Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Марта Уэллс

Соавторы: Ребекка Куанг,Замиль Ахтар,Дженн Лайонс,Марк-Уве Клинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 208 (всего у книги 336 страниц)

19
Кева

Я провел в храме несколько часов, разговаривал с защитниками и давал советы, которые могли помочь им выжить. Мало кто лучше меня знал, как прорвать или выдержать осаду. Я до сих пор не понимаю, как выжил в Цесаре и Растергане, сначала как осаждающий, а потом как осажденный. В те времена смерть преграждала мне путь сотни раз на дню, и все же я еще здесь и видел, как она унесла всех моих друзей, дочь и жену.

Один из лучших способов пережить осаду – выкопать ров. Ничто лучше не поглощает полные рвения армии, чем широкая яма. Хотя трудно копать на глазах у врага. Хорошо, что туман уже закрывал обзор, а шум от рытья можно заглушать другими способами.

Я поделился своими лучшими идеями, и пришло время улетать из Зелтурии. Стоя на пороге храма Святого Хисти, я смотрел на море древних крестейских солдат, выстроившихся рядами в кровавом тумане, одни с наложенными стрелами, другие с неловко поднятыми аркебузами. Все смотрели на меня.

Скорее всего, они атакуют храм, как только я улечу. Но мне никак не оказаться в двух местах одновременно. Я надеялся, у Кярса хватит пуль, чтобы продержаться до моего возвращения.

Кинн слетел со своей колонны.

– Тебя долго не было.

– Скучал?

– Мечтал оказаться подальше от царства ангелов. – Джинн уселся мне на плечи. – Какой у нас план?

Искать Сади или встретиться с великим визирем Баркамом в надежде получить армию? Я не мог сделать и то и другое.

– Давай просто вылетим из этой крови.

Кинн понес меня прямо вверх, быстро взмахивая крыльями. Содержимое желудка поднималось быстрее меня и грозило выплеснуться наружу. По мере того как мы взмывали в небо, крестейцы становились все меньше, пока не исчезли под покровом розового тумана.

Я закрыл глаза. Несмотря на опущенное забрало шлема, кровь все равно лилась по волосам, попадала в глаза и ноздри.

В уши ворвалось пение сирены, похожее на порванные струны ситара. Мои глаза распахнулись и увидели двенадцать огней, кружащих где-то в кровавом тумане, и щупальцеобразные тени.

Крылья Кинна забились еще сильнее, меня мучила тошнота.

– Успокойся, Кинн. Просто держись подальше от этого.

Но по мере того как Кинн поднимался выше, это существо не отставало, будто преследовало нас.

– Оно приближается! – закричал Кинн. – О Лат, спаси нас от этих ангелов!

Когда двенадцать огней засветились ярче в кровавом тумане, я выхватил Черную розу. Нестройные песнопения оглушали. Что-то скользкое схватило меня за ноги, но не успел я посмотреть вниз, как оно втянуло меня.

Ангел жаждал поглотить меня в свое море душ. Подобно тому как мы, люди, питаемся фруктами и плотью животных, чтобы обновить тело, он питался душами, чтобы обновить то, что его оживляло. Но в отличие от пищи, которую мы едим, эти души будут плавать в нем вечно – или, по крайней мере, до тех пор, пока что-то не убьет ангела.

Его щупальце посылало молнии по моим доспехам. Существо втянуло меня в пасть, но не могло укусить и проглотить. На мне был Архангел, а эта тварь была низшим существом по сравнению с ним.

Тем временем Кинн изо всех сил старался вытащить меня.

– Нам нужна помощь! – вопил он.

А я никак не мог понять, что вижу во рту ангела.

Я внезапно оказался в пещере с зеленым воздухом.

И совершенно не помнил, как туда попал.

Я не знал, сколько прошло времени.

Но я был там. Я ощупал себя. На мне был простой коричневый кафтан и кожаные сандалии.

Возле меня выстроились в ряд двенадцать детей. Они шли к лестнице, сотканной из света. Она поднималась спиралью вверх, каждая ступень была сделана из звезд.

Наверху лестницы их ждала гигантская шипастая рыба с разинутой пастью. Один за другим дети входили в эту пасть.

