Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Сьюзен Хилл,Жоэль Диккер,Себастьян Фитцек,Сара Даннаки,Стив Кавана,Джин Корелиц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 244 (всего у книги 346 страниц)
Лора позвонила в дверь около трех часов дня.
Почему Станислас и Дофф не вернулись в гостиницу? Ушли около половины двенадцатого, она четыре часа просидела в номере, с вечера не выходила на улицу. Она волновалась – сколько можно ждать? – и решила сходить на улицу Бак. Положила Филиппа в коляску и отправилась к отцу.
Он открыл: думал, что вернулся Станислас. У него уже не было сил сдерживать горькие слезы, но он все-таки открыл.
Увидев заплаканного старика, Лора поняла, что Станислас и Дофф известили его. Но почему они потом не вернулись в гостиницу?
– Здравствуйте, месье. Я Лора… Станислас вам про меня говорил?
Он грустно улыбнулся и кивнул. Лора. Теперь и она приехала. Из Лондона? Уже? Да какая разница. Он нашел ее изумительной.
– Значит, это вы отец Поля-Эмиля… – пробормотала она со слезами на глазах. – Он столько мне о вас рассказывал…
Он снова улыбнулся.
– Милая, милая Лора… Вы еще красивее, чем я себе представлял.
Охваченные внезапным порывом, они крепко обнялись, все трое.
– Это мой внук?
– Его зовут Филипп. Филипп… Как вас. Красивый, правда?
– Великолепный.
Они уселись в гостиной и стали смотреть друг на друга, молча, печально. А потом Лора по просьбе отца стала рассказывать о Пэле, как прежде Станислас. Говорила о Лондоне, об их счастливых минутах. Говорила, что, как ей кажется, Филипп похож на отца, и дед соглашался. Мать говорила, а Филипп у нее на руках смеялся и лепетал – начинал свой великий разговор с миром.
Отец переводил взгляд с молодой женщины на ребенка, раз за разом, без конца. Они семья его сына, его потомство. Его имя не умрет. Слезы все текли и текли по его щекам.
Они проговорили почти два часа. В пять отец, выбившись из сил, предложил Лоре прийти завтра.
– У меня был тяжелый день, мне надо побыть одному, понимаете?
– Конечно. Я так счастлива, что наконец повидала вас.
– Я тоже. Приходите завтра пораньше. Нам еще столько нужно друг другу сказать.
– Завтра. Рано утром.
– Вы любите пирожные? – спросил отец. – Я могу купить на завтра торт.
– Торт, – отозвалась Лора. – Отличная идея. Съедим его вместе и поговорим еще.
Они обнялись, он поцеловал внука. И она ушла.
На улице ей захотелось пройтись. От ходьбы станет легче. Завтра она пригласит отца в поместье в Сассексе. Быть может, он захочет сказать несколько слов. Быть может, он немного поживет в Лондоне. Ради Филиппа. Она улыбнулась. Впереди было будущее.
* * *
Толстяк вышел от отеля “Сесиль”, где находился французский офис УСО. После ухода Саскии он еще долго стоял у “Лютеции” и случайно встретил какого-то офицера, который объяснил, что ему надо туда сходить, урегулировать свой статус: он уже сам не знал, кто он такой – то ли английский агент, то ли французский гражданин.
В “Сесиль” его приняли сразу и беседовали без протокола. Сказали, что Секция F распущена и он может, если на то будет его желание, вступить в ряды французской армии в том же звании, какое получил в УСО, – лейтенантом.
– Нет, спасибо, – отказался Толстяк. – Хватит с меня войны, хватит всего.
Собеседник, пожав плечами, попросил гиганта подождать, а потом вручил ему свидетельство о том, что он принимал активное участие в военных действиях. И все. Ни барабанов, ни военного салюта, даже бумажки никакой подписать не дали. Ничего. Спасибо и до свидания. Толстяк лишь улыбнулся, он не был в обиде. УСО как зажглось, так и угасало – величайшая импровизация за всю историю войны.
