Текст книги ""Фантастика 2025-173". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

– Ладно-ладно, ты знаешь своё дело. Если удастся найти хоть какую-нибудь зацепку, где блуждают вихрастые, сообщите.

Князья кивнули.

Совет быстро опустел.

Часть вторая: «Дела клана». Глава 5: Самое ценное

Хабаровск.

Декабрь.

Скрежетом тормозов взорвалось тихое декабрьское утро возле фотоателье на окраине Северного микрорайона. Белая «Газель», каких вдоволь катается по транспортным маршрутам города, заехала на бордюр прямо перед ступеньками входа в офис. Дверь распахнулась, и вооруженные люди в чёрных масках и серых комбинезонах с нашивками зверей; волков, медведей и тигров, посыпали десантом наружу. Всего шесть человек, не считая водителя. Последним коснулся отчищенного от снега асфальта Даниил Харламов. Медведь был куратором «звериных» троек ликвидаторов.

Автомобиль отъехал за угол, десант приник к стенам, пока первый высадившийся лепил пластид на бронированный замок. Простое двухэтажное здание-«сталинка» с вывеской частного фотоателье имело дверь, что в пору крупным, богатым складам или ювелирным лавкам. Затемнённые окна с двойными стеклопакетами тоже берегли хозяев от проникновения не хуже стальных решёток. Но что самое странное – в архитектурных архивах план здания не имел подземных этажей, хотя аппаратура Антисистемы, сканирующая здание намедни, показывала обратное.

Направленный, приглушённый взрыв выдрал замок. В проход бросили световую гранату. Хлопок и четверо вместе с Харламовым вломились в приоткрывшуюся дверь. Ещё двое побежали вокруг здания к чёрному выходу чуть ранее.

Длинный стол в коридоре с двумя(!) охранниками, режущимися в карты. Хорошая реакция – после взрыва похватались за пистолеты. Но после вспышки один свалился со стула, второй взял под прицел стену над дверью. Вломившиеся первыми парни быстро успокоили несостоявшегося стрелка прикладом в челюсть.

– Тоха, стереги охранников, – бросил Даниил, с двумя «тиграми» прорываясь дальше. – Цербер, в левую комнату, Сыч, направо, – вновь обронил Медведь и плечом протаранил дверь напротив.

Второй коридор оказался пустым и уже три двери вели по комнатам. Ближайшая дверь была приоткрыта и являлась санузлом.

– Бер, слева кабинет секретарши.

– Справа – комната с фотоаппаратурой.

Сыч и Цербер выросли за плечами.

Дверь сбоку вылетела вместе с «медведем» Орком. Прозвище самого рослого солдата в группе.

– На чёрном входе один. Мор остался стеречь. Под крыльцом стоит вишнёвая Ауди ТТ.

– Три охранника для фотоателье – перебор, – подытожил Харламов. – Так, убили все лишние звуки и вперёд.

Последняя дверь была металлической, а вот замок имела не важный. Сыч потянулся за пластидом, но Даня сурово сдвинул брови. «Волкодлак», тяжко вздохнув – взрывать он любил с детства – достал нож и в одно мгновение оттянул язычок замка.

В обширном помещении было темно.

– Не включать свет, – прошептал Медведь, разглядывая серые контуры заставленного помещения.

Замерли, слушая звук собственных сердец и приглядываясь к темноте.

– Ага, вот оно. Сыч, подержи автомат, не сдержусь же, – Даня подошёл к столу на колёсиках и пинком отправил его подальше. Рука зашарила по полу, нащупала кольцо, рванул вверх. Только сейчас команда увидела едва заметный свет сквозь щель в полу. Главный положил в ладонь нож и нырнул вниз, скатываясь по почти отвесным ступенькам, как с горки.

