Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Сьюзен Хилл,Жоэль Диккер,Себастьян Фитцек,Сара Даннаки,Стив Кавана,Джин Корелиц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 95 (всего у книги 346 страниц)

Глава 34

Касов даже бровью не повел. Он не выглядел рассерженным и не начал кричать. Не стал и хватать Тилля за руку, чтобы вывести его наружу. Поэтому у Беркхоффа промелькнула мысль, что его станут обыскивать прямо в автобусе. А тогда будет обнаружен не только мобильник, но и игла для инъекций, которую он с таким трудом раздобыл.

Доктор оставался спокойным, но это спокойствие было явно напускным. От него веяло ледяным холодом, хотя он и не двигался, по-прежнему держа в руках раскрытую книгу Джеймса Джойса именно на тех страницах, где раньше был тайник.

У Тилля возникло ощущение, что Касов выдыхал не углекислый газ, а пары охлаждающей жидкости, отчего температура в салоне библиотечного автобуса начала заметно снижаться.

«Великий Боже! НЕТ!» – мысленно восклицал Беркхофф, отчетливо осознавая, что если у него отберут мобильник, то единственная ниточка, связывавшая его с внешним миром, будет разорвана.

Тилль лихорадочно размышлял, стоит ли ему употребить иглу в качестве оружия против Касова. Но он хорошо понимал, что такое принесет ему только вред – за это его в лучшем случае посадят в изолятор. Однако более вероятной была перспектива с треском вылететь из клиники, ведь фрау Зенгер наверняка вызвала бы полицию, а Беркхофф даже не знал, какой состав преступления ему могли вменить уже сейчас и без нападения на Касова. Наверняка таких пунктов было несколько. Кроме того, Тилля беспокоил вопрос о том, какое наказание ожидало Седу, все еще стоявшую в проходе, словно каменное изваяние. Ведь от нее не могло укрыться то, что пациент звонил по телефону в ее присутствии.

В этот момент Касов поднял голову, и Тилль впервые заметил, что брови у врача шли к вискам, завиваясь, словно усы. Тогда ему вновь стало плохо.

«Неужели все должно закончиться именно так? – пронеслось у него в голове. – Обидно, ведь несмотря на то, что продвинулся я не так уж и далеко, все же мне удалось проникнуть в клинику и даже пережить здесь ночь. Хотя и не очень удачно».

Действительно, он преодолел достаточно серьезные препятствия и наверняка добрался бы до Трамница. Правда, при одном условии.

Если бы у него было больше времени.

Неужели он так и не попрощается со своим сыном из-за этого засранца?

Неужели все было напрасно?

– Я могу все объяснить, – заявил Тилль, не зная, что именно ему сказать, ведь у него не было запасного плана на случай, если его разоблачат.

В принципе, у него вообще не было никакого плана, за исключением намерения добраться до дневника Трамница, что уже само по себе было делом отчаянным, если не безнадежным.

– Меня это не интересует, – сказал Касов, отчего Тиллю стало еще хуже, ведь, возможно, именно сейчас Беркхоффу предстояло узнать, что именно намеревался предпринять врач по отношению к Патрику Винтеру.

«Или в отношении меня, если по какой-то причине он знает, кем я являюсь на самом деле», – подумал Тилль.

– Я тоже удивился такому состоянию книги, – пролепетал Беркхофф.

Однако дальнейшие слова сами застряли у него в глотке, и перехватило дыхание, когда Касов начал говорить. Ведь то, что сказал врач, было не только непонятно, но и внушало тревогу.

– Даю вам еще пять минут, – заявил Касов, криво ухмыльнулся и добавил: – Желаю весело провести это время.

С этими словами Касов захлопнул фолиант, вручил его Тиллю, повернулся к Беркхоффу спиной и вышел из автобуса через водительскую дверь, ни разу не обернувшись и даже не попрощавшись с Седой.

Глава 35

– Рикарда! Ты слышишь меня?

Ответа не последовало, но по знакомому до боли дыханию можно было понять, что она все еще оставалась на связи. По крайней мере, ему казалось, что он ее узнает. Ведь они прожили вместе столько лет!

Он по-прежнему узнавал это дыхание!

Значит, она все еще оставалась на линии. Какое счастье, что Рикарда не повесила трубку! Возможно, ей даже удалось услышать разговор Тилля с врачом и осознать, в каком трудном положении он здесь находится. В положении совершенно непредсказуемом, ведь Беркхофф так и не понял, почему Касов не стал уличать его и нарочно отпустил ситуацию.

