Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Марта Уэллс

Соавторы: Ребекка Куанг,Замиль Ахтар,Дженн Лайонс,Марк-Уве Клинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 153 (всего у книги 336 страниц)

24. Михей

Ашера стояла в лунном свете на площадке, где мы поджарили тысячи паладинов. Где сварили моего младшего брата в зеленом пламени. Она молилась, простирая руки, как латиане. Но она была не из них – они не поклонялись Хавве, или Спящей. Этого имени я не слышал ни в одной из известных религий, тем не менее эта женщина была предана ей. Не по вере, как все. Нет, она была подобна апостолам Лену и Бенту. Она верила из-за того, что увидела и пережила.

Я не чувствовал стыда, прерывая молитву неверной.

– О чем ты просишь?

Игнорируя меня, Ашера бормотала себе под нос. Звуки старого парамейского, странные и колеблющиеся. Каждое слово как будто перетекало в следующее.

– Почему твоя богиня говорит на языке латиан? – спросил я. – Церковь Крестеса тоже древняя и туманная. Разве богиня не понимает ее языка?

Я был недоволен тем, что меня игнорируют. Но ведь подлинно верующий ни за что не прервет молитву. И с некоторым пониманием я подавил гнев.

Я сел у разбитого фонтана, где вел переговоры с Зоси. Он был хорошим человеком, верным своей вере и флагу. Это все, чего я требовал от своих людей… И все же позволил себе так далеко зайти. В Ангельской песне были пророчества о тех, кто жаждал власти. Истории о древних царях, которых Архангел погубил за жадность и высокомерие. Может, и я на таком пути?

Ашера села рядом со мной.

– Спящая понимает все языки. Но не все языки способны передать то, что может старый парамейский. Она говорит со мной на еще более древнем наречии, которое невозможно выговорить. Так я молюсь за твою дочь.

– Ты считаешь, что я поверю в богиню, если она вернет Элли?

– Ты не сможешь отрицать ее существование, если она вернет Элли. Тогда отрицание станет преступлением. В день, когда Спящая явится в наш мир, все души, которые ей не подчинятся, будут отправлены к Великому ужасу, где их перекуют в пламени.

– Ты говоришь о разгневанном божестве. – Я стиснул свою черную руку, словно держал в ней сердце. – Я люблю свою веру. Люблю Архангела. Знаешь почему?

– Потому что тебя так воспитали.

Я покачал головой.

– Моя жизнь не была гладкой. Я терял куда больше, чем приобретал. Я предпочел бы растить дочь, а не захватывать земли, предпочел бы управлять отцовским трактиром, а не армией. Меня поддерживают лишь святые гимны и надежда, которую они вселяют. Если ты разрежешь меня, то не найдешь внутри ничего, кроме любви к этосианской вере, данной нам Архангелом, чтобы провести от адского огня к раю.

В горящих глазах Ашеры блеснул лунный свет.

– Когда-то я была такой же, как ты. Но меня поддерживала не любовь к богу, а любовь к сыну. – Она с грустью в глазах смотрела на седьмую морскую стену, которую сама отчасти разрушила. – Племя приказало мне везти его через пустыню – одной. Настал день, когда в нашем бурдюке не осталось ни капли, сын кричал и плакал. Что бы я ни делала, он не останавливался. Тогда я… – Зрачки у нее расширились, а губы задрожали. – Я положила его на землю и засыпала песком с головой. Оставалось зарыть только пятку… – Как Ашера ни замедляла дыхание, она не могла подавить дрожь. – И в этот момент источник забил прямо из-под его пятки. – Она запрокинула голову, и с открытым ртом посмотрела на небо, словно пробуя родниковую воду. – Жестокая шутка джинна.

Голод и жажда превращают людей в зверей… Но закапывать сына в песок? Тем не менее она, похоже, раскаялась, а все грехи могут быть прощены.

– Жестокая? Разве этот источник не спас вам жизнь?

– Мы напились воды и шли еще несколько дней. А потом мы прибыли. – Ее глаза едва не выскакивали из орбит, как будто от ужаса. – Когда я увидела Дворец костей, то пожалела, что не похоронила сына.

Столько ужаса было в ее глазах.

Я хотел узнать больше, узнать о ней все.

