Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Статья сопровождалась фото (раньше я его никогда не видела), сделанным на вечеринке Эдварда Леванта. В то время оно не появлялось в газетах: я ведь правда была мелкой сошкой, не стоившей газетной бумаги. Я не помнила, как позировала для этого снимка, но я ведь вообще мало что помнила о той ночи. Фотография была настолько размытой, настолько не в фокусе, что, подозреваю, я и не была главной мишенью для объектива. И все же это была я, вполне узнаваемая – да, гораздо моложе и худее, но бесспорно я. Вид у меня был не столько опасный, сколько глупый. На мне было что-то похожее на костюм для БДСМ-вечеринки – кожаный ремень, блестящие наручи, в одной руке хлыст, в другой пластиковые наручники. Я была топлес – еще одна деталь, которая как-то выветрилась у меня из памяти, – и, в духе нашего странного времени, даже в этой скандальной портянке нашелся пуританин, который счел необходимым прикрыть мою дерзкую маленькую грудь черной полоской целомудрия.

На следующий день появилась новая статья. Опять на «Ста восьмидесяти градусах», и опять такого рода, что ни один респектабельный сайт не стал бы в этом мараться.

ЭКСКЛЮЗИВ: НЕПОДОБАЮЩИЕ ОТНОШЕНИЯ СЮЗАННЫ УЭЛЛС С УЧЕНИЦЕЙ

Бывшая ученица элитной частной школы из Нового Южного Уэльса рассказала сайту «Сто восемьдесят градусов», что Сюзанна Уэллс, преподавательница театрального искусства из Энфилд-Уош, обвиняемая в похищении восемнадцатилетней Элли Каннинг, вынуждена была уйти с преподавательской должности в 2015 году после того, как у нее сложились неподобающие отношения с одной из старшеклассниц.

Источник, пожелавший остаться неизвестным, сообщил, что Уэллс была вынуждена уйти из колледжа Мэннинга после жалоб родителей девушки. «Ходили слухи, что у них были лесбийские отношения, но все это замели под ковер. Никто так и не сумел докопаться до правды». Хотя сама девушка и ее родители отказались от комментариев, возможно, Уэллс обхаживала ученицу, готовя ее к роли потенциальной суррогатной матери.

После ухода из колледжа Мэннинга Уэллс работала учительницей в Сиднее. В 2018 году она устроилась на постоянную работу в среднюю школу Энфилд-Уош.

Даже через столько лет я все еще не могла разобраться, в чем была моя ошибка с Тейлор Эбботт. Не могла точно определить момент, когда переступила черту. Не могла понять, почему именно меня сделали козлом отпущения. Тейлор Эбботт пришла в Мэннинг-колледж из закрытой школы в Сиднее. Всю ее историю мне не рассказывали, но ходили слухи, что ее попросили оставить школу по одной из обычных причин: наркотики, мальчики, выпивка или все вместе.

Это правда, я старалась поощрять ее на уроках, ставила ей хорошие оценки за выступления. Она держалась хорошо, естественно. Но не получала никаких поблажек и не была учительской любимицей. Для этого она была слишком дерзкой, слишком колючей.

Новеньким старшеклассникам обычно назначали учителя-куратора на первый семестр, что предполагало еженедельные встречи, и я стала таким куратором для Тейлор. Встречи проходили в классе – в моем случае в театральном зале – в обеденное время, дверь должна была оставаться открытой, как и полагается, когда ты наедине с учеником. На этих встречах никогда не было ничего, что называется, личного. В комнату могли входить и выходить другие ученики, другие учителя, иногда толпа детей стояла за дверью, ожидая, когда помещение освободится для репетиции. Встречи всегда были короткими, всегда довольно официальными. Обязанности куратора сводились к немногочисленным формальным вопросам – в сущности, для галочки. Привыкла ли она к новой школе? Нет ли у нее трудностей с какими-то предметами? С другими учениками? С учителями? С программой? Я готова была ответить на любой вопрос Тейлор, но, насколько она давала мне понять, она и сама неплохо осваивалась.

