Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Марта Уэллс

Соавторы: Ребекка Куанг,Замиль Ахтар,Дженн Лайонс,Марк-Уве Клинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 158 (всего у книги 336 страниц)

30. Михей

Я спрятал кинжал Айкарда в щель под кучей червивого сена. Ни один стражник не станет прикасаться к этому сену.

Надеюсь, рутенец, которого, как я узнал, звали Кева, поступил так же умно. Я ему не особенно нравился, но все же надеялся, что он поставит выживание выше жажды мести. Но, опять же, импульсы часто берут верх над здравым смыслом.

Ашера все мне рассказала. Его дочь звали Мелоди. Я убил ее на морской стене, после того как она отрубила мне руку. Сама Ашера – это Лунара, его жена. Забавно, как крепко я связан с человеком, которого даже не видел, пока не оказался в этой темнице. И все же так и работает судьба – связывает нас даже через границы империй и веры. Но это была жестокая судьба, построенная на обмане. Боги, если они есть, смеялись над нами. Он варился в своей ненависти, а я – в отвращении к себе за все, что сделал во имя какого-то бессильного ангела.

Крестеское завоевание окончилось катастрофой, и все потому, что какой-то насмешливый бог воскресил Ираклиуса. Преследовать армию так далеко вглубь страны было ошибкой, которой я никогда бы не совершил. Поэтому я выигрывал войны, изменившие судьбу стольких стран, что мне не хватит пальцев их сосчитать. Чем бы это ни закончилось для меня, крестеские отцы будут рассказывать мою историю сыновьям, и сыновья скажут, что я не только защитил веру, но и вернул святую землю, а потом какой-то тщеславный старик и его вялый сын потеряли ее. От этой мысли я чувствовал опустошение.

Однажды – не знаю, через десять дней после моего пленения или через сто, – в подземелье спустились экскувиторы. На серебряных доспехах красовались четыре бдительных глаза ангела Цессиэли. Глаза располагались ромбом, напоминая мне о черном бриллианте в облаках. Что может быть хуже, чем осознание, что все эти ангелы – лишь слуги Хаввы?

Экскувиторы, чужеземцы из Темза, хранили верность только императору. И славились как самые свирепые и искусные воины. Я когда-то сказал, что один янычар стоит десятерых мужчин. Один экскувитор, без преувеличения, стоил троих янычар. Но главный вопрос заключался в том, скольких экскувиторов стоил я?

Я не понимал, насколько слаб, пока не встал. Просто мешок с костями. Мой друг рутенец выглядел не лучше, но его жалкий вид хотя бы приукрашивали светлые кудри.

Когда стражник вошел в мою камеру, я воткнул нож ему в печень, выхватил его короткий меч и полоснул по шее.

В коридоре кто-то вскрикнул, и на пол упало тело. Прежде чем я успел посмотреть, ко мне ринулись три экскувитора.

Заблокировав удар меча железной рукой, я начисто отрубил еще одному голову. Следующий экскувитор был крупнее меня и, несомненно, умело владел топором, но я окрасил его каштановую бороду в красный, уклонившись от выпада и порезав ему глаза.

Оставшийся экскувитор умчался за подкреплением, а рутенец закричал от боли. Стражник душил его, прижав к стене, а он изо всех сил пытался вырваться. Я подобрал с земли топор, прицелился и метнул орудие в спину стражника.

Этого оказалось недостаточно, чтобы задобрить рутенца. В его глазах вспыхнул огонь ненависти, и он ринулся на меня с булавой экскувитора. Я встретил его удар железной рукой и сделал выпад мечом. Он отступил, а затем обрушил на меня булаву так, будто она молоток, а я гвоздь. Я ухватил булаву черной рукой. Из какого бы металла тьма ни отлила ее, она была лучше любого оружия.

Рутенец бросил булаву и повалил меня на землю. Врезал мне в челюсть. Кровь отдавала железом и кислотой, и я давился своими зубами, пока не пнул его коленом в пах.

