Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

– Но… Я не хотела, чтобы они меня видели. Чтобы знали, что я их видела.

– Но почему? – Молодой полицейский, кажется, искренне недоумевал.

– Мы здесь две женщины, больше никого, и они наверняка уже знают об этом из заметок в газетах и тому подобного. В общем, это показалось мне немного рискованным.

– Да нет. Эти не из тех, кто может перейти к насилию. Порча имущества, не более того. Обычно они просто высказывают то, что у них на уме, и уходят.

– Но нам-то неоткуда было это знать.

– Пожалуй. – Он пожал плечами. – Так вы хотите подать заявление?

Я растерялась.

– Я думала, в любом случае придется. Разве не так полагается?

– Необязательно. – Старший покачал головой.

– А вы бы что посоветовали?

– Ну, мы вряд ли когда-нибудь узнаем, кто они такие. А если и узнаем, доказательств все равно нет. На таком холоде они не стали бы работать без перчаток, даже если у них хватило бы глупости, в чем я сомневаюсь. Так что отпечатки пальцев искать нет смысла.

– Ясно.

– На самом деле это будет просто куча лишней писанины для всех. И для вас в том числе.

– А у вас нет списка… потенциальных подозреваемых, которых можно проверить?

– В общем, нет. То есть у нас имеются на примете те, кого можно назвать вероятными правонарушителями, но по большей части они еще подростки. Скучно им в субботу вечером, приключений ищут. И есть парочка идиотов, которые считают себя выдающимися художниками. Но в этом случае, я бы сказал, дело, вероятно, несколько другое.

– В каком смысле?

– Ну, во-первых, на подростков это не похоже. Подростки обычно не уезжают так далеко от города – у них ведь чаще всего и машин нет. А если уезжают, то ради чего-то стоящего. Ну, знаете, что-нибудь заметное разрисовать, силосные башни, рекламные щиты. Что-нибудь в этом роде. У них нет привычки портить стены фермерских домов где-то на отшибе.

– Вот как.

– Очевидно, это что-то более… личное. Вас выбрали мишенью неслучайно.

– Но разве это не сужает круг подозреваемых?

– Не совсем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, это ведь мог быть кто угодно, правда? – Лица у обоих были серьезные. – Вы нажили здесь много врагов, мисс Уэллс. Половина города считает, что вас нужно засадить за решетку на всю жизнь. Многие сделали бы это собственноручно, если бы хватило духу. Многие уверены, что вы это заслужили.

Последние несколько месяцев я провела в каком-то странном анабиозе: жизнь остановилась на неопределенный срок. Время размылось; один день был неотличим от другого. Каждое утро Чипс уходил на рассвете, чтобы сделать все необходимое по хозяйству. Я завидовала этой его возможности сбежать в мир, который казался таким простым по сравнению с моим: фермерский труд, конечно, физически тяжелый, даже изматывающий, но там хотя бы все можно понять и уладить. Завидовала я и тому, что Чипсу есть на что переключить внимание, пусть и на пару часов в день.

Я сразу решила: если не хочу сойти с ума, придется делать вид, что я просто наслаждаюсь заслуженным отдыхом в длинном декретном отпуске. Каждое утро я находила себе какую-нибудь рутинную работу по дому – оплатить счета, поработать в саду, распаковать коробки, переставить мебель. Однако к полудню мои (явно недостаточные) запасы воображения истощались, и я плюхалась на диван рядом с Мэри, смотрела вполглаза ту программу, которой она была одержима в данный момент, и грызла за компанию с ней сухие колечки «Фрут лупс». Каким-то образом мне до сих пор удавалось держать тревогу в узде, в самом дальнем уголке моего затуманенного беременностью разума, и фокусироваться на единственном светлом пятнышке, единственном, что придавало мне уверенности в этой ситуации: на ребенке, который рос во мне. Шел второй триместр, ребенок уже толкался ножками, и тошнота почти прошла. Я стала быстрее уставать, но ожидаемых болей пока не было. Пол мы не выясняли, но все анализы указывали на здоровый плод.