Внизу было одно большое помещение, залитое ярким светом, заставленное огромной кроватью, диванами, напичканное звуко– и видеоаппаратурой. Нож применять не пришлось. Четверо взрослых, включаю женщину в строгом пиджаке с молодой обнажённой дамой за одним столом, оператора и голого мужика на диване в маске зайчика опасности не представляли. Опасности для спецназа, но не для голых и полуголых детишек от шести до двенадцати лет, стоящих и сидящих на диване, у кровати и просто на полу перед столом с двумя женщинами. Всего восемь душ. Восемь неокрепших детских психик. Восемь искалеченных мировоззрений.

На полках вдоль стен валялась одежда, в ряд у стен стояли изделии из латекса, кожаное и цветастое бельё, мази и карнавальные маски, там же стояли пачки и коробки с едой. Рядом с четырьмя двухъярусными кроватями в углу стояли горшки и вёдра с водой. Словно дети вовсе жили в этом помещении. Стоял запах пота и прелости, немного пахло плесенью. В помещении было относительно тепло, на полу валялись грязные ковры. Два плазменных телевизора и гора DVD-дисков стояли в другом углу рядом с компьютером.

Ликвидаторы попрыгали вниз. Лица от увиденного посуровели. Скулы сжались и побелели костяшки пальцев на прикладах автоматов.

Мужик на диване невольно замер, останавливая половой акт с зарёванной девчушкой лет семи. Оператор оторвался от камеры, недовольно бурча:

– Ну, чего замер, мачо? – и он повернулся, разглядев в обречённых глазах педофила то ли отражение застывших у входа-выхода бойцов, то ли собственное печальное будущее.

Сыч, самый молодой из группы, зашагал к «мачо», едва сдерживаясь, чтобы не изрешетить подонка из автомата немедленно.

– Стоять! Не при детях! – обрубил Даня и тронул усик микрофона. – Эй, там, на посту, вам охранников в последнюю комнату в дырку побросать… Водитель, свяжись с базой, пусть присылают автобус со здравницы, захватить много тёплой одежды и бригаду психологов и… пару канистр бензина. Здание заминировать. – Медведь повернулся к своим. – Парни, поднимайте детей наверх.

– Да что за дела?! Да кто вы такие! Что здесь делаете!? – первой пришла в себя хозяйка «фотоателье», поднимая крик в надежде, что если не ошеломит, то голос охране подаст. Или ещё кому-нибудь.

Как лепёшки попадали сверху один за другим трое связанных охранников ателье. Хозяйка осеклась. Вторая женщина, «укротительница малолетних мальчиков», завизжала.

Группе стоило немалых усилий побороть себя, и никак не реагировать на поведение хозяйки, пока в течение десяти минут дети одевались в то, что осталось от истерзанной одежды и один, за одним исчезали в проеме в потолке. Они ни мало повидали в свои годы. К чему видеть ещё больше?

Тоха и Мор остались наверху с детьми ожидать автобуса. Крышка люка плотно прикрылась, оставив охрану, оператора, обоих педофилов и хозяйку наедине с группой озверелого от всего этого вида спецназа.

– Сыч, «зайчик» и оператор твои. Цербер, Орк, охранники ваши. – сухо обронил Харламов, добавляя. – Я побеседую с дамами этого «бизнеса».

Автоматы с сухим стуком опустились на пол. Трое подняли головы, смотря в глаза нелюди и… просто дали волю внутреннему зверю. Охранники знали, кого прикрывают, оператор знал, что снимает, «актёры» – какую дьявольскую пьесу играют. Хозяйка же была организатором.

«Невиновных нет. Даниил прекрасно понимал, что парней бессмысленно останавливать. Да и что-то внутри не позволяет. Извращенцы в своих комнатах могут творить что угодно, но каждый должен знать, что дети – святое. Покушающиеся на святое – святотатцы, осквернители, звери, не люди. Мы не «цивилизованная» Европа, повсеместно легализующая не только браки сексуальных меньшинств, коих одних только типов насчитывается уже порядка тридцати, но и педофилию, зоофилию и прочую «филию», пришедшую на смену многим «фобиям», от которых открещивались всеми доступными и недоступными способами как можно скорее, упорно пытаясь слить все народы в одну общую серую кашу «цивилизованного» мира. Последним оплотом в Европе недавно сдался инцест, став «нормой», не смотря на протесты гетеросексуального «большинства» в большинстве стран Евросоюза. Было стойкое ощущение, что в извращениях своих смешенная белая раса сходила с ума. Арабский мир и страны, где большинством были азиатские люди или африканские люди, подобного себе не позволяли, во главу угла ставив всё же семью, а не развлечения для «просвещённых»», – Подумал Медведь и направился прямиком к женщинам.