Ребенок рядом со мной хотел что-то сказать, но его язык оказался папирусом. Я потянул за него и попытался прочесть слова. Буквы были парамейские, но каждую украшало множество дополнительных линий и точек, словно переросшее дерево. Я ничего не мог разобрать.

Рыба одним движением челюстей проглотила следующего ребенка, а потом еще и еще. Каждый раз на ее теле появлялись буквы, светящиеся зеленым. Такие же буквы, как на папирусных языках детей. Если бы только я мог понять этот странный язык, похожий на парамейский.

Я потрогал собственный язык. Он был из плоти, не из бумаги.

Я подошел к лестнице и стал подниматься к рыбе, горя желанием разобраться, в чем ее цель. Что она получает, поедая детей и добавляя их слова на свое тело? Что все это значит?

Почему из всех возможных мест я оказался именно здесь и смотрел на огромную рыбу, глотающую детей?

Она сожрала последнего ребенка. Настала моя очередь быть съеденным, но у меня не было слов на языке, чтобы принести в дар. Я заглянул в похожие на человеческие глаза рыбы, торчавшие из мешка в ее пасти. Раздвоенный язык хлестнул меня по ногам и утащил в еще более странное место.

В этой комнате не было ни углов, ни сторон. В воздухе вращались обелиски, меняя форму. Сначала они казались круглыми, затем становились больше похожими на квадраты. Потом исчезали и возвращались в виде струн, туго натянутых и прямых, как у ситара.

Меня окружали извилистые коридоры, будто в огромном дворце. Я не мог бы описать углы, под которыми они изгибались, как и природу их стен, и то, куда они вели.

И я слышал звук. Пел ангел, охранявший небеса над Зелтурией. Но я скорее видел эти звуки, чем слышал. Существо пело, и нестройная, пронзительная гармония его гимнов создавала это место. Над мириадами пространств гудели двенадцать разных мелодий, и каждая напоминала один из огней.

Кинн тоже был со мной, но он был размазан по моим ушам. Пернатый, щиплющий звук, отдававшийся бесконечным эхом. Кажется, он пытался меня освободить.

Но что я такое? Я назвал бы себя запахом. Ангел разделил меня на такие крошечные кусочки, что глаз их не видел, и мои частички разлетелись по всей комнате. Я был водой, органами и сухожилиями, унесенными ветром, который суть сам ангел.

Обелиски танцевали, меняя форму, иногда выпячиваясь за пределы странных, невыразимых углов комнаты. Огни горели то ярче, то глуше, и гул в такт им становился то пронзительным, то низким и глубоким, похожим на вопли какого-то морского чудовища. Ангел шевелился, иногда он пах морем, а иногда – вечной окаменелостью, но в основном – живым существом, сосудом крови, криков и гибели, размазанным во времени.

Мой разум не мог это объять. Я не мог вдыхать ангела, слышать огни и видеть песнопения в своей текущей форме.

Мне нужно было расшириться, но что-то мешало. Мой разум не мог переварить то, что ангел заставлял меня видеть. То, чем заставлял меня быть.

Время в комнате шло. Но не текло в одном направлении. Скорее, комната сжималась, когда обелиски в центре танцевали, меняя свои формы. А потом расширялась, когда танец шел в обратную сторону. Время вдыхало и выдыхало сквозь ангела, так же как мы дышим воздухом. Ангел тоже был размазан по всему протяжению времени и мог переварить прошлое, настоящее и будущее одновременно.

Я не хотел понимать больше. Не хотел знать. Но ангел настаивал на том, чтобы пропеть свою историю, которую я мог бы описать только как ощущение. Чувство, больше всего напоминавшее страх.

Среди танцующих обелисков появилось что-то яркое и черное. Оно гудело своей тьмой и своим светом, какофонией высоких и низких звуков, сменяющих друг друга в невозможной мелодии.

То, что я увидел в этом невыразимом пространстве со всей его невероятной сложностью, причудливыми углами, изгибающимися, соединяющимися и разъединяющимися самым неописуемым образом, пугало ангела. Он не мог выразить свой страх, как и я не мог выразить то, что испытывал, поскольку объект находился за пределами его понимания. Его нельзя было описать на языке ангелов, даже с его миллионами сторон и форм, бесконечными оттенками чувств и бездонными черными глубинами смыслов.

