Текст книги "Современный зарубежный детектив-14.Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Хонор долго и напряженно думала, прежде чем ответить на звонок. Она ждала этого звонка, но до сих пор так и не решила, что сказать, как это сформулировать. Она знала, что разговор оставит после себя сожаление, даже грусть. И смущение. Так далеко все зашло, и так быстро. А скоро события начнут разворачиваться еще быстрее – она это чувствовала. К счастью, ей удалось договориться о телеинтервью всего за несколько часов до того, как стало известно об аресте Сюзанны. Девушка держалась хорошо. Она была спокойна, ничего не преувеличивала – скорее, даже преуменьшала пережитый ужас и нисколько не гордилась проявленной храбростью. Телефон Хонор трезвонил без умолку с самого начала эфира. Что творилось в это время в интернете, она даже не видела, но полагала, что хештег #ЭллиКаннинг стал новым трендом. Что пользователи «Твиттера» мобилизовались в ее поддержку и образовали сочувствующую, жадную до новой информации аудиторию. Или даже фанатскую группу? История и так уже была громкой, а теперь, когда мотив похищения обнародован, станет еще громче. Поэтому чрезвычайно важно было убедиться, что Сюзанна правильно оценивает свое положение. Если Хонор хочет сохранить контроль над ситуацией, необходимо провести черту.

– Привет, Сюзанна. – Она неожиданно занервничала. – Как ты?

– Как? – Сюзанна делано засмеялась. – Ну, у меня такое чувство, как будто я застряла в кошмарном сне. Как будто жизнь скатилась в полный сюр.

Хонор различила в голосе Сюзанны едва сдерживаемый ужас. В нем слышалась какая-то полубезумная нотка, как будто она была под веществами.

– Ты уже знаешь, наверное… конечно, знаешь. Мне предъявили обвинение, но отпустили под залог.

– Я слышала. Да.

– Я только что видела интервью с этой девушкой на Десятом канале, и, похоже, оно стало вирусным. Мне позвонила коллега из школы, сказала, что есть какой-то твиттер-аккаунт – @JusticeForEllie, и там выкладывают старые видео со мной – фотошопят и выставляют меня какой-то маньячкой. Я даже смотреть на это не могу. В общем, я подумала – может, у тебя есть какие-то идеи, что мне делать… если вообще можно что-то сделать… с этими разговорами.

Молчание затянулось. Хонор пыталась сообразить, как же сказать то, что нужно сказать.

– Я не могу, Сюзанна. Есть одна сложность.

– Сложность?

– Я представляю интересы Элли. Пока все это не закончится, мне лучше с тобой не разговаривать. И, разумеется, я не могу давать тебе никаких советов.

Сюзанна рассмеялась, словно не веря своим ушам.

– Ты хочешь сказать – пока все это не закончится, мы с тобой больше не подруги?

– Видимо, да.

Она постаралась, чтобы это прозвучало недвусмысленно.

– А потом, когда все закончится? Тогда что? Делать вид, что ничего не случилось?

Хонор ничего не ответила.

– И как, по-твоему, это все должно закончиться?

Хонор чувствовала жар ее гнева даже на расстоянии.

– Ты знаешь, что одна из нас врет. Или она, или я.

– Да. Конечно, знаю.

– Выходит, ты приняла решение? Выбрала ее?

– Я профессионал. Я должна. Это никак не связано с тем, что я думаю.

– Не связано с тем, что ты думаешь? Это абсурд!

– По закону я обязана консультировать Элли и действовать в ее интересах по мере своих возможностей. Это моя работа. Я не могу бросить ее сейчас. Она еще ребенок, и ее больше некому поддержать. Ее мать… в общем, ее мать не в состоянии ничем помочь. А больше у нее никого нет.

– А это не наводит тебя ни на какие мысли, Хонор? То, что у нее больше никого нет? Может, с ней что-то не так. Может, она с отклонениями. Больная. Иначе зачем бы ей наговаривать все эти ужасы?

– Насколько я могу судить, эта девушка психологически здорова настолько, насколько это вообще возможно после такого испытания. И дело даже не в этом. Я не могу бросить ее сейчас. Это было бы неэтично. С такой ситуацией и взрослому не справиться. Весь этот ажиотаж в прессе – он же дезориентирует. Ты это знаешь, как никто другой. А Элли еще ребенок. Это может ее совсем сломать.