В начале декабря, когда до слушания в суде оставалось всего шесть недель, приехал Хэл, чтобы обсудить с нами доводы обвинения. Обычно рассмотрение материалов дела сводилось к работе с документами, и доказательства представлялись мировому судье в виде письменных заявлений, однако Хэл попросил провести очное слушание, рассчитывая выиграть побольше времени и надеясь обнаружить улики, которые позволят оспорить показания стороны обвинения – или, еще лучше, найти свидетеля, который опровергнет историю Каннинг. Если на слушании мировой судья не сочтет, что версия обвинения способна убедить присяжных вне всяких разумных сомнений, обвинения будут сняты, а дело закрыто.

Интерес СМИ к этому делу уже сместил фокус – к счастью, в центре внимания теперь была не я и даже не преступление как таковое, а Элли Каннинг, – однако небольшая группа репортеров (разношерстная компания, представлявшая главным образом разные маргинальные сайты) по-прежнему толпилась у нашей подъездной дорожки, так что проще было встретиться с Хэлом здесь, чем в его офисе в городе. Чипс съездил в город за продуктами на неделю и вернулся домой незадолго до приезда Хэла. В последние месяцы он тоже старался реже бывать в Энфилд-Уош – не столько из-за СМИ, которые его, похоже, не беспокоили, сколько из-за отношения к нам местных жителей, особенно после ночи граффити. Тогда он на это почти ничего не сказал – видимо, не хотел волновать меня еще больше, – только нечленораздельно пробормотал что-то о том, что у некоторых слишком много свободного времени.

Мы втроем уселись за обеденный стол, откуда нам хорошо было видно Мэри: она возилась на веранде с собаками. Я старалась не смеяться, когда Хэл задерживал на ней взгляд, словно хотел убедиться, что глаза его не обманывают. Сегодня утром Мэри щеголяла в своей, как она выражалась, «хламиде» – старом флюоресцентно-оранжевом рабочем комбинезоне, который принес заботливый Чипс, когда я пожаловалась на бесконечную стирку из-за одержимости Мэри собаками. Она лежала на собачьей подстилке, свернувшись калачиком. На одной ее руке развалился Рип, а другой она гладила его по носу. Мэри что-то тараторила без умолку, иногда с большим жаром, но пес, кажется, не возражал: лежал с закрытыми глазами, изредка помахивая хвостом. Неда нигде не было видно – то ли его нос не выдержал такого обращения, то ли он успел спрятаться.

Документов было столько, что за день не пересмотришь, – протоколы допросов, свидетельские показания, заключения экспертов, фотографии, – но самое важное Хэл изложил в сжатом виде. В основном все было так, как я и ожидала. Все чушь, все сфабриковано.

И все совершенно неопровержимо.

Я снова перечитала заявление девушки – медленно, делая пометки, стараясь найти хоть что-нибудь – какую-нибудь незначительную ошибку, которая могла превратиться в зияющую дыру, – что-нибудь, что могло бы поставить под сомнение ее показания.

Мы просмотрели список вещественных доказательств, подтверждающих насильственное удержание Элли. Картины, нижнее белье, чашка с ее ДНК и следами наркотиков, щетка для волос. Перечитали показания свидетелей со стороны обвинения. Все сходится друг с другом – но расходится с истиной.

Бо́льшая часть всего этого не была неожиданностью, но обвинения, задокументированные так официально и солидно, делали это безумие реальным.

Лжи со всех сторон лилось столько, что невозможно было сообразить, как подступиться к ее опровержению. Обвинения были такой дичью, такой нелепостью. На этом фоне мелкие неправдоподобные детали (скажем, опаивание потенциальной суррогатной матери наркотиками) просто терялись.

Внезапное осознание реальности того, что все это значит для меня и что может значить в будущем, навалилось непроницаемой черной тучей. Годы в тюрьме, разлука с ребенком, конец зарождающихся отношений с Чипсом. А Мэри – что будет с Мэри? Мне захотелось свернуться калачиком и завыть.

– Ничего не понимаю. Как будто кто-то одним щелчком пальцев взял и превратил мою жизнь в какое-то безумие. В какой-то ад.