– Нет! Нет, о боже, нет! – хозяйка отбежала в угол и сжалась в маленькое ничто, обхватив ноги руками. Вторая осталась за столом, погрузившись в ступор.

Медведь молча присел на корточки перед хозяйкой. Та в истерике визжала, скрываясь на крик, шептала, кричала вновь, делала попытки схватить губами за пах, одновременно срывая с себя пиджак и расстегивая блузку.

– Я дам вам денег! Всё отдам. Трахните меня! Все вместе! Только не убивайте! У меня дети! Пощадите! Я сделаю всё. Всё! Я исполню все ваши пожелания-я-я…

Даня скривился, как хлебнул скисшего молока. Схватив мразь за волосы, потащил к телевизору. Ткнув первый попавшийся диск в привод, включил телевизор. Картинка оказалась суровой: толстый мужчина насиловал мальчика лет семи. Ребенок со связанными руками и повязкой на лице заливался слезами и уже едва слышно бормотал: «не надо, дядя, не надо-о-о».

Наверное, Харламов впервые в жизни испытал состояние аффекта. Не контролируемый, холодный гнев расчётливого боя или бессознательные рефлексы боя скоростного, но просто мелькнула вспышка перед глазами – миг! – и включение полного сознания произошло лишь через несколько минут…

Даня моргнул. Руки были залиты кровью. Голова хозяйки подпольной педофильской киностудии была вплющена в кинескоп взорвавшегося телевизора. Пахло горелым, валил дым. Видимо замкнуло электричеством.

Харламов осмотрелся. В лужах крови валялись избитые насмерть оператор, «зайчик»-актёр и охранники, у половины на головах были горшки и вёдра. Спецназовцы тяжело дышали, приходя в себя и оттираясь от крови у лестницы. В живых осталась лишь поседевшая «актриса»-женщина, трясущаяся так, что вибрировал стул. Сидела и безмолвно ожидала своей участи. Перед её глазами было суровое настоящее, а не телевизионный образ с мягким полицейским захватом, долгие допросы, суд, несколько лет судимости, тёплые нары и снова свобода с доступом к детям. Нет, никакого намёка на снисходительность. Перед глазами носился вихрь ужаса: хруст костей и крики боли, полные неверия в возмездие.

Даня достал из кармана на ноге пистолет, подошёл к столу и сел напротив. Пистолет лёг в ладонь.

Вдох-выдох. Заминка.

Никогда не убивал женщин. Даже таких. Случай с минуту назад не в счёт. Никакая женщина не может называться женщиной, если заведует таким «бизнесом».

Обойма выскользнула в руку, патроны посыпались на стол. В обойме остался только один. Щелчок. Обойма в пистолете. Медведь поймал взгляд уцелевшей.

– Ты умрёшь не сейчас, ты умерла гораздо раньше. Я могу повторить действо как с твоей хозяйкой или ты сделаешь всё сама. У тебя есть выбор.

Пистолет лёг посреди стола.

– Только твой выбор ограничен тремя секундами. – добавил Даниил. – Раз…

Наверное, это был первый выбор в жизни этой женщины, когда она не сомневалась.

Совсем.

Дрожащая рука потянулась к пистолету, ладонь обхватила холодную рельефную рукоять, дуло направилось в висок, палец лёг курок… Хлопок и мозги разлетелись по стене напротив.

Так закончилась жизнь последней маньячки-педофилки.

Даня, вздыхая, надавил кнопку на левом плече, стянул маску и сиплым голосом проговорил в усик:

– Группа, закончить съемку.