Предмет страха не мог быть написан на языке ангелов, не мог быть ощутим в этой комнате, и даже проблеск или мерцание тени его самого слабого приближения сожгло бы все, что существовало, начиная с яйца, из которого родилось само время.

И в этой комнате, за те бесчисленные века, что я провел в ней, я понял ложь сердца ангела. Я вкусил ложь его страха и понял, что он боится так же, как и я, только его страх – не совсем страх, я не мог бы его описать. Скорее, его страх был светом, а мой – тенью. Его страх не имел измерений, а мой был запретным. Его страх был несотворенным, а мой – всего лишь мимолетным чувством животного.

Суть ангела и его страха передавали слова:

У меня нет начала и конца.

Я ноль и бесконечность.

И я неизбежен.

Я проснулся в огненной долине. Бездымное пламя опаляло горы вокруг меня. Позади, словно деревья, прорастали в облака огненные столбы. Впереди преграждала путь стена пламени, и даже песок под ногами кипел.

Наверное, я плавился внутри своих доспехов. Или поджаривался. Они превратились в горшок, а мое тело стало мясом. И все же я сделал шаг по кипящему песку. Продвигаясь вперед по долине, я явственно почувствовал на себе чьи-то взгляды.

Сотни глаз и ртов открылись в этом адском пламени. Огненные существа заполнили горы, воздух и небо. Я сразу понял, что это ифриты.

Я уставился на свои черные перчатки.

– Постойте… как я здесь оказался?

– Тебя принес маленький шикк, – сказал голос с небес. Он обжигал уши, как раскаленный дым.

– Где он?

Я отчаянно желал, чтобы Кинн унес меня из этого обжигающего ада. Я ничего не помнил с того момента, как он забрал меня из храма Хисти. За исключением…

Я вспомнил, что находился внутри ангела. Но не хотел помнить, каково это.

Может быть, перенеся меня сюда, Кинн хотел помочь после всего, что мы только что пережили.

– Я варюсь заживо. – Я был черным перцем, брошенным в дымящийся горшок. – Клянусь, я просто киплю. Как я до сих пор жив?

– Слабак, – донесся голос с огненных небес. – Как же несправедлива к нам судьба, если такой человек носит нашу маску? Как несправедливо, что только через него мы можем показать свою силу.

– Почему Лат так поступила? – произнес другой огненный рот. – Почему приковала нас к этому человеку?

Они унижали меня. Высмеивали мой недостаток фанаа. Или мою человечность.

Над всей землей развернулось плоское солнце, пылающий ковер вечного огня, расстилающийся во все стороны. Я догадался, что это султан джиннов Иблас.

– Каковы твои намерения? – спросил он, воспламеняя воздух и вытягиваясь вверх, совершенно бездымный, как и все столбы пламени вокруг меня.

– Во-первых, прекратите меня поджаривать!

Все огни исчезли. Почерневший песок перестал кипеть. Я рухнул на него и катался, пока не остыл. Огненный ковер в небе остался, но теперь он был далеко.

– Каковы твои намерения? – спросил он снова.

– Мы должны выжечь зло с этой земли. – Я сел на песке. – Нужно выжечь болезнь, пока она не заразила все вокруг.

– Ты говоришь правду, – сказал Иблас с неба. – Если не дадим отпор, ничто не предотвратит Великий ужас. Лат больше нет, и некому защитить Врата.

Я не хотел спрашивать, но, возможно, Иблас, могущественное существо, сумеет разрешить мои сомнения.

– А где Лат?

– Ее больше нет. У нее нет больше власти.

Не это я хотел услышать. Боль от этих слов оказалась сильнее, чем от огня. Но я и не удивился, а значит, уже знал это.

– Значит, это правда, Лат мертва. За что нам теперь сражаться?

– За то, чтобы избежать гораздо худшей участи.

Я стянул шлем и потрогал все еще горячие щеки. Взглянул на Ибласа, такого далекого, что теперь он напоминал пролетающую по небу оранжевую звезду.

– Ты ответишь на мои вопросы?

– Ответы не дадут тебе утешения. – Его голос эхом разносился по долине черного песка. – Не принесут покоя.

