Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Сьюзен Хилл,Жоэль Диккер,Себастьян Фитцек,Сара Даннаки,Стив Кавана,Джин Корелиц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 236 (всего у книги 346 страниц)
Здание Лоры на Севере было почти выполнено; теперь она ждала из Лондона приказа о возвращении. Она так спешила домой. Думала только об одном – снова увидеть Пэла. Работа одинокой пианистки вымотала ее, одиночество измучило сильнее, чем страх гестапо и абверовских локационных станций. Она хотела вернуться в Лондон, хотела Пэла – прижать его к себе, слышать его голос. Она так устала от войны, с нее было довольно. Да, ей хотелось уехать с Пэлом далеко-далеко, выйти замуж, создать семью. Они обещали друг другу уехать в Америку, если война не кончится, а война, похоже, и не думает кончаться. Америка! Она думала о ней постоянно.
Когда до возвращения оставались считанные дни, с Бейкер-стрит пришло сообщение для Эрве – агента УСО, ответственного за задание. Расшифровав его, она невольно расплакалась. Она не едет домой, ей надо в Париж, кому-то из агентов нужна радистка.
– Что случилось? – спросил Эрве, стороживший у окна.
Он опустил штору и подошел к ее столу. Она выключила передатчик, провела рукой по щекам, стирая слезы.
Эрве прочел записанное ею сообщение.
– Мне очень жаль, – произнес он. – Знаю, как тебе не терпелось обратно.
– Мы все в равных условиях, – всхлипнула она сквозь невольные слезы. – Прости, пожалуйста.
– За что?
– За то, что реву.
Он отеческим жестом погладил ее по голове.
– Тебе впору выть, Лора.
– Я так устала.
– Знаю.
Эрве не так легко было смутить, но тут он почувствовал, как кольнуло сердце. Ему было больно за эту красавицу-блондинку. Сколько же ей лет? От силы двадцать пять. Всегда старательная, приятная в общении. У него самого дочь примерно ее ровесница; они с женой и сыном-подростком жили неподалеку от Кембриджа. Он бы никогда не допустил, чтобы его дочь отправилась на войну, на эту мучительную для всех войну. Еще совсем недавно он радовался известию, что миссия Лоры завершена: вернется живая и здоровая. А теперь что с ней будет? Прогуляется в Париж с передатчиком величиной с чемодан? Обычный досмотр где-нибудь на вокзале, и ее раскроют.
Лора немного успокоилась только через несколько часов. Ей было страшно – до сих пор ее не посылали на задание в одиночку. Ее, радистку, всегда сопровождал кто-то из агентов или даже несколько. Мысль о том, что придется одной ехать по Франции, приводила ее в ужас.
Прошло несколько дней, ячейка снабдила Лору новыми фальшивыми документами. Накануне отъезда она сложила вещи в небольшой кожаный чемодан, в другом был передатчик. Эрве зашел к ней в комнату.
– Я готова, – сказала она, вытянувшись по стойке смирно.
Он улыбнулся:
– Ты же только завтра едешь.
– Я боюсь.
– Это нормально. Старайся держаться как можно естественнее, никто не обратит на тебя внимания.
Она кивнула.
– Оружие есть?
– Да, кольт. В сумочке.
– Отлично. А таблетка L?
– Тоже есть.
– Это всего лишь предосторожность…
– Знаю.
Они уселись на кровать Лоры.
– Все будет хорошо, совсем скоро увидимся в Лондоне, – сказал Эрве, дружески накрыв ее руку своей.
– Да, в Лондоне.
Следуя сообщению из Лондона, Эрве еще раз повторил девушке инструкции, касающиеся ее задания. Он организовал ей поездку в Париж с членами Сопротивления: в фургоне ее довезут до Руана, там она переночует. Назавтра сядет в первый же поезд на Париж. Или послезавтра, или еще через день, если того потребуют правила безопасности. Главное – ни в коем случае не садиться в поезд, если она почувствует хоть малейшую опасность или если заметит предварительный досмотр либо контроль. Но в столицу ей нужно в любом случае прибыть до полудня: неважно, в какой день, но до полудня. По прибытии она должна направиться прямо ко входу в метро на станции “Монпарнас”, там ее будет ждать агент УСО, дальнейшее – его забота. Агент подойдет сам, ей ничего предпринимать не нужно. Он скажет: “Две ваши книги у меня, они вам по-прежнему нужны?”, она ответит: “Нет, спасибо, хватит одной”. Затем агент сведет ее со своим контактом в Сен-Клу, неким Гайо. Если в Париже начнутся проблемы, Гайо ее вытащит.