Толстяк бесцельно брел по улице. С гордостью смотрел на свой документ, то подносил его к самым глазам, то, любуясь, отодвигал подальше. Он отошлет его родителям. Для него война окончена. И для его товарищей, для Секции F. Эта страница их истории окончательно перевернута. Что теперь с ними со всеми будет?
Он шел и шел. Какая разница, куда идти. Сам того не зная, он направлялся к улице Бак. Сам того не зная, он следовал, только в обратную сторону, по стопам Пэла, когда тот сентябрьским утром 1941 года покидал Париж, готовясь идти военными тропами. Тут-то он ее и увидел – с сыном, с Филиппом, в коляске. Лора! Она улыбалась ему, издалека узнав его необъятную фигуру. Какой сюрприз! Какой невероятный сюрприз – встретиться здесь и сейчас! Она улыбалась, она была красива как никогда. Они с сыном, оставшимся без отца, снова встретили Толстяка. Они думали, что это судьба или, быть может, случай, но мир слишком мал, чтобы не встретиться. Люди теряют друг друга из виду только когда по-настоящему этого хотят.
Толстяк бросился к Лоре и обнял ее изо всех сил.
– Я так боялась, что больше тебя не увижу! – воскликнула она.
Она за него боялась. Толстяк закрыл глаза от счастья и незаметно положил руку на голову нового Сына.
– Что ты делаешь в Париже? – спросил гигант.
– Приехала повидать отца Пэла. Здесь со мной еще Станислас и Дофф.
Они улыбались друг другу.
– Поехали с нами в Лондон, – сказала Лора. – Возвращайся в Лондон. Хочешь?
– Да.
– Тебя все ждут. Мы хотим съездить в поместье моих дедушки с бабушкой. На несколько дней. Помянуть Пэла и погибших.
– Все вместе?
– Все вместе. Как во время учебы. Только не нужно будет вставать ни свет ни заря. Мы больше не будем мучиться. Мы победили в войне.
Из коляски послышался лепет Филиппа.
– Хочешь, понеси его? – предложила Лора.
– Очень хочу…
Она передала сына в руки переполненного любовью Толстяка, тот бережно прижал его к себе, и малыш положил свои ручонки на громадные щеки того, кто отчасти заменит ему отца.
Что с ними будет? Это уже неважно. Когда-нибудь демоны вернутся, они это знали. Ведь Человечество так легко забывает. Оно возведет для памяти монументы и статуи, оно доверит свою память камням. Камни не забывают, но их никто не слушает. И демоны вернутся. Но где-то всегда будут оставаться Люди.
– Что с нами будет? – спросил Толстяк.
– Это неважно, – ответила Лора, беря его за свободную руку.
– А я нашел себе невесту, – гордо объявил он.
Она улыбнулась.
– Ты лучший человек на свете.
Он покраснел.
– Ее зовут Саския… Это тоже боевое прозвище. Сегодня она сказала, что любит меня…
– Я тоже тебя люблю! – возмутилась Лора и поцеловала его в щеку долгим, крепким поцелуем. Так Толстяка еще никто не целовал. Он вздохнул от счастья – они обе его любят!
– Быть может, у нас с Саскией будут дети, – сказал он.
– Очень тебе этого желаю.
Они дошли до Сены и постояли, прижавшись друг к другу. Смотрели на реку, думали о будущей жизни. Те, кто не хотел больше любить, в конце концов полюбят снова, а те, кто хотел быть любимым, наверняка ими будут. Любить можно не раз. По-разному.
В те же минуты отец на улице Бак лежал на кровати сына, прижимая к себе чемодан. Он больше не проснется. Он выплакал последние слезы, горе уносило его. Не будет больше сына, не будет писем. Старик закрыл глаза и приготовился умереть.
