Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Сначала Хонор пыталась убедить Элли вернуться в школу.

– Ты ведь еще не сожгла мосты, – говорила она. – Можно сказать, что у тебя возникли трудности с матерью и тебе негде было заниматься. – Она даже предложила позвонить за свой счет. Лишь бы сплавить ее. – Ты же умная девочка, – добавила она. – Ну, не училась пару недель. – Она щелкнула пальцами. – Что такого?

Однако девушка была непреклонна. Дело было не в том, что она не могла вернуться, – она не хотела. Не хотела учиться в этом колледже и вообще поступать в университет. Все равно это все чушь. Для кого разыгрывать этот спектакль? Элли понятия не имела, чего ей хочется, но знала, что в освященных веками залах университета, в унылых спальнях колледжа Святой Анны она этого не найдет.

– Так что же ты, собственно, собираешься делать?

В Хонор боролись досада и восхищение.

Девушка пожала плечами.

– Не знаю. Найду работу, найду жилье. Мне просто нужно заново все обдумать.

Хонор предложила ей связаться с опекунами или хотя бы со школой – просто чтобы они были в курсе и не подняли тревогу. Занятия ведь уже начались? Девушка покачала головой. До конца каникул еще неделя. Никто не будет волноваться, по крайней мере пока. Опекуны ни о чем не подозревают – они ведь и не ждали ее из школы. А когда занятия начнутся, пройдет еще пара дней, прежде чем в школе забьют настоящую тревогу и начнут звонить опекунам. И то сначала будут проверять, не сбежала ли она с матерью – такое случалось пару раз, когда она была помладше.

И разыскать ее удастся не сразу. К тому же ей уже исполнилось восемнадцать, так что официально она сама за себя отвечает. Девушка объяснила все это совершенно бесстрастно, не пытаясь вызвать жалость к себе. Просто как есть, так и есть. И всегда было.

Этот трагический мотив не прошел мимо внимания Хонор: она была тронута, хотя и почти против воли. Она сказала Элли, что та может остаться на ночь у нее – в ее квартире есть свободная комната, а муж в отъезде на несколько дней. Вот выспится как следует – может, в голове прояснится, и все предстанет в другом свете. Может, она еще передумает.

– Жизнь гораздо сложнее, чем ты думаешь, Элли, – тихо сказала Хонор. – А такой девушке, как ты, – без семьи, без связей – придется еще тяжелее.

Хонор и сама не до конца понимала собственные мотивы. Такие спонтанные проявления доброты были явно не в ее характере. Может быть, эмпатия сработала – она сама уже с неделю чувствовала себя так, будто с нее сняли кожу. Признание Чипса отбросило ее назад, в воспоминания о несчастьях своей юности.

Хонор отправила девушку в душ, а пока ее не было, вбила в «Гугл» ее имя, внезапно обеспокоившись – вдруг ее уже разыскивают? Девушка была такой юной, такой беззащитной – казалось очень странным, что никто не заметил ее отсутствия. Однако поиск ничего не дал. Единственным результатом была ссылка на школьный информационный бюллетень, где Элли причисляли к «команде лидеров» этого года. Здесь же была фотография, где Элли получает значок старосты – этакая скромница в старомодной клетчатой юбочке, с собранными в узел волосами, чисто вымытым лицом.

Элли вернулась в комнату, завернутая в полотенце. Хонор закрыла вкладку, и в браузере открылась другая – старая статья о Сюзанне Уэллс из серии «где они сейчас», которую она с болезненным любопытством изучала накануне. Рекламное фото старлетки в бикини соседствовало с откровенным снимком, сделанным лет через пять после закрытия сериала.

– Ух ты, – сказала девушка, заглядывая Хонор через плечо. – Я ее знаю.

– Правда? Вот уж не подумала бы, что молодые смотрят этот хлам.

– Да нет, не сериал, а ее саму. Ну то есть я с ней не знакома, но в лицо знаю. Она раньше жила в Мэннинге – преподавала театральное искусство в частной школе. Я ее там видела. А вы ее знаете?

