Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Сьюзен Хилл,Жоэль Диккер,Себастьян Фитцек,Сара Даннаки,Стив Кавана,Джин Корелиц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 322 (всего у книги 346 страниц)

На данный момент у меня не имелось никаких сомнений только в одном: если я возьмусь защищать Энди, это будет самое трудное дело в моей жизни.

Глава 6

Эдди

Прилетев в аэропорт Мобила около восьми, мы получили багаж, и я оплатил аренду автомобиля корпоративной кредитной картой.

Прокатная компания высадила нас с Гарри на дальнем конце огромной парковки рядом с «Приусом», который явно знавал лучшие времена. Выбравшись из гольфкара, Гарри уставился на «Приус» так, словно это был его собственный ребенок, который только что бросил Гарвард, чтобы заняться плетением корзин.

– Я думал, мы берем напрокат машину… – заметил он.

– Вот машина, – сказал я.

– Нет, это не так. Это батарейка на колесах, с моторчиком от игрушечной машинки. У нее нет души.

– У тебя тоже. Давай просто забросим наше барахло в багажник и двинем в Бакстаун. Я поведу.

– Нет, я сам поведу. Это даст мне повод пожаловаться на машину, а тебе – на мою манеру езды. Тогда мы оба будем счастливы.

Похоже, что спутниковый навигатор в машине больше опирался на астрологию и надежду, чем на GPS, но к тому времени, как мы выехали на автостраду, до округа Санвилл оставалось уже всего ничего. Гарри продолжал кочевряжиться, жалуясь, что машина неисправна.

– Она не неисправна, это гибрид.

– Гибрид с чем? С мулом? Говорю тебе, эта штука на последнем издыхании!

На указателе съезда на Бакстаун виднелись три проржавевших по краям пулевых отверстия. И все внутри буквы «с». Мы оказались на двухполосной шоссейке, обрамленной с обеих сторон деревьями. Вскоре они сменились открытыми полями, затянутыми низким туманом. Затем туман сдвинулся, слегка колыхаясь, как будто тысячи привидений катались по земле.

Это был не туман. Это было то, чего я никогда раньше не видел.

– Хлопковые поля, – объяснил Гарри. – Странновато они выглядят в лунном свете, точно?

– Жутковато, – поправил я.

– Мой прадедушка собирал хлопок в Алабаме. Та еще была работенка… Не знаю, считалось бы это сейчас трудоустройством. Ему ни фига не платили.

Его голос стал тише и глубже, когда он произнес:

– Слишком много крови было пролито на этой земле… Это место кажется каким-то… отравленным. Мой отец проповедовал по всей Алабаме. Мы прожили здесь пять лет. Не могу сказать, что я когда-либо скучал по здешним краям.

Я почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок.

– Как только с этим делом будет покончено, мы уедем отсюда. И никогда не вернемся, – пообещал я.

Поля простирались на многие мили во все стороны, пока мы не перевалили через гребень холма и перед нами не открылся лес. Дорога вилась между огромными дубами и ивами. Их ветви, укутанные испанским мхом, нависали над асфальтовым дорожным покрытием, словно какая-то готическая вуаль. Вдоль дороги попадались старые бревенчатые домишки. Одноэтажные. Ни у одного из них не было приличной крыши, да и стояли они все вкривь и вкось. Выглядели эти дома заброшенными – или, по крайней мере, только выглядели. Кое-где в них горел свет. В некоторых даже не было оконных стекол – только вощеная бумага, которая на удивление красиво светилась, подсвеченная изнутри.

– Ты прочел уже все материалы дела? – спросил Гарри.

– Да. Что думаешь?

– Если он утверждает, что невиновен – а это может быть и так, – то нам придется тяжко. У тебя уже были сложные дела в прошлом. У меня тоже. Но не такие, как сейчас. Перво-наперво нам надо отмести два эти признания. Одно – данное сокамернику, другое – шерифу, – сказал Гарри.

– Нам нужно с ним поговорить. Если он скажет, что признание в полиции было получено под принуждением, то нам понадобятся какие-то доказательства этого. Другое признание сделано тюремному стукачу. С этим, пожалуй, будет полегче бороться.