Вне школы я встретилась с этой девушкой всего один раз, случайно, в кафе. Тейлор была там одна – по ее словам, ждала подругу, и я уже собиралась уходить, но по ее приглашению присела за столик и поболтала с ней несколько минут. Мы говорили о школе, о том, к какому сроку нужно сделать задания, о ее дневнике. Помню, я сказала что-то обнадеживающее о ее выборе отрывка для индивидуального выступления на выпускном экзамене – она решила прочитать монолог из «Медеи» в современной обработке. Возможно, это было немного смело, несколько необычно для ученических выступлений, но Тейлор вполне способна была с этим справиться.

Где-то в середине года все изменилось. Тейлор начала пропускать занятия, пару раз являлась явно с похмелья, а иногда пьяная или под кайфом. Она не сделала несколько заданий, пропустила выступление на оценку. Я пыталась с ней поговорить, но она меня отшила. Когда я наконец решила обратиться к заведующей отделением, та сказала, что Тейлор рискует завалить не только театральное искусство, но и бо́льшую часть остальных предметов. Она не выполняла важные задания, а в классе мешала другим. На уроки приходила когда вздумается. Было очевидно, что она не наберет нужных баллов для поступления в университет и, в сущности, маловероятно, что вообще получит аттестат.

Наконец ситуация достигла критической точки, и настало время ставить в известность родителей. К этому времени Тейлор не успевала уже ни по одному предмету, но в театральном искусстве, где она когда-то была, хоть и недолго, первой ученицей в классе, провал был самым впечатляющим.

Получив жалобу, ее родители совершенно неожиданно начали копать под меня. Меня обвинили в недобросовестности и, кроме того, в неподобающем поведении, в попытке инициировать неподобающие отношения, что бы это ни значило. Обвинение было смехотворным, и ни директор, ни учителя – никто из тех, кто меня знал, – в душе не принял его всерьез. Но у родителей девушки были деньги и влияние. Они заявили, что не дадут этому делу ход, если я уйду из школы. Они провели собственное расследование; они знали, кто я такая, и знали о моем прошлом. Я честно упомянула об аресте, когда подавала заявление о приеме на работу, – комиссия согласилась с тем, что это была ошибка юности, которая едва ли повторится и, уж конечно, никак не отразится на моих отношениях с учениками. Когда были выдвинуты обвинения, директор и многие учителя встали на мою защиту, однако окончательное решение было за попечительским советом. Совет же, естественно, репутация школы волновала больше, чем установление истины и чем судьба школьных работников, и меня попросили уйти. Это было не увольнение – мне ясно дали это понять. Предложили неплохие, даже, можно сказать, щедрые условия – зарплату за шесть месяцев и дополнительную пенсию по выслуге лет – при условии, что я уйду без шума. Рекомендации мне дали сказочные. Я подписала договор о неразглашении и взяла отпуск на несколько месяцев, чтобы залечить свое уязвленное самолюбие. Переехала в Сидней и довольствовалась временной работой, пока Мэри не свалилась на меня, как снег на голову, и не подвернулась вакансия в Энфилд-Уош.

Статья на «Ста восьмидесяти градусах» намекала, что девочка из колледжа Мэннинга еще легко отделалась, что я, очевидно, положила на нее глаз как на возможную суррогатную мать, что она спаслась только чудом. Я искренне любила работать с девочками-подростками, но когда я смотрела на них – на их ясные глаза, на их еще недосформировавшиеся лица, – я видела в них не потенциальных производительниц, способных осуществить мою мечту о ребенке, а самого этого ребенка, мою родную дочь – ведь она тоже была бы сейчас подростком, если бы осталась жива.

Иногда невозможно было удержать в узде воображение и не представить себе свою девочку в ее четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет – волшебно, восхитительно, ослепительно живой.