Пять рук взметнулись к плечам, отключая мини-камеры без звука. Шесть безмолвных операций по ликвидации подобных студий по всей России эффекта не дали. О них просто никто не знал, органам правопорядка запрещали оглашать информацию по ходу следствия, да и после его закрытия никаких утечек под страхом увольнения. Но сегодня Совет Старейшин одобрил съёмку ликвида педофильской киностудии. Уже к вечеру видео с подробной информацией разлетится по Интернету, нанося упреждающий удар тем, кто творит зло. Насилие тех, кому меньше двенадцати – тотальное зло, не смотр ни на какую акселерацию и ранее половое воспитание. Трижды задумаются услышавшие о возмездии и трижды на три те, кто увидят его. Перебор извращений, хлынувший из стран запада в СССР после поднятия «Железного занавеса» стоило прекращать. Руснэт был свободен от порно глобальной сети, но его ещё стоило массово внедрить. А пока тёмная сторона интернета, которую не принято афишировать, позволяла извращенцам всех мастей безвозмездно плодить и размножать материалы, за которые сам Сатана должен хорошо встречать там, внизу.

Люк в помещения приподнялся. Руки сверху передали две канистры с бензином. Прежде, чем здание разнесёт заложенной взрывчаткой, всё выгорит дотла, сжигая саму память о проклятом месте.

Даня вылез из подземного помещения последним. Пальцы чиркнули спичку и вспыхнувший коробок, пылая небольшим зарядом, полетел вниз. Лужа бензина вспыхнула немедленно. Огненная змея побежала в разные стороны, цепляя по пути без разбора ковры, пол, вещи, мебель, стены и окровавленные тела творящих зло.

«Похоже, все берется из-за вседозволенности», – решил для себя Медведь: «Вера сдала позиции, законодательство расшаталось отменой смертных казней, все прочее человеческое заслонила попса, подменив своими понятиями саму человечность и сделав из человека раба вещей и желаний. Не осталось институтов, отвечающих за совесть человека в человеке. Совесть больше не курировалась в мире, где ей не смогли придумать цены».

Через тридцать шесть секунд, когда последний автомобиль отъехал от здания, палец Харламова опустил тумблер.

Дом взлетел на воздух.

Но никто из группы ликвида не смотрел в заднее стекло или зеркало заднего вида.

Часть вторая: «Дела клана». Глава 6: Семейные ценности

г. Хабаровск.

То же время.

Занятия закончились. Время расходиться.

– Пока, Марьяш!

– До скорого!

Подруг поглотил автобус, оставив на остановке среди мёрзнувших людей. Седьмая пара в институте выпустила к остановке остатки студентов и преподавателей. Последние огни аудиторий потухли. Все спешили первыми прорваться в автобусы, троллейбусы, чтобы быстрее оказаться дома в горячих ваннах, да за семейным столом. А если подъезжала маршрутка, народу набивалось столько, что в окнах мелькали прислонившиеся руки.

Маша вздохнула и спрятала лицо в воротник шубы. Мороз кусал щёки. Но не столько холодила погода, сколько холод внутри. Безжалостный и беспощадный, он накатывал всякий раз, когда оставалась одна, без подруг.

«Сколько прошло? Четыре месяца? Не обманывай себя. Четыре месяца две недели и два дня. Ты считаешь каждый день, сколько бы не заставляла себя буквально жить в институте, приходя к первой паре и уходя на последней. Ты получила все «автоматы», намозолила глаза всему преподавательскому составу, первой закрыла сессию и записалась на все дополнительные занятия и кружки. Но даже эта колоссальная нагрузка не может убить желание считать каждый день, пока Его нет».

Подошёл относительно свободный троллейбус. Из открытых дверей повеяло теплом. В конце концов, ехать на одной ноге на ступеньке лучше, чем мёрзнуть на остановке на двух. Через остановку кондуктор, вдавливая пассажиров, пробрался за билетиком. Маша подтянула сумочку и обомлела. Среди тетрадок, учебников, и косметички напрочь отсутствовал кошелёк и сотовый.