– Я не думаю, что этот парнишка убил ту бедняжку, – прямо сказал Гарри.

– Почему ты так уверен? – спросил я.

– Что-то во всей этой истории не так. Я и раньше видел, как копы подкрепляют разваливающиеся дела сфальсифицированными уликами, но все-таки не так, как сейчас. У них есть кровь Энди и его ДНК под ногтями жертвы, а у парня всего-то царапина на плече. Почему вдобавок ко всему получено не одно, а сразу два ложных признания? Что-то тут мне не нравится.

– Не нравится, говоришь? Через пару дней нам предстоит судебный процесс по делу об убийстве, за которое полагается смертная казнь, нам не платят, мы находимся в какой-то жопе мира, и у нас есть клиент, который дважды признался в убийстве. Что тут может понравиться?

– Ни черта не может, это точно. Жертва – вот ключ к этому делу. Нам нужно знать о ней все, от и до. В деле не так уж много полезных сведений.

Городскую черту отмечала заправочная станция. Гарри повез нас по тому, что навигатор назвал Мейн-стрит и что вроде и вправду было тут главной улицей. Все имеющиеся здесь торговые и развлекательные заведения, кроме бара и магазинчика «Севен-илевен»[283] 283
  «Севен-илевен» («7–11») – крупнейшая в мире сеть небольших продовольственных магазинчиков, представленная в 18 странах. Изначально работали с 7 утра до 11 вечера, отсюда и название, но сейчас многие такие магазины работают и круглосуточно.


[Закрыть], уже закрылись на ночь. Зданий по сторонам становилось все меньше. На краю улицы, у последнего здания, были припаркованы три патрульные машины с шерифскими звездами. Длинное двухэтажное здание управления окружного шерифа торчало тут словно волдырь на заднице. Второй этаж его был выкрашен в белый цвет, а нижняя половина выложена из голого кирпича. Примерно на середине Мейн-стрит нам попался перекресток, похожий на экране навигатора на перекрестье прицела винтовки – главную улицу здесь пересекала Бак-стрит. Заранее заглянув в интернет, я обнаружил, что единственные отели в Бакстауне расположены как раз на этой улице. Веб-сайтов для онлайн-бронирования у них не имелось, а когда ранее в тот же день я попробовал туда позвонить, никто там не брал трубку. Приходилось действовать явочным порядком.

Гарри приглянулась первая же гостиница, которую мы увидели, под названием «Лисичка», с желтым грибом на вывеске, и он припарковался у входа.

Это был всего лишь большой дом в колониальном стиле с выцветшей белой краской и креслом-качалкой на крыльце. Табличка в окне гласила: «Свободные номера».

Как только я открыл дверцу машины, алабамский климат тут же выдавил испарину, проступившую у меня на лице. Влажность воздуха составляла восемьдесят девять процентов, и было невыносимо жарко. К жаре и сырости я давно привык, проживая в Нью-Йорке – летом там это обычное дело, – но здесь все было по-другому. Воздух был плотным и насыщенным влагой, и его не тревожило ни малейшее дуновение ветерка. Словно в прогнившей могиле. И буквально повсюду – тучи насекомых.

Я проследовал за Гарри через дверь главного входа к стойке из красного дерева, за которой сидела администраторша примерно такого же цвета. Бейджик с именем на ее голубом платье гласил «Клара», и когда-то она была белой, но за шестьдесят с лишним лет солнечных ванн и безостановочного курения сигарет «Кэмел» ее бледность приобрела тот же цвет, что и мебель. Стойка выглядела даже несколько поновей и почище.

– Фамилии? – поинтересовалась она безжизненным голосом. Кончики светлых волос у нее на челке завивались внутрь, упираясь в лоб, отчего казалось, будто та всеми силами пытается избежать контакта с кожей.

– Форд, Гарри. Рад познакомиться. А это мой коллега Эдди Флинн.

Опять присосавшись к «Кэмелу», Клара выпустила струю голубого дыма прямо на табличку «Не курить» и прохрипела:

– Сожалею, джентльмены. У нас все забронировано.