Чипс, вид у которого был такой же убитый, как и у меня, молча сжал мою руку.

– Наверняка что-то можно сделать – должен быть какой-то способ доказать, что все это ложь.

Хэл словно бы задумался.

– Проблема в том, что доказать реальность какого-то события гораздо проще, чем обратное – то, что его не было. Нам нужно что-то такое, что вызовет сомнения в ней самой – в Каннинг. Хоть какая-то зацепка.

– Но девчонка чиста кристально – еще никто о ней слова плохого не сказал. Прямо святая.

– Но если ее не было здесь, то где же она была? Наверняка кто-то что-то видел, что-то знает.

– Но кто? И как найти этого кого-то? Это же иголка в стоге сена.

Чипс начал с очевидного:

– А как насчет данных из ее телефона? Я помню, она сказала, что он разрядился и что она не видела его с тех пор, как села в машину…

Он с надеждой посмотрел на брата.

– Да. Это все проверено. Данные полностью согласуются с ее заявлением. В последний раз она звонила откуда-то неподалеку от Бродвея, сразу после собеседования в колледже Святой Анны.

– У тебя есть распечатка?

Хэл выудил распечатку из рассыпающейся стопки документов и протянул брату. Чипс мельком взглянул на него и передал мне. Никаких звонков с телефона Элли после даты ее предполагаемого похищения не было. И звонков на ее телефон тоже не было, только полдюжины сообщений – одно от матери, парочка коллективных – от компании одноклассниц, приемная мать выражала надежду, что Элли весело проводит время в Сиднее, – но и только. На мгновение мне стало жаль Элли. Исчезла из жизни почти на месяц, и никто даже не заметил – никому до нее дела не было. За всем этим должна стоять какая-то печальная история, какая-то скрытая боль.

– Жаль, что мы не можем заглянуть в ее нынешний телефон и полистать фотографии. Хотел бы я посмотреть, действительно ли она такая невинная крошка, за которую себя выдает. – Чипс с надеждой взглянул на брата. – Ты ведь наверняка знаешь какого-нибудь хитромудрого технаря, который мог бы вытащить это? По-моему, в наши дни конфиденциальной информации уже не существует?

– Я всего лишь провинциальный адвокат, а не Джеймс Бонд. И в любом случае, даже если бы «технарь» нашел что-то в ее телефоне, это не приняли бы как доказательство – и это совершенно незаконно. Но, помимо свидетелей, это именно то, что нам нужно. Фото. Телефонный звонок. Запись с камер видеонаблюдения. Что-то привязанное к датам, что-то, что можно проверить. – Хэл вздохнул. – Но ты прав – мы ищем иголки в огромных стогах сена. Пока только сама Каннинг знает…

Он умолк.

– А может, это как раз то, что нужно. Может, стоит зайти с другой стороны. Может, нужно не искать пробелы в ее истории, а отталкиваться от того, что она знает.

– В каком смысле?

– Ну, что она знает о вас? О вашем прошлом? О доме? О Мэри?

Из показаний Элли явствовало, что знает она очень много. Больше, чем в принципе можно знать, не бывая здесь, не видя меня в глаза.

– Что, если вам составить список всего того, что она знает, хотя знать не должна или не может? Возможно, это наведет нас на мысль о том, откуда она это узнала. Может быть, здесь и найдется подсказка. Что-то такое, что поможет нам разобраться во всем этом.

– Но какой же в этом смысл, – спросила я, – если у них есть анализы ДНК? Как их опровергнуть? Это же невозможно. – Я чувствовала, как мой голос становится все тоньше, готовый сорваться в истеричное «а-а-а!». – Это бессмысленно. Хоть до второго пришествия обсуждай, что она знает и что ей неоткуда это знать, – все равно не догадаешься, откуда она все-таки узнала. Она выдвинула обвинения, и мы не в состоянии ни одно из них опровергнуть. Можем строить догадки, но не можем ничего доказать.