Эрве заставил Лору повторить инструкции и дал ей две тысячи франков. Назавтра ее вывезла в фургоне семья огородников из-под Руана, членов Сопротивления. Сердце ее было разбито вдребезги.
38В слезах, весь в поту, он третий раз переворачивал вверх дном всю квартиру. Двигал мебель, поднимал ковры, вытаскивал книги из шкафа, рылся даже в корзинах для мусора. Одной открытки не хватало. Какого черта, как это может быть? Он любовно пересчитывал их каждый вечер. А потом, пять дней назад, одна исчезла. То был вечер среды. Его любимый вечер. Сперва он не встревожился, поискал между страниц книги. Ничего. Потом посмотрел на полу, в камине. И там пусто. В панике он обыскал всю квартиру. Тщетно. Назавтра он, пришибленный, проделал обычный путь до министерства и перерыл все ящики письменного стола. На всякий случай. Он знал, что никогда не уносил их с улицы Бак. Они могли быть только там. Он тщательно обшарил квартиру, каждый уголок. Искал везде. Не мог спать. Искал снова и снова. И теперь, на пятый вечер, после последних отчаянных поисков, убедился, что открытки в квартире больше нет. Так где же она?
Выбившись из сил, он повалился в кресло, переехавшее на время розысков в прихожую. Собрался с мыслями. Попытался понять. И вдруг хлопнул себя по лбу: кто-то к нему заходил! Его обокрали! А он ничего не заметил! Что еще у него унесли? В квартире теперь такой беспорядок, непонятно, все на месте или нет. Два года он не запирал дверь. Два года, с тех пор как уехал Поль-Эмиль, два года он не поворачивал ключ в замочной скважине. Уже два года. Немудрено, что в один прекрасный день его обокрали. Наверно, какой-нибудь бедняга искал еду: мяса теперь выдавали только сто двадцать граммов. Отец надеялся, что воришка, совершивший это злодеяние, хотя бы поест как следует. Наверняка он взял и серебро, перепродаст его за хорошие деньги. Но зачем воровать открытку? Открытки нельзя съесть.
Утром, уходя на работу, отец постучался в каморку консьержки. Она открыла, вид у нее был очень скверный. А увидев его, словно обезумела, как будто он был привидением.
– Некогда мне, не до вас! – в ужасе вскрикнула она.
– Меня обокрали, – грустно сказал он.
– А-а.
Казалось, ей совсем нет дела до его неприятностей. Она хотела было закрыть дверь, но отец не дал, просунул в щель ногу:
– Это значит, что у меня украли вещи, – пояснил он. – Это преступление, понимаете?
– Сочувствую.
– Другие квартиры у нас в доме не обворовывали, не знаете?
– По-моему, нет. А теперь прошу прощения, я занята.
Она отпихнула ногу отца, хлопнула дверью и заперла ее на задвижку, оставив беднягу одновременно в растерянности и в ярости. Ах ты, грязная уродина! Сегодня она показалась ему еще толще обычного. Он решил, что больше ничего не станет дарить ей на Рождество. И сегодня же вечером пойдет подаст жалобу в полицию.
39Начало октября, суббота. Фарон встретился с Гайо из Сопротивления перед Нотр-Дам. Они как ни в чем не бывало гуляли в толпе прохожих, грелись на осеннем солнце. Прекрасный денек.
– Рад, что ты вернулся, давненько тебя не было, – произнес Гайо, чтобы завязать разговор.
Фарон кивнул. Гайо подметил, что тот выглядит иначе, чем обычно, – спокойный, умиротворенный, счастливый. Прямо удивительно.
– Что война? – спросил он.
– Идет помаленьку, – уклончиво ответил великан.
Гайо усмехнулся – из Фарона никогда слова не вытянешь. Сейчас он уже привык и не дал сбить себя с толку.
– Ладно, – сказал он, – чем могу быть полезен? Ты же небось со мной связался не только ради удовольствия меня видеть?
– Не только.
Прежде чем продолжить, Фарон огляделся и отвел Гайо в сторонку.
– Сколько людей можешь дать? Хорошо подготовленных. И еще нужен пластит. Много.
– Крупная операция?