С этими словами она раздавила сигарету в пепельнице и уткнулась носом в номер «Космополитен».

– Простите, мэм… Но снаружи написано, что у вас есть свободные номера, – заметил Гарри.

– Это объявление недействительно, – буркнула она, не отрывая глаз от статьи под заголовком «Все, что нужно знать о бикини».

Гарри понимающе посмотрел на меня. Отбить этот мяч ему не удалось. Хотя что это был за мяч, от меня по-прежнему ускользало.

– По-моему, я знаю, в чем проблема. Мэм, мы понимаем, что это город, в котором исповедуют традиционные ценности. Мы с Эдди работаем вместе. Мы не пара. И хотя я не вижу в этом ничего плохого, нам все равно хотелось бы получить два отдельных номера.

– У нас все забронировано, – повторила она.

Гарри уже перегнулся через стойку, так что я предостерегающе взял его за руку, предложив попытать счастья в каком-нибудь другом отеле – перспектива поселиться в «Лисичке» не вызывала у меня особого восторга.

Мы вышли на улицу, и Гарри хлопнул меня по плечу.

– Думаешь, она не позволила нам остаться, потому что сочла нас геями?

Я покачал головой.

– Даже не знаю.

– Вообще-то приятное разнообразие по сравнению с прочими отелями в Алабаме, где могут отказать мне в номере попросту потому, что я черный, – заметил он.

– Я по-любому не хочу там оставаться. И неважно, расизм это или гомофобия, – все это одинаково мерзко. Давай-ка заглянем в тот, что через дорогу. На этот раз я зайду первым. Я – ирландский католик.

Мы перешли через пустынную улицу. Въехав в город, мы так и не видели по дороге ни одной машины. Даже тусклый свет уличных фонарей наводил тоску. Идти было совсем недалеко, но моя рубашка все равно прилипла к спине, словно горячий клей. Не создан я для такого климата. Гарри остался дожидаться снаружи, когда я рискнул заглянуть в отель под названием «Новый». Ну да, полагаю, что когда-то он и вправду был новым. Годах эдак в сороковых. Возле маленькой красной неоновой вывески «Есть свободные номера» тучей вились комары. Когда я открыл входную дверь, звякнул колокольчик. Как и в случае с «Лисичкой», за регистрационной стойкой уже кто-то сидел. На сей раз администратором оказался молодой человек с черными волосами, которые выглядели так, словно были нарисованы у него на голове. Он приподнялся и кивнул. Открыл регистрационный журнал.

– Могу я узнать ваше имя, сэр?

– Эдди Флинн, – представился я, потянувшись за ручкой, вложенной между страницами.

В глубине его маленьких голубых глаз словно вспыхнула электрическая лампочка. Парень втянул воздух сквозь зубы, захлопнул лежащую передо книгу передо мной и сказал:

– Сожалею, но у нас все забронировано.

Я стоял молча, уставившись на него. На вид ему было не больше двадцати. Он прикусил губу и начал быстро постукивать ручкой по стойке.

– В городе проходит какой-нибудь съезд? – поинтересовался я.

– Сейчас лето. Самый сезон, – ответил он, упорно глядя в пол.

Не было смысла чего-то доказывать. Я вышел и присоединился к Гарри на тротуаре.

– Похоже, тут тоже все полностью забито. Забавно, не правда ли? Я думаю, кто-то заранее знал про наш приезд.

– Да ладно тебе… Послушай, я все равно не хочу останавливаться ни в одной из этих ночлежек. Давай вернемся в Мобил, заселимся в нормальный отель, – предложил Гарри.

– Отличная мысль, – сказал я.

Мы двинулись по пустынной улице обратно к «Приусу». Гарри открыл водительскую дверцу, сунул одну ногу внутрь – и замер.

– Что такое? – спросил я.

Обойдя машину, проследил за его взглядом и увидел, что переднее колесо полностью спущено. Потом перевел взгляд на заднее. Оно было в полном порядке. Опять вернувшись на тротуар, я заметил, что заднее правое колесо тоже спущено. Присев на корточки в лучах света, падавших от входа в «Лисичку», я провел пальцем по резине и обнаружил на боковине покрышки, в паре дюймов от обода, порез около дюйма длиной. След от ножа.