– А как же я? Меня обвиняют в похищении человека, которого я никогда в жизни не видела. Ее бредни могут обернуться для меня тюрьмой. Тюрьмой! На годы.

– Не думаю, что до этого дойдет, – попыталась успокоить Сюзанну Хонор, но та только еще сильнее повысила голос:

– И ты ведь знаешь, что я беременна?

– Я слышала. Поздрав…

– Так что же будет с моим ребенком, если меня посадят в тюрьму?

– Сюзанна, я уверена, что все уладится. Я сказала полицейским и даже Элли все, что думаю. Что все это совершенно невероятно, и… – Хонор умолкла, потом глубоко вздохнула. – И я хочу, чтобы ты знала: я никогда… никогда бы не взялась с ней работать, если бы знала, что ты в этом замешана.

– Но я в этом не замешана. – В голосе Сюзанны было столько негодования, что даже телефон завибрировал. – Не замешана! В том-то и дело. Девушка обвиняет меня, но это безумие. Я ее даже не видела никогда.

Хонор выждала немного. Два, три, четыре…

– Понимаю.

Ее ответ был подчеркнуто индифферентным.

– Что ж, спасибо за честность. Думаю, что в ближайшее время мы не увидимся?

Сюзанна явно пыталась сдержать эмоции, но Хонор слышала в ее голосе легкую дрожь.

– Нет. Думаю, нет. Это было бы… непрофессионально.

Оттого, что она была вынуждена говорить так прямо, ее голос стал резким, и последовавшая за этим пауза была долгой, напряженной.

Затем:

– Хонор?

– Да?

– Ты же сама знаешь, что это неправда – то, что эта девушка говорит. Знаешь ведь? Она врет. Ты была здесь. Ты знаешь меня.

– Может быть… может быть, это просто какая-то ужасная… ошибка?

Хонор знала: Сюзанна хочет, чтобы она, Хонор, хоть сколько-нибудь твердо дала понять, что верит в нее. Но она не могла.

– Ошибка. Вот, значит, что ты думаешь. Серьезно?

– Я не знаю. Я могу опираться только на слова Элли. На то, что обнаружила полиция. Я должна считаться с этим. Это все, что мы можем сделать.

– А мои слова?

– То есть?

– Почему мои слова значат меньше?

Хонор опять глубоко вздохнула.

– Но есть же доказательства. Ее воспоминания. Тесты ДНК. Это нельзя просто сбросить со счетов. И зачем бы Элли врать? Я не вижу причин.

– А мне зачем делать то, что я сделала, по ее словам? Это ведь тоже бессмыслица. Зачем мне держать ее здесь? Чтобы оплодотворить ее – нет, серьезно? Это абсурд. Я ведь даже не старалась забеременеть. Даже не думала о детях с тех пор, как… – Она помолчала. – Эта беременность была совершенно неожиданной. Это случайность.

– Послушай. – Хонор заговорила совершенно официальным тоном. – Нет смысла обсуждать это со мной. Ты должна обсуждать это с Хэлом и с полицией. Я всего лишь агент Элли. Я ничего не могу сделать.

На этот раз Сюзанна ответила после долгой паузы, и слова ее звучали сдержанно.

– Ладно. Ты права. Конечно, ты ничего не можешь сделать. Я поговорю с Хэлом.

Голос у нее был спокойный, но Хонор чувствовала в нем звенящую нотку страха.

Сюзанна, конечно, опытная актриса, но потеряла форму без практики. Или, может быть, эта роль ей просто не по плечу.

«ПОХИЩЕННАЯ:

ИСТОРИЯ ЭЛЛИ КАННИНГ»

Документальный фильм

HeldHostage Productions © 2019

Элли Каннинг: запись №  12

Нужно было бежать. И поскорее. Я понимала: если дело дойдет до физической борьбы, мне ни за что не вырваться. Я слишком долго пролежала в постели и, хотя уже более или менее пришла в себя, все-таки сильно ослабела. Единственный шанс сбежать – не дать той женщине запереть замок на ремне, которым она пристегивала меня к кровати.

