Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

А что она не нашла, так это какой-либо ссылки на изготовление церковных колоколов. Полное отсутствие документов – вот ее улика.

Семь церквей плюс Палата Закона. Храмы других верований могли иметь множество колоколов, но Хранители обычно звучали одной скорбной нотой. Итак, она насчитала восемь колоколов, восемь Черных Железных богов. В Гвердоне, согласно всем источникам и преданиям, перед падением было от двенадцати до двадцати этих чудовищных неземных сущностей. Это означает, остальные должны быть где-то еще. Эладора не слышала, как привратники наверху в библиотеке отзвонились колокольчиками, предупреждая о закрытии помещения на сегодня. В окружении книг, при искусственном освещении она и не заметила ни как на город упала ночь, ни как через одиннадцать часов взошло солнце.

Что еще? Высотные сооружения, связанные с церковью, построенные в первые годы Восстановления. Она настрочила список, взвешивая различные возможности, делая обоснованные догадки. Иногда ответ очевиден – например, маяк Колокольная Скала был настолько явным кандидатом, что возникало чувство, будто ее нарочно дразнил какой-то древний священник. Эту вышку начали возводить через год после войны, и корабли от подводных скал уводил с нее не только мощный луч света, но и колокол. Другие варианты более спорные. В старой крепости на Замковом холме стоит часовня, основанная в подходящее время, но не попадалось сведений, есть ли там звонница. В учебном корпусе – том самом, где располагался Онгентов кабинет, где последних два года она работала каждый день, – над аркой висел старый колокол, но – предположила она – он слишком мал, чтобы служить пристанищем сокрытому богу. Над старинным монастырем на Беканоре пришлось покорпеть. За недавние десятилетия тот почти опустел, но в ранние дни Восстановления был куда более важным местом. Там оснащался флот Хранителей перед тем, как блокировать порт. Ранее же крепостью владели Черные Железные боги, и ее падение стало одной из первых побед повстанцев. И в монастыре имелся свой колокол.

Нет, решила она. Монастырь ни при чем. Его разрушила армия другого города-государства, Старого Хайта, по ходу небольшой территориальной стычки. И, кажется, больше года назад. Задолго до начала здешних бед. Однако если там действительно висел колокол, если колокола взаправду многое значат, тогда какова его судьба после инцидента на Беканоре?

Она вчитывалась и писала, как одержимая, как исполненная духа святая, как выпускница в ночь перед последним экзаменом. И лишь когда встала размять затекшие конечности, то спохватилась, сколько времени она здесь провела. Голова была светлой и легкой – от недоедания.

Эладора обнаружила, что до сих пор зла из-за супа. Она приготовила суп себе и Кариллон прошлой ночью – нет, уже позапрошлой. Жалкая мелочь, а все равно раздражает. Она так старалась угодить своей негодной кузине, лишь бы только та обосновалась у них в доме. Кариллон, если начистоту, вторгалась к ней без приглашения уже второй раз – первый был давным-давно, когда Таи отправили младшую дочку жить поближе к природе. Эладора едва помнила те дни, ей было всего ничего, а Кариллон еще меньше, но осталась тогдашняя смесь восторга и обиды: у нее появилась полусестра, и отныне все в деревенской усадьбе делилось ими напополам. А тут Кариллон опять вломилась в новую жизнь Эладоры, ту, что она выстроила для себя, бросив матери вызов. Эладора доверяла профессору Онгенту, более чем доверяла, но из всех людей зачем приводить на улицу Желаний именно Кариллон?

– Ты была права, – говорит Кари в голове Эладоры. – Я – святая.

При этом воспоминании Эладора замерла. Она начала с видений Кари, и от этой исходной точки развернула теорию, что Черные Железные боги до сих пор обитают в Гвердоне, только преобразованы в иную форму и ограничены своим теперешним воплощением. Если все верно, то это означает, что Кариллон – святая Черных Железных богов. Если это так, тогда Кариллон… безмерно, невообразимо опасна.