– Это все моя фамилия, – сказал я. – Кто-то знал, что мы приедем, и хотел убедиться, что нас встретят должным образом.

Гарри надул щеки и сказал:

– Уже заранее ненавижу этот сраный городишко!

Глава 7

Пастор

Человек, известный как Пастор, смотрел сквозь мансардное окно на жирную бледную луну, повисшую над крышами Бакстауна.

Заслышав шаги на лестнице, он повернулся и оглядел помещение у себя за спиной – довольно просторное, на всю ширину дома. Верхним этажом Бакстаунская страховая служба практически не пользовалась. Одну из стен комнаты занимал ряд канцелярских шкафов. Посреди деревянного пола стояли семь кресел, расположенных по кругу. Под окном – столик с чашками и большим термосом, который Пастор наполнял кофе в маленькой кухоньке на задах дома. Единственным украшением стен были два флага – флаг Конфедерации, приколотый к потолочному плинтусу, и еще один, совсем старинный, который был вставлен в раму и прикреплен на стене напротив шкафов с документами. Флаг это основательно выцвел, некогда ярко-красный фон теперь приобрел оттенок ржавчины. В самом центре коричневато-красного полотнища красовался белый цветок – старая эмблема на ветхой от времени ткани. Это была камелия, которая из некогда белой превратилась в желтую. Семь лепестков, расходящихся веером от центра, заметно потускнели. То ли от времени, то ли от мочи. На этот флаг скорее всего и вправду мочились – да даже и не скорее всего, а наверняка. Это был один из трех подобных флагов, сохранившихся до наших дней. Пастор заплатил за него пятьдесят тысяч долларов на тайном аукционе черного рынка.

Ни один дорожащий своей репутацией антиквар не стал бы продавать такой флаг в открытую. У него была своя история. Истончившаяся, истрепанная по краям ткань несла на себе всю тяжесть грехов, совершенных под этим знаменем.

Дверь открылась, и в комнату вошел приземистый лысый мужчина в твидовом пиджаке. Профессор Грубер взмок настолько, что пот проступил даже сквозь пиджак. Даже ночью стояла невыносимая жара, и за время подъема по лестнице голубая рубашка Грубера почернела от пота. Позади него двигался высокий худощавый мужчина с рыжими волосами и бородой, слегка тронутыми сединой. На нем были клетчатая фланелевая рубашка и синие джинсы. Смотрелись они вдвоем довольно нелепо. Хотя Пастор давно уже пришел к выводу, что политические взгляды и мысли способны объединить самых разных людей.

– Это отец? – спросил он.

Грубер кивнул.

Пастор направился прямо к мужчине в рабочей одежде и протянул ему руку.

– Ну что ж, добро пожаловать!

Ненадолго опустив взгляд на руку Пастора, мужчина ответил на приветствие. Ладонь и пальцы были у него шершавыми и сухими – рука работяги.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр. Я…

Но прежде чем мужчина успел сказать хоть что-то еще, Пастор прервал его:

– Мы не используем имен на наших собраниях и встречах. Вы можете называть меня Пастором. С профессором вы уже знакомы. Мы считаем, что так безопаснее. Мы регулярно проверяем эту комнату на наличие подслушивающих устройств, и здесь нам ничего не грозит, но для полной уверенности в том, что никто случайно не проговорится по телефону или на встрече в каком-нибудь другом месте, мы никогда не используем в разговоре настоящие имена. У ФБР повсюду есть уши.

Мужчина кивнул.

– Я очень сожалею о потере вашей дочери, – продолжал Пастор. – Она была просто-таки живительной силой в нашем сообществе. Все мы очень глубоко переживаем эту утрату. Хотя, конечно, это не идет ни в какое сравнение с той болью, которую испытываете вы и ваша супруга. Пожалуйста, присаживайтесь.