Я сказала, что мне нужно в туалет, и тогда она расстегнула ремень и помогла мне дойти. А когда стала пристегивать снова, я отвлекла ее: опрокинула на ковер тарелку с супом. Ей пришлось идти в ванную за мокрой тряпкой, и, пока ее не было, я схватила ключи, которые она бросила на тумбочке, и открыла замок. К тому времени, когда она закончила уборку, я притворилась, что снова заснула. Она ничего не заподозрила – просто поцеловала меня на ночь и ушла.

Я ждала, кажется, целую вечность. Я понятия не имела, который час – в комнате всегда было темно, когда выключали свет, – но мне казалось, что уже ночь. Я слышала, как хлопали двери, а потом были шаги и приглушенные голоса наверху. Но вот наконец, когда стало совсем тихо, я встала с кровати и на цыпочках подкралась к двери. Не знаю, что бы я стала делать, если бы та женщина заперла ее на ключ, но она не запирала – какой смысл? Я вышла из комнаты. Там было две лестницы, одна слева, другая справа, на выбор. Я понятия не имела, куда они ведут, но выбрала одну наугад и стала подниматься потихоньку, надеясь, что дверь наверху тоже окажется незапертой.

Правда, подняться наверх оказалось вообще-то совсем не легко.

Я уже несколько недель почти не вставала на ноги, если не считать походов в туалет, и к тому же меня трясло так, что в конце концов пришлось буквально ползти. Я боялась, что дверь наверху окажется запертой, но она тоже легко открылась. Помню, она чуть-чуть скрипнула, но ничего не случилось. Свет горел, и было видно, что за дверью начинается коридор, а в конце коридора была еще одна дверь. Я тихонько прокралась к ней и вышла из дома.

Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Там, в комнате, так страшно не было ни разу. Я была уже почти готова вернуться в дом, снова лечь в кровать, залезть под одеяло и заснуть. Ночь была безлунная, и, как только я отошла от дома, стало очень темно. Глаза целую вечность не могли привыкнуть к темноте. К тому же было очень холодно – этого я не ожидала. На мне была только шелковая пижама, которую эта женщина мне дала. На ногах были носки, но не было обуви. Я пошла по подъездной дорожке мимо почтового ящика, а потом по дороге. Хотела убраться как можно дальше отсюда. Ноги все еще как следует не разошлись, так что двигалась медленно.

После этого все помнится как-то размыто. Я шла, наверное, несколько часов. Я понятия не имела, куда идти, поэтому пошла по дороге сначала в одну сторону, потом в другую. Потом еще больше запуталась – не могла понять, откуда я бежала, какой путь безопаснее… И я чувствовала, что вроде как схожу с ума, как будто у меня паранойя. Боялась, что, куда бы я ни вышла, там тоже могут оказаться люди, которые в этом замешаны, – может быть, это какой-то грандиозный заговор. То есть я понятия не имела, что происходит на самом деле. Это было похоже на какой-то безумный фильм про альтернативную реальность, где все оказываются инопланетянами.

Я надеялась добраться до какого-нибудь города или чего-нибудь в этом роде, а там найти безопасное место – автозаправку или полицейский участок, что-то такое. Но вокруг была настоящая глушь. Так я шла и шла, и под конец уже так устала и замерзла, что еле на ногах держалась. А потом увидела эту хижину и вошла, и там было это противное старое одеяло… и я просто завернулась в него и отключилась.

Я проснулась от знакомого тихого шороха океана – это был звук из детства. Я снова закрыла глаза, решив, что, должно быть, еще сплю, и стала ждать, когда этот сладкий сон сменится другим, но накатившая волна тошноты убедила меня, что я не сплю и что звук прибоя настоящий.

Не успела я сообразить, что это всего лишь шум проезжающих машин, как Чипс вошел в комнату.

– Чтоб их разорвало, этих журналюг, – прошипел он, явно на взводе.

– Что случилось?

– У подъездной дорожки торчат съемочные группы и не знаю, кто еще. Репортеры из газет. Подкастеры. Просто любители сенсаций. Хрен их разберет. Там не меньше дюжины фургонов. Парочка даже на дорожку уже стала выруливать, но я их пугнул. Закрыл ворота и запер на замок, чтобы они не пробрались.

