Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Фарон всю неделю безвылазно просидел на конспиративной квартире. Теперь, по его расчетам, всякая опасность миновала, но продолжать задание он не мог. По крайней мере прямо сейчас слишком рискованно. Надо вернуться в Лондон, отчитаться, запросить новые инструкции. Перед самым Рождеством за ним следили. Возможно, абвер. Случилось все после того, как он попытался присмотреться к гостинице “Лютеция”, где разместился штаб немецкой военной разведки во Франции. А ведь он так старался сойти за простого прохожего, всего лишь остановился перед каким-то магазинчиком на бульваре Распай, пару раз тайком взглянул на нее, а потом как ни в чем не бывало пошел своей дорогой. Но спустя полчаса, возле Оперы, обнаружил, что за ним кто-то идет. Мало-помалу им завладевала паника: как он раньше не заметил, он же знал, как важна любая мелочь. А теперь рассеянность его погубит. Чтобы успокоиться, он несколько раз глубоко вздохнул. Главное, не показывать, что он нервничает, не бежать, просто следовать методике. Он перешел на другую сторону, свернул на какую-то улицу, незаметно ускорил шаг – и в отражении витрины убедился, что мужчина по-прежнему идет за ним. Мысли у него путались все больше, протоколы Бьюли внезапно показались расплывчатыми: что делать, если его арестуют? Надо ли проявлять инициативу – зайти в подъезд пустого здания и убить преследователя коротким ножом коммандос, что всегда таился у него в рукаве? В пуговице пиджака у него была таблетка L. Он впервые вспомнил о ней. Если его схватят, он покончит с собой.

Наконец он совладал с жуткой тревогой, сердце колотилось, голову ломило. Взяв себя в руки, он быстрым шагом направился к бульвару Осман, оторвался от силуэта за спиной и смешался с толпой в большом магазине; вышел оттуда через служебный выход, запрыгнул в автобус и уехал на другой конец города. Но и тут не успокоился, в приступе паранойи проник в первое попавшееся здание и всю ночь прятался на чердаке, как бродяга, не смыкая глаз, держа нож наготове. Больше он никогда не выйдет из дома без браунинга. На свою конспиративную квартиру он вернулся ранним утром, как только кончился комендантский час, оголодавший, измотанный, и не выходил оттуда всю неделю.

Теперь он разбирал бумаги, накопившиеся за месяцы в Париже. Самое важное спрятал в тайник в чемодане, остальное сфотографировал и сжег в железной корзине для мусора. Его послали в Париж составить список потенциальных объектов диверсии или бомбардировки – заводов, локомотивных депо, стратегических точек. “Лютеция” в его глазах была первоклассной, но труднодостижимой мишенью. Если он сумеет спланировать диверсию в ней, это будет великое дело. Для всей войны – и для его, Фарона, славы. После такого ему наверняка предложат специальные задания, известные только Генеральному штабу УСО, высшего уровня секретности. Он страстно мечтал об этом. И прекрасно знал, что его способности как агента куда выше среднего. Все эти малютки Клоды, пузатые Толстяки и старички Станисласы по сравнению с ним – ничто, он испытывал к ним едва ли не сострадание. Больше всего он гордился тем, что нашел конспиративную квартиру в самом центре Парижа. Три комнаты, четвертый этаж тихого здания, два выхода: дверь – само собой, а еще балкон в спальне, с которого легко попасть через окно на лестничную клетку соседнего дома. В случае опасности можно уйти по бульвару через подъезд этого здания рядом. Фарон не мог нарадоваться на свою квартиру, в его глазах она была максимально надежным местом, особенно потому, что о ее существовании не знал никто, даже Лондон. Тайна – первое правило безопасности: чем меньше люди знают, тем меньше рискуют себя выдать, вольно или невольно. Сопротивление кишело восторженными болтунами; они, конечно, смелые патриоты, но готовы распускать хвост перед первой встречной женщиной. А самые молчаливые, самые скрытные бойцы могут не выдержать пыток. Он и в себе самом не был уверен, тренировки в Бьюли с инструкторами в форме СС дались ему трудно. Да, теперь он знал: если его схватят, он покончит с собой.