– И все же ответь: в чем мое предназначение? Что я должен сделать с масками, которые ношу?

– Племенам джиннов не позволено вмешиваться в дела за покровом, кроме как по указанию того, кто носит маску. Мы не согласились бы на это, если бы сомневались в твоих намерениях и способности выполнить единственно важное дело.

– Что это за дело? Прошу, скажи мне.

– Защищать Врата. Любой ценой.

– Что за Врата?

– Там начинается Великий ужас. И они находятся под храмом Святого Хисти.

Так вот почему Базиль и Сира так хотели попасть в храм. Они – инструменты зла.

– В чем главная опасность для Врат?

– Другие люди.

Не такого ответа я ожидал. Мы слабая форма жизни по сравнению с джиннами, ангелами, богами и Лат знает кем, скрывающимися в пустоте.

– Почему люди – главная угроза?

– Если я отправлю паука открыть дверь в твою комнату, ты ведь об этом не узнаешь? Люди незаметны.

– Незаметны для кого?

Пламя в небесах на мгновение потускнело, став янтарным.

– Никогда не задавай этот вопрос.

Мое любопытство только усилилось. Я чувствовал, что Иблас боится этого неведомого существа, так же как тот ангел.

Я ударил по черному песку черной перчаткой.

– Это Спящая?

– Даже Спящая чего-то боится. Больше я тебе ничего не скажу.

– Что такое Великий ужас?

– Разве Марада тебе не объяснила?

Марада, султанша племени джиннов маридов, сказала мне, что мир – это яйцо, и достаточно немного подогреть его, чтобы наступил Великий ужас. Узнав об этом, я почувствовал себя совсем крошечным и попытался убедить себя, что с помощью Лат сумею это предотвратить. Но то, что Марот убил Мараду, а позже смерть Лат доказали, что я ошибался.

Марада также предостерегала меня против вмешательства в дела людей. Если использовать ее силу, чтобы свергать правителей или вершить правосудие, можно привлечь к себе внимание жутких существ. Но ведь дела людей и богов неотделимы друг от друга. Сира не просто стремилась править Аланьей, она пыталась вызвать Великий ужас.

– Я хочу услышать твое описание Великого ужаса, Иблас.

– Спящая создала эту землю в виде яйца. «Яйцо» – человеческое слово, оно дает лишь приблизительное представление о том, что это на самом деле. Так же как «огонь» и «жар». Это лишь тени, которые вы видите и понимаете, поскольку ваш разум не в состоянии постичь все грани.

Находясь внутри ангела, я видел большее. Мне не хотелось думать об истинности всех этих слов и форм – вспоминая о них, я слышал странные песнопения и боялся, что они доведут меня до безумия.

– Что случится с людьми, если придет Великий ужас?

– Когда Кровавая звезда пожелает расколоть яйцо, оно перемешает все человеческие души, чтобы Хавва создала новые формы. Формы, неподвластные даже моему пониманию. Они станут новой эпохой ангелов.

Когда я смотрел в человеческий глаз ангела в Юнаньском море, мне привиделись ангелы, прорастающие из яйца. Может быть, это и был Великий ужас?

– Значит, мы станем ангелами. То есть не умрем?

– И будете жалеть об этом. Будете мечтать о полном исчезновении из времени и памяти. Так же, как я.

Небесный огонь затрещал. Я вздрогнул, а он стал золотисто-белым. Если Иблас чего-то боялся, значит, неспроста, даже если наш страх был лишь мимолетным чувством. Имитацией первобытного страха, кипевшего в истинной сущности ужаса.

– Почему Врата находятся здесь? Почему их охраняют люди? Как такую важную задачу доверили нам?

– Потому что люди – это шум.

– Не понимаю.

– Представь великолепный город, через который течет река. Она делит город на две половины. Раз в год из-за дождей река выходит из берегов, затопляя одну часть города. Какая часть будет затоплена, определяет рычаг, управляющий шлюзом. Представь, что этот рычаг находится под землей, и рядом с ним живут только муравьи. Если муравьи перегрызут шест, поднимающий рычаг, будет затоплена одна половина города. Если нет – то другая.

Я набрал пригоршню черного песка и пропустил сквозь пальцы.

– Какая-то бессмыслица.