– Немного. Она живет в городке, где я выросла. В Энфилд-Уош.

– Она ваша подруга?

– Подруга? – Хонор пожала плечами. – Не сказала бы.

Девушка все разглядывала фотографию.

– Она все еще учительница?

– Да. А что?

– Она была замешана в каком-то скандале в школе, и ей пришлось уйти. Все об этом говорили – как раз перед тем, как я перешла в Эбби.

Журналистская антенна Хонор тут же приняла вертикальное положение и начала подрагивать.

– Что за скандал?

– Точно не знаю. Слухи ходили всякие. Кажется, какая-то девушка обвиняла ее, что она ее трогала или что-то в этом роде. Скорее всего, вранье, но родители заставили школу от нее избавиться. А девушку потом все равно исключили. Теперь она просто голимая неудачница. – И добавила с невеселым смешком: – Совсем как я.

Девушка обхватила себя тонкими руками. Лицо у нее заострилось, глаза были огромными, под ними лежали темные тени. На вид ей можно было дать лет двенадцать.

– Что же делать, блин? В школу ужасно не хочется возвращаться, да и все равно это уже бессмысленно. Пробные экзамены начинаются в понедельник, а у меня ничего не сделано. Там еще задания были. А для колледжа Святой Анны нужны космические баллы.

– Может быть, все не так уж плохо. Могут же у тебя быть смягчающие обстоятельства? Например, если сказать, что у тебя…

– Что? – фыркнула девушка. – Что я могу сказать? Что забыла про экзамены? Амнезией страдаю и только сейчас это внезапно выяснилось? А, знаю – надо сказать, что я все каникулы была без сознания. Что меня похитили.

Это и было зерно плана.

Легенда сложилась на удивление быстро. Выглядела она странно, почти беспрецедентно, однако эта неправдоподобность только делала ее достовернее. Кто бы додумался сочинить такую бредятину? В старые времена, чтобы удовлетворить публику, пришлось бы ввести в сюжет рыцаря в сверкающих доспехах. На худой конец какого-нибудь красивого юного принца, жаждущего разбудить героиню, спящую очарованным сном, и подарить ей поцелуй истинной любви. Но в наши дни женщины и девочки уже давно не нуждаются в подобных глупостях. Так что в истории можно без этого обойтись. Все необходимые элементы волшебной сказки там уже есть – бедная девушка, добившаяся успеха, единственная трагическая ошибка, заточение в башне, отважный триумфальный побег – и никаких лишних сложностей, неизбежно связанных с любовью. Основной костяк сюжета разрабатывала Хонор, однако девушка оказалась отличным соавтором: она придумывала такие повороты и ответвления сюжета, которые Хонор никогда бы и в голову не пришли. В другой жизни, с другой биографией Элли, пожалуй, могла бы стать писательницей или сценаристкой.

В иных обстоятельствах Хонор, вероятно, покоробил бы такой энтузиазм Элли, ее готовность на все, полное отсутствие угрызений совести от того, что она собирается разрушить жизнь ни в чем не повинной незнакомой женщины. Однако несокрушимая логика мести высвечивала в первую очередь то, как идеально Элли выбрала момент для своего появления. Сейчас Хонор могла лишь восхищаться целеустремленностью девушки: она ушла в это дело с головой, будто готовилась к экзамену, к итоговой работе по какому-то из выбранных предметов. По мнению Хонор, определенное сходство тут и правда было: их замысел можно было рассматривать как некую дерзкую пьесу или авангардный перформанс, только с реальными последствиями.

И всякое чувство вины, которое Хонор могла бы испытывать из-за этой девушки, тут же легко испарялось. Ни о каких манипуляциях речи не было. Хонор откровенно говорила с девушкой о том, как далеко та может продвинуться по пути к славе и богатству, стоит только этой истории попасть в поле зрения СМИ. Элли делала это не ради Хонор – она делала это ради себя.

Когда же девушка спросила, в чем тут интерес самой Хонор, та сказала ей правду – во всяком случае, так, как сама эту правду понимала.

