, чем в какой-нибудь деревушке, но мы уже много дней брели под дождем, и при одной мысли о постоялом дворе моя холодная, липкая кожа тосковала о прикосновении сухой одежды и теплых одеял.

– Нужно найти, где переночевать, – сказала я, замедляя шаг, когда вокруг выросли дома. – И найти нормальную еду.

Мой желудок урчал в такт хлюпанью грязи под украденными сандалиями.

Длинноногий Рах тоже помедлил и, поравнявшись со мной, что-то проворчал на левантийском.

– Вряд ли нас кто-нибудь будет здесь искать, – подхватила я, догадавшись, о чем он. – Хотя ты несколько выделяешься.

Я покосилась на своего стоического спутника. Он был выше большинства кисианцев и много дней не брил голову, а потому грива волнистых темных волос скрыла клеймо. Но даже кисианская одежда не могла скрыть темный цвет его кожи. Чичи вся вымокла, и ее брюхо было уже не золотистым, а бурым, как глина.

Надежда на циновку для сна, тепло и пищу потихоньку таяла, оставляя горький привкус на языке. Любой хозяин постоялого двора с радостью обменял бы одну из шпилек с драгоценными камнями из моей прически на еду и ночлег, но только не с собакой, повсюду оставляющей грязные следы.

Я увидела фонарь постоялого двора – яркое, полное надежд солнышко, которое прорезало серый вечер своими обещаниями. Не из тех таверн, где принимают знать, но что такое шум и грязь, если нам предложат горячую пищу и анонимность?

Я кусала губы, краем глаза косясь на склоненную голову Раха.

– Новый план.

Я решительно двинулась дальше на запах еды. Рах последовал за мной, а Чичи свернула за нами в узкий проулок, ведущий во двор таверны. Деревянные ворота были открыты. К основному зданию примыкала длинная конюшня, вода с покатой крыши лилась на каменное мощение, закрывая конюхов, сидящих внутри. Наружу проникал только их смех и отблески фонарей.

– Так, оставайтесь здесь, – сказала я, обращаясь и к Раху, и к Чичи. – Я скоро вернусь.

Рах кивнул и присел, положив ладонь на мокрую шкуру Чичи. Я пошла по переулку, оглянувшись, чтобы узнать, не последовали ли они за мной. Они остались на месте, только провожали меня глазами – похоже, даже когда я свернула за угол и скрылась из вида.

Я поспешила к двери постоялого двора. С каждым шагом звуки изнутри становились громче, а запахи сильнее, но все равно зрелище, открывшееся, когда я нырнула под низкую притолоку, застало меня врасплох. В таверне было полно людей – несколько разодетых купцов, но в основном простой народ в шерстяных халатах, синих, коричневых и зеленых, простых и безыскусных, не считая вышитых поясов у некоторых. Кое-кто остался в дождевиках, но большинство повесили их на крючки у стены. Плащей было так много, что некоторые свалились на пол.

Группами побольше и поменьше посетители сидели на коленях вокруг столов, поставленных так тесно, что люди касались друг друга спинами, хотя никого, похоже, это не беспокоило. Бутылок с вином было намного больше, чем чайников и пиал, а подавальщицы носили большие подносы с дымящейся едой, лавируя, словно парящие танцовщицы. Одна прошла мимо меня, оставив после себя дивный аромат, но его тут же поглотила вонь мокрой шерсти и грязи, а также еще какой-то мерзкий запах, который я не сумела определить. Запахи казались единым целым с громким гулом разговоров и взрывами смеха. За ближайшим столом группа мужчин играла в кости, между ними лежали кучки бронзовых монет, а в углу двое играли в Кочевника, вокруг собралась оживленная толпа зрителей.

– Прочь с дороги, деваха, – рявкнул кто-то, проходя мимо меня в дверь и даже не остановившись, чтобы оглядеть зал.

В надежде, что никто не заметит моего смятения, я последовала за вновь прибывшим к бару. Без лишних слов тот бросил три монеты на скамью и наклонился, глядя как девушка наливает ему чашу вина. Под пристальным взором ее щеки порозовели. Наверное, она почувствовала и мой взгляд, потому что подняла голову, но тут же снова отвернулась, вдвойне смутившись.