– Что же с вами случилось?

– Не имеет значения. Закончив обучение, я вознеслась над всем этим. Любить то, что невечно, – все равно что бросать драгоценные камни в быстрый поток.

– Не согласен. – Я взял ее руку своей железной. Внутри руки как будто воспламенилось масло, и огонь расплавил ее лед. – Как давно ты держала кого-то за руку?

Она пристально посмотрела на меня.

– Очень давно.

– Разве ты не жаждала чьего-то прикосновения?

Я толкнул к ней жар своей железной руки. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Лицо дрогнуло, она пыталась скрыть наслаждение.

А потом она отстранилась и встала.

– У меня есть Хавва. Мне не нужен никто другой.

Предсказуемая реакция. И все же разочаровывающая и глупая.

– Архангел никогда не приказывал нам любить его в ущерб другим. Любовь – это святое чувство, независимо от ее объекта.

– Когда в Никсосе я уколола твой лоб, то увидела всех женщин, с которыми ты спал в своей деревне. – Да, она уже знала обо мне все. – А теперь ты прикрываешься верой, как одеянием, но под ней ты такой же, как был. Ты гоняешься за одним, потом за другим и третьим, пока весь мир не станет твоим. – Она посмотрела на меня и покачала головой. – Но пока не полюбишь Хавву, я не буду твоей.

Ашера ушла в темноту ночи, не поднимая глаз.

Мысли о любви и потере тяготили меня, когда я зашел к Беррину. Я любил его как брата, потому что он тоже пострадал. Его семья была убита, но в нем так ярко горела вера.

– Извини, Великий магистр, – сказал он, когда я вошел. Он встал с матраса. – Мужчине не подобает спать на мягкой постели. Но я только ненадолго вздремнул. Я намерен всю ночь готовиться.

Свечи и луна освещали комнату тусклой смесью холодного и теплого света.

– Извини, что побеспокоил тебя. Ты заслужил отдых.

Беррин жил просто – маленький стол для еды, закопченный фонарь и стопка книг (сочинения каких-то епископов). По полу были разбросаны карты. Каждая карта носила имя своей отдельной звезды, на рубашках мерцали изображения звезд.

– Карты – это игра для богатых, – заметил я. – В нашей таверне играли только в кости.

– Я тебя научу. – Беррин собрал карты. – Мы с Зоси, бывало…

Он умолк и опустил взгляд.

– Я тоже по нему скучаю. Но не стану его оплакивать, хотя это было бы большим утешением. Как его убийца, я не имею на это права.

Я осмотрел стопку книг. В основном это были тома с сирмянской или парамейской вязью на переплетах. Беррин заметил, что я их разглядываю, и сказал:

– Учусь. Я о многом узнал, читая их книги.

Я извлек одну книгу, стараясь не развалить стопку. Буквы с тем же успехом могли быть завитушками мечтательного слепца. Я полистал том – там было полно кругов, треугольников, рисунков луны, земли и звезд.

– И что ты из нее узнал? – спросил я, чтобы приободрить его.

Глаза Беррина загорелись. Этот человек любил знания. Он часто сидел с Джаузом, говорил о вещах, которые моему слабому интеллекту казались бормотанием сумасшедших. Они оба учились в великих университетах и владели знаниями, которые ценятся на вес золота.

– Это подлинная редкость. Эту книгу написал большой ученый, Тенгис. Он утверждает, что ему известно, когда будут следующие двенадцать затмений.

Я был прав – бред сумасшедшего.

– Затмения – знаки славы Архангела. Затмения – это чудеса, порождающие новые чудеса. Ни один человек не может знать о них заранее.

Если вспомнить то, что я видел, я мог бы этим заинтересоваться. Но путешествие с Ашерой заставляло меня еще крепче цепляться за догматы Архангела.

– Скоро узнаем. Он утверждает, что затмение будет в следующем месяце.

Я захлопнул книгу, покачал головой и протянул ее Беррину. Когда мы раскололи железную стену Пендурума, светила багровая луна. И в ту ночь астролог из племени рубади сказал мне, что багровая луна – посланник Кровавой звезды и предвещает конец. Я прогнал его прочь, потому что наша вера говорила другое. То затмение принесло чудо пламенной победы… А что принесет следующее?