Я сама слышала в своем голосе тонкий звон отчаяния, безнадежности. Сраженная неожиданной усталостью, я уронила голову на стол.

– А может, все, что она говорит, – правда, а я просто сошла с ума.

После вечерней партии в трабл, в которой нам сегодня дольше обычного не удавалось проиграть, Мэри уперлась и заявила, что еще не готова ложиться спать, что ей нужно что-нибудь вкусненькое, что-нибудь шоколадное. Шоколад у нас весь кончился, поэтому я приготовила Мэри чашку теплого какао, которое показалось ей слишком бледным. Я добавила еще какао, чтобы сделать потемнее, и тогда оно стало слишком горьким. Добавила сахара, но к тому времени оно уже остыло, и его пришлось снова ставить в микроволновку. Наконец все было как надо, и Златовласка, шумно прихлебывая из чашки, уселась перед телеящиком.

Чипс отнесся к идее брата скептически, однако мне не терпелось последовать его совету.

– А без этого никак? Я не уверен, что этот список нам что-то даст. И устал я как собака.

Мне стало его жаль, но сейчас я готова была попробовать что угодно.

– Ну давай. Может, это все-таки… ну, знаешь – какую-то трещинку поможет нащупать.

Чипс вздохнул и с тоской посмотрел на телевизор.

Я протянула ему ручку и блокнот.

– Она смотрит мультики, Чипс.

– Я знаю, – мрачно ответил он. – Это специальный выпуск «Луни Тюнз». Я его ждал вообще-то.

Когда мы приступили к списку того, что девушка не должна была знать, он вышел не таким длинным, как мне представлялось. Можно даже сказать, совсем небольшим. Многое, естественно, обо мне мог знать кто угодно – или без труда выяснить, осторожно расспросив местных жителей.

Что я существую.

Что я живу там, где живу.

Что Мэри существует.

Что Мэри страдает деменцией.

Что мы живем здесь только вдвоем.

Что-то могло потребовать некоторого расследования: полистать старые газеты, поговорить с людьми… но с кем именно?

Планировка дома.

То, что я была замужем и у меня был ребенок. То, что ребенок умер.

И, наконец, то, чего никак нельзя было объяснить, – то, о чем Каннинг не могла узнать, не бывая здесь.

То, что у меня есть репродукции Элис Нил и Маргарет Престон. Что в подвале стоит старая кровать с металлической спинкой. Что я сохранила поильник своей дочери.

Такие детали придумать нельзя – слишком они специфичны. Значит, девушка или ее сообщник были здесь. Или она, или этот сообщник должны были видеть все это – и выцарапать инициалы на стене подвала. Подбросить образцы ДНК, волосы и нижнее белье. Украсть шелковую пижаму. Конечно, все это было не так уж неправдоподобно. Она могла пробраться как-нибудь в дом, пока я была на работе, как-то проскользнуть мимо Мэри – а может, Мэри даже видела ее, но забыла. Но доказать это будет трудно.

Невозможно будет доказать.

И был в списке еще один, последний пункт: единственное, чего Элли Каннинг не могла знать никак, – то, о чем на момент ее побега знали только два человека на всем свете.

– Есть еще кое-что.

Я замялась, не зная, к чему это может привести.

– Что?

– О ребенке она знать никак не могла. Я сверила даты. Я помню, когда определила точно, какой у меня срок. Это было в тот день, когда одиннадцатиклассники распределялись по группам для выступлений: восемнадцатое июля. А потом, через пару дней, рассказала тебе. Только мы двое и знали.

– А твоя мама?

– Вспомни – она тоже не знала до того вечера, когда к нам пришла полиция. На тот момент, когда девушка должна была быть здесь, в ту ночь, когда она сбежала… то есть, – поправилась я, – в ту ночь, когда она, по ее словам, сбежала, знали только мы двое. А чтобы узнать об этом, девушка должна была быть там, в твоем доме. Она должна была слышать, как я тебе об этом сказала. Здесь ведь мы с тобой никогда об этом не говорили, так? А на следующей неделе тебя тут вообще не было. Значит, кто-то из нас кому-то сказал. А этот кто-то сказал той девушке. И я знаю, что это была не я.