Это был хороший день. Один из тех дней, когда жизнь хороша без особой причины. Высоко в небесах парили два силуэта: отец встретился со своим мальчиком. Наконец-то они поцеловали друг друга.
ЭпилогДекабрь 1955 года. Они все собрались в поместье в Сассексе.
Прошло время. В мае 1945 года закончилась война, в январе 1946 года было окончательно расформировано УСО.
Они стояли у фонтана и вспоминали. Время стирало многое: чем дальше, тем труднее становилось хранить все в памяти. И чтобы не забывать, они каждый год собирались вместе в один и тот же день, в одном и том же месте. И вспоминали Пэла, Фарона, Эме и всех, кто погиб на войне.
Они сидели в гостиной. Собрались все, с семьями: дети весело играли у огромного окна. Здесь царила радость.
Клод стал начальником отдела в Министерстве иностранных дел на набережной Орсе. Он был помолвлен. Иногда, если выдавалось свободное время, верил в Бога.
Кей так и не вернулся во Францию. Его взяли в Секретную разведывательную службу. Теперь у него была жена и двое детей, и самой большой угрозой он считал коммунистов.
Адольф Дофф Штайн тоже женился. Он был отцом трех прелестных детей и возглавлял в Лондоне крупное текстильное предприятие. Он сохранил тайну.
Станислас тоже никому ничего не сказал и никогда не скажет. После войны он снова стал работать адвокатом, а теперь наконец вышел на пенсию и считал, что заслужил ее сполна. Он тайком раздавал детям шоколадки, те в восторге называли его дедушкой.
В гостиную вошла Лора, неся поднос с напитками и пирогами. Ей исполнилось тридцать пять, она была все такая же красивая и лучистая. Она так никого и не встретила после смерти Пэла, но однажды кого-нибудь встретит и у нее будут еще дети. Перед ней была долгая жизнь.
Толстяк сидел на полу, смеялся и шутил с детьми. Они все были его детьми. Саския так и не приехала в Лондон; иногда он мечтал о ней. После войны он пошел работать официантом во французский ресторан в Лондоне. И нередко запускал в блюда пальцы. Но незаметно.
Среди смеющихся детей был и одиннадцатилетний Филипп. Красивый мальчик, милый, смешливый, умный, верный. Точная копия отца, но ему из деликатности никто об этом не говорил.
Когда они съели по куску пирога, Толстяк взял Филиппа за руку и повел на улицу. Он часто приходил за ним в школу. Не проходило дня, чтобы они не виделись.
Две фигуры подошли к фонтану, погладили гранит. Потом направились к большому пруду. В небе разлетались на ночь последние птицы.
– Мне уже целых одиннадцать, что мне надо знать о жизни? – спросил Филипп.
Толстяк с минуту подумал.
– Не надо обижать лис. Когда увидишь лису, дай ей хлеба. Это важно. Лисы часто голодают.
Мальчик кивнул.
– А еще?
– Будь хорошим парнем.
– Ага.
– Будь нежен с матерью. Главное, помогай ей хорошенько. Твоя мать – потрясающая женщина.
– Да.
Молчание.
– Хорошо бы ты был моим отцом, – сказал мальчик.
– Не говори так!
– Это правда.
– Не говори так, я сейчас заплачу!
– Папа…
– Не называй меня так!
– Папа, а война когда-нибудь снова будет?
– Наверняка.
– И что мне тогда делать?
– То, что подскажет сердце.
– А тебе что подсказывало сердце на войне?
– Быть храбрым. Храбрость – это не когда тебе не страшно. Это когда страшно, но ты все равно не поддаешься.
– А вы все, что вы делали в те годы? В годы, о которых теперь нельзя говорить…
Толстяк не ответил, только улыбнулся.
– Ты мне так и не скажешь, да? – вздохнул мальчик.
– Не скажу.
– Может, кто-нибудь напишет про это книгу. Тогда я и узнаю.
– Нет.
– Почему? Я люблю книги!