Тот факт, что врач не подверг его обыску в поисках запрещенных предметов, да и само поведение Касова не поддавались никакому объяснению. Это был какой-то абсурд, что само по себе таило угрозу. Но еще больше пугало Тилля то, что Рикарда намеревалась ему сказать.

– Прости, любимая, – прошептал он по мобильнику, вкладывая в эти слова все, что можно было сказать.

Они подразумевали просьбу о прощении и за то, что он не посвятил ее в свои планы, отважившись на столь явное безумство, и за то, что позволил Максу пойти к соседке.

– Значит, твой брат все-таки рассказал тебе, где я сейчас нахожусь?

– Да.

Она произнесла всего одно слово, да и то задыхаясь от слез. Всего одно, но очень короткое, состоявшее лишь из двух букв. И по нему невозможно было понять, что оно подразумевало – понимание или отторжение? Согласие или обвинение? Любовь или… ненависть?

– Ему не следовало этого делать. Я не хотел, чтобы ты волновалась.

– Он мой брат, – ответила Рикарда.

Это было уже больше, чем одно слово, – целое предложение, но и по нему Тилль не смог определить душевное состояние своей жены. Однако она не стала его мучить, сказав:

– Я так горжусь тобой.

Услышав такие слова, Тилль посмотрел в потолок, обтянутый серой тканью, вытер набежавшие на глаза слезы, а потом заревел навзрыд. Это был эмоциональный выход пережитого им страха и возникшего от слов Рикарды чувства облегчения. Прошло несколько драгоценных секунд, пока он снова смог продолжить разговор.

– Прости, – повторил Беркхофф.

– Нет, это ты меня прости. Я знаю, что незаслуженно накричала на тебя, обозвала неудачником за то, что ты позволяешь так обращаться с тобой, за то, что ты ничего не предпринимаешь, хотя и сама не знала, что надо делать.

– Я понимаю твои чувства, – ответил Тилль, прислонив голову к стеклу.

Он был благодарен жене за каждое слово. Беркхофф был бы счастлив, даже если бы она кричала на него и осыпала оскорблениями. Ведь это все равно было лучше той ситуации, когда она, молча, взяла ребенка и ушла, оставив его в ужасном одиночестве. Он и мечтать не мог о том, чтобы Рикарда говорила с ним так ласково, извиняясь даже за свое прошлое поведение.

– Я была в бешенстве, – заявила Рикарда. – Пылала ненавистью. Ненавистью в отношении того дьявола, который отнял у нас все. До него было не дотянуться, а моему гневу требовался выход. Я не могла, как ты, сидеть дома, просматривая все газеты и публикации в Интернете в поисках информации о Максе, и при этом держать все в себе. Мне требовалось что-то предпринять, совершить активные действия, не важно какие. Только я не знала, куда пойти и что делать.

Тилль промолчал. Он слишком долго не слышал тепла и любви в голосе Рикарды, и ему не хотелось нарушать волшебную музыку ее слов даже малейшим своим замечанием.

– Тогда я выплеснула все, что у меня накопилось, на тебя, взяла Эмилию и сбежала. Мне так жаль. Прости меня за это, – заявила Рикарда.

– Я все исправлю, – прошептал он в ответ.

– Нет, – энергично, но без тени упрека возразила Рикарда. – У тебя не получится. Ничего исправить ты уже не сможешь, потому что никакие действия не вернут нам Макса.

– Я знаю.

– Но ты можешь восстановить справедливость.

В ответ Тилль понимающе кивнул. Он знал, что она имела в виду: к ним в дом проникло само вселенское зло и материализовалось возле палисадника в образе Трамница, украв у них большую часть смысла их жизни. А поскольку оставалась еще Эмилия, то это являлось весьма веской причиной не пускать пулю себе в лоб. Тем более что существующее в природе равновесие сил было и без того нарушено, а его требовалось восстановить. Справедливость требовала отмщения.

– Я убью его! – пообещал Тилль.

Однако, когда в ответ на такое заявление Рикарда сказала, как сильно его любит и по нему скучает, Беркхофф понимал, что его жена совсем не имела в виду ту незапятнанную и чистую любовь, которая привела их к алтарю. Понимал он также и то, что прошлого не вернешь и в будущем никогда уже не будет так, как было прежде.