Девушка понимающе кивнула.

– Так и знала, что без мужчины тут не обошлось. Где месть, там всегда мужчина.

Обычно работа Хонор заключалась в том, чтобы раздувать пламя уже зажженного костра, подливать масла и всеми силами стараться держать огонь под контролем, чтобы он не перерос в пожар. Но в этот раз все было иначе – теперь ей самой предстояло развести костер и чиркнуть спичкой. Теперь это был ее огонь.

Общую картину, концепцию придумала Хонор, однако Элли была скрупулезнее и изобретательнее в деталях: выясняла, кто где был и когда, соображала, как прикрыть возможные нестыковки. Расписывала все по дням, по часам, по минутам. Она замечала все слабые места, выявляла, если можно так выразиться, белые пятна в сюжете и находила способы их заполнить.

Это была ее идея, чтобы Хонор побывала в доме, сфотографировала комнату, лестницу, планировку двора, дом снаружи и внутри, разнообразные детали, которые им больше неоткуда было знать. Что-то забрать, что-то подбросить – тоже была ее идея.

Элли читала рассказы других жертв похищения. Конечно, ее заточение было далеко не таким долгим и мучительным, как у той девушки из Германии, кливлендской троицы или Элизабет Смарт. Но каждое ее слово должно было звучать убедительно, вызывать ощущение подлинности.

Она прекрасно понимала, что, как бы достоверно она ни сыграла свою роль, ее рассказ не воспримут как нечто трагическое и вообще ужасное: из ее жизни были вычеркнуты не годы, а всего лишь недели. Из ее истории не сделать такую же бомбу, как из историй тех, других девушек. Зато в этой ситуации было нечто отталкивающе дикое: похитительница – женщина средних лет, плюс полоумная старуха. А еще предыстория самой девушки – тяжелая биография, героическая работа над собой и то, как все эти труды чуть было не пошли прахом. И сам побег.

– Им это понравится, правда же? – хихикнула девушка. – Раз мне удалось выбраться – значит, я чего-то стою. Настоящее воплощение женской силы, да?

Вид у нее был такой самодовольный, что Хонор подумала – уж не начала ли она сама верить в собственные выдумки?

И все-таки чего-то в этой истории не хватало. Нужен был другой ракурс. Что-то яркое. И не просто яркое. Что-то такое, что вызвало бы бурю возмущения в Сети.

– А если сказать, что они меня насиловали? Гадость же, правда? Две женщины насилуют молодую девушку! Людям понравится.

Хонор задумалась, но сразу же отбросила эту идею. Элли, которой уже не терпелось жить своей жизнью, было бы трудно изображать такую травму столько времени. И, пожалуй, это все-таки слишком гротескно, чтобы надолго задержать на себе внимание СМИ.

– А что, если я скажу, что мужчина тоже был в этом замешан? Это может сработать. Тогда те две тоже предстали бы жертвами, а я бы в одиночку навешала люлей патриархату. Такая история будет… актуальнее, как вы думаете? И вам приятное сделаем.

Идея была хороша. Это было так заманчиво, так дышало духом времени, так вписывалось в тренд #MeToo! Но все-таки опасно – если сделать главным персонажем Чипса, это многое осложнит. И, может быть, втянет в это дело саму Хонор. Ей хотелось сделать ему больно – но не так открыто.

В конце концов выход придумала сама Хонор – обвинение, которое обеспечивало и мотив, и сенсацию, и, не без иронии, потрясающе элегантный coup de grâce[238] 238
  Смертельный удар (фр.). Букв. – «удар милосердия».


[Закрыть], делающий месть еще приятнее. Еще слаще.

Все оказалось проще, чем представлялось Хонор. Многое было известно только со слов Элли, а кто станет ее придирчиво допрашивать, когда есть анализы ДНК, подтверждающие ее слова? Против такого в наши дни не поспоришь. А если бы и попытались, доказательств было слишком много – одежда, физиологические выделения, волосы. Это же неопровержимые улики. А еще воспоминания Элли о днях, проведенных в плену, подробности, которые больше неоткуда было узнать.