Я попытался отползти, но он схватил меня за ногу. Я пнул его в голову. Прежде чем я успел встать, он набросился на меня. Мы боролись, его сила против моей. Металл против плоти. Я сжал руку рутенца черной рукой, вывернул и выбрался из-под него. Затем ударил его головой об пол.

Бородатый светловолосый мешок кожи и костей обмяк. Боясь, что скоро появится подкрепление, я выхватил у мертвого экскувитора фонарь и побежал к каменной лестнице.

Иосиас и его экскувиторы контролировали верхние этажи, где находились мастерские и кладовая. Выше был тронный зал, где Иосиас вершил суд. Не было другого безопасного пути, кроме как вниз, поэтому я начал спускаться по винтовой лестнице. Все ниже и ниже, пока меня не овеял прохладный воздух Лабиринта. Не успел я оглянуться, как оказался в его черной пасти и прошел через железные ворота, ограждавшие туннели. За ними лежала настоящая тьма, но теперь не было светлячков, которые могли бы указать путь.

Действительно ли я хотел туда идти? Порой я мог бы поклясться, что никогда и не выходил из Лабиринта. Что все произошедшее с тех пор – лишь тени, танцующие на его древних, покрытых дегтем стенах в свете зеленых светлячков. Не было места, где я хотел бы оказаться меньше, и все же Лабиринт так сладко нашептывал мне.

Я не успел закончить мысль, как по лестнице сбежал рутенец, стуча булавой о стену. Погонится ли он за мной в глубину? Найдет ли свою жену и дочь у врат ада? Или мы станем двумя потерянными душами, блуждающими по извилистым пещерам, пока кожа не высохнет на костях?

Окровавленная и распухшая голова не остановила рутенца. Он размахнулся булавой и ударил меня в грудь. Я отпрыгнул в сторону и схватил его за горло, потащил вниз и выбил из него воздух. Булава выпала из его рук, пока он пытался вырваться из моей хватки. Я уже собрался свернуть ему шею.

Бок обожгла жуткая боль.

– Проклятие. – Я выпустил его и повалился на пол. Рутенец воткнул мне кинжал прямо в почку.

В слабом свете моего фонаря хлынула кровь. Рутенец окунул руку в кровь, стекающую с моего бока, как будто хотел убедиться, что она настоящая. Она пахла как металлическая тяжелая вода Священного моря. Моя кровь потекла рекой по холодной, твердой земле. Рана, без сомнения, была смертельной.

Он поднес кинжал к моему горлу.

– Кева! – окликнул голос из тьмы. Слаще, чем клубника. Голос Элли.

Я боднул отвлекшегося рутенца, разбив себе нос. Кинжал выпал из его руки, а он, спотыкаясь, вывалился за железные ворота. Я закрыл их и завязал цепью.

Мои силы иссякли, и я упал на колени. Мрачный рутенец вскарабкался по ступеням, затем оглянулся, посмотрел на меня ясным взглядом, поднялся на ноги и помчался наверх.

Я тоже встал. Зажимая рану, я побрел по туннелям. Через несколько мгновений я услышал звон стали. Должно быть, рутенец рубил топором цепь на железной двери. Страх погнал меня во тьму Лабиринта, и я молился, но не кому-то конкретному, чтобы успеть зайти подальше до того, как он прорвется внутрь.

31. Кева

Я рассек цепь топором. Дверь распахнулась.

Последний раз я был у входа в Лабиринт за несколько часов до того, как Михей убил Мелоди. И все же я только что слышал ее солнечный голос в пещере. Был ли он настоящим или это уловка джиннов?

Я надеялся, что Михей истекает кровью в агонии. Он это заслужил. Но нельзя просто бросить его в таком состоянии. Он выжил в стольких битвах – и я хотел убедиться, что эту он не переживет. Я пойду по его кровавому следу, чтобы разрубить его на куски и тут же вернуться.