– Билетик берём, – буркнула кондукторша.

– А… э-э-э… У меня кошелёк вытащили, – ошарашено пропищала Мария севшим голосом.

– Девушка, не морочьте мне голову, – мигом посуровела тучная, уставшая кондукторша. – Берём билетик или выметаемся.

Маша посмотрела по сторонам. Безмолвный народ без тени сочувствия витал в облаках так же, как она минуту назад. Все уже дома греются в ваннах, сидят в тёплой домашней одежде у телевизоров или спят на мягких кроватях.

– Правда вытащили!

– Так, выходим! – непреклонно отрезала кондукторша.

Маша попятилась к выходу. Ближайший народ посмотрел, как на «зайца». Ещё бы, с ежегодным ростом тарифов каждый становиться всё непреклоннее к халявщикам.

Троллейбус остановился на почти пустующей, тёмной остановке. До дома было ещё шагать и шагать по темноте и холоду. Не могла даже позвонить знакомым или домой, чтобы, помогли.

«А, чтобы что? Выехали навстречу? Посочувствую и иди, скажут, домой, растяпа. В следующий раз будешь осмотрительнее. Родители ведь тоже с работы и устали. На три остановки и внимания не обратят. Минут сорок ходу по сугробам… а вот Сёма бы обязательно приехал», – невольно подумала Маша.

С ней из автобуса вышло только двое мужчин. Причём вышли странно. Слишком близко друг к другу и сразу же направились к ней. Маша замерла, сердце забилось быстрее. Приготовилась вспомнить всё из приёмов, каким учили ребята… Как всегда, ничего не приходило на ум. Всё выветрилось. Перед глазами стояли лишь преподаватели за кафедрой, вещающие, как правило информацию, что забывалась сразу, едва стоило покинуть аудиторию.

Мужчины приблизились.

«Будь что будь, всё равно далеко не убегу».

Один пихнул другого, зло обронив:

– Ну, давай же, подонок. А то третий палец сломаю.

Парень с обломанным передним зубом сделал шаг вперёд, протягивая милый сердцу потёртый кошелёк и старенький сотовый.

– Извините… – пролепетал он.

Маша, обомлев, взяла украденные вещи и кивнула, не в силах из себя что-то выдавить.

– А теперь вали отсюда, урод. В следующий раз копчик прострелю, – добавил парень, пинком отправляя карманника в снег.

Карманник поднялся, отошёл на пару шагов и, оглядываясь, побежал. Вскоре его поглотила тьма. Маша повернулась к спасителю, убравшему едва заметный пистолет во внутренний карман дублёнки.

Парень виновато расплылся в улыбке:

– Да вы не бойтесь, Мария Максимовна. Мы с напарником по строжайшему наказу Семёна и структуры в частности по очереди, день через день вас сторожим, сопровождая от дома до института и обратно. В последнее время совсем легко стало – вы приходите к первой паре и уходите после последней.

– Он… – голос Маши немного сбился. – Он сейчас обо мне заботится?

– Конечно, Мария… Можно я буду звать вас просто Мария? Как в сериале, поработивший мою маму на несколько лет. Как по часам сидела у телевизора. Я в армию уходил, она сидела, я отслужил и вернулся, а она всё сидит. Жуть, правда?

Маша кивнула. Его болтовня и беззаботный голос успокаивали. Эта привычная манера общения блондина.

«Сёма всё-таки и сейчас обо мне заботиться. Всё продумал наперёд. Я даже прощу ему эту слежку. Конечно, когда вернётся, своё получит за вторжение в приватную жизнь, но сначала… сначала отблагодарю… таких пирожков ему напеку».

К остановке подъехала тёмная иномарка.

– А вот, Мария, и такси прибыло. Это наши. Садитесь, не бойтесь. Довезут до подъезда. Ещё и проводят, – он ненавязчиво подтолкнул к автомобилю, открыл дверь и усадил в тёплый салон. – Можете звонить на Сёмин номер сотового, если что-нибудь понадобиться или будут неприятности в самом институте. Мы с радостью поможем, пока князь за пределами страны.