На сей раз я увидела статью раньше Хэла и позвонила, чтобы его предупредить. И на этот раз он не удивился – я уже рассказывала ему эту историю вчера, когда он спрашивал, не было ли в моем прошлом еще чего-то, что может попасть в газеты.

– Двадцать, даже десять лет назад тут не о чем было бы говорить, – вздохнул он. – Слова «дело на стадии рассмотрения» еще что-то значили. Но мы живем в новом мире. Онлайн-горлопаны не останавливаются перед такими пустяками, как закон.

Как и в случае со статьей о Леванте, мы мало что могли сделать, чтобы минимизировать ущерб.

– Можно попытаться подать на них в суд, но, хотя этот ублюдок Хемара живет в Австралии, место регистрации сайта определить невозможно. Мы ничего не можем сделать. Если дело дойдет до суда, мы можем попросить присяжных исключить эти материалы из рассмотрения…

– Но разве нельзя просто рассказать правду – может быть, директора вызвать, чтобы она рассказала, что произошло на самом деле?

– Вероятно, мы сможем привлечь ее в качестве свидетеля, если до этого дойдет, но мы не можем обсуждать это конкретное обвинение. Остается только надеяться, что ни до кого из присяжных это не дойдет.

– Но это же неправда. Девушка была, обвинение было, но я уволилась, просто чтобы не связываться. Если бы это была правда, мне предъявили бы обвинение. И я уж точно никак не могла бы до сих пор преподавать. Неужели правда ничего не значит?

Хэл ответил не сразу.

– К сожалению, правда не единственное, что имеет значение с точки зрения закона, Сюзанна. А в реальном мире она и вовсе ничего не значит.

«ПОХИЩЕННАЯ:

ИСТОРИЯ ЭЛЛИ КАННИНГ»

Документальный фильм

HeldHostage Productions © 2019

Голос диктора:

Несмотря на риск судебного преследования, за то время, пока дело находилось на рассмотрении, был обнародован ряд материалов, проливающих весьма нелестный свет на личность и прошлое Сюзанны Уэллс.

Здесь и смерть дочери Уэллс от СВДС, и фиктивный роман с актером-геем Себастьяном Мендесом, и арест по обвинению в употреблении наркотиков в 1996 году. В сентябре 2018 года новостной сайт «Сто восемьдесят градусов» опубликовал интервью с анонимным источником, утверждавшим, что Уэллс была уволена из частной школы Нового Южного Уэльса из-за «неподобающих отношений» с девочкой-подростком в 2015 году.

Запись интервью

Ну, короче, все это случилось уже довольно давно. Я была тогда еще ребенком, мне только что исполнилось семнадцать. И мне пришлось перейти из закрытой школы в Сиднее в эту занюханную частную школу в Мэннинге. Ну, я не знаю – вы этот Мэннинг видели когда-нибудь? Это все равно что умереть.

Ученики там были почти сплошь дебилы, да и учителя дерьмовые. Единственной более или менее приличной учительницей была мисс Уэллс, по театральному искусству. Ну, по крайней мере, я думала, что она приличная. Сначала-то все было нормально. То есть она была моим куратором, у нас были встречи, и там я просто рассказывала ей, как у меня дела – ну, знаете, с подругами, со всякими школьными вещами. И театральное искусство у меня тоже неплохо шло. Я даже в лучших ходила какое-то время. Прямо на полном серьезе втянулась, каждый день репетировала. Я приходила к ней в кабинет отрабатывать свой отрывок – тот, что я должна была играть на экзамене, – а она была за режиссера.

Но потом началось всякое странное. Она стала спрашивать, не хочу ли я встретиться вне школы. Сначала мы только кофе пили, а потом она предложила мне прийти к ней порепетировать, и я подумала – ну а что тут такого? Она сказала, чтобы я никому не говорила – тут уже, наверное, можно было догадаться. В общем, когда я туда пришла, стало ясно, что у нее что-то свое на уме. Уж очень странно она была одета, слишком сексуально для ее возраста. Дала мне чего-то выпить – чего-то алкогольного – и, по-моему, там еще что-то было подмешано.