Я еще раз глянул на стопку книг. Верхний том в деревянном переплете назывался «Слеза Архангела. Описание и чудеса». Наконец-то книга, которую я мог оценить.

– В детстве я мечтал увидеть Слезу Архангела, – сказал я, тронув буквы на обложке книги. – Я всегда представлял ее как сияющий камень с чистейшим светом. Иногда мне кажется, все это лишь для того, чтобы исполнить мечту детства. Скажи мне, о чем мечтал ты?

– Как и многим детям в Сирме, мне хотелось стать шахом.

Ну конечно хотелось. Я усмехнулся.

– Если я стану императором, ты будешь недалеко от своей мечты. Но мне кажется, как близко ни подходи, мечты всегда остаются в тумане впереди, вечно недостижимые.

Он предложил мне табурет и скользнул обратно на матрас.

– Знаешь, у тебя неплохо подвешен язык. Думаю, из тебя получился бы хороший священник.

Я расхохотался до неприличия громко.

– Глупости.

– До сих пор не знаю, почему ты их ненавидишь.

Никогда я не рассказывал эту историю. Но, кажется, это была ночь откровений.

– Мать моей дочери, Мириам, была монахиней в монастыре. Ослепительное место в горах, в дне пути от моего города. Когда священники узнали, что она беременна… они захотели сделать из нее пример для других. Там был этот священник – никогда его не забуду, одноглазый… – Я прикрыл глаз ладонью, как повязкой. – Одноглазый запер Мириам в комнате без окон и не выпускал, пока она не родила. Я тогда был не тот, что сейчас. Я не мог противостоять тому, кто посвящен в сан церковью. Девять лун спустя, когда пришел за ребенком, я наконец снова увидел Мириам. Весь свет в ней угас. Ее последние слова мне были такими: «Ее зовут Элария». Тем не менее вскоре я узнал, что Одноглазый сам зачал ублюдка от какой-то девки в городе. Вместо наказания местный епископ перевел его в семинарию в другую провинцию. Скажи мне, разве это похоже на справедливость?

– Это похоже не козлиное дерьмо, – с отвращением сказал Беррин.

– Вот тогда я впервые увидел наш мир. Он мне не понравился. Это было неподходящее место, чтобы растить такое чистое и славное дитя, как Элли. Но я был всего лишь сыном трактирщика, единственное достоинство которого – умение читать. Я прочел единственную книгу, которая нужна всем и каждому. Закончив «Ангельскую песнь», я понял, что за мир хочу создать. Мир, объединенный законом Двенадцати, где нищий и лорд равны, где ни мужчина, ни женщина не являются чьей-то собственностью, где добро побеждает зло. Но такой ли мир я строю теперь?

Беррин смотрел на меня строго и без сомнений во взгляде.

– Ты – Михей Железный, меч ангелов. Ты Зачинатель. Только ты способен распространить истинную веру на Востоке и установить порядок Двенадцати. Не какой-то священник. Не патриарх. И не император.

Я вздохнул, не выдержав тяжести этих слов.

– Ты так во всем этом уверен. Словно веришь в меня больше, чем в Архангела.

– Если тебе нужны последователи, не способные размышлять, знай, что прошлой ночью ты поджарил множество таких заживо. Они отвернутся от тебя, как Эдмар и Зоси, потому что твоя цель за гранью их понимания. Но если тебе нужен тот, кто поможет создать мир твоей мечты, неважно, каков он, тогда можешь больше не искать.

Я старался найти утешение в его ответе. Коснулся гладкого металла своей черной руки и покачал головой.

– Я ценю это, но не понимаю. Чего ради идти за мной, когда риск так велик?

– Мне больше нечем рисковать, кроме собственной жизни, а я давно решил, что моя жизнь принадлежит тебе. Верные тебе люди думают так же. Когда приходится выбирать сторону, солдаты оценивают шансы. Большинство хотят быть на стороне победителя, и тут ты выигрываешь, ведь ты делаешь то, на что не способны другие. Люди видят твои танцы с тьмой и знают, что, несмотря на их веру и на все, чему учили священники, ты останешься единственным, кто устоит.

– А что, если я проиграю?