Фарон с важным видом кивнул. Он еще не знал, как взяться за “Лютецию”, порядок действий зависит от ресурсов, которые будут в его распоряжении. Гайо станет главным поставщиком взрывчатки. О том, чтобы запросить у УСО переброску груза прямо в Париж, нечего было и думать, к тому же про “Лютецию” никто не знал. Он поставит в известность Портман-сквер, только когда все будет готово и Генеральный штаб уже не сможет ему отказать.
– Надо посмотреть, – сказал Гайо. – Давай я погляжу. Сделаю, что смогу. Сколько тебе нужно человек?
– Сам точно не знаю.
– Ты один в деле? Я имею в виду… от ростбифов.
Фарон быстро обернулся, внезапно занервничав. Нельзя произносить такие слова на людях. Но упрекать Гайо не стал, чтобы не обидеть: он был в положении просителя.
– Наверно, нас будет двое или трое. На днях должен приехать радист, а за ним еще один парень, тоже скоро.
– Можешь на меня рассчитывать, – сказал Гайо, пожимая исполину руку.
– Спасибо, товарищ.
Они разошлись.
Фарон направился обратно, к Ле-Аль. Потом свернул к Большим бульварам и полтора часа ходил по городу во всех направлениях, проверял, нет ли слежки. Он всегда так делал после контакта.
Пока он в Париже один, его сбросили без радиста. Не любил он оставаться вот так, без связи с Лондоном. Пока ему было предписано в случае проблем обращаться к Гайо, но тот, несмотря на все достоинства, был не из УСО, и Фарон с нетерпением ждал прибытия пианиста. На Портман-сквер, перед отъездом из Лондона, Фарона предупредили, что Марк, его парижский радист, отправлен в какую-то ячейку на востоке страны. Фарон огорчился, что его разлучают с Марком: он доверял ему, это был хороший агент. Бог знает, кого ему пришлет Лондон. В полдень он снова ждал заменяющего у метро “Монпарнас”. Но тот снова не приехал, по крайней мере, он не видел никого похожего на радиста. Согласно инструкции, он должен был ждать пианиста в полдень у входа в метро, завязать разговор: “Две ваши книги у меня, они вам по-прежнему нужны? – Нет, спасибо, хватит одной”. И повторять эту комедию каждый день, пока они не встретятся. Он терпеть не мог все эти инструкции, они порождали опасную рутину. Каждый день ждать в одном и том же месте, в один и тот же час значит привлекать к себе внимание. Он старался менять внешность и растворяться в толпе: то стоял у киоска, то заходил в кафе, то сидел на скамейке; надевал то очки, то шляпу. Не нравилось ему это, и если он решит, что радист ненадежен, то отправит его ночевать к Гайо ради безопасности своего убежища. Диверсия в “Лютеции” прежде всего.
В третий округ, где находилась его конспиративная квартира, Фарон вернулся на метро. Специально вышел на предыдущей станции и дошел пешком. У самого дома остановился у киоска, купил газету, в последний раз огляделся и вошел в здание.
Квартира была на четвертом этаже. Поднявшись на второй, он почувствовал, что сзади кто-то есть – идет за ним, стараясь ступать как можно тише. Как он раньше не заметил? Не оборачиваясь, он быстро одолел оставшиеся ступеньки и схватился за стилет в рукаве. На своей площадке резко развернулся – и застыл. Это был Пэл.
– Идиот! – прошипел Фарон сквозь зубы.
Сын улыбнулся и дружески хлопнул его по плечу.
– Рад тебя видеть, старый придурок.
* * *
Два дня назад Пэла снова сбросили с парашютом на Юге, к макизарам[229] 229
Макизары (от фр. maquis – заросли, чаща) – французские партизаны, маки – отряды Сопротивления.
[Закрыть]. Встречал его некий Трентье, командир партизан, но Пэл с ним не остался: сказал, что чувствует опасность, хочет на несколько дней исчезнуть, и уехал в Париж, не поставив в известность Лондон. План у него сложился в Темпсфорде, в тот самый миг, когда он сел в “Уитли”. Найти объяснение для Портман-сквер не составит труда: скажет, что почувствовал слежку и предпочел залечь на дно. Ведь отлучится он всего на несколько дней, Лондон не станет придираться из-за меры предосторожности, возможно, спасительной и для агента, и для УСО. Пэл назначил Трентье и подпольщикам новую встречу, его отвезли в Ниццу, и он сел в поезд на Париж. Два года он мечтал об этом. Вот и Лионский вокзал, он вздрогнул от счастья. Наконец-то дома.
Пэл отправился на конспиративную квартиру Фарона, как они и условились в Лондоне. Постучался, но никто не открыл – великана не было. Сын подождал его возвращения на бульваре, а потом, увидев его у газетного киоска, пошел следом.