– Как вас зовут? – успела крикнуть Маша.

– Чётный, – улыбнулся незнакомец и, попрощался, закрывая дверь.

«По числителю или знаменателю?» – едва не спросила Мария.

Автомобиль плавно тронулся, укачивая дорогой её и молчаливого водителя, который не спешил ловить в зеркало заднего вида её настойчивого взгляда.

«Ну, что ж. Этот салон лучше, чем в автобусе», – улыбнулась самой себе Маша, завидев знакомый дом и подъезд.

Часть вторая: «Дела клана». Глава 7: Муки совести

Пустыня Гоби.

Настоящее.

Много дней спустя.

Солнце в зените снимало кожу с почерневших плеч. Сгоревшая кожа слезала со спины струпьями. Одинокий пустынный путник, покачиваясь, брёл по барханам. Ноги обжигал раскалённый песок. Правая ступня была замотана в майку. В кусок материи, что когда-то был ей. Был он пропитан кровью и всякий раз, опираясь на больную ногу, странник кривил почерневшие, запёкшиеся коркой крови губы.

Растрёпанные лохмотья, расползшиеся по швам ботинки с отвалившейся подошвой, иссушенное ветрами и солнцем почерневшее лицо, засаленные, выжженные волосы, потемневшие глаза безумца и бесконечно шлёпающие в едва различимом шёпоте губы. Даже самые близкие люди с трудом узнали бы в грязном оборванце, что одним своим видом привлекал столько мух, сколько хватило бы на несколько выгребных ям, некогда пышущего здоровьем юношу с вечной улыбкой на лице. Сейчас это было жалкое, ничтожное существо, слепо перебирающее подгибающиеся ноги.

Руки существа то и дело поднимались к небу, и шёпот становился громче. Сиплый голос можно было услышать:

– Ошибка? Ошибка! Одна ошибка! Золо – источник энергии, передатчик, создающий фон, заряжающий её на Стирателя. Убрать фон – и она могла стать прежней. Не хватило минут, секунд.

Ноги едва переставлялись.

– Месть, ярость. Меня обуяла ярость. Брат! Она убила брата. Убить за брата. Убил. Но убил не совсем. Сердце можно было восстановить и завести. Они могли собрать её. Он мог воскресить её. Я всё испортил. Всё. Я думал, её никто не будет хоронить. Она – убийца. Этот полёт. Дурак. Выкинул. Разбилась вдребезги. Он свою любовь по кусочкам от асфальта всю ночь. Что ощущал брат? Сколько мук я ему принёс? Я не знал, что он воплотиться как феникс. Никто не знал. Я убил, потому что хотел её смерти. Я сам умер, когда перестал ощущать его. Он просто ушёл за грань. Мне так показалось. Никто не может ощутить Собственное Я другого человека. Эта грань, за которую нельзя проникнуть.

Сглотнул, продолжая бормотать, перестав что-то видеть, замечать куда ступает:

– Это не дух, блуждающий по астралу после смерти, это не постепенно развоплотившаяся душа после смерти. Эта связь просто оборвалась. И тут фениксом из пепла. И перед глазами оплавленная секира. И в разбитом окне сотня метров от жизни до смерти. И безжалостная гравитация. Моя ошибка! Моя! Мои руки подтолкнули бренное тело к окну, мои же отпустили в эту пропасть. Моя ошибка. – Он закашлялся. – Почто же те руки не отсохнут? Я больше не человек, раз позволил зверю возобладать над собой. Леопард с радостью взял кровь врага. Вира не остановилась, пробивая кости и впиваясь в средоточие жизни. Ошибка! Моя ошибка!

Сёма свалился лицом в песок. Кожу обожгло. Перевернувшись на спину, всей спиной ощутил, как песчинки облепили мясо.