Мужчина в фартуке позади стойки бара нахмурился.

– Чем могу помочь, девочка? Ищешь кого-нибудь?

– Нет, – ответила я поспешнее, чем хотела. – Нет. Хотя да, но… – Мои щеки покраснели, а его брови приподнялись еще выше, к гриве сальных волос. – Я ищу брата, только он придет сюда еще нескоро. Мне нужна комната на ночь. И что-нибудь поесть.

Трактирщик оглядел меня с головы до пят. Я совсем забыла, что на мне лишь нижнее платье – до этого момента мне было плевать, что верхнее и пояс я потеряла на утесе в Сяне. Я взяла себя в руки, не желая терпеть унижения от простолюдина.

– Тебе одной? – спросил он, доказав, что его брови могут подниматься бесконечно.

Получив свою порцию вина, другой клиент влился в шумную толпу, и девушка-подавальщица пыталась охладить щеки ладонями.

– Да. Это же не проблема? Я хорошо заплачу.

Я вытащила шпильку из мокрого недоразумения, которое я соорудила вместо пучка, и бросила ее на стойку. Золото заблестело в свете фонаря, сапфировый глаз подмигнул.

Трактирщик схватил шпильку и покрутил ее заскорузлыми руками.

– Откуда ты это взяла?

– Не твое дело. Берешь?

Девушка перестала охлаждать щеки и с открытым ртом уставилась на меня, а брови трактирщика наконец-то опустились, он подозрительно нахмурился. Пошевелив челюстями, как будто жевал какую-то мысль, он сомкнул пальцы на шпильке.

– Беру. Комната на одну ночь? И еда?

– Да, комната с окнами на конюшню, чтобы я увидела, когда приедет брат.

– Хорошо, хотя поесть вам лучше наверху, здесь слишком много любопытных глаз и загребущих рук. Дожди сделали всех раздражительными.

Как будто в подтверждение его слов, из угла послышались крики игроков в Кочевника. Один зритель схватил другого за грудки, и оба свалились на стол, так что разлетелись чаши с вином.

Трактирщик выругался сквозь зубы.

– Отведи ее наверх, Ги. Позаботься, чтобы у нее было все необходимое.

С этими словами он поспешил прочь, сердито бранясь.

– Сюда, госпожа, – сказала девушка, выныривая из-за бара и показывая мне лестницу.

Я последовала за ней по узкой лестнице в такой же узкий коридор на втором этаже, с дверями по обеим сторонам. Шум главного зала был приглушен, четко слышались только крики трактирщика.

– Отец не любит, когда посетители бьют винные чаши, – поморщилась девушка. – Говорит, чаши стоят больше, чем многие наши завсегдатаи. – Слабая улыбка быстро сменилась деланым ужасом, девушка прикрыла рот рукой и поклонилась. – Разумеется, о присутствующих речь не идет, госпожа. Я не хотела выказать неуважение.

Я заверила, что не приняла ее слова на свой счет, и последовала за ней до конца коридора, где она открыла дверь из простых бумажных панелей. Меня ожидала маленькая комнатка с чистыми циновками. Я вздохнула. Сухо. Тепло. Уютно.

– Я сейчас же принесу вам поесть, – сказала девушка. – Хотите чего-нибудь еще?

– Еды должно быть много, я страшно проголодалась. И нужна еще одна подушка для спальной циновки.

Я начала объяснять, что сплю беспокойно, и поэтому мне нужно много места, но запуталась, и девушка только сморщила губы в понимающей улыбке.

– Конечно. Вина?

– Чай.

Она удивленно подняла брови, почти так же высоко, как и отец.

– Как пожелаете. Да, и если вы захотите принять ванну… – Она намеренно смотрела мне в лицо, не рискуя опустить взгляд на грязную одежду. – Спуститесь по задней лестнице, там есть небольшая купальня. Ничего особенного, но вода теплая, а пользуются ею только люди, которые берут комнату на ночь, так что вас никто не побеспокоит.

– Спасибо.