* * *
До вечера было еще далеко, но они поужинали. На крохотной кухне, консервами, как солдаты, не потрудившись выложить их на тарелки. Сосредоточенные. Квартирка была тесная: гостиная, спальня, ванная и маленький коридорчик. Самая большая и хорошо обставленная комната – гостиная. В спальне из обстановки было только два матраса, в ней был выход на балкон – запасной путь отхода: с балкона можно было попасть в окно на лестнице соседнего здания.
Оба жевали почти в полной темноте и заговорили, только когда поели.
– Ну и что ты тут стряпаешь? – поинтересовался Фарон.
– Меньше знаешь – крепче спишь. Я же тебе не задаю таких вопросов.
Фарон хмыкнул и предложил боевому товарищу яблоко.
– Ты тут один? – спросил Пэл.
– Один.
– Без радиста?
– Пока без. Был у меня радист, он теперь в другом месте. Славный парень, Марк его звали. Лондон мне послал другого.
– Когда появится?
– Понятия не имею. У нас встреча в полдень у входа в метро “Монпарнас”. Точной даты нет, хожу туда каждый день, пока не встречу. Не люблю я такие фокусы.
– А как узнать человека, если никогда его не видел?
Фарон пожал плечами. Сын напустил на себя серьезный вид:
– Наверно, он будет с S-Phone в руках.
Они посмеялись. Фарон с первой же минуты понял, что Пэл сильно нервничает, хоть и старается изо всех сил это скрыть.
* * *
А в это время отец на улице Бак светился от счастья. Стоя у платяного шкафа, он лихорадочно примерял костюмы и галстуки. Надо выглядеть безупречно. Под вечер, вернувшись после субботнего похода по магазинам, он обнаружил под дверью записку от сына. Поль-Эмиль был в Париже. Завтра они увидятся.
40Назавтра, воскресным утром, сын проснулся до рассвета. Он почти не спал в тревоге и возбуждении: скоро он повидает отца. Он думал об этом все время: в “Уитли”, летевшем во Францию, в грузовике по дороге в Ниццу, в поезде на пути в Париж. Скоро он повидает отца после долгих двух лет блужданий и войны.
Накануне, едва приехав на Лионский вокзал, он отправился прямо на улицу Бак. Сердце готово было выскочить из груди. Он шагал, сдерживая нетерпение: иногда, поддавшись порыву, переходил на бег, но тут же брал себя в руки – нельзя обращать на себя внимание. На ходу он смеялся в душе, хмельной от радости и возбуждения, пританцовывал, кинул в сумку нищего щедрую милостыню, словно считал себя везунчиком. Шептал: “Папа, папочка, я вернулся, я здесь”. На последних метрах бульвара Сен-Жермен ускорил шаг, а по улице Бак понесся галопом. Но у дверей дома снова превратился в британского агента – серьезного, тревожного, с обостренными чувствами. Принял обычные меры предосторожности, огляделся: никто его не видел. Он взлетел на второй этаж, остановился у двери, сделал глубокий вдох и победно нажал на ручку двери. Но она была заперта. Он страшно удивился – отец закрыл ее на замок! Почему? Ведь он обещал, что дверь будет открыта всегда, днем и ночью. Что случилось? Пэла охватил панический страх – может, отца уже нет во Франции? Нет, его имя по-прежнему значилось рядом со звонком. Тогда еще хуже: может, отец умер? Дыхание у него перехватило, голова закружилась. Что делать? Он не сдержался, наделал шума, выдал себя соседям: его могли увидеть в глазок. Пэл быстро взял себя в руки. Отец, наверно, просто вышел. Прошло два года, неудивительно, что он не держит дверь нараспашку. Может, сходить к консьержке, попросить ключ? Нет, никто не должен знать, что он здесь. Он встретит отца и немедленно увезет его; они сядут на поезд до Лиона и оттуда уедут в Женеву, подальше от немцев, которые постараются стереть Париж с лица земли. Да, он переправит отца в Женеву по тому каналу, который создал сам в ходе первого задания. Укроет его там, пока не кончится война. Пэлу не хотелось медлить и ждать под дверью – это опасно; он достал из кармана блокнот, вырвал листок и написал отцу записку – примерно так, как учили в Бьюли, но проще. Чтобы отец понял.
Дверь на замке? Под ковриком пусто? Завтра в 11 часов. Как после алгебры, старый плотник.