Вглядываясь в черную пасть Лабиринта, я вспомнил, что эти извилистые пещеры ведут к вратам ада. Все души, добрые и злые, сначала попадают в Барзак, а затем Лат направляет их в один из тысячи миров рая или в адское пламя. Но я спустился бы в самый ледяной ад, если бы благодаря этому мог покончить с Михеем.

И все же я никак не мог шагнуть в темноту. Я знал, что, если пойду по кровавому следу Михея, могу навеки застрять в Лабиринте, и тогда меня поглотит безумие, овладевающее всеми, кто в него входит.

Я заставил себя шагнуть вперед. Почему я колебался? Почему мои ноги отяжелели, как молот кузнеца? Меня останавливал не страх.

Мне хотелось того, чего не найти в этом туннеле. Что можно найти лишь под солнцем и звездами мира живых. Я вспомнил, как она ущипнула меня за щеку, когда мы парили в небесах. Как бы мне хотелось, чтобы она была здесь и выдернула меня из этого кошмарного сна. Оттащила от края бездны.

Но ярость вела мои ноги дальше. Воспоминания о том, как Михей душил Мелоди, как заколол ее в горло, могли сдвинуть и гору. Я поспешил в Лабиринт, пока не успел передумать.

А потом споткнулся. И упал. Зацепился сапогом за камень и больно ударился при падении. Врезавшись коленями в крохотные камешки и пыль, я посмотрел вперед. Там было пусто. Лишь темные глубины. Я повернул голову и посмотрел на вход, который отдалялся, хотя я не двигался.

Я представил, что там стоит Сади и тянет ко мне руку, умоляя вернуться. Вот почему я не хотел идти дальше. Вот причина не жертвовать собой ради мести. Сади. Увидеть ее я хотел сильнее, чем убить Михея.

И я бросился к выходу, как будто он от меня убегал, а я догонял его. И казалось, за мной тоже кто-то гонится – огненный джинн из детской сказки, с рогами из лавы и раздвоенным языком, жаждущим отведать моей плоти. Но меня ждала Сади, вселяла надежду, и ее доброта светила мне маяком. Теперь вход был уже близко. Я прыгнул вперед и схватился за решетку. Закашлявшись, я перевел дух. Я вернулся с моста в ад – благодаря Сади.

Прежде чем подняться по лестнице, я обернулся в последний раз, твердо решив, что не отдам себя тьме.

Мне нужно было спрятаться.

На следующем уровне находилась буфетная. Я поднялся по ступеням и подошел к двери в конце изменившегося до неузнаваемости коридора. От крестеского пурпура на стенах у любого сирмянина пошла бы кровь из глаз. Что еще удивительнее, у двери буфетной лежали мертвые экскувиторы, в их разукрашенных доспехах дымились отверстия от выстрелов.

Я заглянул в дверь через дырку от пули. Там забаррикадировался отряд аркебузиров. Если экскувиторы – их враги, тогда, вероятно, я – друг. Они выстрелили в меня, проделав в двери очередную дырку.

– Я пленник из темницы! – прокричал я, прижавшись к стене. – Ищу, где можно укрыться. Вы мне поможете?

– Брось топор и подходи, медленно, – раздался голос с сильным акцентом. Я не понял, откуда человек родом.

Разумно ли я поступал? Или лучше попытать счастья, поднявшись этажом выше?

Я положил топор на пол и приблизился к ним. Один воин слева наставил на меня аркебузу из-за перевернутого буфета. Другой, что справа, растянулся на полу за перевернутым столом, выставив в мою сторону длинный ствол. Прямо передо мной стоял выходец из Шелковых земель и целился в лицо.

– Так ты тот самый забадар, которого взяли в плен, – сказал он и жестом велел мне скрыться за баррикадой. – Сделаешь какую-нибудь глупость, и я тебя пристрелю. – Он вручил мне аркебузу. Такие использовали в армии Михея – с вращающимся барабаном с четырьмя пулями. – Возьми под прицел вход.