В общем, она начала – ну, ухаживать, что ли, и я… как-то трудно было… трудно сопротивляться. Сейчас от одной мысли тошно.

И вот тогда все пошло наперекосяк. В моей жизни, я имею в виду. После этого мне и в школу больше ходить не хотелось – ну не могла я это выносить, понимаете? И вот тогда я пристрастилась к выпивке, к наркотикам, ко всякому такому дерьму. И с родителями начала ругаться. По-моему, у меня была довольно сильная травма. Ну да, она женщина, но все равно… это же растление ребенка, правда? А теперь, после того, что она сделала с Элли Каннинг…

Чипс вздрогнул, когда я проходила мимо кухонного стола, за которым он сидел и читал что-то в моем ноутбуке. Я заглянула ему через плечо и успела увидеть, как мелькнуло сворачивающееся окно браузера. Чипс повернулся ко мне и сказал что-то банально-жизнерадостное, отчего его стремление что-то скрыть стало еще очевиднее.

Потом, когда он лег спать, я стала просматривать историю браузера – щелкала по всем ссылкам подряд, пока не нашла то, что он читал. Это была старая статья, написанная несколько лет назад, с какого-то поп-психологического сайта. После истории с похищением ее перепостили в обновленном виде, и к этому часу ее прочитало больше миллиона человек.

ПСИХОЛОГИЯ ЖЕНЩИНЫ-КИДНЕППЕРА

Из статьи выходило, что мы существа редкой породы. Обычно мы страдаем целым набором расстройств личности, включая нарциссизм – как правило, в сочетании с макиавеллизмом и психопатией, что делает нас гордыми обладательницами всей темной триады. Если, конечно, мы в придачу не страдаем еще и от настоящих, диагностируемых психических заболеваний. При отсутствии таковых мы вполне можем сойти за нормальных членов общества, иногда даже работаем в социальной сфере (медсестры, учителя), не проявляя каких-то явных признаков социальных или психологических проблем. Кто-то из нас в юные годы перенес те или иные травмы – жестокое обращение, пренебрежение, личную трагедию, – а кто-то нет. Выводы были малоутешительны – таких женщин, утверждалось в статье, почти невозможно изобличить, они по природе скрытны и мастерски умеют маскироваться, весьма успешно скрывая свое истинное «я».

Чаще всего женщины, участвовавшие в похищении людей, действовали совместно с кем-то, обычно с мужчинами, – отчасти это работало как индуцированный психоз, а иногда они сами были в каком-то смысле заложницами. В тех редких случаях, когда женщины действовали в одиночку, жертвами почти всегда становились дети, и причины похищения были связаны скорее с любовью, чем с деньгами или сексом.

Известны многочисленные случаи, когда бесплодные женщины убивали матерей и похищали младенцев – либо для удовлетворения своих подавленных материнских инстинктов, либо по приказу мужа или любовника. Однако похищения, связанные с принудительным суррогатным материнством, были исключительно редки; собственно говоря, до печально известного похищения Каннинг исследователи о них почти не упоминали.

Я захлопнула компьютер, не ощущая ни тени радости от того, что могу в один прекрасный день удостоиться чести стать объектом совершенно новой области исследований.

Чипс лежал на спине в темной комнате – глаза закрыты, руки закинуты за голову. Сон неожиданно смягчил его обычно суровые черты – твердо очерченную челюсть, крупный нос, слегка впалые щеки. Я смотрела, как медленно поднимается и опускается его грудь, и чувствовала, как болезненно сжимается моя собственная. Как быстро у меня вошло в привычку видеть его в своей постели, и как я хотела, чтобы он там и оставался! Как отчаянно желала, чтобы это будущее – Чипс, я, наш ребенок – состоялось.

Его глаза блеснули из-под век.

– Ну что?