– Ты молодец, – шепчет Кари из памяти. – Все будет хорошо.

Ей нужно это доказать, прежде чем можно будет выдвинуть подобное обвинение. Доказать, что она на правильном пути, доказать, что ее догадка насчет пропавших богов и тайны колоколов – не полная чушь. Определить наверняка, чудовище или нет ее двоюродная сестра. Эладора спешно собрала записи и поплелась наверх, моргая от нахлынувшей в окна зари. При виде нее привратник смутился и выпустил Эладору за дверь. Она порывисто зашагала по склону прочь от университета, через Дол Блестки, через те районы города, куда в обычной жизни не осмелилась бы зайти.

Город плыл вокруг, откатывался и угасал, как видение. Везде, куда б она ни посмотрела, на глаза лезли останки истории. От названий улиц на ум приходили знаменитые битвы, сгинувшие короли и давно умершие государственные деятели; изгиб дороги отражал прорытую под ним подземную реку. Экипажи грохотали мимо поста стражи, казавшегося здесь совершенно ненужным, если только вы, как Эладора, не знали, что данный пост отмечает местоположение старых городских ворот. Сами ворота и стена, в которую они врезались, пропали почти семьсот лет назад, но оставались их очертания, шрам на коллективном сознании города.

Перед ней вырос массивный горб Морского Привоза. Словно кит на берегу, крупнейший городской рынок был громадой из темного и щербатого камня, с гирляндами красочных флагов и вымпелов. Рыбный запах перебивал даже вонь от толпы. Эладора приходила сюда только с Миреном или подругами, не отваживаясь бросить вызов узким торговым рядам и проходам между ларьков в одиночку. Зазывные выкрики продавцов рыбы, мясников и прочих торговцев отдавались эхом под сводчатой крышей сооружения.

До того как стать рынком, оно было храмом. Об этом знал каждый, кто учил историю.

Храм посреди города.

Там, над палаткой, где продавались сырные круги, не пустой ли постамент для исполинской статуи?

По желобам на полу утекает рыбья требуха и кровь с разделки, но их прорези слишком стары и истерты, они предшествовали рынку много-много лет. Их плитка – ровесница здания, так какому же храму нужны желоба, чтобы уносить кровь?

На середине рынка она запрокинула голову к потолку. Высоко-высоко наверху, в центре широченного купола, незаметный тысячам тех, кто суетится здесь каждый день, висел черный железный колокол.

Интерлюдия

Арла гигантскими скачками несется по опустошенной долине. Там, где ступает она, опаленная земля взрывается жизнью, щедро и сполна выпрастывает бритвенную траву и деревья-вампиры. Она вновь принюхивается, чует вкус океанской соли и слабый запашок алхимических двигателей. Кто-то приближается! Налетчики, их цель – осквернить храмы ее богини, вырезать верных последователей. Тех, кто есть кровь ее жизни. Здесь симбиоз: они – тело богини, а она – душа их.

Арла поворачивает на восток, к побережью. Ее благословение – вуаль скудной зелени на выжженном пейзаже, похоронный саван, и она плачет. Там, куда падают слезы, возникают безжалостные наяды. Вначале они – ее дочери, радостные и прекрасные, водяные тела нагими сверкают на солнце, когда они мчатся вскачь в поисках рек. Реки исчезли, и они не находят себе домов, и рушатся в почву, и восстают в боевых обличьях, созданиями из грязи и колючей проволоки – и составляют ей свиту.

Это они со мной сделали, думает Арла, или так подумали за нее, сквозь нее. Ее разум давным-давно перестал принадлежать лично ей. Она святая, русло для своей богини, проложенное, чтобы действовать в мире смертных. Свершить месть за нанесенные врагами раны. Некогда, во времена ее бабушки, богиня благословляла долину хорошим урожаем и ласковой погодой, и народ долины был почтителен и благодарен. Они жертвовали ей рыбу и песни, и она была довольна и доносила до людей свою радость, избирая молодых женщин своими святыми, своими жрицами.