– Чем ты их пугал?

Я ожидала услышать о крепких ругательствах, может быть, даже об угрозах судом.

– Одной штучкой двадцать второго калибра. – Чипс неожиданно ухмыльнулся. – Не волнуйся, он не заряжен.

– Вот черт!

Я натянула одеяло на голову, закрыла глаза и стала представлять себе солнечное утро на тропическом острове.

Плеск воды. Гамак, покачивающийся между двумя пальмами… В моем положении это была явно не самая удачная фантазия – я еле успела вовремя добежать до туалета.

Мы позавтракали втроем. Чипс разговаривал с братом по телефону, время от времени прерываясь, чтобы передать мне информацию и краткие указания.

– Хэл говорит, что вы обе должны сидеть в доме. У них наверняка есть какие-нибудь мощные телеобъективы… Говорит, могут и через забор перелезть, чтобы попасть во двор. Если они доберутся до двери, не открывай им. И не отвечай на звонки с неизвестных номеров. Вообще лучше бы отключить мобильный телефон. И домашний из розетки выдерни. Если кому-то срочно понадобишься, пусть звонят Хэлу. И еще, Сюзанна, – он говорит, что в интернет, наверное, тоже лучше не соваться. Хотя бы не гугли, что там про тебя пишут.

Чипс повесил трубку. Какое-то время смотрел в пространство, затем встал.

– Я пошел к себе. Через задний выгон, чтобы они меня не увидели. Приведу сюда собак. Тогда эти гады еще хорошенько подумают, лезть сюда или не стоит. А вы обе сидите дома, пока я не вернусь.

Мэри за все утро не произнесла почти ни слова. Сидела, сгорбившись, над своей тарелкой, и совала ложкой в рот размокшие колечки «Фрут лупс». Возилась она немыслимо долго, с хлюпаньем втягивая в себя каждую ложку. Я грызла сухой тост, стараясь не смотреть на нее.

Как только Чипс ушел, она оживилась.

– Я хочу еще раз сходить к почтовому ящику, Сьюзи. Давай сходим?

Кончики ее волос спускались в чашку и тонули в молочном месиве.

– Чипс сказал, чтобы мы сидели дома. Там люди, с которыми нам лучше не разговаривать.

– Люди? – Глаза у нее загорелись. – А почему нам нельзя их видеть?

– Потому что… потому что они захотят поговорить, а нам с ними разговаривать не надо.

– Почему?

– Потому что они нам не друзья.

Мэри наклонилась ко мне, оставляя на столе молочные следы от намокшего в чашке рукава халата, и заговорщицки прошептала:

– Ох, Сюзанна. Ты что, не замечала? У нас с тобой вообще нет друзей. Такие уж мы люди.

Я занялась хозяйственными делами – сделала уборку на кухне, закинула белье в стиральную машинку, – а затем уговорила Мэри надеть что-нибудь более или менее подходящее для холодной погоды: зелено-фиолетовые клоунские штаны под викторианское платье с кринолином, а сверху, для тепла, темно-серый вязаный жакет, напоминающий средневековые доспехи (все – из моей коллекции сценических костюмов). Потом я усадила ее за раскраски, а фоном включила на полную громкость телевизор.

Но после часа с лишним такой вымученной активности я не устояла перед призывным пением сирен, то есть интернета. Сначала стала гуглить не про себя, а про Элли. В сети уже было выложено несколько интервью, удивительно похожих не только по содержанию, но и по тону: у интервьюеров – чуть ли не благоговейному, а у самой Элли – деловитому, самокритичному, бесстрастному, серьезному и пронзительно искреннему. В ней не было ничего от жертвы, она не проявляла ни малейшей агрессии. Ни гнева, ни возмущения. Она старалась не упоминать имен своих предполагаемых похитительниц и, несмотря на все старания журналистов, не хотела обсуждать явно прогнившую систему, из-за которой ее исчезновение осталось незамеченным. Все подробности пережитого были искусно смазаны. Элли выражала лишь глубокое облегчение по поводу удачного побега и надежду на то, что теперь сможет заняться своей жизнью. Она прекрасно вписывалась в медийный формат и была очень, очень убедительна.