Доказательств было столько, и таких убедительных, что не оставалось даже тени сомнения. Никто не заподозрил бы тут фальшивку – даже сетевые приверженцы теории плоской Земли. Насколько можно было судить, никто не строил теорий о заговоре, не пытался додуматься, как Элли могла все это подстроить. Зачем ей это? Было установлено и подтверждено самой Сюзанной, что они с Элли никогда раньше не встречались. Тут явно не было ни мести, ни вражды, ни обиды на какую-то несправедливость в прошлом.

Позже в дело вовлекли еще и сиделку – это был уже неожиданный бонус. Салли О’Хэллоран когда-то училась с Хонор в одной школе, и Хонор помнила, какой тряпкой она тогда была – чуть что, сразу заливается обиженными жалобными слезами. Такую трусиху легко склонить к чему угодно.

В доме престарелых Хонор в тот день не ждали, она явилась без предупреждения и раньше обычного – ближе к вечеру у нее уже были другие планы. На стойке регистрации никого не было, поэтому она направилась прямо в комнату отца, не утруждая себя формальностями.

Дверь в отцовскую спальню была приоткрыта, и Хонор бесшумно толкнула ее. В палате была сиделка, но Хонор она не заметила, потому что стояла спиной к двери и ее внимание было приковано к пациенту, лежавшему на кровати. Хонор не видела ее лица, но сразу узнала стриженные под боб седеющие волосы Салли О’Хэллоран, ее узкие плечи. Узнала и ледяной ужас на лице отца.

– Погань ты старая. – Эти слова Салли не сказала, а прошипела, но Хонор без труда разобрала их. – Грязный старикашка. Что я тебе вчера говорила? Что если мне еще раз придется твое дерьмо вонючее за тобой убирать, я тебя в него мордой натычу. Заставить бы тебя его сожрать, чтобы знал! У тебя колокольчик есть, ублюдок ты тупой! Будешь ты звонить или нет?

Первым побуждением Хонор было вмешаться, устроить скандал, пожаловаться на сиделку, добиться, чтобы ее уволили и внесли в черный список. Арестовали, в конце концов. Однако Хонор редко действовала по первому побуждению. Она знала: даже самые плохие моменты можно обернуть себе на пользу.

Она достала из сумки телефон, включила видеосъемку, приблизила изображение. Она смотрела, как Салли держит испачканную простыню перед окаменевшим лицом старика, слышала ее насмешки и угрозы, слышала беспомощные стоны отца, видела его страх.

Хонор попятилась обратно в коридор и тихонько прикрыла за собой дверь. Она чувствовала смутное чувство вины. Наверное, надо было вмешаться, избавить старика от этого унижения, но она знала, что угрызения со временем пройдут. Хонор давно поняла, как важно уметь сдерживать свой пыл, уметь выжидать. Она знала, что неблаговидные поступки в прошлом могут стать преимуществом в будущем.

Когда мы выходили из здания суда, проскочить мимо толпы было уже невозможно. Хэл сделал краткое заявление для СМИ, в котором подчеркнул мою невиновность, продуманный характер мистификации, жестокость преступников и аморальное поведение прессы. Выразил уверенность, что это преступление будет расследовано. Очевидно, что к нему причастны несколько человек, включая мнимую жертву, но сейчас важнее всего то, что я могу вернуться к своей прерванной жизни и профессиональной деятельности, наслаждаться будущим материнством и постараться забыть об этом кошмаре.

Мы с Чипсом и Мэри стояли рядом с ним, щуря глаза под моргающими лампами.

Из толпы выкрикивали новые вопросы, но Хэл покачал головой.

– Больше я пока ничего не могу сказать. В ближайшие дни моя клиентка сделает официальное заявление, но пока это все.

Я слышала гул голосов, когда мы проталкивались сквозь толпу. Чипс одной рукой обнимал меня за плечи, а другой рукой придерживал Мэри под локоть.