Глубинные боги Ишмеры отняли у них море, чтоб там вести свои войны. Потом разбойники из Хайта заняли долину и собрали жестокую дань. Потом чудовища без имен явились издалека, и взяли людей Хайта в осаду, и прогнали их, но затем сами напали на народ долины. Когда Арла повторяет литанию своей ненависти, она истекает кровью, на ее попранном теле открываются раны, обряд умерщвления плоти проходит в миллионный раз.

Ее смертная плоть – свидетельство праведного гнева небес.

На следующий год, когда богиня благословила долину добрым урожаем, на кукурузных полях из земли выросли связки копий, а на деревьях в садах налились ручные гранаты. Ласковая погода была сжата и сцежена в один лишь день ослепительного солнца, пылающий дротик, вобравший все тепло светлых весен, длинного знойного лета и изобильной осени единой вспышкой, что разрубила линкоры Хайта, расплавила их металлические остовы. Время заполнили бесцветные дни неразличимых времен года.

Народ долины был почтителен и благодарен, но не стало больше рыбы для подношений, и все песни их были печальны. Богиня по-прежнему их любила, но после разрушительных дел захватчиков была полна боли и гнева. И она донесла до людей боль и гнев, избрав молодых женщин своими святыми, своими ратницами.

Когда Арла достигла берега и останков своего священного города Грены, то выпустила наружу боевое обличье. Богиня в ней отчасти отступила, снижая ужасное, искажающее реальность давление, которое поддерживало раздутую форму святой. Арла сжалась, становясь во многом подобна смертной женщине. Она заметила, и богиня в тот же миг проглотила ее страх и боль, что у нее вновь нет правой руки. Смутно вспоминался пушечный выстрел в последнюю стычку с хайтянами. Зеленые почки уже набухали из плеча – из них прорастет новая плоть. На ее теле нет клочка, который не вырос бы заново на этой войне.

Ее почитатели – почитатели богини, напоминает себе Арла, – толпятся вокруг, когда она входит в город. Этот край больше не родит для них пищи, но богиня о них не забыла. Когда она идет через толпу, голодающие тянутся прикоснуться к подолу ее одеяний. Одного касания хватит возродить содержимое их животов. Немного семян, отвар из листьев или – у самых везучих – кусочек мяса. Все это вновь наполняют соки жизни. Другие не ели настолько долго, что у волшебства богини не хватает материи для воздействия, однако благословить и взлелеять возможно все, хотя бы инородное тело или кишечную флору. Набухают животы, и люди довольно отрыгивают.

Ее благосклонность переживают не все. Некоторые лопаются изнутри, когда внутри их извергается рог изобилия. Длинные кукурузные стебли прорастают у них в животах и рвутся наружу из глоток, из глазниц. Яблоки и клубника сыплются изо ртов, забивают дыхание. Их рвет вином. Убиваемые даром плодородия, они, спотыкаясь, плетутся следом за Арлой как ее почетный эскорт или разбегаются по толпе, чтобы хоть так накормить тех, кто не смог дотронуться до святой. Ее щедрый урожай мертвецов.

Ее генералы ждут в самой высокой башне. Она входит, и перед ней падают ниц.

Арла открывает рот. Сегодня голос ее – жужжание медоносных пчел на лесной поляне, мычание коров на выгонах и стремительная трель горных ручьев. Ничто из этого не существует здесь, в дотла выжженной войною долине, но из их отголосков складывается образ богини, а через ее образ можно будет привести обратно в мир смертных природу. Когда Божья война окончится победой и весь мир станет ее долиной, там снова будут и пчелы, и тучные стада, и питьевая вода.

А пока – война.

– Кто нарушил покой моей долины? – вопрошает она. Ибо она – она как богиня, а не Святая Арла, не путать – богиня способна быть всеведущей, способна быть всемогущей, но не той и другой одновременно. Она нуждается в смертных, те не только должны подкреплять ее верой, но также нести за нее дозор, когда она сосредотачивает мощь, или вставать на битву, когда она растрачивает внимание.