«Как мог я позволить себе обагрить руки кровью той, которую так долго искал Скорпион? Сколько лет знал я её? Неужели года знакомства растаяли за время этой затянувшейся командировки с поисками? А Даня? Андрей? Неужели убил бы их с той же холодной решимостью, если были на месте захваченной Эмиссаром Валерии? Я опасен. Я не имел права на эту ошибку. Я как самурай, нарушивший кодекс бусидо. Только брат не взял моей жизни. Он вообще ничего не сказал. Я его понимаю. Что он мог сказать? Ничего. Убить за убийство? Нет, он никогда не поднял бы руку на брата. Он не убил бы Марию так глупо, вздумай она убить меня. Скорпион бы не ошибся. Он решил бы ту дилемму. И не позволил взять чувствам верх. Он бы не ошибся! Он не я. Это на моих руках кровь. И я не могу смотреть ему в глаза. Он ушёл в лес, а я не могу просто прийти и попросить прощения. Или вложить нож ему в ладонь и броситься на него. Потому что он отдёрнет руку. Он брат и всё делал для меня. Я тоже старался всё делать для него. Но сам же воткнул в его сердце нож и разделил нас огромным каньоном».

Солнце, одно беспощадное солнце над головой.

«Нет у Леры могилы. Сожжена и развеяна прахом. Тем, что так и не стал Скорпион. И память о ней осталось только во мне и брате. Так будет лучше всем. Знакомые, родня, для всех её никогда не существовало. Меченый умеет чистить память. И образ весёлой, рыжей бестии стоит только перед ним и мной. Каждую ночь. Каждый день. Говорят, время лечит. Что ж, возможно скоро образ смажется и потускнеет. Года затрут память. И забудется первая встреча после одной из первых тренировок, забудутся многие дни прогулок, путешествий, забудется вылазка в Китай, гиперборейский камень времени. Почему за всю жизнь попался лишь один? Где найти второй? Чтобы не мелькал перед глазами прогулочный катер, поезд Москва–Хабаровск, средиземноморский круиз. Они были так счастливы. Они – стекло, где отражалось счастье. И я разбил его. Окаянной секирой, которой сам же дал имя. Почему Меченый не позволяет мне умереть? Да, я снова разорву сердце брата, но разве вернутся в прошлое русло отношения? Всё – ошибка. Одна большая ошибка.

Так ощущает себя раскаявшийся убийца, отбывая пожизненное. Мука, тянущаяся бесконечно не столько внешне, сколько в душе. Катарсис болью и жизнь прошлым. Тем моментом, который нельзя вернуть. Настоящее неумолимо.

«Так вот что ты хотел сказать мне, Лич. Ты, живущий прошлым в полусне. Ты, допустивший ошибку когда-то… Скоро за мной придёт смерть и освобождение. По наставлению Меченого неделями я брошу по пустыне, купаясь в горе. Не столько за себя, сколько за брата. Пытаюсь понять его мысли и чувства. Понять, принять и заставить себя просить прощение за то, за что невозможно простить. Я жалок и здесь лишь потому, что надеюсь на искупление, на очищение от скверны, как древний грек или римлянин. Но не знаю богов, у которых можно получить искупление, не ведаю их алтарей и понятия не имею, где искать те храмы, их обиталища. Пускай же кровь с моих рук уйдёт в песок. Солнце испепелит тело, кости засыплет песок. А на том свете мы встретимся вновь, палач и жертва и я получу искупление. Я дам ответ перед…перед…».

Сёма приподнялся, ползя по песку и бормоча:

– Не тебе мне, Скорпион, давать ответ… пусть меня судит Творец! А я… сегодня я должен выжить. Выжить, чтобы обломать рога тому, кто это всё придумал, использовал меня, как пешку. И я не умру, пока не воткну новую секиру промеж рогов. Да, Велес, я выживу только для того, чтобы ты ответил за преданный арийский род и обман людей, доверяющих тебе и почитавших тебя. Я уничтожу тебя, покрыватель Эмиссаров. Ты их Хозяин! Золо не обладал силой, способной вызвать Стирателя. Ты дал ему эту силу! Пусть Скорпион не убит, как сильно влияющий на баланс, но ты ловко вывел его из строя. Его, меня и многих других, кто за нас. За смерть Скорпиона мы бы мстили, а ты перехитрил нас.