Расположения конспиративной квартиры не знал никто, кроме него. В Лондоне он, конечно, раскроет его командованию Секции F: квартира может служить убежищем для агентов в трудном положении. Но он ни словом не обмолвился о ней парижским контактам, даже Марку, своему радисту, жившему в одиннадцатом округе в квартире, безопасность которой оставляла желать лучшего, даже Гайо, своему главному соратнику, главе одной из ячеек Сопротивления, вдобавок тоже прошедшему подготовку УСО. Гайо очень нравился Фарону: лет сорока, деятельный, скрытный, немного похожий на него самого; он не задавал бесполезных вопросов и прекрасно разбирался во взрывчатых веществах. Он привлечет Гайо к подготовке диверсии в “Лютеции”.

Под вечер Фарон наконец решился выйти из квартиры и пошел к Марку, пианисту, запросить инструкции из Лондона.

* * *

Ее звали Мари, ей было двадцать пять. Фарон встретился с ней туманным утром возле книжного магазина на подступах к вокзалу Лион-Перраш. УСО направило исполина в ячейку, обеспечивавшую возвращение агентов в Великобританию. В Лионе его должен был ждать связной, который проводит его в деревню, где действовала группа приема самолетов, относившаяся к этому каналу. Туда за ним прилетит “Лайсендер”. Мари и была этим связным: встречала агентов в Лионе и отвозила за город, в гостиницу, служившую убежищем. Потом, назавтра или через несколько дней, в зависимости от ситуации, провожала их в деревню, где они и скрывались до вечера отлета.

Она была красивая, стройная, кокетливая, свежая, с умными глазами. Фарону она сразу понравилась – он давно не имел дела с женщинами. Сперва они ехали на автобусе, и он незаметно приглаживал рубашку, чтобы она облегала его рельефные мускулы. Дальше они покатили на велосипеде, и он старался как можно быстрее крутить педали на подъемах, чтобы произвести на нее впечатление. В гостиницу они прибыли под вечер, и Фарон, едва оказавшись в номере, кинулся под душ, побрился и надушился. Он не забыл, какой эффект производила на него и товарищей норвежская секция во время шотландских тренировок. Чистый и опрятный, Фарон в полной боевой готовности сидел на кровати и ждал, что Мари зайдет за ним. Но напрасно.

Она постучала в дверь около девяти вечера. Он прождал четыре часа. Успел разобрать и снова уложить чемодан, дважды сменил рубашку, семь раз проверил механизм браунинга, прочел начало и конец какой-то книжки, сосчитал узоры на занавесках, заново завязал шнурки на ботинках, починил маленькие настольные часы, девять раз пригладил и напомадил шевелюру – во Франции он отрастил волосы, бритый череп делал его слишком заметным, – затянул потуже и снова распустил ремень, трижды проверил зубы и не пахнет ли изо рта, подстриг ногти и трижды смахивал с себя перхоть, изо всех сил мотая головой и отряхивая ворот пиджака, пока, глядя в карманное зеркальце, не убедился, что на его плечах не затаилась ни одна противная белая пылинка. Наконец он уснул, полулежа на кровати, и подскочил от стука в дверь. Мари. Он стер ниточку слюны, что стекла из уголка рта, оставив липкое пятнышко на подушке, и кинулся открывать.

Мари, стоя под дверью, заметила его спешку. Глаза бы не глядели на этого Фарона. Самодовольный урод. У нее не было ни малейшего желания идти к нему в номер, но он не показывался уже несколько часов, надо было убедиться, что все в порядке. Исполин открыл дверь, блаженно и сладко улыбнулся. Небось, причесался и уснул: помада сзади стояла колом, сухим прямоугольником. Ей пришлось ущипнуть себя за руку, чтобы не хихикнуть.

– Все в порядке?

– Да.

Какое протяжное “а”. Ей казалось, что она говорит с умственно отсталым.

– Поел хорошо?

– Нет.

Она поняла, что он ее обхаживает.

– Что значит “нет”? Плохо поел?

– Нет, я вообще не ел.

Он улыбнулся. Он казался себе томным и шикарным.

– А почему не ел?

Теперь она уже откровенно злилась.

– Я не знал, что надо сходить поесть.

– Я же тебе сказала: сходи поешь на кухне!

Он тогда ее не слушал. Да, она в самом деле что-то говорила про душ, про вести себя тихо и все такое, но он был погружен в свои любовные мысли и не помнил ни единого ее слова.

– Ладно. Есть хочешь?

– Ага-а.

– Тогда спускайся на кухню, дверь в глубине столовой. И не забудь помыть посуду, когда поешь.

Он снова засиял медоточивой улыбкой:

– Может, поужинаем вместе?

– Даже не мечтай.