– Вы и даже я по сравнению с ними – бессмысленные существа. – Звезда, бывшая Ибласом, замерцала в белом небе. – Заканчивай со своими вопросами.

– Что такое Кровавая звезда?

– Мое представление о ней сильно изменилось за прошедшие столетия. Сначала я считал ее утробой. А теперь вижу в ней скорее печатный станок, который посредством письма на языке, составляющем саму ткань всего сущего, может породить что угодно, даже Великий ужас. Но у нее есть и своя воля. Она живая. И каким-то образом связана с Хаввой, как будто та – более глубокая эманация того, что клубится внутри Кровавой звезды.

Я не совсем понял его ответ, но решил не переспрашивать.

– Как победить соединяющую звезды, которая говорит с Кровавой звездой?

– Кровавая звезда полюбила Утреннюю звезду, и они соединились. Свет этого союза уничтожил множество миров на этом небе и еще больше миров за высшими завесами. Когда Марот принес в этот мир искусство соединять звезды, он наложил на него ограничение. Делающий это должен держать за руку того, кто его любит. И они оба должны молиться.

Так вот почему Лунара взяла меня за руку, и я мог освободиться, только убив ее.

– Как победить соединяющую звезды?

– Разве это не очевидно? Убей всех, кто ее любит. Тогда ее сила станет бесполезной. И сделай это быстро, пока она не научилась использовать свою силу точно.

– Точно?

Небесный огонь всколыхнулся, в нем появились изящные завихрения.

– Если я попрошу тебя убить кого-то, ты можешь исполнить эту задачу по-разному. Например, убить себя, ведь ты тоже кто-то. Чем более конкретным и точным ты будешь, тем больше силы сможешь безопасно извлечь из Кровавой звезды, не причинив себе вреда. Но точности не достичь ни на одном языке. Старый парамейский, наверное, ближе всего к языку Кровавой звезды, но, как и многое другое у вас, людей, это лишь тень тени тени.

Я видел язык Кровавой звезды в Лабиринте. Зеленые светлячки меняли форму, составляя буквы с неисчислимым количеством сторон и точек. С истинной глубиной. Но Лунара каким-то образом понимала его.

И как же слова на папирусных языках детей внутри ангела? Каждый раз, когда рыба проглатывала ребенка, слова с папируса появлялись на ее теле, светясь зеленым светом. Слова имели силу, даже наши слова.

Я поднял руку к мерцающему пламени в небесах.

– Иблас, как мне призвать тебя на помощь?

– Я всего лишь огонь, но горю целую эпоху. Я остаток того, что испепелило мир тысячу лет назад и положило конец ледниковому периоду. Когда хотят убить одного муравья, не используют огонь. С его помощью уничтожают весь муравейник.

– Я не так кровожаден.

Из оранжевой звезды вырвалась вспышка. К счастью, она была слишком далека, чтобы обжечь меня. Она смешалась с белым небом, как шафран смешивается с йогуртом.

– Если когда-нибудь решишь стать таким, можешь призвать меня, и я сожгу все. А иначе призови одну из моих дочерей. Она достаточно мала и точна, чтобы сжечь одного человека.

– Это все, что вы можете? Сжигать?

– А чего ты ждал? Мы – бездымное пламя. Мы – наделенный душой огонь, так же как мариды – наделенный душой лед, а джанны – ветер. Но души не предназначены для такого. Это противоестественно, и потому наше существование примитивно.

– Я понимаю.

Хотя на самом деле не понимал. Боюсь, я и не должен был понимать этих созданий, так же как паук не может понимать людей.

– Теперь ты знаешь несколько секретов. – Огонь Ибласа распространился по небу и опустился, нагревая песок и мое тело. – Вот тебе совет – держи яд истины при себе и не заражай им других. Говори только то, что им нужно знать, чтобы они не растеряли всю надежду и счастье.

– Так же, как ты поступил со мной? Сказал только то, что мне нужно знать?

– Конечно, Кева. И надеюсь, что ты сочтешь мою скрытность тем, чем она на самом деле является – милосердием. – Небесный огонь потянулся ко мне похожими на руки колоннами. – А теперь отправляйся домой.