Это было не утверждение, а вопрос.

Чипс ошеломленно смотрел на меня широко раскрытыми глазами, с побледневшим лицом.

– Господи боже мой…

Она поняла, что сейчас будет, как только Чипс вошел в дверь. Что-то такое было в его позе, в развернутых плечах, в крепко сжатых челюстях, в холодно-настороженных глазах. Хонор уже видела этот взгляд раньше – давным-давно, когда они оба еще были подростками. И у других мальчишек, у других мужчин тоже видела не раз. Всегда одно и то же – эта холодная враждебность, в которой тонуло все, даже жалость, даже чувство вины.

Он был у Хонор первым, но она никогда не говорила ему об этом. Не хотела доставить ему такое… удовольствие, если можно так выразиться.

В тот первый раз она пошла с ним, даже не задумываясь, не позаботившись о том, чтобы как-то прикрыть тылы, о том, что будет врать родителям. Что же ей еще было делать, когда он спросил в своей обманчиво-небрежной манере, с медленной кривоватой улыбкой, не хочет ли она съездить на Фризиуотер с ним и несколькими его приятелями? Сказал, все будет по-простому – у некоторых ребят есть спальные мешки, но он сам намерен спать в кузове старого фургона, который недавно отремонтировал. Он заедет за ней часов в шесть, захватит стейк, соус, выпивку. Она чуть не спросила, не взять ли ей свой спальный мешок, но в последний момент промолчала. Зачем испытывать судьбу?

Они уже чуть было не переспали несколько недель назад на холостяцкой вечеринке у Бойдов. Хонор никогда не получала особого кайфа от этих вечеринок – в основном они устраивались для богатых детишек из закрытой школы и их друзей, – и пьяный поцелуй Чипсом Гаскойном, ее бывшим одноклассником из начальной школы, к которому ее так неожиданно потянуло, стал кульминацией этой унылой ночи.

На Фризиуотере собралась совсем другая компания. Большинство там было из городской бедноты, а ребята с ферм – из семей не зажиточных скотоводов, а «настоящих» фермеров, тех, что отправляли детей учиться в местные школы, а не в пансионы в Сидней или в Мельбурн. Можно было не бояться, что кто-то станет ухмыляться над ее слишком резким акцентом, плохой химической завивкой, джинсами не того покроя или цвета, над тем, что она не собирается поступать в Женский колледж, Уэсли или колледж Святой Анны, а остается здесь, чтобы устроиться на работу в «Клэрион».

Хонор знала этих ребят всю жизнь – одноклассники, соседи, дети друзей ее родителей. Это было все равно что поездка с родственниками. И Чипс тоже держался свободно. В отличие от большинства других ребят из богатых семей, он дружил с местными мальчишками. Это же Чипс – он всегда умел ладить с кем угодно.

Но остальные все равно не имели значения. Хонор не видела никого, кроме Чипса. Эти голубые глаза с морщинками в уголках напоминали ей кого-то из старых кинозвезд – может, Пола Ньюмана? И эта его походка – будто только что с седла: ему бы носить сапоги со шпорами, кобуру с револьвером и щелкать хлыстом. И голос – эта манера растягивать слова, от которой так и веяло деньгами, привилегиями, самонадеянностью. И этот низкий глухой смех, обещавший что-то совсем другое. О боже, все в нем было такое, что ее почти мутило от предвкушения.

Все, что ей обычно нравилось на вечеринках, вдруг показалось совершенно бессмысленным: пить, курить кальян, сидеть у костра среди пьяных в стельку приятелей, глядя на пляшущие, мерцающие языки пламени или в безбрежное сверкающее небо и слушая дурацкие мальчишечьи истории – потому что первую скрипку на таких вечеринках всегда играли мальчишки: они травили анекдоты, играли на гитарах, организовывали все, что могло сойти за развлечение.