Я просмотрела газетные сообщения, прокрутила все твиты с тегом #ЭллиКаннинг, послушала несколько «говорящих голов», разглагольствовавших о необычном характере этого преступления и о глубоком восхищении, которое вызывала у них Элли: ее решимость и сила духа, ее впечатляющий отказ от жалости к себе – отличный пример для всего молодого поколения. Несколько девочек-подростков поделились своим мнением об этой истории. Это были путаные рассуждения, касавшиеся не столько обстоятельств похищения Элли, сколько ее внешности и предполагаемых черт характера, а также инструкции для желающих повторить ее фирменный образ (светлая основа, тональный крем, консилер, серые тени для век, темная подводка для глаз, соляной спрей для эффекта спутанных волос) и разговоры о том, что побег Элли – «обретение силы!» – сделал ее знаковой фигурой.

Мой интернет-образ представлял собой впечатляющий контраст. Еще несколько месяцев назад поиск дал бы очень скромные результаты: предельно краткая биография на портале «Ай-эм-ди-би»[236] 236
  Internet Movie Database (IMDb) – крупнейшая в мире база данных и веб-сайт о кинематографе.


[Закрыть] и несколько статей из серии «Как сложилось жизнь такой-то», подробно описывающих мой уход из актерской профессии в преподавание и материнство и иллюстрированных в основном кадрами из сериала, изредка с добавлением свадебного фото для сравнения. Было еще несколько фан-сайтов, посвященных «Пляжной жизни», но там обсуждались в основном драматические перипетии жизни персонажей, а не биографии актеров. Теперь же, за дни, прошедшие после моего ареста, количество ссылок стало расти в геометрической прогрессии. То, что дело находится пока на стадии расследования, несколько сдерживало большинство серьезных новостных агентств. Они позволяли себе упоминать только мое имя и факты: то, что я бывшая звезда мыльных опер, а ныне учительница, и что мне предъявлено обвинение. Только одна газета предприняла отважную попытку расширить рамки обсуждения: какая-то рассерженная молодая феминистка утверждала, что мое преступление – очередной пример того, как внутренняя мизогиния заставляет женщин воспроизводить патриархальные структуры власти.

Другие ресурсы были, очевидно, мало озабочены юридическими последствиями. Первая же ссылка привела меня на сайт под названием «Сто восемьдесят градусов», собравший все доступные факты и выжавший из них все, что можно. Авторам удалось исподволь внушить читателям, что я не только несостоявшаяся актриса с ничтожным дарованием, но еще и озлобленная неудачница с отвратительным характером и сомнительным прошлым. Согласно неким «неназванным источникам», я – никудышная учительница и к тому же беспринципная карьеристка – не пользовалась симпатиями горожан, а моя связь с богатым и влиятельным Чипсом Гаскойном вызывала дополнительные подозрения. На фото, приложенном к статье, тоже, должно быть, сделанном у полицейского участка сразу после ареста, вид у меня был просто отталкивающий: спина сгорбленная, волосы разлетелись вокруг лица, выражение мстительное. Как и Элли, я тоже заполучила свой собственный хештег в «Твиттере», и твиты с ним жутко было открывать. Разумеется, в большинстве тредов всплывали ссылки на статью со «Ста восьмидесяти градусов», и тон комментариев варьировался от слегка встревоженного удивления, как человеку со столь очевидным психическим расстройством доверили учить молодежь, до недоумения, как меня могли выпустить под залог. Кто-то требовал создать комиссию для проверки приемных семей и частных школ. Пугало количество призывов меня стерилизовать, засадить в тюрьму до конца жизни, а ребенка отдать на усыновление (или абортировать). Меня называли стервой, ведьмой, больной извращенкой. Обличительные речи были на удивление единодушными, звучали ото всех подряд: молодых и старых, мужчин и женщин, левых и правых. Но то, что мне удалось таким неожиданным образом сплотить общество, став мишенью для всеобщей ненависти, нисколько не утешало.