Этим мужчиной был Фрэнсис Эдвардс. Отпустив руку Пастора, он с силой провел своей крупной ладонью по лицу. Пастор заметил, что глаза у Фрэнсиса покраснели и наполнились влагой, а дыхание стало затрудненным и прерывистым. Как будто он был на грани срыва и каждая секунда была битвой за то, чтобы удержать эту боль внутри.

Фрэнсис устроился на одном из расставленных по кругу стульев, Пастор и Грубер расположились напротив.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда сегодня. Профессор сказал мне, что встретил вас в «Калхуне». Насколько я знаю, в тот вечер вы довольно сильно приложились к бутылке. Могу вас понять. Алкоголь способен умерить душевную боль, но вскоре он становится единственной опорой, костылем у вас под мышкой. И стоит ему обрести власть над вами, как уже трудно от него избавиться. Так что лучше всего выговориться, поведать кому-то другому о том, какие чувства овладевают вами.

– Очень хорошо, что я встретил профессора Гру… В смысле, профессора в тот вечер. Мы… – начал было Фрэнсис, надолго умолкнув, прежде чем продолжить. Взгляд его взметнулся к потолку. Крупный кадык заходил на шее вверх-вниз. Он прочистил горло и натужно сглотнул, пытаясь подавить эмоции, угрожающие захлестнуть его с головой. А потом вроде взял себя в руки, потирая ладони друг о друга, вновь и вновь, как будто пытаясь оттереть их от грязи.

– Мы говорили о Скайлар. Это был первый раз, когда я по-настоящему поговорил с кем-то об этом. Шериф сказал, что мне надо пообщаться с доком или мозгоправом, но я не так воспитан. Вы понимаете?

На лице у Пастора появилась улыбка, и он кивнул. Фрэнсис назвал свою дочь по имени, что вызвало у него некоторое раздражение, но он предпочел не выговаривать за это скорбящему родителю.

– Я все прекрасно понимаю. Хорошо, что вам выпала возможность поделиться своим горем. Это помогает. Однако мы способны на нечто гораздо больше, чем просто разговоры, – верно, профессор? – сказал Пастор.

Грубер кивнул и поднялся на ноги. Подойдя к одному из канцелярских шкафчиков, он выдвинул ящик и вытащил большой конверт из плотной бумаги – дюймов пяти толщиной, незапечатанный – и протянул его Фрэнсису.

– Насколько мы понимаем, после убийства вашей дочери вы так и не могли выйти на работу. Вы ведь шофер-дальнобойщик, верно? – спросил Пастор.

Фрэнсис заглянул внутрь конверта, и его рука взметнулась ко лбу, как будто он был поражен тем, что увидел внутри. И вот тут он наконец расплакался, больше не в силах сдерживаться. Казалось, будто его дергающиеся плечи выкачивают из него слезы, как насос.

– В этом конверте двадцать пять тысяч долларов. Мы собрали их среди шестерых из нас. Я знаю, что вам сейчас приходится нелегко, и мы хотим сделать все, что в наших силах. Скоро будет и больше, – сказал Пастор.

– Нет, прошу вас, этого уже и так слишком много!

– Вздор! Послушайте, вы уже знакомы с профессором. А теперь и со мной. В этой церкви нас еще четверо. У всех из нас есть связи среди власть предержащих, а также влияние и сила. И мы заботимся о жителях этого штата. То, что случилось с вашей дочерью, было неизбежно, в некотором смысле.

Вытирая слезы, Фрэнсис вопросительно посмотрел на Пастора.

– Я знаю, какой особенной она для вас была. Для всех из нас в этом городе. Она была нашей королевой бала, еще не так давно. Я часто видел, как она сидела в закусочной Гаса, пила молочные коктейли и смеялась со своими друзьями. Уж поверьте мне: если б это была не она, то был бы кто-нибудь еще. Посмотрите-ка вон туда. Видите этот флаг? Это подлинный флаг «Белой Камелии». Он висел в одной церкви в Луизиане сто пятьдесят лет назад. Мужчины и женщины, стоявшие под этим флагом, знали, какие ужасы обрушатся на наш образ жизни, если мы не будем держать этих людей в узде. Понимаете меня? Вашу дочь убил не белый человек. Белый человек никогда такого не сделал бы. Мы должны заботиться о своих семьях.