– Сюзанна, вам есть что сказать? Сюзанна, что вы чувствуете? Сюзанна, вы будете подавать в суд? Что дальше, Сюзанна? Как вы себя чувствуете, мисс Сквайрс? Мэри, вам есть что сказать?

Мэри вырвала руку, за которую держал ее Хэл, и с решительным видом шагнула вперед. Обвела гневным взглядом толпу и властно подняла руку, призывая всех замолчать.

– Если бы они меня слушали с самого начала, нам бы не пришлось разгребать это дерьмо.

– Что вы имеете в виду, Мэри? Что вы им говорили?

– Я им сказала, что у этой сучки осталась моя пижама Шанель, но никогда не говорила, что она ее украла. Украла другая. Но они же не слушали как следует, а?

По толпе прокатился смех.

Ободренная этим, Мэри продолжала:

– А я всегда знала, что эта маленькая сучка все врет.

Я схватила ее за руку и прошипела:

– Боже мой, Мэри, ты не можешь просто помолчать?

– И откуда же вы это знали, голубушка?

Я знала, что сейчас будет, но сделать ничего не могла – разве что придушить ее.

– По тому, как она… – Озорная улыбка исчезла с лица Мэри. – Как она…

Мэри смотрела на толпу – лицо у нее стало бессмысленным, взгляд блуждал. Она вдруг показалась мне совсем измученной и очень, очень старой. Она придвинулась ближе к Чипсу и схватила его за руку.

– Ну пожалуйста, пойдемте поскорее домой! – Голос у Мэри был слабый, дрожащий. – Я устала.

Когда мы выходили из суда, я мельком видела Хонор, и теперь опять заметила ее – она пыталась протиснуться сквозь толпу зевак, собравшихся у крыльца. Я была свободна, моя жизнь и репутация восстановлены. Казалось бы, теперь самое лучшее – поскорее убраться отсюда, начать все сначала, жить дальше, забыть обо всем. Но я еще столько всего не знала, и это нужно было прояснить, чтобы моя – наша – жизнь когда-нибудь вернулась в относительно нормальное русло. Пока Чипс с Хэлом помогали медленно и неуверенно ковыляющей Мэри спуститься по лестнице, я торопливо прошагала мимо них, не обращая внимания ни на предостерегающие оклики встревоженного Чипса, ни на жадное любопытство толпы, и бросилась вслед за Хонор по пешеходной дорожке, подгоняемая и яростью, и желанием выяснить все.

– Хонор!

Она остановилась и медленно, с очевидной неохотой обернулась.

– Сюзанна…

– Зачем? Какого хрена, Хонор?

Сзади донесся топот ног.

– О господи. – Чипс стоял у меня за спиной, его рука легла на мое плечо. – Тебе это ни к чему сейчас, Сьюз. – Голос у него был негромкий, настойчивый. – Мы потом разберемся, как-нибудь иначе.

– Она просто хочет знать зачем. Думаю, это понятное желание после всего, что она пережила.

Голос у Хонор был ледяной.

– Пережила из-за тебя, сука ты бешеная! После того, что мы оба из-за тебя пережили.

Глаза у нее широко распахнулись.

– Вы? Из-за меня? – Она рассмеялась и печально покачала головой. – Я так понимаю, ты ей не рассказал, да, Чипс?

Не такую реакцию на свою новость она представляла…

Эта беременность явилась настоящей катастрофой. Как еще это было назвать? Ни один человек в здравом уме не определил бы случившееся иначе. Хонор еще и восемнадцати не было, а ему только что исполнилось. У обоих вся жизнь впереди. Хонор была готова к тому, что он будет в шоке. В смятении. Ожидала даже испуга в какой-то мере.

Но она надеялась хоть на какое-то проявление заботы, думала, Чипс хотя бы спросит, как она себя чувствует. Ожидала признания их общей ответственности – делали-то они это вместе, вместе теперь и разгребать. Ожидала не то чтобы раскаяния, но чего-то вроде. Их же в одной лодке мутит от качки, даже если оба решат затопить ее и добираться до берега вплавь.