– Те, кто там был, не напишут…
– А другие?
– А другие тем более. Нельзя писать о том, чего не пережил.
Филипп, смирившись, замолчал. Толстяк взял его за руку. Они смотрели на мир. Гигант пошарил в кармане, вытащил кулечек конфет и дал их единственному сыну, который у него когда-либо будет. Мальчик жевал, а Толстяк неловко похлопывал его по голове пухлыми руками, словно играл на тамтаме. Теперь пошел дождь. Шел дождь, но на них не капало.
– А ты тоже умрешь? – спросил сын.
– Когда-нибудь умру. Но еще очень нескоро.
Мальчик вздохнул с облегчением: это “нескоро” казалось ему очень-очень долгим. Он прижался к Толстяку и крепко обнял его. Он был его сыном. И Толстяк чуть-чуть поплакал, благо шел дождь. Тайком. Он хотел сказать что-то еще, сказать, как он его любит, но промолчал. Слова были уже не нужны.
Жоэль Диккер
Ужасно катастрофический поход в зоопарк
© И. Стаф, перевод на русский язык, 2025
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025
© ООО «Издательство Аст», 2025
Издательство CORPUS®
Вольфу и Джулии
Пролог. Последствия одной катастрофы
Жители городка, где прошло мое детство, годами вспоминали события, случившиеся однажды в пятницу, под Рождество, в местном зоопарке.
И все эти годы никто не знал правды о том, что же там на самом деле произошло. Пока не появилась эта книга.
Сама я сыграла в этой истории не последнюю роль, но даже представить себе не могла, что когда-нибудь обо всем расскажу. Передумала я потому, что поняла: вырастая, мы приобретаем досадную склонность забывать, что когда-то были детьми. А ребенок живет в нас по-прежнему. Я обещала себе однажды это исправить, и книга как раз удобный случай. Вот почему я решила – раз уж приходится рассказать о том, что произошло, я расскажу это именно так, как видела все эти события, когда была еще маленькой девочкой.
Я с радостью представляю вам эту девочку – и передаю ей слово.
МНОГО-МНОГО ЛЕТ НАЗАД
Глава 1. Теория катастроф
Вечером меня оставили без сладкого. Из-за того, что случилось в зоопарке. Папа весь ужин повторял: «Это немыслимо, Джозефина! Просто немыслимо!» Мама вообще молчала, но смотрела на меня с осуждением. Потом сказала только:
– Завтра мы поедем в больницу его навестить. А теперь ешь фасоль.
Фасоль я не люблю, но чувствовала, что торговаться не время. Так что все съела без звука. Это называется «не высовываться». Потом мама заявила, что сладкого мне не будет. Я обиделась, потому что на сладкое был морковный пирог, а он мой любимый. Чуть не заплакала, но подумала, что наверняка всех моих одноклассников тоже оставили без сладкого, и утешилась.
После того случая в зоопарке все родители стали друг другу звонить. Я слышала, как мама все время говорила по телефону и каждый раз повторяла: «Я совершенно убита, я совершенно убита! Это катастрофа, как такое могло случиться?» Я не очень поняла, почему мама убита, если говорит по телефону, но, если речь зашла о смерти, ничего хорошего ждать не приходилось.
Я доела фасоль и спросила, можно ли выйти из-за стола, раз сладкого мне все равно не будет. Но мама ответила «нет», потом встала, отрезала кусок морковного пирога, положила мне на тарелку и сказала:
– Можешь съесть пирог, если объяснишь, что сегодня произошло в зоопарке.
Вообще-то это называется «шантаж», но я воздержалась от комментариев. Взяла ложку и поделила кусок на восемь маленьких долек.
Ни одна катастрофа не происходит ни с того ни с сего: она завершает собой череду мелких, почти незаметных толчков, которые мало-помалу превращаются в землетрясение. То, что сегодня стряслось в зоопарке, не стало исключением: это был финальный салют целой цепочки катастроф.