Я проснулся. На мне не было доспехов, только хрустящий кафтан и кожаные носки. В угловых нишах мерцали огни свечей, отражаясь от фресок на стенах, на которых были изображены шах и его двор в саду тюльпанов. В центре комнаты возвышался столб из песчаника, окрашенный попеременно в золотой и бронзовый – цвета аланийских Селуков.

Я лежал на шерстяных простынях под крытым шелком пуховым одеялом. Рядом со мной стоял хрустальный кувшин воды со льдом. Я налил воды в стеклянную чашку и охладил пересохшее горло.

На постели у дальней стены кто-то спал. Между нами на подушке лежали мои ангельские доспехи и Черная роза.

Я встал и подошел к дальней стене. Рухи резко села в постели.

– Где мы? – спросил я.

Она потерла глаза, провела пальцами по кровавым рунам на лице.

– Во дворце в Доруде.

– Я не помню, как здесь оказался.

– Я тоже не знаю. Полагаю, тебя принес джинн.

Кинн? Или ифрит?

– Выглядишь так, будто тебе здорово досталось, – сказала она.

– Можно сказать и так. Вы с Хурраном говорили с Баркамом?

– Недолго. Баркам не был откровенен. Я видела, что он лжет. И более того, что-то скрывает.

– Что скрывает?

– Точно не знаю. Какие-то злые намерения. Он заявляет, что ничего не желает больше, чем восстановить власть Селуков в Кандбаджаре, и все же… это не то, чего он хочет на самом деле. Свои истинные желания… он прячет очень глубоко.

Я сел лицом к Рухи. Даже ковер был шелковый. Все равно что сидеть на воде.

– Всегда ненавидел разговаривать с такими людьми. – Я потер пульсирующий лоб. – Самое смешное, что я был окружен ими всю жизнь. Я был окружен множеством слоев того, что ненавижу.

Больше всего в Аланье я любил стрекотание ночных сверчков – оно гораздо приятнее, чем пронзительные цикады Сирма. По силе звука можно было понять, который час. Сейчас была середина ночи – пожалуй, самое спокойное время.

– Я никогда раньше не спрашивала… но сколько тебе лет, Кева?

– Сорок. Хотя иногда кажется, что восемьдесят.

– А выглядишь так, будто нет и двадцати.

– Это единственное, что мне во всем этом нравится.

Мне хотелось спросить ее о Сади, но я понимал, что это бессмысленно. Она уже сказала бы, если бы что-то знала. А мое постоянное нытье только огорчит ее, особенно когда она тоже потеряла друзей и родных.

– Узнала что-нибудь о своей семье? – спросил я.

Она помолчала, будто собирая рассыпавшиеся печали.

– Три моих двоюродных брата убиты. Их отец, мой дядя, здесь, в Доруде. – Она закрыла глаза рукой и всхлипнула. – Когда я нашла его в лагере, он был… – Она с трудом втянула воду. – Он молился Святой смерти. Молил, чтобы она попросила Лат забрать его душу. – Слезы Рухи капали на шелковые простыни. – Когда моя мать умерла, а отец заболел, дядя был так добр ко мне, хотя двоюродные братья часто бывали жестоки. Я не могла видеть его в таком состоянии. Он обнял меня и сказал: «Ты – все, что от меня осталось. Все, что осталось».

Рухи разрыдалась. Я не мог этого вынести, опустился рядом с ней на колени и обнял, прижав ее голову к груди.

Она обхватила меня руками, заливая слезами мой кафтан.

– Я хочу убить ее, – сказала она.

Но мы не могли убить Сиру. Я уже пытался. Нет, придется убить ее любимых. Всех, чтобы она не использовала их любовь в своих целях.

– Я приготовил для нее нечто худшее, чем смерть. То, что она дала тебе и многим другим. Я наполню ее чашу горем.

– Да. Она это заслужила. Это правосудие.

– Нет. Истинное правосудие заставило бы ее страдать и умирать за каждую душу, которую она заставила страдать и умирать. Мы можем ей дать лишь тень правосудия.

– Это лучшее, на что мы способны, – глухо сказала Рухи, не отрывая голову от моей груди.

Я поглаживал ее по волосам, чтобы успокоить. Каждый из нас был не один, и это утешало. В какой-то момент мы оба заснули.