Она поклонилась и вышла обратно в коридор, задвинув дверь за собой. Под стук удаляющихся шагов я бросилась к окну. Ставни были плотно закрыты из-за дождя, но я распахнула их. Быстро спускалась ночь, и, надеясь, что не заставила их ждать слишком долго, я выбралась из окна на крышу конюшни. Она оказалась не настолько крутой, как я опасалась, и я прошла по ней, ни разу не поскользнувшись, и спрыгнула на землю. Никто не закричал мне вслед, и под прикрытием темноты я выскользнула через открытые ворота обратно в переулок.

Рах и Чичи ждали на том же месте. Оба сидели в тени дома, и нависающие карнизы заслоняли их от дождя и поднявшегося ветра, но при виде меня Рах встал, а за ним и Чичи.

Забираться обратно оказалось сложнее, в особенности в скользких сандалиях, но наградой служила сухая комната и настоящая еда, я проглотила гордость и позволила Раху меня подсадить. Я уцепилась за карниз и перевалилась через него на черепицу. Чичи всегда была тяжелее, чем казалась, но даже с весом мокрой шерсти Рах с легкостью ее поднял и протянул мне. На такой высоте она разволновалась, ее когти прочертили на моих руках саднящие царапины, но я крепко прижала ее и перенесла по наклонной черепице.

Стоящий под окном Рах казался лишь тусклой, промокшей тенью. Я показала ему окно, он быстро кивнул и улыбнулся, а потом подпрыгнул и ухватился за карниз. Играя мускулами, он подтянулся к еде и теплу, сначала засунул в окно голову, а потом я увидела только его вихляющие сандалии, и он скрылся.

Я затаила дыхание, испугавшись, что показала ему не то окно, но вскоре снова показалась его голова, а затем и руки, в которые я отдала трясущийся комок мокрой шерсти. Я подняла Чичи, насколько могла, в надежде, что этого хватит, и мое сердце подпрыгнуло от радости, когда руки освободились от ее веса.

Чичи исчезла внутри, а потом Рах протянул руки ко мне. Еще недавно гордость не позволила бы мне принять помощь, но в последние дни я привыкла на него полагаться и без раздумий схватилась за его сильные пальцы, которые крепко сомкнулись на моих.

Я соскользнула через подоконник, и Рах отпустил меня, но ни он, ни Чичи не успели отойти, и я чуть не придавила обоих. Чичи взвизгнула и отскочила, мазнув мокрой шерстью Раху по лицу. Тот поморщился, а я засмеялась, глядя на его перемазанное грязью лицо.

– Красавец.

Он ухмыльнулся, и я сумела понять несколько слов из его ответа, отчего меня охватила неподдельная гордость.

Убедившись, что в комнате безопасно, я с ликованием раскинула руки.

– Видишь? Здесь сухо. – Я похлопала по циновке, и Чичи свернулась калачиком в углу, возмущенно посматривая на нас. – Я заплатила в сотню раз больше реальной стоимости, но думаю…

От стука в дверь улыбка сползла с моего лица. Рах дернулся, но я подняла руку, а другую прижала к губам. Чичи завиляла хвостом.

– Да? – отозвалась я.

– Я принесла ваш чай, госпожа, – раздался юный женский голос. – И вашу… вторую подушку.

Мои щеки покраснели при мысли о том, как много она успела подслушать. Низкие раскаты голоса Раха разносились на удивление далеко.

– Просто… э-э-э… Просто поставьте у двери. Я… переодеваюсь.

Я поморщилась, сообщив ненужные подробности, но девушка, похоже, не увидела в моем поведении ничего странного.

– Простите, что побеспокоила, госпожа. Я оставлю ваш чай здесь. Боюсь, еда будет только через полчаса. Сегодня в кухне много заказов.

– Благодарю.

Лязгнул поднос, и шаги удалились по коридору. Когда они слились с гулом внизу, я с облегчением выдохнула. Снова жестом велев Раху не шевелиться, я подошла к двери, приоткрыла ее на щелочку и высунулась. Коридор был пуст, не считая подноса с чаем, подушки, двух тонких полотенец и пары поношенных шерстяных халатов. Я закрыла рот руками, подавив сдавленный вскрик. Войдя оборванкой на затрапезный постоялый двор, я и не рассчитывала на такую щедрость, мне даже пришлось смахнуть слезы, пока я забирала вещи.