Родители хотели объяснений, но чтобы все объяснить, нужно было сперва объяснить, что катастрофический поход в зоопарк случился из-за катастрофического школьного спектакля, который случился из-за катастрофической пьесы, которая случилась из-за катастрофического похода к Деду Морозу, который случился из-за катастрофического урока по безопасности дорожного движения, который случился из-за катастрофического урока физкультуры, который случился из-за катастрофического собрания в школьном актовом зале, которое само случилось из-за начальной катастрофы.
Наверное, с этой первой катастрофы и надо начать.
Глава 2. Какой-то ненормальный понедельник
Однажды утром, в понедельник, под конец осени, за несколько недель до Рождества, произошло что-то очень важное.
Когда приближается катастрофа, обычно никто ни о чем не подозревает. Вот и тот понедельник притворялся нормальным днем: у меня зазвонил будильник, я встала, позавтракала (съела хлопья, но сначала налила молоко, а потом насыпала хлопья, иначе не видно, сколько молока наливать), почистила зубы, причесалась, оделась, и мама отвезла меня на машине в школу. До сих пор все шло как обычно.
Моя школа называется «Школа Зеленых Вершин». Это специальная школа. Специальной школой называется такая школа, куда отправляют детей, которые не ходят во все остальные школы. Я люблю свою школу. Она совсем маленькая, потому что в ней всего один класс. Она вроде большой дощатой беседки. Мама говорит, просто прелесть. Я бы скорее сказала, просто улет. Большой вестибюль, он же раздевалка. По одну сторону классная комната, по другую – игровая. Еще там есть маленькая кухня, а рядом с ней туалет. Школьный двор у нас – это сад с цветами, вокруг него деревянный забор, за который выходить нельзя, только с родителями или с нашей учительницей мисс Дженнингс. А за забором маленький парк с детской площадкой и скамейками, на которые усаживаются старые дамы, пока какают их собачки. Собачьи какашки положено убирать, но они часто притворяются, будто не заметили, что их песик справил нужду. Наш школьный сторож как такое увидит, бежит к ним как бешеный и требует сию минуту подобрать нечистоты. Тогда старые дамы делают брезгливое и брюзгливое лицо, достают из кармана пластиковый пакетик и превращаются в чистильщиц. А потом в недоумении держат пакетики двумя пальцами, словно какашки сейчас на них выпрыгнут. Выходит очень смешно.
Рядом с парком есть школа для нормальных детей. Туда ходят все дети, кроме нас. Это большое кирпичное здание, там большой бетонный двор, а по соседству – огромная спортивная площадка. Школу для нормальных детей видно из нашей специальной школы. В ней очень много детей, а нас в нашей школе всего шестеро. Я спрашивала маму, пойду ли когда-нибудь в школу для нормальных детей. Она сказала, что, наверное, нет, но она любит меня такой, какая я есть.
Самое прикольное в специальной школе – это мисс Дженнингс, наша учительница. Она самая потрясающая учительница. Терпеливая, милая, умная, ласковая. И еще очень красивая. Всегда хорошо одета, и волосы красиво причесаны. Ее все обожают.
Второе самое прикольное в специальной школе, после мисс Дженнингс, – это пятеро моих приятелей-одноклассников, они все мальчики.
Там есть Арти, он ипохондрик, то есть все время думает, что у него всякие болезни. Для него самого это не очень удобно, но для нас весело, потому что когда он думает про какую-нибудь болезнь, то вопит от ужаса. Арти, когда вырастет, хочет быть доктором, чтобы самому себя лечить. Он говорит, что когда ходишь к другим докторам, рискуешь заразиться чем-нибудь в приемной, там до фига больных. Тут он скорее прав.
Есть Томас, он просто здоровский каратист, потому что у него отец – учитель карате. (Когда у тебя отец – учитель карате, легче стать здоровским каратистом.) Томас, когда вырастет, хочет стать учителем карате, как отец.