– Небольшая эскадра боевых кораблей. Над ними не реют флаги, владычица, но…

– Это люди из Хайта! – объявляет она. Знает ли богиня об этом наверняка или только предполагает? Корабли плывут по морю, а она – богиня долины. Местное божество захудалого народа – на данный момент. Вот почему ее верные слуги трудятся на рубежах владений, выкатывают огромные пограничные камни на нейтральную для богов территорию на севере и юге. Долина прирастает понемногу день ото дня, вместе с ней и она.

Богиня проглатывает миг сомнений Арлы. Это хайтяне.

Хайт отступает, думает один из ее генералов, они не могут быть хайтянами. Только думает, не говорит, но здесь присутствует богиня, и она в гневе. Она читает его мысли прежде, чем они доходят до языка.

Его лживый язык превращается в змею. Его волосы – в змей. Его кишки – в змей.

Она занимает его место за столом совета, стряхивает прах и обрывки кожи с останков того, что было человеком, и принимается сплетать змей в длинный хлыст.

– Это люди из Хайта, – говорит она, – и я должна войти в море и уничтожить их, пока они не причинили зла моим детям.

Новые колебания бурлят в некоторых ее полководцах. Захватчики с самого края владений, там, где слаба ее мощь. Арла уже получила увечье. Она вспоминает о потерянной руке и понимает, что сплетает змей одной рукой телесной, а другой – из виноградных лоз и терния. У хайтян есть свои потусторонние чудовища, равно как и ужасное алхимическое оружие и легионы закаленных солдат – как живых, так и нежити. Хайт – имя нарицательное для дисциплины и военных традиций.

Она позволяет богине еще чуточку влиться в себя. Она преображается.

Некоторые сомнения пропадают.

Другие превращаются в змей.

Насколько окажется важным, если данная святая погибнет? Арла – одна простая женщина. Есть и другие, не так ли? Сотни, может быть, тысячи, десятки тысяч. «Много» – вполне достаточная для богов итоговая цифра. Боги не умирают. В худшем случае от нее убудет, если перебьют всех верующих поклонников, но для них есть свои крепи и схроны. Она накопила запас божественной силы. Из почвы долины она породит новых поклонников, если назреет необходимость.

Народ Хайта не возьмет ее земли.

Оружие сделано, Арла встает. Она покидает башню, покидает город, шествуя по сухому ложу мертвой реки к морским наносам.

Она вновь принимает боевое обличье, вырастает в гиганта. Она вкладывает силу в змеиный хлыст, и змеи раздуваются, молотят хвостами, шипят, смертельный яд капает с тысячи жал. Она мерно напевает псалом войны. Слова ее – писание на скрижали земли, обугленные скалы обрастают письменами из мха. Ее жрецы пресмыкаются сзади, по крохам выискивают откровения в хвосте урагана ее поступи. Они соберут мертвецов и похоронят по ее обычаю, вместе со священными камнями утопят в болотах при низовьях долины, для того чтобы души сгнивали и бродили вином, придающим ей силы.

Люди из Хайта на обитых железом кораблях, поэтому она дарует змеям желчь, что при укусе проест сталь, и та сгниет, как мертвая плоть.

Люди из Хайта везут алхимические ружья, поэтому она облачает себя в непробиваемую броню из речного ила и камня.

Люди из Хайта многочисленны и бесстрашны, но они смертны, а в эту минуту, в этом боевом обличье Арла – нет. Богиня напитывает ее. Ни одному смертному оружию ее не уязвить.

Она заходит в то, что некогда было океаном. Она видит корабли на горизонте. Они так далеко, что ей приходится не брести, а плыть. Впереди нее, в разведке, илистые наяды, каждая в собственной непроницаемой раковине. Ее дочерям не стоит соприкасаться с этим испорченным, бывшим морем.