Сообщение было ясно как день.
“Дверь на замке? Под ковриком пусто?” Только они двое знали, что дверь не должна быть заперта и что решение это было принято после того, как они собирались оставить ключ под ковриком. Даже если отец не узнает почерк, он сообразит, что записка от сына, подпись не нужна.
В квартиру Пэл не вернется, слишком велика опасность. Отсюда зашифрованное место встречи – “как после алгебры, старый плотник”. В колледже ему очень тяжело давалась математика. Оценки по алгебре были настолько ужасающими, что родители отправили его к репетитору – лицейскому преподавателю на пенсии, противному старику Стефану Шарпантье[230] 230
Charpentier (фр.) – плотник.
[Закрыть]. Занятия эти он ненавидел, а Шарпантье внушал ему ужас. Отец, милый отец, желая его подбодрить, каждую неделю ждал его внизу, у входа, целый час, пока длился урок. А после вел пить горячий шоколад в кондитерскую на углу улицы Университе. “Как после алгебры, старый плотник” означало “в кондитерской” – отец поймет. Перечитав записку несколько раз, Пэл поцеловал ее и подсунул под дверь, всей душой молясь, чтобы отец был здоров и нашел ее. Потом снова превратился в призрак и ушел. Дожидаться завтрашних одиннадцати часов ему было негде, и он решил отправиться к Фарону на конспиративную квартиру.
Что ж, светает. Сегодня он встретится с отцом. Лежа на полу, на матрасе Фарона, Пэл снова обдумывал свою записку. Отец поймет, в этом сомнений нет. Поймет в ту же секунду. А если ее прочтет еще кто-то, то ничего не разберет, слишком уж туманно – это был их неприкосновенный тайный язык, язык отца и сына, язык, который не под силу расшифровать даже всем спецам абвера, ведь чтобы его понимать, надо было бывать там, в кондитерской, медленно пить вкуснейший шоколад, смотреть на отца, слушать его и считать лучшим человеком на свете.
Пэл еще долго лежал в постели, заставляя себя отдыхать: не хотелось встречать отца с усталым видом. Чтобы отвлечься, стал продумывать свой туалет. Надо как следует побриться, надушиться. Он должен быть самым красивым сыном на свете.
Он подождал, пока Фарон, спавший на соседнем матрасе, не встанет и не скроется в ванной. Надеялся, что колосс скоро уйдет, не хотел перед ним отчитываться. Нет, только не сегодня: ведь ему предстояло стать подпольщиком из подпольщиков, нарушить правила безопасности УСО, встретиться с отцом и укрыть его от всего мира. Но Фарон торчал в квартире до девяти утра. Они выпили кофе на кухне. Фарон надел очки и зачесал волосы вбок – изменил внешность.
– Что сегодня делаешь? – спросил он Пэла.
– Кажется, мне надо съездить за город. Наверно, на всю ночь. Или даже больше.
Ответ был уклончивый, но Фарон решил не задавать вопросов.
– Ладно. Я побежал, пора ждать до полудня этого чертова пианиста. Потом вернусь. Ты еще не уйдешь?
– Не знаю.
– Увидимся еще?
– Понятия не имею.
– Только без глупостей, ладно?
– Ладно.
Фарон пошарил в кармане и достал ключ.
– Ключ отсюда. Не знаю, что ты там затеваешь, но, по-моему, неплохо тебе иметь возможность сюда вернуться, если вдруг что…
– Спасибо, Фарон. За мной не заржавеет, – Пэл спрятал ключ в карман.
Фарон надел пальто и удалился.
– Посуду помой перед уходом, – сказал он на прощанье.
* * *
Отец почти всю ночь не сомкнул глаз, ругая себя на все корки. Зачем он запер дверь? Поль-Эмиль пришел и оказался у закрытой двери, несмотря на все обещания. Но ведь нельзя было ее не запирать, дверь эту, раз у него воруют открытки. Вот он теперь и закрывал ее на ключ. Вернувшись из магазина, он нашел записку. Это было что-то вроде шифра, он перечитал ее несколько раз, но понял сразу: “Встретимся завтра в одиннадцать, у кондитерской, как во времена старика Шарпантье”. Но почему сын не подождал, пока он вернется? И зачем этот шифр? У него неприятности? Отец не находил себе места и, чтобы отвлечься, убрал покупки в холодильник. Какая великая удача – встречать сына с полным холодильником! Он решил до завтра не есть совсем: так он точно не съест ничего такого, что захотелось бы сыну. У него есть хороший кусок мяса, они отлично пообедают. Всю вторую половину дня, до самого вечера, он убирал и отмывал квартиру. В душе он чувствовал чуть ли не облегчение, что сын не смог войти, – такой неслыханный беспорядок! Он бы посчитал его неряхой.