Но одновременно Тилль почувствовал, что в их отношениях что-то изменилось к лучшему.

– Заставь его страдать, – сказала Рикарда, и он впервые за столь долгие месяцы смог себе представить, как будет хорошо, когда они снова смогут обнять друг друга.

Просто обнять. О большем он и не мечтал. Обнять друг друга хотя бы в будущем. После того, как ему удастся подобраться к Трамницу.

Охваченный такими мыслями, Тилль непроизвольно нащупал в кармане своих спортивных брюк иглу. Ведь его загадочный враг Касов, непонятно по какой причине, давал ему такой шанс. Что ж, он найдет способ им воспользоваться.

И каким бы болезненным для него ни оказался этот путь, после телефонного разговора с Рикардой Тилль уже не сомневался в том, что сможет выдержать все те мучения, которые ему еще наверняка предстояли.

Глава 36

Едва Тилль вошел в кафетерий, как все разговоры и даже звон столовых приборов немедленно смолкли, и у него непроизвольно сложилось впечатление, что у присутствовавших там пациентов, распивавших кофе, имелись какие-то внутренние антенны, позволявшие им улавливать исходившие от Беркхоффа угрожающие вибрации.

Правда, и пациентов-то было всего шестеро. Куда-то подевались все санитары, медсестры и врачи. Видимо, это объяснялось тем, что стрелки часов не добрались до восемнадцати, и до ужина еще оставалось время. К тому же кофе из титана был не таким вкусным, чтобы привлечь к себе остальных обитателей клиники.

Армина Вольфа Тиллю долго искать не пришлось. Слегка ссутулившись, что присуще большинству высоких людей, он сидел с пузатой чашкой и читал одну из тех газет, которые состояли в основном из заголовков и фотографий.

Армин, казалось, был единственным, кто не обратил внимания на Тилля. Он до последней секунды притворялся, что не заметил его.

– Эй, – окликнул его Беркхофф.

Только тогда Армин отвел взгляд от газеты и, скривившись, посмотрел на Тилля, приложив руку к глазам, словно на ярком солнце.

– Где телефон? – спросил он.

– Нет телефона, – ответил Тилль, решивший оставить мобильник в автобусе, поскольку посчитал, что хранить его в книге будет безопаснее, чем в камере, где возможности для скрытного использования аппарата отсутствовали.

– Тогда ты покойник, – заявил Армин.

– Или ты, – ответил Тилль и ударил его иглой.

Армин вскочил и закричал, но больше не от боли в плече, а от неожиданности.

– Какого черта?.. Что это было? – взвился Армин и сжал кулаки, но потом, видимо устрашившись видеокамер на потолке, просто схватил Тилля за толстовку.

– Игла, – спокойно ответил Беркхофф.

Тогда Вольф схватил Тилля за руку, разжал ему пальцы и забрал иглу.

– Ты подписал себе смертный приговор, Винтер! – злобно прошипел он.

С этими словами Армин повернулся так, чтобы камеры слежения оказались у него за спиной, научившись этому, видимо, у Касова. Теперь он держал иглу прямо перед глазами Тилля, который был на голову его ниже.

– В следующий раз я загоню эту вещицу прямо тебе в глаз и буду нажимать на нее, пока она не проткнет тебе мозг, кретин, – прошипел Армин и оттолкнул Беркхоффа от себя, намереваясь снова сесть.

– У меня СПИД, – тихо проговорил Тилль.

– Что? – побледнев как смерть, переспросил Вольф.

– Теперь и у тебя тоже, – все так же спокойно ответил Тилль.

Он подождал, пока Армин не схватился рукой за стул, а потом повернулся к нему спиной и, направляясь к выходу, стал производить про себя обратный отсчет, начиная от десяти.

На счете восемь он приблизился к выходу на два шага, на счете семь почувствовал на затылке движение воздуха, а примерно на счете шесть с половиной сильнейший удар стулом пробил ему череп.

Глава 37

Зенгер

– Фронтобазальный перелом с разрывом в височную кость, – прокомментировала профессор фрау Зенгер изображение МРТ на своем мониторе.

– Картина походила на поле боя, – подтвердил Симон, которого она вызвала к себе, несмотря на поздний час.

Санитар выглядел явно уставшим.

– Я поскользнулся в луже крови Винтера. Скажите, это была мозговая жидкость, что выступила у него из носа?