– С годами я начинаю проще смотреть на жизнь. – Беррин усмехнулся. – Для меня будет честью, если мой окровавленный труп бросят в ту же канаву, что и твой.

Его верность успокаивала, но она не развеяла бурлившие во мне сомнения. И я поднялся в единственное место, где мог найти утешение.

Двор храма на Ангельском холме пустовал. Засохшая после боя кровь еще оставалась пятнами на нижней части скамеек и в стыках между плитами каменного пола. Трупы были похоронены и храм наспех очищен, но зловоние смерти еще осталось.

Я встал на колени перед алтарем. Образа Архангела не было, поскольку скульпторы его еще не доделали. Патриарх говорил, что он будет из чистого золота, наподобие того, что стоит в Никсосе. Его привезут по морю из мастерской в Гиперионе, над его созданием трудились скульпторы, которых я взял в плен во время захвата Диконди. Но верующий не нуждается в образе для поклонения. Мы поклоняемся образу Архангела в сердце.

У каждого есть его личный образ. В этом заключается красота веры. Я всегда представлял себе чистого ангела с головой в облаках и величественными крыльями, распростертыми над миром. Но теперь, думая об Архангеле, я видел лишь парящий в воздухе алмаз с отпечатанными на нем ликами ангелов. Представлял лишь черное молоко, окружавшее меня, проникавшее в кости, когда меня проглотил ангел Михей. Я видел глаз морской звезды, ее огромное склизкое тело под стеклом гигантского сосуда, и от ее взгляда по венам растекался ужас. Нет ничего более нечестивого, ничего более мрачного, чем этот глаз.

Я молил Архангела о спасении, просил избавить от суда Падших. Разве я не прошел обряд в Священном море? Разве меня не защищает эта вода, пока жизнь не покинет тело? Тогда почему тьма утешала и окружала меня своей нечестивой помощью? Почему тьма дала мне железную руку, разожгла мой огонь, когда он уже угасал? Может, это все – испытание? Оставался ли у меня еще выбор?

Вера слишком далеко меня завела, и назад уже не повернуть. Вера воспламеняла масло моих амбиций, пока эти амбиции не заглушат веру, как густое масло тушит слабое пламя. Я не мог допустить, чтобы честолюбие превзошло мою веру, ибо зачем тогда это все? Я не собирался быть царем. Не хотел быть завоевателем. Я поднял меч только ради Архангела и донес хвалу ему до уст миллионов. Вот зачем я дышу.

– Зоси… прости меня. Я позволил своей тьме тебя поглотить. Поглотить так много наших братьев.

Я молил о прощении. Покаянно кричал, пока не охрип. Пусть Архангел и без слов слышал все мои мысли, я хотел, чтобы даже Падшие знали, как я сожалею. Что я больше не стану пить из их чаши. Мне хотелось кричать, рвать рубаху и бить себя в грудь, но ощущение, что за мной наблюдают, отвлекло от печали, разрывавшей душу.

Ашера проплыла во тьме позади меня. Лучи полной луны пробивались сквозь витражи, но Ашеру свет не обнимал.

– Дело сделано, – сказала она. – Моя молитва услышана.

Услышать эти слова я боялся больше всего. И желал этого сильнее, чем спасения своей вечной души.

– Ты не можешь вернуть мертвую к жизни, Ашера. Архангел этого не допустит.

– У него нет сил, кроме тех, что дает Она. Сон не существует без Спящей.

– Твои демоны меня не обманут. Моя Элли мертва и останется мертвой до тех пор, пока прохладный ветер от Фонтана не вдохнет в нее душу в день Воскресения.

Ашера рассмеялась.

– Твоя Элли и в самом деле мертва. Мудрость Хаввы далеко превосходит мою. И не Элли она привела как знамение для тебя.

– Что такое ты говоришь? Кого она привела?

Ашера вступила в полосу багрового лунного света, ее щеки красила розовым цветом радость.

– Это знамение ожидает тебя в тронном зале. Когда ты увидишь его, в твоей душе будет подведена черта между верой и неверием. И тебе придется выбрать, Михей. Станешь ли ты ее апостолом? Будешь ли Зачинателем?

Кто ждал меня в тронном зале? Я не хотел знать.

Я закончил молитвы.