Колени кровили. Полоса красного ширилась с каждым новым метром. Упорно полз, продолжая бормотать, словно это было важно. Важнее, чем уходящая в песок жизнь.

– Я должен объяснить это Скорпиону. Ты, Велес, явно не вмешиваясь в распри богов, собрал свой народ, свои армии и получил контроль над другими. Ты предал вольные народы, покорив чужих, сделав покорными. Истощённые распрями и войнами боги ушли, а ты остался, переждал бурю и стал единоличным правителем. И убираешь любые попытки изменить ситуацию в мире. Я не знаю, сколько людей борются с тобой. Это наша слабость. Мы всегда полагаем, что одиноки в своих стремлениях. И ты щёлкаешь нас поодиночке, как орешки. Щёлкаешь своей системой. Системой порабощения душ. Ты дёргаешь ниточки веры, финансов и формируемых мнений, что этот мир Чистилища никак не может стать другим. Ты замкнул причинно-следственные связи развивающегося мира и называемый тобой баланс работает лишь на тебя. Потому и Стератель никогда не придёт за тобой, только за теми, кто поднимается против Эмиссаров. Тебе удобны инертные, эгоистичные отшельники и постоянные промахи Аватар. Но знаешь, что, Велес? – Сёма последним усилием встал на ноги. – Слышишь?! Говорю тебе! Я буду той иголкой в твоей заднице, что сбросит тебя с тёплого трона, если это не может сделать Меченый! Если Творец когда-нибудь заглянет в этот забытый уголок вселенной, то пусть слышит мои слова – я обломаю тебе все рога, волохатый! За это положу свою жизнь!

Сёма опустил голову от неба и обомлел. Перед глазами с огромным рюкзаком за плечами стояла та, от присутствия которой так сладко защемило сердце. Но гвоздём ударило в голову «нельзя!», поднял руку:

– Маша, уходи… Прошу тебя, уходи… Я ещё не отчищен от скверны. Пойми, я… должен сам пройти… до конца… И освободиться… Это…надо… Я столько всего натворил… Я убийца, изменник, пропащий… Я на дне… Моя роль – быть козлом отпущения… чтобы все жили…

Маша уронила в песок тяжёлый рюкзак. Сгоревшее, уставшее, исхудавшее от долго перехода лицо с сияющими несгибаемой волей глазами озарилось улыбкой:

– Я и есть та черта, которую можешь считать финишной прямой. И если хочешь воплотить в жизнь слова, данные небу, обними меня и долго-долго не отпускай. А потом я ещё совсем не скоро отпущу тебя в новый путь. Вставай. Либо ты простишь себя сам, либо умрёшь не прощённым. Довольно лицемерия. Едва узнав о твоём местонахождении от человека в чёрном, я примчалась так быстро, как смогла. И скорее воткну нож в сердце, чем уеду отсюда без тебя. Так что смирись с этим и выбирай, либо ты умираешь в песках в поисках мифического прощения то ли Бога, то ли богов, которым по большему счёту до тебя дела нет, либо ты поднимаешься, и шаг за шагом приходишь в себя. Ты ответственен за свою жизнь. Только ты и никто другой. Вставай же… любимый. Я пришла за тобой.

По её щекам потекли блестящие на солнце слёзы. Она сбросила покров сильной, всемогущей девы и полностью раскрылась навстречу ему.

Сёма растаял в катарсисе и её бездонных любящих глазах. В тот момент он ясно понял, что не вправе умереть, потому что теперь он в ответственности не только за себя, но и за неё. И пески пустыни не смогут забрать их воду без боя.

В этот день пустыня впервые за долгие годы разразилась грозовыми раскатами, и небывалой силы ливень забарабанил по палящему песку, остужая пустынный нрав и тяжёлые мысли.

Прощения достойны все.