Нет, она не воображала ни фанфар, ни предложения руки и сердца, ни признаний в вечной любви. Она же не дура. (Да и не хотела она ничего подобного – у нее была своя цель, стремление выбиться в люди.) Но и такого откровенного ухода от ответственности, отказа от какого бы то ни было участия она тоже не предполагала. И уж никак не могла представить, что он скажет ей такое – с безжалостными глазами, ледяным голосом. Он посмотрел сквозь нее, как будто они были незнакомы, как будто то, что было между ними, ничего для него не значило.

– Какого хрена, – спросил он, – ты таблетки не пьешь?

Он даже не потрудился дождаться ее ответа.

– Ты не можешь его оставить, – сказал он. – Не нужен мне никакой ребенок. Блин, вот же хрень!

Не были они в одной лодке. Даже в одном море.

– И вообще, откуда мне знать, что он мой?

На этих словах ее вырвало прямо ему на туфли. И на какое-то мгновение стало легче.

– О чем ты мне не рассказал, Чипс? Ты-то тут при чем?

Он попытался притянуть меня к себе, но я отстранилась.

Он долго смотрел на меня с непроницаемым выражением лица.

– Хонор забеременела. Когда мы с ней встречались. У нее был… – Он запнулся и поправился: – Она сделала аборт.

Хонор снова рассмеялась, но на этот раз ее смех был больше похож на плач.

– Я… мы были еще почти детьми, Сьюз. У нас не было другого выхода. – Его глаза встретились с глазами Хонор. – Я же не мог знать, правда? Не мог знать, что все так получится.

Так устроен мир, да? Есть даже какой-то закон. Закон Мерфи? Закон подлости? Закон «если я могу тебя трахнуть раза два-три, а может, четыре, то я тебя трахну». Какой-то непреложный закон природы, означающий, что всегда будет только так и не иначе. Против таких сил у Хонор не было ни единого шанса.

Она не чувствовала горя, когда сделала аборт. Может быть, тоску по будущему, которое она видела краем глаза, в сущности, по миражу: как они вместе с Чипсом растят ребенка, как клан Гаскойнов принимает ее с распростертыми объятиями, как Хонор становится для них своей, как его мать растекается лужицей от умиления и благодарности, что ее сделали бабушкой (само собой, их ребенок был бы мальчиком: в таких семьях первенцы всегда мальчики – здоровые, веселые, преисполненные энергичной уверенности в том, что мир принадлежит им). Когда она задумывалась об этом всерьез, все это представало нелепой фантазией. На самом деле его родители были бы в тихом ужасе. Не то чтобы они были снобами – его мать была степенная, порядочная женщина, отец – добродушный выпивоха, несколько неумеренный в своей страсти к женскому полу. Но их бы не обрадовало, если бы кто-то вот так подпортил будущее их мальчику, подрезал ему крылья.

Так что эта фантазия осталась бы фантазией, даже если бы сам Чипс не отверг ее столь решительно. А фантазий о судьбе матери-одиночки у нее не было. В этом отношении она никогда себя не обманывала. И ее семья ребенка бы не приняла. Безотцовщину-то. Нет, они бы ее поддержали, в этом не было сомнений. Но видеть разочарование в глазах родителей – об этом и думать не хотелось. Хонор ожидало светлое и блестящее будущее, ей предстояло своим умом пробивать себе дорогу вперед и вверх.

Выход был только один. В то время он означал для нее избавление от бесконечной тошноты, головной боли, тревоги. Настоящего сожаления не было. Тогда еще не было.