А снаружи багровая луна смотрела на город; мир окрасился в красный. Темнота пожирала его. Луна низко висела в небе и казалась гигантским красным глазом, не скрывавшим злобы на человечество. Книга Беррина неверна, и затмение не в следующем месяце, а сегодня. Но какое чудо оно принесет?

Если там не Элли, то кто? Никто не достоин жизни больше, чем моя дорогая дочь. Она была сильной и благородной – ангельское перо, вырванное у ворона. И все же это от моей жестокой руки она…

Я ударил себя по голове, гоня эту мысль. Я не стал ждать и любоваться багровой луной, а спустился по ступеням с холма. Холодный ветер пронесся над миром. Подходя к дворцу, я обнаружил, что дорожки пусты. И охраны на входе нет. В коридорах, теперь выкрашенных в пурпурный и белый, стражей тоже не было.

Все они собрались в тронном зале. Он был полон паладинов в красном и черном, преклонивших колени перед золотым троном в благоговении перед чудом. Я пробрался сквозь них к тому, кто сидел на троне. Пожилой человек, седой, сухопарый и загорелый. Единственным ярким пятном была редкая каштановая борода. Он был в ночной рубахе, словно только проснулся. Что ж, так и было. Значит, вот он, знак, который должен меня тронуть. Вот кого Спящая вернула из мертвых вместо моей дочери.

Император Ираклиус смотрел на меня сверху вниз, как и всегда. Он сидел на троне, завоеванном мной, будто предназначался тот для него. Я поднялся на помост и взглянул в суровые орехового цвета глаза. Он ответил взглядом без слов, с безмятежностью императора, правившего дольше, чем я жил на свете. Я отнесся к его смерти как к пустяку, но его воскресение игнорировать не мог.

Он подался вперед и железным тоном, подобающим лишь царственным особам, произнес, глядя мне в глаза:

– На колени.

25. Кева

Несрин крепко обняла Сади и поцеловала в лоб. Забадары вопили от счастья и плясали в свете багровой луны, с цветами в волосах и хной на руках. Наша вера учит, что затмения – это знак могущества Лат и что они приносят верующим удачу. Мы надеялись, что возвращение Сади – предзнаменование грядущей победы.

Хумайра стояла рядом со мной на невысоком холме. Ее рыжевато-каштановые волосы были такими же, как у Сади, и янтарные глаза тоже. В обеих была необузданность, хотя Хумайра свою хорошо скрывала. Увести у Михея жену из-под носа…

Хумайра посмотрела на багровую луну, прошептала молитву, а потом безмятежно перевела взгляд на стоящую вдали дочь. Неужели не хотела ее обнять?

– Ты вырастила хорошую дочь, – сказал я.

– Думаешь, дочери пастуха позволили растить принцессу?

– Значит, ты родила хорошую дочь.

– Ее, как и других детей, растили эти жалкие евнухи. Ее кормили изысканными блюдами, обучали большие ученые и философы со всех концов света… И все же посмотри на нее. Судьба забросила ее на равнины, потому что здесь ей самое место.

Сади прошептала что-то Несрин на ухо, и та указала на нас. Интересно, сколько времени Сади не видела мать? Сади пошла к нам по берегу, забадары расступались перед ней, освобождая путь.

Сади была в слезах. Хумайра пыталась сдержаться, щеки у нее напряглись, но потом расплакалась и она. Мать и дочь обнялись.

– У тебя все хорошо? – спросила Хумайра.

Сади кивнула.

– Я давно перестала молиться… Я разочаровалась в милосердии Лат… И все же ты здесь.

Хумайра нахмурилась, сжимая узкое запястье дочери.

– Ты худее, чем горная обезьяна. Тебя что, не кормили? Вечером я что-нибудь приготовлю.

– Это меньшая из наших забот. – Сади то смеялась, то плакала. – Хотя я скучаю по абрикосовому пудингу, который ты когда-то готовила.

Ну хоть что-то хорошее произошло в этот день. Я вернулся в свою юрту, мечтая отдохнуть перед боем.

Кинн, как будто откладывая яйцо, восседал на ярко разукрашенном сундуке, где я держал боевую одежду. С тех пор как мы вернулись, он молчал. Едва бросив на меня взгляд, он продолжил смотреть на угли догорающего огня в очаге.