Она развернулась на каблуках. Почему-то этот человек вызывал в ней физическое отвращение. Наверно, потому, что от него исходило что-то антипатичное, фальшивое. Он, конечно, производил впечатление – мощный, с мускулистой грудью, толстыми бицепсами. Но его жуткие, сальные, давно не стриженные волосы, слишком прямые, словно он раньше брил голову, слишком большой нос, длинные болтающиеся руки, свинские манеры отталкивали ее. И говорит он противно, грубо. С этакой вальяжной интонацией. Она часто вспоминала другого агента, с которым встречалась дважды, в октябре и в декабре. У него было странное имя – Пэл. Это имя она не забудет. Полная противоположность этому Фарону: моложе, лет двадцати пяти, ее ровесник. Красивый, ладный, умный, со смеющимися глазами. И курил так изящно. Фарон сосал сигареты так, что начинало тошнить. А тот сперва предлагал тебе сигарету, потом вытягивал одну из красивого металлического портсигара и несколько секунд держал в руке, продолжая разговор. Говорил он хорошо, помогая себе жестами и крутя сигарету в пальцах. Затем, перед самым концом фразы, помещал ее в уголок рта, грациозно зажигал, прищурив глаза и слегка наклонив голову, глубоко затягивался и медленно выдыхал белый дым в сторону, чтобы ее не побеспокоить. Оба раза он произвел на нее большое впечатление. Спокойный, уравновешенный, весело шутил, словно ничего в жизни не боялся. Ей бывало иногда так страшно, страшно за себя, страшно за будущее, страшно, что ничего хорошего уже никогда не будет, но одно его присутствие возвращало ей уверенность. Когда она смотрела, как он курит, ей хотелось прижаться к нему. Когда курил Фарон, ей хотелось блевать.

* * *

Фарон еще раз навел красоту и спустился на кухню. Ему не хотелось возвращаться в Англию, не отведав малышки-француженки. Он возьмет на кухне вина, постучится к ней в номер, предложит выпить – выпивка всегда кстати, а когда почувствует, что дело на мази, выложит свой главный козырь – сигарету. Великан выработал свою особенную манеру курить, элегантную, мужественную. Все женщины были в восторге.

На кухне было темно. Фарон положил на поднос цыпленка и хлеба. Раскопал бутылку вина для Мари. Постоял с минуту, не начиная есть. Она не появилась. Позволил себе сжевать несколько кусков цыпленка – был голоден. И вдруг засмеялся, предвкушая скорую перспективу совокупления. Мари так и не было. Через полчаса взял поднос и поднялся к себе в номер. Сплюнул на пол для верности: если Мари придет к нему в номер, он ее точно не упустит.

Она постучалась через четверть часа; исполин возбудился, возликовал. Вернулась она скрепя сердце – назавтра с утра они выезжали, ей надо было его проинструктировать.

Победно открыл дверь и пригласил ее войти, но Мари шагнула в комнату ровно настолько, чтобы закрыть дверь. Их никто не должен был слышать.

– Добрый вечер, добрый вечер, – любезно произнес Фарон, обхаживая ее.

Он с равнодушным видом закурил, этот фокус с сигаретой действовал всегда. Струя дыма попала ей прямо в лицо, она закашлялась.

– Будь готов завтра к шести утра.

– В шесть утра. Ладно.

– Тогда спокойной ночи.

– И все?

– Что “и все”?

– Я думал, мы с тобой могли бы…

Она брезгливо поморщилась.

– Ни за что на свете. Спокойной ночи.

– Погоди! – удержал ее раздосадованный Фарон, пытаясь поправить дело.

– Спокойной ночи! – повторила Мари, поворачивая ручку двери.

Он попытался затянуться поглубже, так, чтобы она заметила. Курево – последний шанс ее соблазнить. И вместо того чтобы выдохнуть дым, стал брызгать слюной.

– Погоди! Давай покурим?

– Спокойной ночи!

В отчаянии при мысли, что будет спать один, он решил задержать ее подарком – оружием.

– Подожди! У меня тут кое-что для тебя есть… На случай опасности.

Она застыла и обернулась. Фарон кинулся к чемодану с двойным дном и вытащил маленький револьвер в кожаной кобуре. Свой запасной.

– Это тебе, – шепнул он. – Вдруг понадобится.

Это был царский подарок. Он надеялся, что в благодарность она его поцелует.