В ту ночь Хонор чувствовала только, как время словно бы растягивается и сжимается одновременно, как ей хочется, чтобы эта ночь текла поскорее и чтобы она никогда не кончалась. И всю ночь она ждала этого единственного мига: мига, когда Чипс встал, неторопливо потянулся и пробормотал что-то о том, что пора на боковую. Мига, когда он посмотрел сверху вниз на нее, свернувшуюся калачиком у его ног и глядящую вверх в ожидании. Мига, когда он протянул ей руку и улыбнулся этой своей улыбкой, чуть приподняв брови. «Идешь, Филдинг?»

Это был типичный подростковый роман, который закончился, едва начавшись. После этого они с Чипсом время от времени встречались на вечеринках в Вашингтоне, и, если бы Хонор спросили, она сказала бы, что искра юношеской страсти угасла. Но потом они снова встретились в Сиднее, через несколько лет после смерти его жены. Как-то вечером после делового ужина Хонор проходила мимо художественной галереи «Вуллумулу», заметила небольшую толпу, заглянула и с изумлением увидела там Чипса. Кое-кто из людей искусства, слонявшихся вокруг, был ей знаком, и она неторопливо вошла. Направилась прямо к столику с шампанским, потом выбрала уголок потемнее и сделала вид, что восхищенно разглядывает выставку оригами, а сама в это время наблюдала за Чипсом. Тот разговаривал с какой-то вычурного вида девицей, явно претендующей на принадлежность к художественной богеме, – с гладкими черными волосами, в очках в красной оправе, юбке до колен, тонком шерстяном кардигане и неуклюжих, хотя и дорогих башмаках. У Хонор мелькнула мысль – не романтический ли там интерес, но потом она увидела выражение лица Чипса – его нетерпеливое желание поскорее отойти явно читалось в постукивании пальцев по стеклу, в слегка испуганном взгляде. Потягивая слишком сладкий пузырящийся напиток, Хонор разглядывала Чипса еще несколько минут, удивляясь, как колотится сердце при виде его даже теперь. Это уже не был тот молодой бог, каким он остался в ее памяти, и все же он был самым сексуальным мужчиной из всех, кого она знала. Эти взлохмаченные волосы, седые на висках, белозубая улыбка, длинные крепкие пальцы, неловко сжимающие тонкую хрустальную ножку бокала… Она презирала себя за это, но у нее перехватывало дыхание, когда она смотрела на него. Она взяла еще бокал игристого – да, дешевое и очень противное на вкус, – подошла к Чипсу и слегка толкнула его в плечо.

Он повернулся, чтобы извиниться.

– Хонор! – Он удивился, но улыбка его была искренней. – Как это тебя сюда занесло?

Она сказала ему почти правду – деловой ужин, проходила мимо, решила заглянуть.

– Меня, правда, не приглашали, но я знаю здесь человек пять-шесть – они замолвят словечко. Не утащу же я их шедевры. А ты? Что ты делаешь так далеко от дома?

– Да это… Бет, кузина Джеммы, тоже тут выставляется. Я подумал, что надо бы пойти – они с Джеммой были дружны. Под конец Бет ее довольно часто навещала. Вон она.

Он показал на ту самую девушку с темными волосами – она разговаривала с женщиной, которую Хонор знала как серьезную и весьма состоятельную коллекционерку.

– Я видела, как вы разговаривали. Я еще подумала, не твоя ли это новая подружка.

– Боже мой. Бет? – Лицо у него стало испуганным. – Ни за что на свете.

– А мне показалось, что она очень даже заинтересована.

– Ты же это не всерьез? Я слышал, она вообще лесбиянка. Ну то есть я знаю, что такие вещи могут меняться, но…

Хонор засмеялась.

– Ты здесь не совсем в своей стихии, да?

– Не знаю, Хон. – Он невесело усмехнулся, скрестив пальцы. – У меня с искусством как-то…

А потом это случилось. Он посмотрел на нее (и от этого взгляда сердце снова забилось быстрее: он напомнил ей о той девочке, какой она когда-то была, о том мальчике, каким был он) и задал вопрос, который она сама хотела задать с той самой минуты, как увидела его:

– Хочешь уйти отсюда?