– Ты воссоединил мать и дочь, – сказал я. – Ты спас нас от императора. Ступай укради у кого-нибудь башмаки.

– Я нарушил главное правило. Ангел меня видел. А теперь луна кровавая! – Он взволнованно захлопал крыльями, перья полетели во все стороны и исчезли, опустившись на землю. – И, что еще хуже, я растянул мышцы, поднимая вас обоих на небеса, а ты не поцеловал ее!

– Сади помолвлена с будущим регентом. Мне нужно выбросить ее из головы, а не усугублять ситуацию.

Воспоминание о нашем путешествии к небесам навело меня на мысли о том глазе. Мне было плевать на медузу размером с гору. Тысячи ее пористых щупалец можно просто забыть как страшный сон. Но гигантский человеческий глаз все пульсировал страхом в моей душе… Я пытался изгнать его из памяти, но чем больше гнал его прочь, тем яснее видел, пока не обнаружил, что смотрю в огонь и дрожу всем телом.

В юрту ввалилась Несрин, с розами в косах и красной хной на шее. Она принесла мундштук для кальяна и уселась рядом. Как раз то, что нужно, чтобы отвлечься.

– Люблю успокоить нервы перед заварушкой, – сказала она, дыша на меня кумысом.

– Никогда не видел, чтобы ты курила.

– А я никогда не видела такой яркой луны. Это ночь обновления. – Она вздернула брови, указывая на кальян. – Он не разожжет себя сам.

Я снял чашу с основания кальяна, промыл небольшим количеством воды и насухо вытер. Гашиш в жестяной коробке успокаивающе пах вишней. Я насыпал немного в чашу, а потом установил ее в кальян, собрал из очага угольки и сложил под чашей. Наконец, взял мундштук и подул в него, чтобы вылетел старый пепел.

Подсоединив мундштук, я дал его Несрин. Она глубоко вдохнула, так, что забулькала вода, и выдохнула вишневый дым.

Кинн принюхался, и глаза у него оживились. Он проковылял к Несрин и начал ее разглядывать.

– Вполне зрелая, – подытожил он. – Она замужем? Почему бы тебе не взять ее? Я нашепчу ей в снах твое имя.

– Нет, – сказал я.

Несрин вытаращилась на меня. Объяснять ничего не хотелось.

– А я все равно могу нашептать, – сказал Кинн, – просто чтобы посмотреть, чем это обернется. Таким образом я создал много счастливых пар. Не поверишь, сколько браков и романов случается из-за нас, скучающих шикков.

Несрин наполнила юрту успокаивающим ароматом вишневого дыма. Она протянула мне мундштук.

– Я слыхала, что Сади выходит замуж за Рыжебородого, – сказала она, крутя свою длинную косу. – Должно быть, тяжело для тебя.

– У него три сотни кораблей и тридцать тысяч человек. Не могу представить себе более достойный выбор. Она может спасти нас всех и Костани, привлекая его в наши ряды.

– Ты только об этом и думаешь, о Костани. Но сам ты ничего не получишь, если мы возьмем город.

Я указал на пустое место над соломенным матрасом.

– Я повешу голову Михея на стену.

– Вечно ты только и думаешь о делах, – усмехнулась Несрин. – Но, когда я впервые тебя увидела, ты был старый, весь в грязи и крови, рыл могилы распухшими, как огурцы, пальцами. А теперь – взгляни на себя. Может, ты этого и не осознаешь, но каждая незамужняя женщина в лагере мечтает разделить с тобой юрту.

Я позволил вишневому дыму отдохнуть в моих легких, а потом выдохнул.

– Сейчас не время для таких мыслей. Завтра…

– Завтра некоторые из нас будут мертвы. Эта ночь станет нашим последним воспоминанием.

Я не мог игнорировать то, что сказал мне этот тяжелый взгляд.

– Вот и правильно, – сказал Кинн, ковыляя из юрты. – Если кто попытается войти, сброшу в море!

Несрин забрала мундштук из моих рук и толкнула меня на пол. Она вдохнула вишневый дым, а потом скользнула по мне и коснулась носом моего носа. Я засунул руку ей под рубашку, тронул гладкие тонкие бедра.