При сближении корабли не открывают огня. Они такие малюсенькие, как игрушечные кораблики, плывущие в луже, что она рассмеялась. Ей не понадобится призывать огненный дротик отвердевшего лета или укреплять наяд грязью со дна. Хлыста более чем достаточно, чтобы управиться с этим вторженьицем. Одного взмаха хватит рассечь любой из этих фрегатиков на два.

Может, они заблудились, подумалось ей. Остатки разбитого флота спешат укрыться в ее защищенной гавани? Некогда она приветствовала бы тех, кто искал приют на лоне долины, но хватит быть милосердной. Образ богини больше не допустит раздачу милостей.

Нарушители, вторгнувшиеся в долину, обязаны умереть. Пусть их вопящие тени разнесут весть о ее гневе, какие бы боги их себе ни прибрали!

Головной корабль разворачивается к ней. Внутри заключена тьма. Бомба.

Арла собралась, готовая к боли, но та ударила невообразимо сильней любых ожиданий. Ее освежевало, иссушило, рассыпало. Вот он, думает она. Час моей смерти. Даже ее святой облик не выдерживает такого взрыва. Благословение богини не в силах ее поддержать. Она чувствует, как трещат и горят руки, как вытекают глаза. Она умирает.

Прокатывается взрывная волна, и Арла до сих пор жива.

Арла ударяется о воду – воду! – тяжело и едва не теряет сознание от шока. Она борется, силится всплыть на поверхность, колотит ногами и одной рукой. Боевой облик утрачен. Она теперь просто она сама. Комки грязи от распавшихся наяд уносятся мимо на дно. Все болит, будто она сгорает. Богиня, спаси меня, молит она, но не слышит ответа.

Она не может достать до поверхности. Слишком далеко. Она перхает, глотает воду, давится. Тонет.

На нее наплывает тень – рядом проходит головной катер. На нее таращатся лица. Далеко, не разобрать, кто они, свидетели ее гибели.

Впервые за свою жизнь Арла умирает одна.

Глава 17

Ловцы воров, в отличие от наемников, бьют тех, кого велено. В наемники только записался, и вот ты уже проломил башку какому-нибудь подонку. Вот и вся разница. А старое правило о солдатской жизни, когда десять частей времени ты заунывно сидишь на месте, девять частей маршируешь и перетаскиваешь груз и одну часть всамделишно срешься в штаны, годится и в том и в другом ремесле. Сидеть, наблюдать и ждать в Гвердоне столь же уныло, как и за полмира отсюда. По части маршировки Джери стер ноги, пока целый день валандался по городу, гоняясь за контактами с Мойки. Никто из них ничегошеньки не ведал о надписи на улице Желаний – а может, и ведал, только не хотел говорить.

А потом Болинд, жирная гнида, кажись, заснул, как приперся от Нищего, вместо того чтобы скликать народ на поиски Шпата и девчонки Тай. У Джери ушла пара минут, чтоб сердечно на него проораться, перед тем как приказать хотя бы завтра вечером сходить протралить пивные да веселые дома, выцепить оттуда несколько более-менее надежных клинков, кому можно поручить отыскать в Мойке беглых узников. Время опять упущено, и след остывает. Одна радость – ассистентка Онгента так и не объявилась в литозории. Может, ее дружок Мирен выполз из какого-нибудь переулка и наконец обратил на нее внимание.

Промозглый ветер выл, срывал черепицу и визжал в окнах. Дальше в бухте море белеет от взбитых ветром волн, швыряет корабли туда-сюда, как игрушечные. За темными тучами вспыхнула молния, точно гнев нездешнего бога. Улицы почти пусты. В такой день и бакланью башку из дому не выгонишь.

Джери хотелось кому-нибудь врезать. Нет, хотелось, чтобы ему велели, кому врезать. Отдайся он лишь своим принципам, саданул бы Болинда в его тупую, ленивую, жирную рожу, а потом Мирена, только за то, что пацан самый подходящий для битья доходяга, – а затем, наверное, пошел бы прогуляться по Мойке разбивать морды встречным. При нем теперь нет даже палки-разбивалки, любимого в драке посоха. Вчерашний день был кошмаром, а ведь это он еще не вспомнил о древнем слизистом монстре далеких дней, или как там о нем болтали Келкин с Эладорой.