Это было клише – да, собственно говоря, все это было одним великолепным клише, – и все же этот момент доставил ей истинное наслаждение.

Они ушли в его гостиничный номер в Кингс-Кросс, прихватив с собой бутылку плохого шампанского, и начали трахаться, не успев допить первый бокал. Было хорошо, лучше, чем она себе представляла. И обоим захотелось еще.

Позже, когда она сообщила Дугалу о своем решении, тот согласился без вопросов, с довольным видом.

– Это хорошо, что ты будешь чаще видеться с отцом, – сказал он. – Ты же знаешь – ему уже, может, не так много и осталось. А так вы все-таки больше времени проведете вместе. К тому же бывать в деревне душеполезно, – добавил он. Дугал всегда заботился о пользе для ее души.

Через два месяца выставили на продажу имение Рэндаллов. Эта семья уже много лет назад оставила фермерство и стала распродавать землю, а теперь решила продать последние пять акров и усадьбу. Дом был старый, отчаянно нуждался в новой кухне, в еще одной ванной, в покраске стен – ну что ж, будет хоть какое-то занятие. И дополнительный повод для частых приездов. А главное – дом стоял на Уош-роуд, и до дома Чипса от него было меньше километра.

Сегодня Хонор знала, что ее ждет, но пыталась оттянуть этот момент, делая вид, что ничего не изменилось. Она не хотела торопить события: это было бы слишком просто. Для него. Она налила бокал, сунула ему в руку и стала рассказывать об успехах дня: о договоре по поводу книги мемуаров, выбитом для стареющей рок-звезды, об эксклюзиве с шестизначной цифрой для новоиспеченной звезды мыльных опер, о новом миллионном контракте с «Нетфликс» для ее клиентки…

– Так выпьем же, – сказала она, – за сладость успеха.

Хонор знала: еще пару месяцев назад эти истории не оставили бы Чипса равнодушным. Он любил слушать такие байки: все эти безумные траты вызывали у него одновременно восторг и отвращение. Он обожал подсчитывать, сколько сельскохозяйственной техники можно было бы купить на такие суммы, скольким людям дать работу за деньги, потраченные на одно выступление, которое в любом случае скоро забудут. В таких разговорах он с удовольствием разыгрывал роль недалекого сельского обывателя. Однако сегодня ее слова никак его не тронули. Он отхлебнул из своего бокала, улыбнулся, как положено. Когда он откашлялся, готовясь сказать то, ради чего пришел, Хонор сделала вид, что не заметила. Она была еще не готова. Она начала было новый рассказ, но он перебил.

– Хонор. – Он схватил ее за руку. – Нам надо поговорить.

Говорил, естественно, он один. Что она могла сказать? Она не снизошла до того, чтобы просить, умолять, предъявлять претензии. Не пускала слезу и даже злости не показала. Это были принятые ими обоими правила: никаких условий, никаких исключительных прав, никаких обещаний.

У нее был только один вопрос.

– Почему у тебя все так серьезно с Сюзанной? Не понимаю. Ты ее знаешь каких-то несколько месяцев.

– Почему? – Он моргнул и снова перевел взгляд на нее. До сих пор он смотрел куда-то вдаль. Сидел прямо, весь окаменев от нервного напряжения. И все равно Хонор видела, что он становится рыхловатым: обозначился живот, плечи сгорбились. Рубашка на нем была расстегнута, и было видно, какая у него бледная дряблая кожа. Старик в теле мужчины средних лет.

– Она беременна. Сюзанна. У нас будет ребенок. – Хонор не дрогнула, но эти слова были как удар. – И я… я хочу быть с ними.

Она не удержалась от горького смешка.

– Тебе под пятьдесят, Чипс. Не поздновато ли?

– Не знаю, Хон. Если бы ты спросила меня год назад, я бы сказал, что мне ничего этого и даром не надо. Но сейчас… Прости, Хон. Я сам такого не ожидал.

Хонор слышала мольбу в его голосе. Может быть, он и правда нашел свою истинную любовь, может быть, решил поиграть в счастливую семью, – но она не собиралась давать ему свое благословение.