Она прикоснулась губами к моим и выдохнула дым. Я почувствовал вкус вишни во рту. Но еще больше мне понравился вкус ее языка – землистый и влажный. Мои руки скользнули вверх по ее животу, нашли мягкую грудь и твердые соски. Она потянула меня за язык, прикусила мою губу. Я поднял ее рубашку. Она сняла с узких бедер штаны.

И вдруг перестала ломиться в меня языком. Она посмотрела мне прямо в глаза. Ее темные, глубоко посаженные глаза смотрели напряженно как никогда.

– Я вижу твою печаль, – сказала она. – Ты этого не хочешь.

– Каждая моя частичка этого хочет. Кроме одной.

– Она самая важная.

Несрин оделась.

– Она – принцесса из рода Селуков, – сказала Несрин, – для нее долг всегда будет выше всего. Даже если она чувствует то же, что и ты.

– А она чувствует то же, что я?

– Ты такой бестолковый? – Несрин рассмеялась. – Это не имеет значения. Как ты думаешь, почему Эбра хотел сослать ее? Она может сделать честолюбивого мужчину шахом. И теперь один из таких мужчин предъявил на нее права.

– Значит, ничего уже не поделать.

– Ты совсем тупой? – Она посмотрела на меня так свирепо, как только была способна. – Разве ты не воин? Разве стал бы великий полководец Утай дуться, как ты? Он взял бы желаемое, что бы это ни было.

– Я хочу уничтожить Михея.

– Убить его можно только раз. А чего ты захочешь потом? Об этом ты не подумал?

– Чего я захочу потом, не имеет значения.

– Будет иметь. – Теперь Несрин смотрела на меня с сожалением. – Ты захочешь получить ее. Но тогда будет слишком поздно. Она выполнит обещание и выйдет замуж за другого.

– Я пришел на эту землю рабом. Я меньше всех достоин ее.

Жалость исчезла, ее щеки вспыхнули красным от гнева.

– А Михей заслуживал Костани? Да кому какое дело, он просто ее взял. Но ты не захватчик. Ты тот же самый испуганный старикашка, которого мы подобрали в лесу. Боящийся всего, кроме смерти.

Она бросилась прочь. Разочарованный, как всегда, Кинн проковылял внутрь. Несколько часов я проспал.

Я проснулся перед рассветом и поскакал к крестескому лагерю. У пруда паслись безухие кони. Кучка экскувиторов, с желтыми волосами и бородами северян из Темза, точили топоры и мечи на вращающихся точильных камнях, которые они приводили в движение ногами. Их доспехи украшали четыре глаза, расположенные в форме ромба, как на доспехах императора.

Императора Иосиаса я нашел рядом с бомбардами. Они были огромными, как те, которые шах Джаляль применял против его отца Ираклиуса при завоеваниях на континенте Юна. Кажется, крестесцы усвоили: чем больше осадные машины, тем лучше. Эти, окованные серым металлом, были размером с двух лошадей и с ядрами больше моего торса.

Император восседал на мощном белом коне.

– Что говорят ваши прорицатели о затмении? – спросил он, вгрызаясь в яблоко, краснее крови.

– У нас таких нет. Но я точно знаю, что это предвещает победу.

– Наши утверждают, что багровая луна несет чудеса. Но вот то, о чем этим утром доложили разведчики, отнюдь не чудесно. – Он выплюнул кусок яблока мне под ноги. – Ты не потрудился сообщить мне о Рыжебородом.

– Я и сам узнал только вчера ночью.

– Этот человек – корсар; он грабит наши города, а потом удирает. Мне теперь придется оглядываться, двигаясь вперед. Рыжебородый будет смотреть, как мы атакуем город, а сам и пальцем не пошевелит. А потом, когда мы выдохнемся, примчится и заберет город. Ты считаешь меня глупцом?

– Это наш город, император. Мы владеем им уже триста лет.

– А до этого он семьсот лет был нашим.

– Я позабочусь о том, чтобы Рыжебородый сделал свою часть работы. Сомневаюсь, что с одними вашими мечами нам удастся захватить город.

Император надулся и высоко вздернул подбородок.

– Я буду вести счет. Если я почувствую, что он делает что-то не так, нашему союзу придет конец.