Отец подождал, пока часы пробьют восемь, и только тогда встал. Он не хотел торопить время. Вот уже девять. Два часа. Через два часа он увидит сына, которого ждал два года.
* * *
Пэл пришел заранее. Сел на скамейку напротив кондитерской, на широкой набережной Сены. И стал ждать, сжав ноги, положив руки на колени. Мальчик ждет, когда за ним придет папа. А если не придет? Что с ним будет, если тот не придет? Сын нервно закурил, но тут же потушил сигарету: не хотел, чтобы отец видел его курящим. Подождал еще, как послушный мальчик. А потом вдруг увидел его, сердце забилось быстро и часто. Это был отец. Отец.
Ему хотелось крикнуть: “Папа, милый папа!” Вот он идет. Вот он шагает, спускается по улице, это его походка.
Папа, милый папа, они обещали друг другу встретиться снова – и встретились. Теперь Пэл видел, что отец элегантно одет, в парадном костюме. На глаза навернулись слезы: отец принарядился, потому что скоро снова увидит сына.
Папа, милый папа! Как он любил его – и ни разу об этом не сказал.
Папа, милый папа! Они не виделись целых два года. Два года, вычеркнутых из жизни. Сын теперь мужчина, прошел тяжкие испытания. Но тяжелее всего была разлука с отцом. Он думал, что больше никогда его не увидит.
Папа, милый папа… Он думал о нем каждый день. Каждый день и каждую ночь. Иногда из-за этого не спал. В грязи и холоде на занятиях, в страхе на задании он думал только о нем.
* * *
Отец замедлил шаг: это был сын. Стоял у той скамейки. Его сын, достойный, гордый, прямой, настоящий принц. Как изменилось его лицо. Он покидал его мальчиком, а теперь стал мужчиной. Он показался ему еще красивее, сильнее. Его охватило сильнейшее волнение, непомерная, невообразимая радость. Они встретились. Ему хотелось плакать, но он сдержался, ведь отцы не плачут. Он подошел ближе, сын его заметил; хотел помахать ему рукой, но не осмелился. И улыбнулся с любовью. Нащупал в кармане кулечек конфет, которые ему купил. Не надо было покупать конфеты, конфеты – это для детей, а его сын стал самым красивым мужчиной на свете.
* * *
Теперь сын шел ему навстречу, приближался к отцу. Он мечтал об этой минуте, но теперь не знал, что делать – то ли бежать, то ли кричать.
* * *
На миг они застыли в нескольких метрах друг от друга, встретились глазами, сияя от счастья, не зная, куда деть руки. Последние шаги прошли очень медленно, боясь все испортить. Оба не сказали ни слова. Слова в эту минуту утратили смысл. Потом бросились друг к другу, обнялись, прижались головами, закрыли глаза, поцеловались. Больше они друг друга не отпустят. Пэл вдохнул отцовский запах. Обнял его еще крепче. Отец похудел, под пальцами прощупывались кости. Оба нежно молчали, чтобы сказать все слова, какие не осмеливались произнести вслух.
Лишь много позже они наконец разжали объятия и посмотрели друг на друга.
– Я принес тебе конфет, – прошептал отец.
* * *
Они шли по берегу реки, куда глаза глядят. Им столько нужно было сказать друг другу. Сели на скамейку в маленьком безлюдном сквере, прижались друг к другу.
– Рассказывай! Рассказывай! – молил отец. – Что ты делал эти два года?
– Трудно сказать, папа.
– Я получил твои открытки! Какие открытки! Просто ве-ли-ко-лепные! Ну, как там поживает Женева?
– Я там был всего один раз, но…
Отец почти не слушал: сын в костюме был неотразим.
– Скажи, у тебя есть любимая? – перебил он его.
– Э-э… Да.
– Великолепно! Иметь любимую девушку – это очень важно! А ты такой красавец, что девушки, наверно, дерутся за тебя.
Сын усмехнулся.
– Как ее зовут?
– Лора.
– Лора… Лора… Великолепно! И она тоже работает в банке?
– Нет, папа.
Пэл удивился: почему отец говорит о банке? Но отец не давал ему передышки, он буквально забрасывал его вопросами.
– А что ты делаешь в Париже?