* * *

Вернувшись в свой номер, она обернула ремень кобуры вокруг бедра, застегнула и сунула туда револьвер. Опустила юбку. Погляделась в зеркало – совсем незаметно. Не сводя глаз со своего отражения, приподняла юбку и еще полюбовалась на оружие. Фарону все равно не обломится, но эти агенты-англичане ей решительно нравились. Благодаря им она чувствовала себя участницей боевых действий. Ведь Пэл оба раза тоже давал ей конверт и просил положить его в почтовый ящик в Париже. Сказал, что это шифровки для одного чина из британской разведки. Она вздрогнула, ее словно пронзило током: теперь она почтальон британских спецслужб! Прямо на следующий день Мари отправилась в Париж доставлять письмо. На улицу Бак.

Увольнительную им дали на несколько недель, и после встречи в Лондоне на Рождество они не расставались. Шли первые дни января. После серии провалов Секции F за последние месяцы генеральный штаб УСО хотел пересмотреть задачи на грядущий год. Они были в отпуске по крайней мере до февраля.

Пэлу, Кею, Толстяку, Клоду и Эме надоели транзитные квартиры УСО, и они решили найти себе настоящий дом. Когда имеешь адрес, ты уже не призрак. Они были офицерами УСО и получали зарплату британских военнослужащих, позволявшую жить в полном комфорте. Эме прельстился квартиркой под самой крышей в Мейфэре, а Пэл, Кей, Толстяк и Клод переехали вместе в большую меблированную квартиру в Блумсбери, неподалеку от Британского музея.

Станислас жил у себя в Найтсбридже, а Лора вернулась к родителям в Челси, сказала, что их часть Службы первой помощи йоменов отправили в увольнение. После окончания учебы в УСО ей удалось провести несколько дней с семьей. Чтобы лгать хотя бы не во всем, она объяснила, что записалась в войсковую часть, которую скоро пошлют в Европу. В УСО подобные объяснения не запрещались: официально агенты были солдатами британской армии, их включали в списки личного состава, англичане – члены УСО, – отправляясь на задание, говорили родным, что едут на фронт как любой мобилизованный. Никто и представить себе не мог, что вскоре их сбросят с парашютом за линией фронта, прямо в оккупированную страну, и они будут сражаться в немецком тылу. К тому же глава Секции F полковник Букмастер старался по возможности успокаивать родню агентов на задании, регулярно слал им обтекаемые типовые письма, примерно такие: “Миссис, мистер, не волнуйтесь. Новости хорошие”.

Дни она проводила с друзьями, а вечера с Пэлом, возвращаясь в Челси на рассвете, пока не встала Сьюзи, горничная. Усталая, сбрасывала платье на стул и ныряла в постель. Тихо вздыхала от счастья. Они с Пэлом снова были вместе. Наверняка он любил ее с самого начала – она прекрасно помнила их встречу в Уонборо и особенно его драку с Фароном. Курсанты тогда занимались вместе всего две-три недели, но все уже возненавидели Фарона; он, конечно, впечатлял, но всегда вел себя грязно и скверно. В глазах Пэла, когда великан отметелил его в столовой, был особый блеск, словно физическая мощь Фарона ничего не могла поделать с его моральной силой. Впоследствии он часто отличался на тренировках; к его словам прислушивались, хоть он был молод. Уже тогда он имел в УСО определенный авторитет. Решительно он не мог не нравиться. После их первой ночи в Бьюли она решила поиграть в галантную любовь: он говорил ей слова любви, а она лишь отшучивалась. С тех пор они не виделись. Месяцы разлуки были невыносимы – а вдруг она больше его не увидит? Она так злилась на себя, столько об этом думала. Ждала почти десять месяцев, десять проклятых месяцев, пока незадолго до Рождества они не встретились снова – здесь, в Лондоне, в офисе Секции F. Какое счастье снова его видеть! Это был он, целый и невредимый. Потрясающий. Они долго обнимались в какой-то пустой комнате, покрывая друг друга поцелуями, и на целых два дня заперлись в номере “Лангэма”, отеля на Риджент-стрит. Вот так она поняла, насколько любит его – любит, как никогда не любила раньше и не полюбит больше никогда. Но в первую ночь, лежа на необъятной постели рядом с уснувшим Пэлом, она вдруг поддалась сомнению: а вдруг он ее больше не любит? В конце концов, она единственная девушка, с которой он мог встречаться за время обучения в УСО; может, она для него – случайное увлечение? Наверняка он встречался с другими девушками и в Лондоне, и во Франции. Наверняка на заданиях он от тоски искал утешения у женщин; и потом, они ведь ничего друг другу не обещали. Ну почему они не поклялись друг другу в верности перед отъездом?! Нет, надо было в ту ночь в Бьюли строить из себя дурочку! Он сказал ей, что любит, она хотела ответить, что любит еще сильнее, но смолчала. Как она жалела об этом! Да, он точно встречался с красивыми брюнетками, поласковее, чем она. Может, он с ней через силу? Точно, он заставляет себя, он ее больше не любит. Вернется к своим француженкам, а она умрет от горя и одиночества.