– Тогда оборвется и жизнь вашей дочери. Не сомневайтесь, я сам принесу вам ее голову.

– А ты не думай, что я ценю ее жизнь выше, чем Костани. Всякий мужчина может стать отцом дочери. Но только самый великий может править крупнейшей империей на этом краю земли. Не сомневайся в том, кто я.

Теперь я сомневался в нем даже сильнее. Но больше всего вопросов вызывала мысль, хороший ли я человек, как сказал Айкард, или поступил бы так же, как поступили со мной? Я содрогнулся при мысли о том, что придется перерезать горло этой учтивой розовощекой девушке. Война взывает к жестокости, а месть часто требует ее.

Вскоре после этого император отдал приказ выступать, и я возвратился в лагерь. Сади выстроила забадаров и на своей розовобрюхой лошади возглавила отряд. Нам предстояло сделать то, что забадарам удается лучше всего: атаковать и отступить. Если Михей вышлет воинов за стены, вдогонку, мы должны быть готовы их встретить. Я не сомневался, что именно от нас будет зависеть успех осады – с нашей стойкостью, с новыми аркебузами и луками и кашанскими лошадьми.

Сади просто сияла. Она убрала волосы в узел и надела доспехи из закаленной красной кожи, туго зашнурованные на груди. Коричневые перчатки, казавшиеся очень гладкими, помогали ей натягивать сборный лук.

Я пустился рысью с ней рядом, стараясь не улыбаться чересчур широко.

– Знаешь, у меня еще кружится голова.

– Меня трижды вырвало прошлой ночью. – Она потерла живот. – Но оно того стоило.

– А как твоя мать приняла известие о том, что ты выходишь замуж за пятидесятилетнего?

– Ему сорок четыре. Ей это не нравится.

– Надо было предложить себя аланийскому принцу. Армия у него побольше, а кроме того, он молод и красив.

– Жаль, что Эбра вышел за него первым.

Эти слова меня рассмешили.

– Кажется, они подходят друг другу. Пара «откормленных простофиль», как назвал бы их мой отец.

Всадник слева от меня перебросил абрикос над моей головой. Всадник справа поймал его, надкусил, а остальное отдал лошади. Разговаривая с Сади, легко было забыть, что мы находимся в море забадаров.

– Каким он был, твой отец? – спросила она.

– Тенгис – человек с множеством талантов. Твой отец и дед любили выжимать их из него, как сок из апельсина.

– И вообще, почему ты называешь его отцом? Разве он не был твоим учителем?

– Учитель для янычара ближе всего к отцу, особенно когда заботится о тебе как о сыне. Я молюсь, чтобы он выжил – где-нибудь, как-нибудь. Я должен отомстить за Мелоди не только ради себя, но и ради него.

Сади сердито посмотрела на меня.

– Ты все еще не рассказал мне, Кева.

– Что не рассказал?

– Что ты увидел в лодке.

Я остановил лошадь. Сади сделала то же самое. Орда забадаров пронеслась мимо нас. Я закрыл глаза и попытался представить то, что показывал мне глаз гигантской медузы. Но там не было ни красок, ни звуков, ни форм. Только чистый ужас.

– Я видел глаз Ахрийи. Он шептал мне… Нет, я не могу описать, что он мне показал. Могу только чувствовать, что он сделал с моим разумом и душой.

– Я тоже хотела бы это увидеть.

Сади подъехала ближе и положила свою руку поверх моей.

– Я не пожелал бы такого даже Михею Железному.

– Не хочу, чтобы ты страдал в одиночестве.

– Я надел эту маску. У меня нет выбора, кроме как смотреть на то, что она мне открыла. К тому же, полагаю, тебе еще много придется страдать, когда станешь женой регента.

– Значит, нам обоим предстоит страдать в одиночестве. Надо было взять эту лодку и уплыть подальше отсюда.

– Слишком поздно, – ответил я. – Но настанет день, когда ты выглянешь из башни своего замка, а я затеряюсь в пещерах Священной Зелтурии, и тогда мы сможем представить, что сделали это.

Мы двинулись дальше. Мне хотелось посмеяться над нашими жертвами, но они казались слишком серьезными в этот день – день, когда может оборваться так много жизней.

– А куда мы могли бы уплыть? – спросил я.