– Судя по снимкам, у него нет вторичных кровотечений. Не наблюдается и трещин в твердой мозговой оболочке. Фри-деру потребуется лишь покрыть дефекты костным клеем.

Симон посмотрел на руководителя клиники грустными глазами, выдохнул и спросил:

– Вам будет лучше, если я сам подам заявление об увольнении?

При этом, несмотря на свою темную кожу, он заметно побледнел. В ответ фрау Зенгер, взявшись рукой за шею, чтобы ослабить напряжение, посмотрела на него так, как будто он спросил ее о погоде на Марсе.

– С чего это вам пришло в голову? – задала она вопрос. Симон тяжело вздохнул и ответил:

– По моей халатности Винтер завладел иглой для инъекций. По моему недосмотру. Если бы не моя невнимательность, то этого бы не случилось.

Симон нервно поскреб указательным пальцем кожу у ногтя большого пальца. Такое чувство долга и ответственности, наблюдавшееся у Симона не в первый раз, вновь удивило фрау Зенгер. Когда она нанимала этого сенегальского беженца на работу, он едва мог говорить по-немецки. Однако это не помешало ему устанавливать эмоциональный контакт с пациентами гораздо быстрее, чем это получалось у многих его немецких коллег. Просто Симон обращал внимание на малейшие изменения в мимике и жестах пациентов и благодаря искреннему сочувствию своим подопечным замечал малейшие колебания в их настроении. Однако на сей раз, принимая озабоченный взгляд и глухой голос руководителя на свой счет и полагая, что она волнуется из-за того, что ей придется объявить о его увольнении, он ошибся.

– Все мы допускаем оплошности, и мне, к сожалению, придется доложить о случившемся. Однако у меня и в мыслях не было увольнять вас. Совсем наоборот. Вы всегда являлись для меня хорошим советником, а сегодня мне нужно знать ваше мнение больше, чем когда-либо.

Тогда Симон посмотрел на руководителя клиники сначала выжидательно, а когда понял, что она не шутит, то улыбнулся так широко, что фрау Зенгер стала даже опасаться, как бы уголки его рта не коснулись ушей.

Такая манера поведения являлась типичной для ее лучшего санитара. После допущенных ошибок он не занимался самобичеванием дни и ночи напролет, а осознав, в чем состоял его промах, вскоре снова был способен радоваться от всего сердца хорошим новостям.

– Чем я могу вам помочь? – спросил он.

– Видите эту гору? – задала вопрос фрау Зенгер, закрывая свой ноутбук и указывая на две большие стопки документов рядом с письменным столом.

Одна из них была высотой в полметра, а другая чуть меньше.

– Это документы, которые удалось собрать о господине Винтере, – пояснила фрау Зенгер.

– Так много? – уважительно присвистнул Симон.

– За последний день я еще раз прочитала все доступные нам материалы о Патрике Винтере. Это медицинские заключения, протоколы суда и показания свидетелей.

С этими словами она тяжело вздохнула, посмотрела Симону прямо в глаза и добавила:

– Однако я все равно чего-то не понимаю, ведь мне не дано читать его мысли.

– Со мною происходит то же самое в отношении многих находящихся здесь пациентов, – сказал Симон.

– Знаю, – улыбнулась фрау Зенгер. – Простите за неудачную формулировку. Но он что-то явно задумал, но только что? Вот в чем вопрос!

– Вы меня об этом спрашиваете?

Фрау Зенгер не ответила, а встала из-за стола и подошла к окну. Уже давно ей не требовалось закрывать жалюзи. Слабые лучи света, которыми солнце обычно одаривало Берлин в ноябре, сейчас при такой погоде приходилось уже с самого раннего утра возмещать искусственным освещением.

Сейчас же, незадолго до полуночи, на территории клиники не горели даже уличные фонари, и она посмотрела в дождливую темноту окна, в стеклах которого отражался только ее образ и убранство кабинета.

– Хотела бы я знать, что он задумал, – проговорила фрау Зенгер, прижимая ладонь к оконному стеклу.

Прохлада окна передалась и ее руке. С каким удовольствием она распахнула бы его створки и, распустив свою строгую прическу, подставила голову под струи дождя, бившие прямо по зданию.

«Но это все равно не успокоило бы поднявшуюся бурю в моей голове», – подумала она.

Фрау Зенгер немного постояла, глядя в темноту ночи, а потом, обернувшись к Симону, сказала:

– Винтер спрашивал меня про Трамница. Вы можете найти этому объяснение?