Денек под стать настроению. Седой дождь громыхал по крышам, стучал и заливал канавы миллионами крошечных потоков. Улицы стали руслами рек.

Джери закутался в самый плотный плащ и бросил вызов погоде. Выбрал улицу на горке, огибавшую Мойку с краю, – ее узкий гребень вел к мысу Королевы и штабу дозора. Он перемолвится с Онгентом, вдруг профессор даст зацепки по этой дряни-веретенщику и книге. Существовала связь между гильдией воров, Шпатом, Хейнрейлом, тем, ради чего его Келкин вообще-то и нанял, – и этими сказочками о богах и чудовищах. И эта связь – Кариллон Тай.

От ветра холод проскользнул в его плащ, как карманник, нашаривая под одеждой голую шкуру.

По мере приближения к цитадели за ним следили два стражника. Как там их звали? Херон и… Херон и… божий хер, еще слишком рано, просто налейте мне кофе и покажите, кому двинуть в харю. Был здесь и сальник в подкреплении, в нелепом стеклянном шлеме-лампаде, чтоб уберечь одухотворяющее пламя от ветра. Хотя сальника соплей не потушишь – Джери однажды видел, как пьяный матрос ухватил горящий фитиль, собираясь вырвать его, но избежать ареста. Пламя прожгло ему руку насквозь.

– Джери Тафсон? – подал голос безымянный страж. – Главный смотритель Гвердона просит и обязывает вас…

– Начальник зовет на пару слов, Джери, – вмешался Херон. – Только что собирались посылать за тобой гонцов.

– На ловца б так зверь бежал. Ну ладно, уделим время его милости.

Херон и… Альдрас – Альдрас! вот имя малого, пару лет назад он слез с судна беженцев из Маттаура – пристроились подле Джери, явно рады найти предлог зайти внутрь подальше от бури, и завели его в служебную дверь крепости. Джери бросил взгляд на тюремное крыло: подлянка со стороны смотрителя Набура – отнимать время, чтобы не дать ему поговорить с Онгентом.

Далее в главный замок, наверх, к покоям смотрителя. Лучше бы при нем была палка-разбивалка вместо модной трости с клинком. Трость с клинком здесь слишком уж к месту – она элегантна, изысканна и чересчур чистая. Джери носил ее, когда общался со знатью. Посох – груб, тяжел и оставляет радующие глаз вмятины на полированных паркетных полах, как здесь. Возьми он посох, Набур бы взбесился, а это – одно из главных жизненных удовольствий. Трость же придавала вид, будто Джери специально вырядился перед встречей с вышестоящим.

Ну хотя бы чистый пол он заляпал.

Набур завтракал, когда они ввели Джери.

– Он шел с вами безропотно? – громко поинтересовался Набур у Херона.

Херон отдал честь.

– Никаких хлопот, сэр.

Усы Набура поникли. Он раздраженно смахнул невидимую пылинку с новехонького мундира.

– Я доставил тебя сюда, Тафсон, в знак любезности.

– Не стоило. Я вам повода не давал.

Набур его проигнорировал.

– У меня есть несколько жалоб от моих дозорных на твои нападки и нарушение режима на улице Желаний. Это отвратительно, что ты, кхм, легкомысленно шутишь с трагедией.

Джери напрягся, просчитывая – уж не хотят ли после такого предисловия обвинить его в той надписи на стене.

– Я терплю твою охоту за наградами и работу наемником, потому что, если честно, меня не заботит, когда один преступник грабит другого. А не все равно становится мне тогда – и я становлюсь нетерпим, – когда твои жалкие облавы перехлестывают край нижнего города и затрагивают места, где живут настоящие люди.

Не знает ли стража, кто малюет послания? Набур знает об их важности с улицы Сострадания, после первой бомбы.