Фрэнсис уставился на Пастора с чем-то вроде недоверчивого выражения на лице. И замешательства.

– Я не хочу, чтобы еще какие-нибудь белые родители сидели там, где сейчас сидите вы, и оплакивали своего убитого ребенка. Мы поможем вам и вашей жене, но вы должны наконец проснуться и понять, что боретесь за свое выживание, как и любой другой белый мужчина.

Фрэнсис ничего не сказал.

– А теперь идите домой. Мы поговорим завтра. Я знаю, что скоро суд, и нужно еще много чего обсудить.

В воздухе повисло молчание, прежде чем Фрэнсис поднялся на ноги, поблагодарил обоих и направился к выходу.

Грубер и Пастор дождались, пока внизу не закрылась дверь.

– Я не очень-то насчет него уверен, – сказал Грубер. – У нас осталось меньше недели до расплаты. Он к этому не готов. Позвольте мне…

– Я уже говорил тебе: он как раз то, что надо. И он будет готов. У нас еще шесть дней. Полным-полно времени, чтобы…

– Нет, слишком многое стоит на кону. Говорю вам: у нас недостаточно времени, чтобы…

– Ты обеспокоен, и я это понимаю. Тебе нужно просто довериться мне. Ты не уверен в нем или в самом себе? – спросил Пастор.

Грубер помотал головой.

Пастор продолжал:

– Мы уже говорили об этом. Другого выхода нет. Люди умрут. Много людей. Я думал, ты уже смирился с этим…

– Да, сами же знаете, что да.

– Через шесть дней он будет готов. У тебя ведь есть его электронная почта? Пришли ему несколько видео. Обычный набор: «Брайтбарт», «Фокс Ньюс», «Уан Америка» [284] 284
  Информационно-политические СМИ, рассматриваемые американскими мейнстрим-медиа как ультраправые, хотя без всяких натяжек к этой категории можно отнести разве что ресурс, основанный консервативным комментатором Эндрю Брайтбартом, регулярно позволяющим себе ксенофобские и откровенно расистские высказывания.


[Закрыть]… Он скоро проникнется.

– Как скажете. Завтра я загляну к нему и его жене.

– Хорошо. А теперь скажи мне: Флинн уже в городе?

– Не знаю. Я всех, кого надо, предупредил.

– И на том спасибо, – сказал Пастор.

Двое мужчин проговорили еще час, обсуждая свои приготовления. Пастор и Грубер стремились к одному и тому же, но иногда у них были разные взгляды на то, как этого достичь. Грубер понимал и принимал, что жертвы необходимы. Пока не ему самому приходилось их приносить.

– Я постараюсь находиться рядом с ним каждый день во время процесса, но мне может понадобиться, чтобы иногда подключался и кто-нибудь еще, – сказал Грубер.

– У тебя какие-то планы? – спросил Пастор.

– Нет, просто я нахожу его стенания несколько утомительными. Если он и дальше будет рыдать у меня на плече, то скоро я просто начну раздражаться.

– Все остальные заняты. В данный момент ты не работаешь. И, по-моему, более чем справедливо, что львиная доля усилий приходится на тебя. В конце концов, ты ему нравишься.

Грубер ушел. Было почти два часа ночи, и Пастору захотелось подышать свежим воздухом. Когда машина Грубера скрылась вдали, Пастор без особой цели двинулся по улицам пешком. В Бакстауне в это время ночи было тихо. Если избегать баров, то можно было пройти через весь город, не встретив ни единой души.

Он наслаждался тишиной. Теплым светом уличных фонарей, падающим на влажный асфальт. Температура его не беспокоила – с тех самых пор, как Пастор был мальчишкой и отец впервые посадил его в деревянный ящик за то, что он не доел свой обед. Этот ящик с таким же успехом мог быть духовкой. Сквозь щели между сосновыми досками просачивались тонкие полоски света. Света было достаточно, чтобы читать Библию, но не более того. Провести какое-то время в ящике можно было из-за чего угодно. За то, что повысил голос, что забыл почистить зубы или недостаточно усердно молился. Так что благодаря этому своему детскому опыту Пастор никогда не жаловался на жару, поскольку ничто не могло быть хуже, чем поджариваться в том ящике.