– Приехал тебя навестить.
Отец улыбнулся: какой у него великолепный сын!
– Дома так пусто с тех пор, как ты уехал…
– Я очень скучал по тебе, папа.
– Значит, и ты тоже! Я теперь реже смеюсь. Больше думаю о войне. С тобой было легче.
– Я тоже, папа. Больше думаю о войне. А открытки? Тебе понравились открытки?
Отец просиял еще больше.
– Великолепно! Ве-ли-ко-лепно! Женева, Женева! Какой город! Я так счастлив, что ты в конце концов там укрылся. Ну, как идут дела в банке?
Пэл с любопытством взглянул на отца.
– Я, собственно, не в Женеве. И не работаю в банке. Но это неважно.
– Не в банке? Как это… Не в банке… Разве не ты мне сказал, что работаешь в банке? А может, и не ты… Уже и не помню.
Отец мучительно перебирал в уме тексты открыток.
– Папа, я приехал за тобой, – сказал Пэл.
Но отец слушал вполуха. И размышлял вслух:
– Не в банке… Может, это в третьей открытке было… Нет, не третьей… Скорее в следующей… А может, и нигде, на самом деле.
Сын сжал его руку, привлекая внимание:
– Папа…
– Да?
– А не поехать ли нам в Женеву?
– В Женеву? – просиял отец. – Ура! Отпуск в Женеве. Великолепно! Надо попросить у начальства отпуск. Почему бы не в декабре? В Женеве очень красиво в декабре. Же-До наверняка замерзает, получается роскошная ледяная скульптура. Когда консьержка узнает… Нет, еще лучше – мы наделаем фотографий! Она умрет от зависти! Ах, старая злыдня! Представь, нас обокрали, – он совершенно забыл объяснить обожаемому сыну, что оставлял дверь открытой, как и обещал, но две недели назад их обокрали, пришлось запирать дверь, когда его нет дома, ведь воры теперь выносят даже открытки. – Так вот, консьержке было совершенно плевать! И я решил ничего ей больше не дарить на Рождество! Она плохая женщина.
Пэл почувствовал, что впадает в легкую панику. Отец не понимал.
– Папа, надо уезжать побыстрее. Очень быстро.
Словесный поток отца прервался на полуслове. Он в недоумении уставился на сына.
– Почему быстро?
– Сегодня после обеда, – сказал Пэл, не отвечая на вопрос.
Отец сник:
– Сегодня уезжать? Но ты только приехал… Мы только встретились. В чем дело, сынок?
Пэл ругал себя за то, что так резко приступил к делу. Но у него нет выбора, он и так сильно рискует. Они должны уехать сегодня после обеда. Вечером будут в Лионе, завтра – в Женеве. Здесь, вместе, их могли в любой момент схватить. Ах, как ему хотелось, чтобы уже настало завтра, и они с отцом, свободные, прогуливались бы по берегам Лемана. Сын огляделся – вокруг никого. Они были одни. И он позволил себе выразиться яснее.
– Папа, в Женеве мы будем в безопасности.
– В безопасности? А здесь нам что, плохо? Да, война, но войны случаются все время. Кончится эта, начнется другая. Война – это жизнь.
Отец, еще минуту назад лучившийся счастьем, сидел теперь с непонимающим, убитым видом.
– Надо уезжать, папа. Уезжать из Парижа. Сейчас. Завтра мы будем в Женеве. И с нами уже ничего не случится…
– Нет, нет. Кто же уезжает, не попрощавшись с людьми, что за манера! Отпуск – ладно. Но уезжать из Парижа? Нет, нет. А наша квартира? Наша мебель? А консьержка? Ты об этом подумал?
– В Женеве мы начнем новую жизнь, папа. Нам будет хорошо. Главное – быть вместе.
– Я тебе говорил, что нас обокрали, милый? А этой уродине консьержке было все до лампочки. Только и сказала: “А-а!” У меня кровь в жилах застыла! Пусть не думает, зараза, что я стану ее поздравлять.
– Папа! – крикнул Пэл.
Отец сидел спиной, и сын повернул его лицо к себе, чтобы посмотрел на него, чтобы понял. И увидел, что щеки старика мокры от слез.
– Папа, надо уезжать из Парижа.
– Зачем ты приезжал, если сразу уезжаешь? – спросил отец.
– Да чтобы уехать вместе с тобой! Чтобы быть вместе! Какая разница, куда мы едем, лишь бы мы были вместе! Потому что ты – мой отец, а я – твой сын!