– Я… я… не знаю, – виновато ответил санитар, сложив свои натруженные руки в замок.

– Но у вас наверняка есть какое-то предположение или я ошибаюсь?

В ответ Симон посмотрел на своего руководителя и сказал:

– Ну, вы же сами видели запись камеры видеонаблюдения и выслушали показания свидетелей. Все выглядит так, как будто Винтер сам спровоцировал нападение Вольфа.

– Не только это, – согласно кивнула фрау Зенгер. – Он повернулся к Вольфу спиной и, похоже, делал обратный отсчет. Я поняла это по движениям его губ, просматривая запись на большом экране.

– Обратный отсчет, – повторил Симон больше для себя. – Получается, он знал, что произойдет.

В этот момент вдали послышался раскат грома. Фрау Зенгер выждала, пока вновь наступит относительное затишье, и сказала:

– По крайней мере, Винтер рассчитывал на нападение. Он сознательно шел на то, чтобы получить травмы. А теперь он лежит в лазарете, как и Трамниц, о котором спрашивал незадолго до этого.

– И что бы это значило?

Она заговорщически посмотрела на Симона, а потом заявила:

– Понятия не имею. Ясно только одно: нам необходимо быть бдительными, как никогда прежде. Иначе скоро мы все вместе окажемся в чертовски большой беде.

Глава 38

Тилль

Запах горячей смолы вновь напомнил ему о преисподней на Земле, привратник которой давно знал Тилля по имени, ведь он бывал в ней так часто. И снова адом оказалась парковка, выжигаемая знойными лучами солнца в летнюю жару. Он парил над этой геенной огненной из берлинского асфальта на высоте небоскреба, неотрывно смотря вниз.

Новой деталью его сна являлся автомобиль – черный внедорожник с блестящей крышей, в которой отражался небоскреб в духе фильма «Скайлайн». Внедорожник сиротливо стоял на огромной, заброшенной всеми парковке.

Тиллю казалось, что он ощущает сильнейшую боль, поднимавшуюся откуда-то снизу вместе с дрожащим от жары воздухом. Ему захотелось отойти от окна, и во сне, лежа в постели, он непроизвольно пошевелил плечами, а возможно, и головой. Тогда работавший от аккумулятора шуруповерт, сверливший ему череп, вновь погрузил Беркхоффа в сон.

Так прошло еще какое-то время.

Кругом была чернота, мучили жара, запах смолы и боль. И в этом мире боли Тилль кружился, выписывая петлю ожидания, словно самолет перед посадкой, находясь между мучительным пробуждением и кошмарным сном. Внезапно им овладел такой могучий страх перед перспективой навеки оказаться в подобном положении, что Беркхофф изо всех сил напрягся и открыл глаза.

Это было ошибкой.

Большой ошибкой!

Матовый свет от потолочной лампы ударил ему прямо в глаза и вызвал слезы. Он немедленно снова прикрыл веки, но совершил еще одну ошибку, попытавшись протереть уголки глаз. Сначала Тилль почувствовал легкое покалывание в сломанных пальцах, а потом, когда стал ощупывать повязку на голове, возникло ощущение, словно кто-то нанес ему удар бейсбольной битой.

Боль не шла ни в какое сравнение с той, какую он перенес, когда ему бинтовали голову перед отправкой в клинику. На этот раз Тилль оказался ранен серьезно. И боль была очень сильной, заставляя Беркхоффа думать о том, что если с него снимут повязку, то голова сразу же развалится на две половинки, лишившись скреплявшей их повязки.

Представив это, Тилль почувствовал себя еще хуже.

Его затошнило, и он с трудом сдержал подкативший к горлу приступ рвоты, поскольку понимал, что от этого ему станет еще хуже.

«Помогите!» – мысленно закричал он и сразу же вспомнил, что в лазарете у кровати, как правило, располагается красная кнопка, при помощи которой можно вызвать медсестру, а возможно, и заказать вагон болеутоляющих средств, лучше всего морфий.

При одном условии, конечно: если Тилль в лазарете!

Однако, поскольку Беркхофф продолжал лежать с закрытыми глазами, он не был полностью в этом уверен. В то же время куда еще его могли отвезти? Подробности Тилль не помнил. В памяти сохранилось только то, что он спровоцировал Армина в кафетерии, полностью отдавая себе отчет, что это может закончиться не только лазаретом, но и смертью. Но поскольку у него болело все, что может болеть, то это означало только одно: он не отправился в мир иной.