– Полотенце, – сказала я, кладя их сразу у двери. – И халат. Можем пойти помыться.

Я жестом показала, как мою руки и лицо. И чуть не спросила, делают ли так левантийцы, но мне тут же стало стыдно. Конечно, они моются. Они многое делают по-другому, но, встретив Раха и Тора, я поняла, что они уж точно не варвары, какими их малюют. Они просто воины, которые внешне так сильно отличаются от нас.

– Полотенце, – уже привычно повторил Рах. – Халат. – Он взял одежду и рассмотрел ее, пока я разливала чай. – Чай, – добавил он, глядя на дымящуюся чашу, которую я поставила перед ним.

Этому слову я его не учила и почувствовала теплую волну радости, что он так внимательно запоминает слова.

– Да, чай. Горячий. – Я сделала вид, будто обожглась. – Пар.

Он повторил и эти слова, потом взял пиалу в ладони, по моему примеру. Ему не было необходимости держать так пиалу, с его-то огромными руками, но я уж точно не стала бы говорить ему об этом.

Тремя долгими выдохами я сдула с чая пар – привычный ритуал, от которого как будто затягивались какие-то трещинки в моей душе. Мы пили чай молча, но мне так хотелось спросить Раха, нравится ли ему вкус, согревает ли его чай до самых костей, как меня, так хотелось рассказать, что аромат чая напоминает мне о матери и о беспечных днях с Танакой и Эдо, когда мы грезили о мире, который построим. А теперь этот мир лежит в руинах, погиб вместе с Танакой, и его осколки разбросаны так далеко, что вряд ли я сумею их собрать.

Быть может, я в любом случае не смогла бы это высказать, так глубоко проникли мне в душу ярость и печаль.

Закончив, мы взяли полотенца и халаты и спустились в купальню. Прежде чем выпустить Раха, я убедилась, что в коридоре пусто, а Чичи велела остаться. Мы спустились по узкой лестнице, ни на кого не наткнувшись.

Привыкнув к аккуратно вытесанным купальням в чилтейском стиле, я не была готова к грубому камню, царапавшему ноги. Это была бесформенная пещера, заполненная паром и запахами влажного мха и земли. Рах повел носом и что-то произнес довольным тоном. Он указал на неровную купель, и по его вопросительно поднятым бровям я поняла, что придется показать пример.

Я положила полотенце и халат и уставилась на стену. Я всегда вставала рано, чтобы не делить ни с кем купальню, но сейчас уже было поздно бежать обратно наверх и притворяться, будто мне не особенно хочется принять ванну.

Когда я обернулась, Рах уже стягивал забрызганную грязью одежду, его темная кожа блестела от дождя и пота. Я отвернулась – перекатывающиеся мышцы на его плечах отчего-то показались непристойным зрелищем.

Прежде чем я успела развязать пояс, всплеск возвестил, что Рах прыгнул в купель. Он заговорил, и слова доносились через густой туман пара, как будто заполнившего голову ватой.

– Горячо, – сказал он, не дождавшись ответа, и кисианские слова прозвучали восхитительно. – Пар. – А потом он со смехом добавил: – Чай!

– Да, – сказала я каким-то чужим голосом. – В этих горах есть горячие источники. Я не знала, что они так близко от города, как в Гиане, но…

Я осеклась, сообразив, что он не понимает мои слова и я выгляжу глупо. А еще глупее стоять в одежде рядом с купелью.

То ли из искреннего интереса, то ли просто заметив мое смущение, Рах прошелся по купели, по пояс в воде, чтобы рассмотреть трещину, откуда она сочилась. И впрямь всего лишь трещина, откуда выходило совсем немного воды – хрупкое, но идеальное равновесие. Рах подошел к трещине. Его широкая спина сужалась к талии, и внизу ее украшали две ямочки. Я снова отвела взгляд от выставленной напоказ обнаженной плоти. Пока Рах был занят, я поспешила сбросить одежду, насколько это позволяла промокшая, липкая ткань, и без всякого изящества прыгнула в купель, окунувшись в обжигающую воду до самого подбородка. Для этого пришлось сесть на зазубренный камень, но я предпочла терпеть неудобства, лишь бы не шевелиться.