Язык Джери задвигался, пока мозг обрабатывал эту мысль:

– Эй, я был там по личным делам, а не охотился на воров. Профессор Онгент – мой друг, и это его дом взлетел на воздух. Кстати, какого черта он до сих пор за решеткой? Он-то тут пострадавший.

– По делу ведется следствие, – отрубил Набур. Очевидно, Келкин пока не сотворил здесь своего волшебства, и это раздосадовало Джери. Забуксовал старикан.

Набур перетасовал на столе бумаги.

– Ты заявляешь, будто ходил туда по личному делу.

– Ни хера не заявляю. А просто ходил. Или я арестован, о главный смотритель?

– …По личному делу, – повторил он. – Был ли там той ночью кто-нибудь из твоих недавних преследуемых?

Джери тщательно подбирал слова:

– Насколько я заметил, нет.

Набур придвинул к нему через стол бумагу. Листок густо покрывали строки, присущие правовому документу, а в углу стояли печати двух ведомств – личная печать Набура как смотрителя города и золотая печать главы парламентского правового комитета, господина Дроупа.

– Ты забрал двух воров из Палаты Закона. Мы решили, что они нужны нам. Это парламентское предписание о передаче.

Шпат и Кариллон. И никого из них на самом деле у меня нет.

– Божья хрень все это, Набур. Вы грубо попираете мои полномочия, и ради чего? Двух поганцев, которые ни черта не знают о бомбе.

– Не тебе вершить правосудие. Городской дозор желает допросить этих задержанных, и вы передадите их нашим надзирателям.

– Что, если я уже получил за них награду?

Набур фыркнул.

– Никто из них не представал перед судом. Если какой клиент выплатил награду и не предъявил обвинений – что ж, такой случай серьезно не вписывается в нормы, и об этом должно быть доложено. Ну так где они?

– Я буду бороться. Подам прошение магистрату.

– В самом деле? – Набур, казалось, неподдельно удивился. Затем улыбнулся. – У тебя и так осталось два дня, после чего тебе придется выдвинуть обвинения или отпустить их. Ты серьезно собираешься выложить это перед магистратом – рискнуть своей лицензией ловца воров – ради двух дней с двумя домушниками, которые, по твоим словам, ничего не знают?

Моя лицензия и так в пролете, если вскроется, что я продал задержанную, а та потом кинула через хер и меня, и Онгента и выкрала второго задержанного из моей в сраку долбанной тюрьмы.

Джери заставил себя ухмыльнуться.

– Я отстаиваю принципы. – Он отпихнул листок обратно. – Оставьте себе. Я подам на обжалование.

– Если окажется, что эти двое что-нибудь знают о взрыве в Палате Закона, я сочту тебя ответственным за все произошедшее после.

– Ага, ага.

Стук в дверь. Вошел молодой офицер в хрустящем морском мундире.

– Сэр, происшествие в бухте. Грузовое судно сорвалось с якоря и село на мель у Колокольной Скалы. – Офицер сглотнул. – Сэр, должно быть, оно перевозило оружие. Скала в огне, испарения уносит к берегу.

– Боги. – Набур встал, поколебался и снова сел. – Пошлите вестового в гильдию алхимиков и попросите о помощи. Нам придется… очистить гавань, верно? А насколько далеко к берегу их отнесло? И… были ли там какие-нибудь послания?

– Послания, сэр?

Ты боишься, что ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЁ, подумал Джери. Определенно, дозор не знал, что происходит.

– Еще что-нибудь? – спросил Джери.

Набур взглянул на него, будто не мог вспомнить, кто он такой.

– Нет, нет. Выметайся.

Джери не стал тянуть. Протолкался мимо образовавшейся давки гонцов и сотрудников стражи, мимо зевак, глазеющих на штормовые вихри над бухтой. Чернота грозовых туч смешивалась с тошнотворным горчично-желтым пятном, растекающимся за Колокольной Скалой. Если эти облака дойдут до берега, кто знает, сколько погибнет?

И сколько времени пройдет, прежде чем город узнает, что бедствие на море – это еще не все?