Вырос он на ферме за пределами Бакстауна. Первые несколько лет его жизни не оставили у него никаких ярких воспоминаний – лишь ощущение тепла и защищенности. Когда ему было шесть лет, мать умерла, оставив Пастора с отцом, который так и не оправился от смерти жены. Отец Пастора винил себя в ее смерти – в том, что был недостаточно набожен, что, пренебрегая своей преданностью Богу, каким-то образом навлек гнев Господень на свою семью. Он снял все картины в доме, все часы, а вместо них повесил толстые деревянные доски с вырезанными вручную отрывками из Библии. В церковь они ходили каждое утро и дважды по воскресеньям. В промежутках между ящиком и избиениями Пастор познавал силу слова Божьего.

На углу Бак-стрит он остановился. Отсюда были видны два отеля, обслуживающие город, а еще какая-то незнакомая ему машина, припаркованная напротив входа в «Лисичку». Пройдя дальше по улице, Пастор увидел, что это гибридная «Тойота», а внутри спят двое мужчин. Шины автомобиля были проколоты, а в гостинице для этих двух приезжих не нашлось места. Пастор сразу узнал Эдди Флинна по фотографиям, которые видел в интернете. Вид у того был расхристанный, как и у любого, кому приходится спать в одежде. Пастор скрежетнул зубами. Это был человек, единственной целью которого было освободить Энди Дюбуа. А этого Пастор никак не мог допустить.

На улице больше никого не было. Ни камер наблюдения. Ни машин. Ни людей. Только легкий шелест ветра в молодой сосенке позади него. Одном из множества новых деревьев, выстроившихся вдоль улицы.

Десять лет, проведенных на отцовской ферме, со временем основательно затянули гайки у Пастора в голове. Со временем он научился распознавать признаки, предшествующие очередному такому эпизоду. Одним из них было скрежетание зубами. Пастор втянул воздух в легкие, пытаясь умерить дыхание. Но без толку. Сердце бешено частило. Руки сжались в кулаки.

Наклонившись, он приблизил лицо к боковому стеклу с пассажирской стороны, которое запотевало при каждом его выдохе. Сейчас он напоминал огромного быка, уткнувшегося мордой в ворота на родео и готового к тому, что его вот-вот выпустят на арену.

Сунув руку под куртку, Пастор вытащил пистолет двадцать второго калибра. Направил его в голову Флинна, так что дуло почти касалось стекла.

Если сейчас он спустит курок, то ему придется убить и человека, сидящего за рулем. Для него это не составило бы большой проблемы. Все они одинаковы, эти нью-йоркские выскочки. Они никогда не понимали настоящей Америки. Они не были патриотами – такими, как Пастор. Он был способен убить за свою страну, за свое дело. Через шесть дней начнется отсчет. Расплата.

Его палец коснулся спускового крючка.

Он представил себе, что произойдет, если нажать на него посильнее. Треск выстрела, огласивший темную, тихую улицу, моментально исказившееся изображение Флинна, когда пуля пробьет стекло, оставив лишь паутинку трещин вокруг единственного пулевого отверстия. После чего он переведет прицел, выпустит еще две пули в чернокожего мужчину на водительском сиденье, а затем исчезнет в переулке, поглощенный ночной тьмой.

По щеке у Пастора скатилась капелька пота.

Убийство Флинна привлечет дополнительное внимание. Внимание, которое ему сейчас совсем ни к чему.

Он убрал пистолет, низко наклонился к окну и, оскалив зубы, испустил беззвучный крик.

Отходя от машины, Пастор услышал под ногами негромкий хруст.

Он наступил на сухую ветку, упавшую с дерева.

Звук был знакомым. Пастор повернулся и направился обратно к своей машине, припоминая тот момент, когда в последний раз слышал этот звук.

Этот треск.

Точно такой же звук он слышал, когда душил Скайлар Эдвардс, – мелкие косточки ее шеи с хрустом ломались у него под пальцами.