Отвернувшись от стены, Рах окунул голову под воду и вынырнул, энергично потирая короткие кудри, словно пытался от них избавиться. Я никогда не видела, как моют голову кисианские мужчины, но тут же решила, что они точно делают это по-другому, хотя следовало бы именно так.

Запрокинув голову, я гораздо более сдержанно погрузила ее в воду, вытащила две оставшиеся золотые шпильки и встряхнула волосами. Когда я снова подняла голову с отяжелевшими от воды волосами, Рах уже отошел на другой конец купели. Она была небольшая, всего в несколько длинных шагов, но из-за густого пара казалось, что Рах очень далеко, в дымке остались только воспоминания о нем.

За столько дней совместного путешествия мы привыкли к молчанию, но никогда тишина не была такой напряженной, никогда мне так отчаянно не хотелось ее сломать, как будто она впивается в горло осколками стекла. Я пыталась проглотить их, придумать какие-то слова, но теперь обычная болтовня казалась ребячеством, показать на воду и сказать «вода» выглядело глупо. Я твердила себе, что Рах – все тот же человек, будь он в заляпанной грязью одежде или нагишом, с блестящей в свете фонарей кожей, но не могла себя убедить.

Закончив с волосами, Рах откинул голову на бортик купели, обнажив твердую линию шеи. Он закрыл глаза, и, зная, что он меня не видит, я позволила себе внимательно его рассмотреть, наслаждаясь радостью узнавания, пересилившей мое смущение. Его подбородок покрывала редкая щетина, резко выступал кадык, но, опускаясь ниже, к ямочке между ключицами, взгляд находил мягкость, к которой так хотелось прикоснуться.

Прежде мне ни до кого не хотелось дотронуться, я обожала Эдо, но всегда пассивно, как зритель любуется произведением искусства. Я мечтала о том, чтобы Эдо относился ко мне с той же нежностью, как и к Танаке, поскольку их крепкая дружба не включала меня, но, хотя мне пришлось отвернуться, когда Рах открыл глаза, я честно призналась себе, что хочу смотреть и смотреть на него, хочу касаться его кожи, узнать, какова она на ощупь, почувствовать ее тепло. Мне пришел в голову еще миллион туманных желаний, которые я не могла полностью сформулировать.

Как будто прочитав мои мысли, он посмотрел на меня тяжелым взглядом. И заговорил – тихо, как обычно. Хотя, вероятно, он сказал что-то про купальню или о том, как проголодался, устал или заскучал, мое сердце застучало, словно боевой барабан. Мне хотелось куда-нибудь скрыться. Спрятаться от его пронзительных темных глаз, от его такого ощутимого присутствия, удрать от неловкого чувства, будто вода опаляет меня огнем.

– Мико?

Он произнес мое имя с ударением на первом слоге, совершенно неправильно, и в то же время мое имя еще никогда не звучало так прекрасно. Я подняла голову, и Рах поднял руки из воды, но, прежде чем он успел что-то сделать, тишину прорезал новый голос.

– Кто говорит, что это он принимает решения? – спросил кто-то на лестнице, и эхо принесло голос в купальню. – Для этого и существуют регенты, разве не так?

От этих слов моя спина покрылась мурашками, несмотря на горячую воду.

– Одного он уже потерял, – раздался ответ.

– Ха! И ты веришь в эту чепуху? Ни один генерал не станет подчиняться приказам девчонки, кем бы она ни была. Скорее всего, светлейший Батита погиб в сражении, и его смертью воспользовались для того, чтобы никто не поддержал принцессу с дурной кровью. Я не хочу видеть на троне Отако, но говорить, что это она его убила, просто смешно и не принесет пользы юному императору.

С тех пор как Рах рассказал о министре Мансине, в моей душе зародилась надежда, что можно найти выход из политической трясины, но… Произнося эти имена, незнакомцы просто отбросили меня в сторону. Я снова стала всего лишь глупой девчонкой с дурацкими мечтами.

Один из собеседников шагнул из узкого прохода и замер от удивления.

– Ого, похоже, мы не одни.