Есть Отто, у него родители живут каждый в своем доме. Это называется «разведены». Мама сказала, что развод – это когда папа и мама больше не хотят спать в одной комнате. Думаю, когда я вырасту, я тоже буду разведена, потому что терпеть не могу, когда в моей комнате живет кто-то еще.
Отто знает все и обо всем. И всегда просит на день рождения всякие энциклопедии и словари. Он обожает объяснять разные вещи и знает трудные слова вроде «мородунка», «казуистический» или «келоидный» – мы все выучили это слово благодаря Арти. Отто, когда вырастет, хочет читать лекции.
Есть Джованни, он всегда носит рубашку, даже когда идет на улицу играть. У него родители богачи – это значит, у них много денег; похоже, когда ты богач, то должен всегда ходить в рубашке. Надеюсь, когда я вырасту, то не буду богачкой, потому что ненавижу надевать рубашки. У Джованни дома есть официант. Вот это правда удобно. Мне дома приходится после еды относить тарелку в раковину. А у Джованни никто даже со стула не встает. Он меня однажды пригласил на обед, так все сидели за столом, а официант поставил перед нами еду и потом все убрал. Мама говорит, что это называется «мажордом», но у Джованни говорят «Бернард». Джованни, когда вырастет, хочет работать на предприятии отца, которое основал его дед. Похоже, у них семейное предприятие. Это значит, все предпринимают по очереди.
Есть Йоши, он не говорит. Совсем-совсем не говорит. Он мой самый лучший друг. Чтобы понимать друг друга, говорить не нужно. У Йоши куча пунктиков. Это значит, что он все десять раз проверяет. Иногда даже больше, чем десять раз. Например, он все утро проверял, стоят ли его ботинки в школьной раздевалке. Йоши обожает пластилин и лепит потрясающие вещи. У него есть столик в углу класса, он там придумывает офигенные штуки. Йоши, когда вырастет, хочет стать скульптором.
Ну и, наконец, есть я, Джозефина. Я, кажется, чересчур быстро все понимаю. Никакой проблемы я в этом не вижу, но она, похоже, есть. Это по крайней мере одна вещь, которой я не понимаю. Когда я вырасту, я хочу изобретать грубые слова. Это папа мне такую мысль подсказал.
Папа однажды прочитал в газете статью о семье Джованни. Их семейное предприятие-все-по-очереди занималось производством туалетной бумаги. По папиным словам, туалетная бумага приносит им много денег. Он читал статью и кричал: «Туалетная бумага – это гениальная идея! Товар, который потребляют все, каждый день, во всем мире, который всегда будет нужен и который не сможет заменить ни одна технология!» Я подумала, что когда буду работать, надо найти и производить такой же товар. Потом папа сказал маме: «Нет, ты представляешь, дорогая, вся эта куча бабла благодаря сортирной подтирке!» Мама попросила папу успокоиться и не говорить при мне таких слов, но было уже поздно. Я не только поняла, что «сортирная подтирка» – шикарное грубое слово; я поняла главное: что изобретать грубые слова – это профессия будущего: их говорят каждый день, они всегда будут нужны, и их не сможет заменить ни одна технология.
Однажды я напишу книгу и вставлю туда все грубые слова, какие изобрету. Это будет как бы словарь грубых слов.
Так вот, возвращаясь к тому пресловутому утру в понедельник, – утру, когда случилась начальная катастрофа, которая будет вызывать катастрофу за катастрофой до того самого катастрофического похода в зоопарк, – когда мы с мамой подъезжали к школе, там на обочине стояли пожарные машины[234] 234
Пожарные в некоторых странах выполняют функции спасательных служб при чрезвычайных ситуациях. (Прим. перев.)
[Закрыть]. Мы вошли в маленький парк и увидели, что пожарные суетятся вокруг специальной школы. В эту минуту я поняла, что нормальный день будет на самом деле совсем не нормальным и что случилось что-то серьезное.