– Поль-Эмиль, не надо было тебе приезжать…
Пэл, усталый, издерганный, не знал, что ему теперь делать.
– Не будем ссориться, мой мальчик, мой красивый мальчик… Пошли, пойдем домой.
– Не могу. Это опасно. Слишком опасно. Нам надо уехать. Ты не понимаешь? Нам надо уехать!
Сын был в отчаянии. Он спрашивал себя, не свихнулся ли отец из-за того, что он его бросил. И, не зная, как еще убедить отца, выдал тайну. Его, одного из лучших, самых скрытных агентов, одолели демоны одиночества. Сыновья не бросают отцов. Сыновья, покидающие отцов, никогда не станут людьми. И он заговорил: в его глазах это был единственный способ заставить отца уяснить всю тяжесть положения.
– Папа, когда я уехал… два года назад… помнишь?
– Да…
– Папа, я поехал в Лондон. Я не поехал в Женеву, я не работал в банке. Я агент британских спецслужб. Мне нельзя здесь оставаться, нам нельзя встречаться. Война надвигается, скоро случится кое-что серьезное… Не могу тебе сказать… Но если союзники дойдут до Парижа, я боюсь худшего… А это уже скоро… Будут страшные бои, папа… Немцы, наверно, сотрут город с лица земли. Скоро здесь будут одни развалины.
Но отец уже не слушал. Он уловил только слова “британские спецслужбы”. Его сын, его красавец сын, его чудесный сын был агентом британских спецслужб. Героем войны. Повисла долгая пауза. Они молчали, наверно, целый час. Первым заговорил отец. Он смирился.
– Будь спокоен, мой мальчик, я уеду с тобой.
Пэл облегченно вздохнул.
– Спасибо, папа.
– Поначалу будет трудно, но мы будем вместе.
– Да, папа.
– И потом, Женева – красивый город. Большие дворцы и всякое такое.
Они еще помолчали.
– Но давай уедем завтра. Умоляю, Поль-Эмиль, – завтра! Чтобы я успел вернуться домой, попрощаться с вещами, с комнатами, собрать чемодан. Завтра – это же пустяки. Такое маленькое слово “завтра”. Едва слышное. Приходи завтра в полдень обедать. Зайди хоть раз взглянуть на квартиру. Пообедаем там в последний раз. Хорошим мясом, как ты любишь. А потом сразу уедем.
Пэл не раздумывал. Он прекрасно мог подождать лишний день. Завтра в полдень он придет на улицу Бак. Почему бы не зайти, ведь они больше туда не вернутся. Они будут сидеть в поезде, который в 14.00 отправится в Лион. Во вторник отец будет в Женеве.
– Ладно, пообедаем, – улыбнулся Пэл. – Уедем завтра.
Они крепко обнялись.
* * *
Кунцер сидел за рулем машины на улице, упирающейся под прямым углом в Елисейские Поля, и вертел в руках открытку. Анализ ничего не дал. Специалисты абвера высказались однозначно. Просто открытка, никакого кода, никакого сообщения, никаких симпатических чернил. С его визита на улицу Бак прошло недели две, других зацепок у него не было. Старик подал заявление о краже четыре дня спустя. Через четыре дня. Украденные вещи? “Открытка”, – написал он. Полная бессмыслица… Если только… Внезапно его пронзила мысль, и все сразу прояснилось. Как же он раньше не понял! Он поскорей набросал на бумажке схему в подтверждение своей догадки: девушка из Сопротивления, с оружием, по поручению британских спецслужб доставляла пустячные открытки безобидному старику. Открытки писал его сын, в этом не было сомнений. Значит, сын – английский агент. Это же очевидно! Английский агент имел неосторожность писать отцу, подавать о себе весточку! Совершенно необходимо заполучить этого сына, но где он может быть? Девица возила для него почту из Лиона, он мог скрываться где угодно во Франции. На данный момент он уверен лишь в двух вещах: отец ничего не знает, а девица сказала ему все. Он передал ее гестапо, на улицу де Соссе, 11. Ее там опять допрашивали. Бедная милая малышка Катя! Не хотелось думать, как ее били. Он пару раз звонил в гестапо, спросить, не заговорила ли она, но главным образом выяснить, что с ней. Узнал, что они выезжали к ее родителям в Лион, и родители тоже арестованы – просто так. Гестапо иногда так делало. И он подумал, что, если девушка ничего не знает, единственная его зацепка – отец. Отец был слабым местом сына.