Я не вымылась так основательно, как хотелось бы, но предпочла забыть про мытье, лишь бы не оставаться.

– Мы уже заканчиваем, если вы немного подождете, – сказала я.

Мужчина повел плечами и посмотрел на своего спутника, оставшегося на лестнице.

– Мы подождем.

Они так и стояли на лестнице, продолжив разговор приглушенными голосами. Я не знала, хочу ли услышать, о чем они говорят, или нет, и с колотящимся сердцем вылезла из воды. Я обернулась полотенцем, прежде чем догадалась взглянуть, смотрит ли Рах, а когда оглянулась через плечо, он вытирал волосы, полностью голый.

– Если у нее есть голова на плечах, больше мы ее не увидим, – донесся голос с лестницы. – Даже упрямица Отако способна понять, когда в ней больше не нуждаются.

Эти слова встретили смехом, а мне пора было выбираться. Но, даже запахнувшись в халат, я подумала, что любой человек с головой на плечах остался бы, подслушал и узнал все возможное, не позволяя себе испугаться из-за нескольких насмешек и отсутствия уважения.

Однако сегодня разум меня покинул.

Мы поднялись по лестнице и обнаружили перед дверью два ломящихся от еды подноса. Кушанья выглядели аппетитно, а прямо в центре стояла большая тарелка с крабовым мясом, завернутым в капустные листья – блюдо восточных холмов, которое всегда давала няня в детстве, когда мне нездоровилось.

Из моих глаз хлынули слезы. Еще одна жизнь, утраченная в войне, щедрой на потери и скупой на победы. Если Рах и заметил мои слезы, то ничего не сказал. Он наверняка был так же голоден, как и я, но все же подождал, пока я вытерла щеки и занесла подносы внутрь.

* * *

Мы ели. И пили. И может быть, чтобы отвлечься от дум, разговаривали, каждый о своем и ради собственной цели, хотя мне хотелось бы верить, что в этой теплой и сухой комнате, в окружении шумов постоялого двора, мы оба знали, о чем думает другой. Рах сидел по ту сторону быстро пустеющего подноса, подложив под себя одну ногу, а другую согнув перед собой (ни один кисианец не осмелился бы сидеть в такой позе), одной рукой подбирал остатки крабового рулета, а другой гладил Чичи по голове.

С приходом вечера гул в главном зале стал громче, пока наконец посетители не начали расходиться, и хлопки входной двери врывались почти в каждую мысль. На лестницах тоже раздавались шаги, иногда сопровождавшиеся хихиканьем и заплетающимися голосами. Постояльцы протопали к своим комнатам, и бормотание разговоров теперь проникало сквозь стены, лишая покоя. Тогда мы замолчали, потому что, если мы можем слышать их, то и они могут слышать нас. Однако, выставив пустые подносы обратно в коридор и закрыв дверь, я почувствовала, что отныне в нашем молчании есть нечто большее, нежели осторожность.

Не снимая руку с головы Чичи, Рах не поднял голову, когда я вернулась. И все же, глядя, как он расслабленно сидит рядом с угасающим фонарем, я подумала о его глянцевой коже и с неуместным удивлением поняла, что мы одни. Мы были вдвоем со времен неудачи в Сяне, и все же на природе, пока мы спали в пещерах и на сеновалах, это воспринималось в порядке вещей. Здесь же, в окружении цивилизации, с настоящей перьевой подушкой и гулом чужого общения, находиться только вдвоем – это совершенно другое.

Вернулось чувство, как в купальне, будто я грязная, и, чтобы чем-то заняться, я раскатала единственную спальную циновку – такие большие циновки часто предлагают на постоялых дворах, даже для путешествующих императоров и царствующих семей. Раньше я гадала, почему циновки во дворце такие узкие, и теперь стыдилась своей наивности. Ведь трактирщица даже глазом не моргнула, когда я попросила вторую подушку.

Когда я разложила циновку, Рах так и не пошевелился. Его внимание было приковано к Чичи, но я замечала самое крохотное движение, любой сбой в ритме дыхания. Думал ли он о том же, что и я? Наверное, нет, убеждала я себя, разглаживая каждую складочку на циновке. В конце концов, что привлекательного можно во мне найти, помимо имени? А имя ничего не значило для левантийца, привыкшего совсем к другим женщинам.