В конце концов она уснула, но резко проснулась – в постели его не было. Он неподвижно стоял в углу комнаты, озабоченный чем-то глобальным, и смотрел в окно; его правая рука лежала, как обычно, на мускулистой груди, у сердца, словно пряча шрам.

Она тотчас встала и обняла его.

– Ты почему не спишь? – спросила она нежно.

– Шрам…

Шрам? Он ранен! Она бросилась в ванную за бинтами и антисептиком; не нашла, устремилась к телефону звонить горничным и швейцарам, но он, снова увидев ее в комнате, сказал с улыбкой:

– Это метафора… Я здоров.

Ох, какая она дура! Дура дурой, и стоит столбом – глупая, надоедливая, угодливая любовница.

Он растроганно обнял ее и стал утешать.

– Ты мне скажешь, откуда у тебя этот шрам?

– Когда-нибудь скажу.

Она поморщилась. Не любила она так сильно любить.

– Когда же ты скажешь наконец? Ты меня больше не любишь? Ты встретил другую, да? Если так, скажи, лучше знать, не так больно…

Он приложил палец к ее губам. И прошептал:

– Я расскажу тебе про шрам, расскажу обо всем. Расскажу, когда мы поженимся.

Он поцеловал ее в шею, она ослепительно улыбнулась и, закрыв глаза, еще крепче прижалась к нему.

– Так ты на мне женишься?

– Конечно. После войны. Или во время, если война затянется.

Она засмеялась. Да, они поженятся. Как только кончится война. А если война так и не кончится, уедут далеко, в Америку, скроются от всего мира и будут жить так, как они оба заслужили. Так прекрасно, что и представить нельзя.

* * *

Увольнение в Лондоне было не хуже отдыха в Испании. Агенты, отгородившись от Европы, жили в уютном мирке, так непохожем на все, что они пережили во Франции. Каждый из членов группы занялся своими делами. Главное, поменьше думать о предстоящем отъезде во Францию. Беззаботность шла им на пользу.

По утрам они ходили бегать в Гайд-парк, чтобы не терять форму. Потом целый день болтались вместе по магазинам и кафе. От нечего делать ходили тайком по двое-трое на Портман-сквер, в один из филиалов Секции F; там был кабинет Станисласа. Просто так, повидаться, хоть это и запрещалось. Рассаживались у него в кабинете и торчали там, попивая чай и болтая обо всяких пустяках в полной уверенности, что обсуждают важные вещи. Генеральный штаб УСО находился не здесь, а на Бейкер-стрит, 53–54; большинству оперативных агентов этот адрес был неизвестен: в случае ареста они при всем желании не могли выдать местоположение этой узловой точки УСО. На самом деле Портман-сквер был лишь одним из филиалов Секции F – их существовало несколько, – призванным обмануть бдительность таксистов и немецких агентов, засланных в столицу: те считали Портман-сквер штабом какого-то подпольного французского центра с непонятными задачами. По вечерам они ужинали не дома, а ночь нередко проводили в Мейфэре, набившись к Эме, и играли в карты. Если шел сильный дождь, ходили в кино, даром что их познаний в английском обычно не хватало, чтобы понять содержание фильма. К тому же Толстяк был теперь просто одержим английским: хотел выучить язык и найти Мелинду, официантку из Рингвэя. В Блумсбери он все время сидел на кухне, погрузившись в толстый учебник грамматики, грыз крекеры и повторял уроки, а когда оставался один, тренировался говорить вслух: I am Alain, I love you. Это была его любимая фраза.