Это были только общедоступные сайты, те, которые я могла видеть, – открытые форумы, не самые популярные, а иногда откровенно сомнительные новостные ресурсы. Эта сомнительность, очевидно, никого не смущала: все, что там писали, правду или ложь, некоторые, зачастую даже многие, принимали за истину. А ведь были еще и другие сайты, которые так просто не увидишь: закрытые форумы и группы в соцсетях, чаты «Снепчат», где сплетни распространялись со скоростью лесного пожара, где их могли перепостить сотни и тысячи пользователей без всякой угрозы разоблачения или осуждения. Я уже видела, как это случалось с другими, хотя никогда не представляла себе, что сама стану жертвой этой смертельной игры в испорченный телефон. О формальном судебном процессе можно было забыть: здесь меня судили тысячи и тысячи людей, ничем не рискующих и упивающихся собственным негодованием. Помешать этому было не в моей власти.

Когда Чипс вернулся с собаками, неожиданно (во всяком случае, для меня) оказалось, что Мэри любит собак. У бабушки с дедушкой жили немецкие овчарки – домашние, балованные, – но почему-то я никогда не задумывалась о том, что пес Хьюго, уже успевший состариться к тому времени, когда я была еще совсем ребенком, был в свое время любимцем маленькой Мэри. У Чипса были две пастушьи собаки, уже почти пенсионного возраста – черно-белые бордер-колли, братья Рип и Нед, которых я видела всего несколько раз. Оба были рабски преданы Чипсу и до обидного равнодушны ко мне. А вот к Мэри – совсем другое дело.

Сначала Чипс пытался уговорить Мэри погулять с ними на заднем дворе, учил ее отдавать какие-то простые команды, но это ей быстро наскучило, как и самим собакам. Вместо этого она уселась с ними в обнимку на веранде, не обращая внимания на арктический холод и забыв о своих любимых телепрограммах. Остаток дня я просидела на солнышке, глядя, как Мэри потчует этих терпеливых слушателей рассказами о подвигах своей юности, реальных и воображаемых. Внимание собак обеспечивалось поглаживаниями и воздушными хлопьями, которыми Мэри понемножку угощала их прямо из пакета.

Я не была уверена, что собаки смогут защитить нас от осады варваров, но мой рассудок они и правда спасли, хоть и ценой дополнительных расходов на «Фрут лупс». Можете видеть в этом метафору, иронию, что угодно.

«ПОХИЩЕННАЯ:

ИСТОРИЯ ЭЛЛИ КАННИНГ»

Документальный фильм

HeldHostage Productions © 2019

Элли Каннинг: запись №  13

Через пару дней мне пора было выписываться из больницы – освобождать койку, – а уходить совсем не хотелось. Приемным родителям я была не нужна, в школу тоже возвращаться было незачем.

О том, чтобы уехать к маме, нечего было и думать. Мне уже исполнилось восемнадцать, так что департамент больше не нес за меня юридической ответственности. Мне буквально некуда было идти. И тут в моей жизни появилась Хонор Филдинг.

Как только СМИ узнали, что Хонор взялась за это дело, стало поспокойнее. А до этого было просто сумасшествие. Какой-то журналист даже медбратом переоделся, чтобы проникнуть ко мне в палату.

Хонор стала сама отвечать на все звонки, а потом я делала официальное заявление. Теперь можно было проследить за тем, чтобы в эфир выходила только правда, а не домыслы. Полиция разъясняла мне, что можно говорить, а чего не надо.

Осторожность была нужна, чтобы не выдать информацию, которая могла указать на моих похитительниц раньше, чем полиция успеет сделать свою работу.

Сначала я не хотела следовать совету Хонор и брать деньги за свои интервью и выступления – мне казалось, что это как-то нехорошо. Но после того, что произошло, моя жизнь изменилась, и нельзя сказать, что в лучшую сторону. Я не могла вернуться ни в школу, ни в Мэннинг. Хонор предложила мне комнату в своем доме, но рано или поздно придется искать какое-то жилье, а на это нужны деньги.

И хотя Сюзанне Уэллс было предъявлено обвинение, до слушания дела оставалось еще четыре месяца. И мы понятия не имели, чего ждать от этого суда. Судя по всему, ожидание предстояло долгое и муторное.