Я бросила на циновку обе подушки и с вызовом сказала:

– Я собираюсь поспать. – Я указала на циновку и жестом показала, что сплю, чем слегка разбавила решительность тона. – Спокойной ночи.

Он ответил. Спокойно. Мягко. Ни следа того испуга, который чувствовала я наедине с мужчиной, чьи привлекательные черты и стройное мускулистое тело вдруг бросились в глаза. Я почти пожалела о том, что мы не забились в какой-нибудь амбар и не спим на соломе, тогда мне не пришлось бы думать об этом, думать о нем. Но мы оказались здесь, и я думала о нем.

Несмотря на чистый халат, в купальне я одевалась в такой спешке, что он промок от моей влажной кожи и длинных прядей волос. Если бы я была одна, то высушила бы их, но что подумает Рах, когда я этим займусь? А что подумает, если не стану? Если я лягу на сухие простыни в мокрой одежде? От этих мыслей у меня мурашки пошли по коже.

Рах по-прежнему гладил Чичи, остекленевшими глазами уставившись на блики фонаря на циновке. Не похож на мужчину, интересующегося женщиной, с которой делит комнату. А потому, не зная, переполняет ли меня злость, разочарование или облегчение, я потушила фонарь и поскорее разделась. Я повернулась к Раху спиной и не видела его лица. Повесив халат, я совершенно обнаженной бросилась на циновку, не зная, достаточно ли я привлекательна, чтобы заставить его пошевелиться.

Подушка была мягкой, одеяло теплым – настоящая постель, которой у меня не было с тех пор, как я покинула Мейлян. И все же я нахмурилась, накрывшись, и легла на самый край, чтобы Рах не подумал, будто я желаю его коснуться. Очень скоро я услышала, как он пошевелился, раздался стук одной сандалии об пол, за ним другой. Зашуршала ткань. Затем, как и я, он босиком прошел по циновкам, чтобы повесить халат на крючок. Я подняла голову, раздумывая, не помочь ли ему, но при одном взгляде на обнаженную темную кожу снова закрыла глаза, намереваясь заснуть, как бы стремительно ни стучало сердце.

Через несколько минут он либо сдался, либо все-таки справился с крючками, потому что вернулся, сказал несколько ласковых слов Чичи и скользнул ко мне. Простыня дернулась, прохладный воздух раздразнил мою теплую кожу, а затем воцарилась тишина. Я слишком явственно чувствовала его тепло рядом, его дыхание и даже его запах, но он тоже лег на краю, оставив меня в полном смятении.

Я долго не могла уснуть. Вокруг звучали разные звуки – сна, веселья и удовольствия, но я слышала лишь его мерное дыхание и гадала, спит он или тоже лежит без сна.

* * *

Проснулась я совершенно измученной. Снизу проникали звуки таверны, но, судя по темноте в щелях ставней, еще не рассвело. Рах спал, накрыв голову рукой, на фоне его темной кожи и еще более темных волос на груди линялые простыни казались белоснежными. Я оделась, и хотя обрадовалась, что он не смотрит, ночной пыл иссяк, и я чувствовала себя глупой нескладной девчонкой. Но когда вспомнила все, что подслушала от тех двоих мужчин накануне вечером, уязвленная гордость укрепила мою решимость. Конечно, они сомневались во мне. Разумеется, недооценивали. Но я докажу всем, что империя принадлежит мне.

Мой халат еще не окончательно высох, но я сунула ноги в украденные сандалии и выскользнула в коридор, а когда Чичи подняла голову и завиляла хвостом, приказала ей остаться.

Внизу за стойкой бара стояла женщина постарше, обслуживая клиентов, которые молчаливо сидели в занимающемся свете зари. Она оглядела меня с головы до пят с еще большим презрением, чем трактирщик накануне вечером, но выдавила улыбку и спросила, чего я хочу. Я ответила, что я хочу позавтракать и узнать, как добраться до Мейляна. Мне было все равно, ехать ли на телеге с мокрым сеном или на украденной лошади, лишь бы вернуться, так или иначе.