Голос у него был такой, будто он и не спал.

– О чем ты думаешь?

– Так, ни о чем.

– Размышляешь, не психопатка ли я?

– Нет.

Он не повернул голову, не посмотрел мне в глаза – лежал, уставившись куда-то в потолок.

– Думаешь, я вру?

– Нет.

– Ты правда думаешь, что я могла это сделать? Что я держала эту девушку здесь?

– Нет.

– Но ты же не знаешь наверняка?

Он ответил не сразу.

– Я знаю тебя.

– Нет. Не совсем. Мы спали вместе, и я жду от тебя ребенка. Но это еще не значит, что ты меня знаешь. – Он хотел что-то сказать, но я не могла остановиться. – Ты должен сомневаться. Доказательств очень много, и все неопровержимые. Ты наверняка думаешь – может, та я, которую ты, как тебе кажется, знаешь, просто плод воображения. Ты же в курсе, что меня специально учили… становиться кем-то другим. Притворяться. Это моя работа. Так откуда тебе знать, что я сейчас не играю? Как ты можешь доверять моим словам? Как вообще кто-то может им доверять?

Я сама слышала, что мои слова звучат все громче. Все торопливее.

– Сюзанна. – Чипс взял меня за руку. – Все хорошо.

Он сел рядом и обнял за плечи, словно заботливый старший брат. Встряхнул слегка.

– А теперь сделай одолжение – помолчи и послушай меня одну минуту. Во-первых, во-вторых и в-третьих. Итак, во-первых, я зашел на этот сайт только потому, что один козел, не буду говорить кто, прислал мне ссылку, и я тупо щелкнул по ней. Это не значит, что я хотел проверить, все ли с тобой в порядке в смысле психики. Ясно?

Я сглотнула.

– Ясно.

– Во-вторых, я верю, что ты этого не делала.

– Правда?

Я сама слышала облегчение в своем голосе.

– На сто пятьдесят процентов.

– Хорошо.

Он обнял меня крепче, уже совершенно не по-братски, и явно изготовился к решительной атаке.

– Погоди-ка. – Я высвободилась. – А в-третьих что? Ты сказал – во-первых, во-вторых и в-третьих.

– А, да, – отозвался он с некоторой неохотой. – Ну, ты говорила – может, ты актерствуешь, разыгрываешь это все.

– Да.

– Ну, я не хотел об этом говорить, но я посмотрел несколько серий «Пляжной жизни» на видеохостингах.

Тон у него был безучастный, выражение лица непроницаемое.

– И?

– Ты тогда была ничего себе.

– Спасибо. Ну и что же?

Новая пауза.

– Ты его в последнее время пересматривала?

– Нет. Я его вообще с тех пор не смотрела.

– Я бы на твоем месте тоже не стал. Это тебя в депрессию вгонит. Я понимаю, мыло есть мыло, но сюжет просто из рук вон. Взять хоть тот эпизод, где ты выиграла турнир по серфингу. Ну то есть выглядишь-то ты ничего так, но серферша из тебя как из…

– Чипс! – Я ткнула его кулаком в плечо. – При чем тут «Пляжная жизнь»?

– Я понимаю, я никакой не эксперт, и не хочу, чтобы ты принимала это близко к сердцу, Сьюз, но, правду сказать, если судить по Джипси – вряд ли ты настолько хорошая актриса, чтобы разыграть такой спектакль.

– Что?

– Ну, ты же не Мэрил Стрип, правильно?

Я была ошарашена.

– Если хочешь знать, я вообще-то выиграла несколько…

– Ладно-ладно, только не выпрыгивай из штанов. – Лицо у него оставалось невозмутимым, тягучий деревенский выговор стал еще заметнее. – По-моему, это даже хорошо, что актриса ты паршивая.

– Что же тут хорошего?

– Это доказательство, что ты говоришь правду. По-моему, ты бы и младенца не провела.