Пэл, при своем лейтенантском звании, при квартире и счете в английском банке, на который каждый месяц поступала зарплата от правительства, ощущал, что становится важным человеком. Подростком он часто думал о том, что станет делать в жизни без отца. Но и представить себе не мог то, что переживал теперь, – ни войну, ни УСО, ни все эти усадьбы, ни задания, ни квартиру в Блумсбери. Он тогда думал, что станет жить в Париже, в симпатичной трехкомнатной квартире неподалеку от улицы Бак, чтобы отцу легче было до него добираться. А отец станет радоваться независимости сына. Пэл спрашивал себя, что бы сказал отец, увидев его сейчас, – сына-француза, ставшего британским лейтенантом. Он изменился и физически, и духовно: конечно, и за месяцы, проведенные в центрах УСО, но особенно за время двух своих миссий. Уонборо, Локейлорт, Рингвэй, Бьюли в конечном счете были нужны, чтобы дать им “настояться”: агенты с агентами, военные с военными. На местности все было иначе. Его окружала оккупированная страна и бойцы Сопротивления, подготовленные, как правило, хуже, чем он, – его статус внушал уважение. Когда после Берна он остался один, его контакты в Сопротивлении смотрели на него с бесконечным почтением, и он почувствовал себя значительным, незаменимым. Как никогда. Повсюду, давая советы ответственным, присутствуя на подпольных занятиях, объясняя, как пользоваться “Стэном”, он при своем появлении слышал шепот: это английский агент. Однажды его попросили выступить перед группкой благодушных, плохо организованных бойцов, подбодрить их. Ах, какую речь он произнес! Делал вид, будто импровизирует, но перед встречей часами повторял про себя слова. И он буквально наэлектризовал бойцов – он, загадочный, непобедимый, рука Лондона, рука сумрака. Эти скромные солдаты, молодые и старые, сидели перед ним рядком и взволнованно слушали. Он дал им понять, что ходит с револьвером на поясе. Ах, как хорошо он сумел подобрать слова, внушить им мужество, словно он самый потрясающий из них всех. Позже, вернувшись в гостиничный номер, он был наказан за гордыню спазмом в животе, неодолимым страхом, что его раскроют, схватят, будут пытать; страх накатывал на него часто, но далеко не всегда с такой силой. Он чувствовал себя подлецом из подлецов, ничтожеством из ничтожеств, и его в первый раз вырвало от ужаса.

Во Франции никто не догадывался, сколько ему лет. Ему исполнилось двадцать три, но он выглядел на пять или даже десять лет старше. У него отросли волосы, теперь он зачесывал их назад и отпустил тонкие усики – они очень ему шли. В беседах с важными лицами, вроде глав ячеек, он напускал на себя значительный вид, чтобы казаться серьезнее и опытнее; а когда надевал костюм с галстуком, к нему обращались “месье”. В Ницце он купил себе за счет УСО темный костюм, но чек не сохранил – объяснить покупку было бы трудно. Бухгалтерия требовала обосновать любой расход, и если в бюджете оказывались необъяснимые дыры, то по возвращении в Лондон, подавая отчет, лучше всего было с сокрушенным видом ссылаться на гестапо. Дабы обновить костюм, Пэл несколько раз ходил пить кофе и читать газету в “Савой”, просто так, только чтобы им восхищались.

А потом был Лион и встреча с Мари, связной его канала. Она была красивая, постарше, чем он, как раз для Кея. Но он почувствовал, что произвел на нее впечатление как мужчина. Увлекшись ролью опытного соблазнителя, он даже завел особую манеру курить, а на самом деле позаимствовал ее у Доффа – тот был парень что надо. Он курил, как Дофф, ради шутки и удовольствия, без задней мысли. И в придачу сам себе казался немного смешным. Но постепенно все это переросло в тактику: он обаял влюбленную в него Мари и самым бесстыжим образом дважды использовал ее – велел отвезти отцу открытки из Женевы, сказав, что это секретные документы. Первый раз в октябре, потом в декабре, перед самым возвращением. Находясь на юге Франции, он, чтобы вернуться в Англию, опять поехал через ту ячейку, а не испанским каналом, более прямым и простым: нарушил правила безопасности, только чтобы повидать Мари и дать ей еще одно поручение. Да, он очаровал ее и солгал ей, иначе она бы, наверно, никогда не согласилась. Да, это была лишь хитрость английского агента – единственной женщиной, о которой он думал все эти месяцы, единственной по-настоящему важной для него женщиной была Лора. Он снова встретил ее спустя два дня после возвращения в Лондон в офисе Секции F. Они уединились – какое счастье снова видеть ее, прижать ее к себе! Они долго целовались. А потом она наконец произнесла слова, которые долго звучали в его голове. Ответила на его объяснение в Бьюли: “Я люблю тебя”, – прошептала она ему на ухо.