Хотя… До конца быть уверенным в этом он тоже не мог!

Может быть, самоубийства вообще не имеют никакого смысла?

А что, если все ошибаются и боль со смертью совсем не заканчивается, а продолжает нарастать?

Столь ужасная мысль сподвигла Тилля ко второй попытке открыть глаза, что он и сделал. Только на этот раз очень медленно, почти как в замедленной съемке. Однако такая осторожность все равно не смогла предотвратить новый страх, вызвавший непроизвольные судороги. Несмотря на сопутствующие этому болевые ощущения, сознание Беркхоффа смогло зарегистрировать сразу несколько важных моментов. Во-первых, он лежал в окрашенной в белый цвет комнате под теплым одеялом на больничной койке с ручкой над головой. А во-вторых, он увидел, как тень, стоявшая возле кровати и напугавшая его, проследовала мимо встроенного шкафа и тихо проскользнула в приоткрытую дверь.

– Эй! – прохрипел Тилль вслед тени, имевшей округлые женские формы, в надежде, что эта тень, а скорее всего, медсестра вернется и снабдит его обезболивающими средствами.

При попытке распрямиться он не сделал резких движений и только чуть-чуть повернул голову в сторону двери.

В глазах у него все расплывалось, а кроме этого, его обзору мешал край какого-то металлического предмета, и Тиллю понадобилось некоторое время, чтобы понять, что это была подставка для лотка на откидном ночном столике. Еще дольше он силился понять, что означал прямоугольный предмет, тоже лежавший на столике, но потом разглядел кожаный переплет специального издания «Улисса» Джеймса Джойса. Тогда Беркхофф догадался, что за тень стояла возле его кровати, а потом бесшумно выскользнула из комнаты.

– Седа! – прохрипел он чуть громче, но и эта попытка не принесла результата.

Тогда Тилль протянул здоровую левую руку к книге, что далось ему на удивление легко, раскрыл ее, но от накатившей боли вновь закрыл глаза. Тем не менее пальцы у него чувствительности не потеряли, и он с облегчением убедился, что мобильный телефон по-прежнему на месте.

«Седа принесла мне телефон! – с благодарностью и одновременно обеспокоенно подумал он. – Интересно, знала ли она о его существовании или просто решила принести мне книгу, которую я долго листал у нее в автобусе? Нет, таких совпадений не бывает!»

Первым желанием изнуренного от пережитого Тилля явилось стремление снова провалиться в сон. Затем ему захотелось позвонить Скании. Однако как первое, так и второе было слишком рискованным.

«Ко мне могут прийти с обходом и обнаружить телефон, – обеспокоенно решил он. – Это может случиться как во время сна, так и при разговоре с шурином. Нет, следует подождать, пока в голове снова прояснится и когда я буду точно знать, где можно позвонить и сколько времени у меня на это будет».

Требовалось срочно спрятать телефон, а лучше всю книгу, но возникал вопрос: как это сделать и куда их деть?

«Может быть, попросить Седу отнести книгу с мобильником снова в автобус?» – подумал Тилль.

Ход его мыслей сводился к тому, что если она все еще была в лазарете, то вреда от разговора с ней все равно не будет. Ведь Седа, несмотря на то что Скания предупреждал Тилля о том, что ей нельзя доверять, являлась здесь его единственным помощником.

«К тому же, похоже, у нее есть доступ во все отделения клиники, – мелькнуло в голове у Беркхоффа. – Возможно, она знает, где Трамниц».

Волнение вернуло Тиллю способность ясно мыслить, хотя он и чувствовал себя так, как будто недавно пытался остановить головой поезд. Тем не менее всплеск адреналина подавил чувство тошноты и придал ему уверенности. Беркхофф решил, что сдаваться рано, и одним рывком откинул одеяло.

Он посчитал, что книгу с телефоном нельзя оставлять на всеобщем обозрении и лучше всего пока убрать в верхний ящик тумбочки.

После этого Тилль сжал зубы, схватил ручку над головой и приподнялся. При этом в голове у него что-то начало перекатываться от одной стороны к другой, а когда он спускал ноги на пол, серая ночная пижама вообще соскользнула.

Как только голые пальцы ног коснулись пола, ему стало холодно. Напрасно Беркхофф пытался подавить дрожь – с каждым шагом лихорадочный озноб только усиливался. К счастью, комната была небольшой, и Тилль смог придерживаться здоровой рукой сначала за кровать, а затем, опираясь на стул и ручки стенного шкафа, двигаться к двери.