Я не знала, шутит он или нет, и не знала, смеяться мне или плакать, но тут Чипс повалил меня на кровать, прижался всем телом, и мне стало просто не до того.

– Боюсь, у нас проблемы.

Хэл приехал без предупреждения. Его присутствие, даже с перспективой плохих новостей, было, по крайней мере, возможностью отвлечься. Был вечер, и я пыталась убедить упрямую Мэри, что не давать ей десерт до ужина – это не какая-то там пытка, запрещенная ООН. Чипс уехал на выходные в Ориндж на какую-то ярмарку сельскохозяйственной техники. Я устала, и у меня уже лопалось терпение. И еще мне было одиноко.

– Что на этот раз?

– Есть несколько плохих новостей. Начнем с худшей, так? – Он не стал дожидаться моего ответа. – Салли О’Хэллоран.

– Она отказалась выступать свидетелем? – Я могла себе представить, что ей не захочется идти в суд и что-то говорить. Сиделка Мэри была женщиной молчаливой, иногда угрюмой, не слишком дружелюбно настроенной и ко мне, и к Мэри. – Мы не сможем вызвать ее в суд?

– К сожалению, все гораздо сложнее. – Хэл глубоко вздохнул, глядя куда-то слева от меня. – Она уже свидетельница, как выяснилось. Только не с нашей стороны.

– Что это значит?

– Насколько мне известно, она сама дала показания в полиции. Совершенно независимо. На стороне обвинения.

«ПОХИЩЕННАЯ:

ИСТОРИЯ ЭЛЛИ КАННИНГ»

Документальный фильм

HeldHostage Productions © 2019

Салли О’Хэллоран: запись интервью

Я выросла в Энфилд-Уош, всю жизнь тут прожила. Работаю на полставки в доме престарелых, ну и еще на стороне немного подрабатываю: присматриваю за стариками на дому. Вот меня и наняли присматривать за Мэри Сквайрс три дня в неделю. Я присматривала за ней с полгода и как раз была там, когда Элли Каннинг сидела в подвале, хотя я этого и не знала. Когда я узнала, что произошло, для меня это был просто шок.

Надо же, как теперь все проясняется. Тогда-то я и думать об этом не думала, но несколько раз, когда приходила сразу после июльских праздников, я ведь и правда слышала звуки из подвала – должно быть, та девочка плакала или кричала. Мне с самого начала сказали туда не ходить, и дверь всегда была заперта. Когда я стала спрашивать об этом Сюзанну, она только и сказала: может, это птица какая или еще что-нибудь – а может, опоссум. В общем, не о чем беспокоиться. Ну я и не беспокоилась. Но когда я заговорила об этом при старушке, она сказала, что это «девочка». Я и не думала, что это правда – мало ли она чепухи болтала, – но оказалось, правда, так ведь?

Как только я сопоставила даты, я заявила в полицию. Страшно подумать, ей-богу, – бедная девочка все это время сидела в подвале. И я бы могла что-то сделать для нее. Мне это теперь, бывает, в кошмарах снится. А еще сильнее меня потрясло то, что в этом деле оказалась замешана Сюзанна Уэллс. Ну, то есть она же вроде как была нормальная с виду. Не сказать чтобы очень дружелюбная – никогда не приглашала меня остаться, посидеть, поболтать, ничего такого. Как по мне, она и сама малость не в себе. Но никаких причин ее в чем-то подозревать у меня не было. Вот только зачем бы такой женщине переезжать в Энфилд-Уош? Странновато как-то, если подумать.

И знаете, ее бедная мама, наверное, тоже чудом спаслась, как мне теперь кажется. Сюзанна все спрашивала меня про Франчес – когда там комната освободится. Кто знает, что она могла бы сотворить, раз уж ей так не терпелось избавиться от старушки. У нее же новый мужчина появился, и ребенок на подходе. Кому нужна сумасшедшая мамаша под боком? Жалко мне эту бедную старушку. Пока на нее не найдет, она такая милая, покладистая. А теперь что с ней будет?