Сожаление пришло позже. Когда ей было уже далеко за тридцать, часики, к которым она до сих пор не прислушивалась, стали тикать все громче, отбивать время – полчаса, четверть часа… Она вдруг начала заглядывать в детские коляски, с завистью смотреть на женщин с большими животами, видеть какое-то удовольствие в том, чтобы взять отпуск, отдохнуть, посвятить себя кому-то, кто не гонится за славой и богатством, кто ничего от нее не хочет и в то же время требует ее всю целиком, кто сможет вернуть вложенное в него с прибавкой повыше, чем в пятнадцать процентов. И о Дугале тоже надо было подумать. Тот чувствовал то же самое – ее муж с самого начала хотел детей и все нетерпеливее ждал, когда она согласится. Он был старомоден до мозга костей, и тогда ей нравилось это в нем – такая стойкая приверженность традициям. Он был воплощенным homo suburbiensis – загородным жителем, и для Хонор мысль о том, чтобы побыть какое-то время босой и беременной, становилась все привлекательнее.

Она ждала целый год, прежде чем пойти обследоваться, – именно так все советовали. После стольких лет на таблетках всегда требуется время, говорили они. Просто расслабьтесь, природа возьмет свое. Она ждала, изо всех сил старалась расслабиться – и ничего, даже ни одной задержки. Каждый месяц регулярно, как часы. Тик-так, тик-так… Поэтому через год она все же пошла к врачу. Это был муж известной модели, у которой Хонор работала агентом несколько лет назад. С тех пор та успела уйти из модельного бизнеса и обзавестись потомством – девочкой и мальчиком, близнецами – уже лет в сорок пять. Ее успех воодушевил Хонор. Ее муж явно знал свое дело.

Но вера не помогла. Диагноз был окончательным: детей у нее никогда не будет. Конечно, она рассказала врачу о беременности и об аборте. Были ли осложнения после операции? Она постаралась вспомнить. Да, последствия тогда оказались гораздо тяжелее, чем она ожидала и чем ей говорили. Были боли и сильное кровотечение – но откуда ей было знать, насколько это серьезно? Она вспомнила, что ей было плохо (все тело ломило, температура поднялась) еще с неделю, что она лежала в постели, сказав матери: ничего особенного, просто сильная простуда, врач не нужен. Как она могла рассказать кому-то? В то время позор разоблачения казался куда страшнее, чем любые возможные последствия в будущем. И в каком-то смысле она даже радовалась этому недомоганию. Казалось, что так и должно быть – физическое проявление ее почти не осознаваемой скорби по поводу дезертирства Чипса. Однако к концу той недели она не только похудела на три килограмма, но и печаль в ней словно перегорела.

Доктор кивнул серьезно и, кажется, слегка осуждающе.

– Возможно, дело именно в этом. Такое не редкость. Разве вас не предупреждали? Вам следовало немедленно обратиться к врачу. Но, может быть, – добавил он, словно желая смягчить удар, – может быть, и ту раннюю беременность вам не удалось бы доносить до срока. Возможно, проблема была уже тогда.

Трудно было сказать, когда началась эта проблема и отчего. Да и смысла не было разбираться. Ее женские органы никуда не годятся. У нее никогда не будет ребенка. Стоит подумать о гистерэктомии, чтобы избежать возможных осложнений в будущем. Зато с яйцеклетками все в порядке, сообщил он ей с делано-радостным видом. Очень жаль.

Она сделала так, как он советовал, и согласилась удалить все. Дугал плакал, когда Хонор сообщила эту новость, но она не сказала ему, что когда-то была способна забеременеть. Как она могла нанести ему еще и этот удар?

А вот Чипсу она сказала, еще бы. Это случилось уже через несколько лет, в самом начале их романа. Хонор почти с удовольствием смотрела, как он прячет глаза от стыда за свой давнишний поступок, за свою юношескую черствость, за то, что забыл об этом.

– Господи, Хонор, – сказал он, – каким же я был скотом. Но тогда это все равно было немыслимо, правда?

Вспоминая те дни, она думала, что, может быть, и не так уж немыслимо – что, может быть, они как-то сумели бы это устроить, что все могло получиться, что они могли бы прожить совсем другую жизнь, если бы решили оставить этого ребенка. Кто знает, лучше ли та жизнь, которая у них есть сейчас? Да и как узнаешь? Но, по крайней мере, он тоже был лишен счастья родительства. Хотя бы это утешение мироздание ей подарило.

А потом отняло.