С удивлением он обнаружил, что в больничной палате имелась даже собственная ванная комната.

«Как это сочетается со словами фрау Зенгер?» – удивился Тилль, вспомнив ее заявление о нехватке койко-мест, ведь здесь он лежал в комфортабельном одноместном номере.

Беркхофф посмотрел на окно в тщетной попытке определить время суток и смог понять только то, что ночь еще не наступила. Большего залитое дождем стекло разобрать ему не позволило. Судя по приглушенному серому свету, сейчас могли быть и утренние сумерки, и вечерние закатные часы. В общем, типичный берлинский осенне-зимний день с проливным дождем. Тиллю даже почудилось, что в палате тоже начал распространяться затхлый запах сырости.

Даже ручка на входной двери показалась ему влажной. Он надавил на нее, но она не пошевелилась.

«Заперто, конечно, – подумал он. – Хотя… Минуточку».

В этот момент Тилль смутно вспомнил, что правила содержания пациентов в больничном корпусе были не столь строгими, как в закрытых отделениях. Может быть, дело заключалось вовсе не в том, что эта проклятая дверь была запертой, – она могла оказаться слишком тяжелой, и у него просто не хватало сил. Вконец обессиленный, он, дрожа, прислонился к двери и чуть было не вылетел в коридор.

«Какой я идиот! – подумал Тилль. – Дверь-то открывалась наружу, а мне почему-то пришло в голову тянуть ее на себя».

Это было сделано специально для того, чтобы персонал мог открыть ее в случае, если с пациентом внутри палаты что-то произойдет, и он потеряет подвижность.

Коридор был пуст. Беркхофф с трудом держался на ногах, и если бы не ручки, приделанные к стенам на уровне инвалидной коляски, то он рухнул бы на жесткий линолеум. Вспышки молний перед глазами усиливались с каждым шагом. Да иначе и быть не могло, ведь воздействие обезболивающих средств заметно ослабло. Его голова начала напоминать закрытый крышкой перегретый котел, поскольку боль не могла найти выхода. Но как бы ни была сильна эта боль, она не могла сравниться с теми мучениями, которые Тилль пережил с момента исчезновения Макса и продолжал испытывать до сих пор.

Макс!

Одна только мысль о сыне помогала ему не кричать и не привлекать к себе внимание персонала. Тилль укусил себя за неповрежденный кулак и с трудом справился с желанием громко заскулить. Он подождал, пока яркие вспышки боли в виде молний не перешли в слабое мерцание, а затем шаг за шагом снова двинулся вперед, с трудом переставляя ноги.

Беркхофф, проследовав мимо еще одной закрытой двери, шел по небольшому коридору, где находилась его палата, держа курс на главный проход, видневшийся впереди. Перед выходом в этот коридор он заметил то, что заставило учащенно забиться его сердце.

Там стоял стеллаж на колесиках.

Такой, на котором в больницах пациентам обычно развозят еду. Отличие заключалось лишь в том, что полки на нем были загружены книгами.

– Седа! – попытался позвать ее Тилль.

Она явно все еще находилась на территории лазарета и, по-видимому, развозила лежавшим здесь больным выбранную ими литературу.

Беркхофф, обливаясь потом, добрался до стеллажа, стоявшего прямо возле пересечения коридоров в каком-то полуметре от двери, на которой был нарисован номер двести семнадцать и виднелась небольшая табличка с надписью «Размещать не более одного пациента».

Седы нигде не было видно, и Тилль предположил, что она вошла в эту одноместную палату. Внезапно у него возник вопрос: не наблюдают ли за ним, и он принялся искать видеокамеры на потолке. Их Беркхофф не обнаружил, зато обратил внимание на двух мужчин, стоявших в конце главного коридора возле лифтов, оборудованных биометрической системой защиты.

Вначале Тиллю не удалось рассмотреть, кто это был, но, протерев слезившиеся от боли глаза, он увидел человека, при взгляде на которого ему захотелось спрятаться, и ему пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не закричать, выпуская наружу отчаяние, которое в нем накопилось.

Тилль застыл как статуя, но ненадолго. Он стоял так до тех пор, пока Касов не начал поворачиваться в его сторону, а затем то же самое сделал и Трамниц.

Как будто оба они догадались, что за ними тайно наблюдают!