– Почему они на вас нападают? – спросил я.

Он был лысым, с тонкими кудрявыми бровями и густыми, еще более кудрявыми усами.

– Никто из нас не хочет попасть в Гиперион. А ты хочешь отправиться в эту кучу вонючего дерьма?

Я покачал головой. У его аркебузы ствол был тоньше, а отверстий в барабане больше – на семь пуль. Что еще удивительнее, у спускового крючка не было видно фитиля.

– Я никогда не видел такого оружия, – сказал я.

– Потому что оно единственное в своем роде.

Только гений мог изобретать новые устройства из металла и огня. А потом я вспомнил слова Айкарда, что у Михея есть механик из Шелковых земель, который делает ему оружие. Хумайра тоже говорила о нем, хотя я не мог припомнить его имя.

– Ты настоящий Таки в оружии, – сказал я. – Ты должен объяснить мне, как работает новая аркебуза.

– Не понимаю, что это значит и с какой стати я должен тебе это объяснять.

– Если мы выживем и шах вернет себе трон, я замолвлю за тебя словечко.

Он вздохнул, будто с сожалением.

– Мы уйдем еще до прибытия шаха.

– Разве ты не хочешь увидеть свою жену?

– Которую из них?

– Ту, которую ты держал в клетке.

Он потрясенно охнул. Его ноздри раздулись.

– Она цела?

– И прекрасно себя чувствовала, когда я видел ее в последний раз. Она рассказала, что ты спас ей жизнь и даже научил говорить по-крестески.

– Хумайра быстро учится. – Его взгляд смягчился. – Я и представить себе не мог, что ты с ней знаком. Меня зовут Джауз.

– Что ж, Джауз, я уверен, что шах с радостью возьмет тебя на службу. И будет благодарен за то, что ты спас мать принцессы, пусть и таким странным образом.

– Когда это произошло, шах был там. Я смотрел, как Михей перебил всю его семью, и ничего не сделал, чтобы это остановить. Ни один мужчина не простит такого, не говоря уже о шахе.

– А ты мог это остановить?

Джауз покопался в памяти. А потом сказал:

– В войне побеждает самый кровожадный мясник. А тому, у кого кишка тонка, чаще всего эти кишки выпускают наружу. Но перебить царскую семью я никому не посоветую. – Он покачал головой. – Думаю, эту ошибку Михея, как и многие другие, уже не исправить. А потом я видел, как шар из зеленого огня за считаные секунды расплавил тысячу солдат в доспехах. – На его крепком лбу выступил пот, словно он до сих пор чувствовал жар того огня. – Михеем завладела тьма, и боюсь, конец еще не близок.

Мы удерживали свою позицию до конца дня, отразив несколько атак паладинов и экскувиторов. А в перерывах я лучше познакомился с Джаузом, он даже подлатал рану у меня на голове. Он был потрясен, услышав, что Ашера была моей женой.

Когда мы разделили несколько недозрелых фиников, прячась за опрокинутым столом, Джауз рассказал мне о ней все, что знал: ужасающая история, в которой невозможно было узнать Лунару. Я попытался сопоставить знакомую мне Лунару с той, что была в его рассказе, но пришел в замешательство. Может быть, я что-то упустил? Неужели Лунара втайне всегда была такой холодной, бесчувственной, злобной? Возможно, моя любовь заслонила ее истинную сущность. Я вспоминал наше детство и цветущие дни юности, но не мог найти ни одного проявления жестокости Лунары. Могут ли годы так сильно изменить человека?

Меня они изменили. Из героя превратили в труса. Быть может, ее так изменила потеря сына, нашего сына. Мальчика, которого мне не довелось знать, которого я никогда не увижу. У меня забрали еще одно дитя. Мне не хотелось думать об этом, потому что одна только мысль наполняла меня ядовитой злобой, а мне и так нужны были все силы, чтобы пережить творящийся ужас.

– Неужели она не была добра хотя бы мгновение? – спросил я Джауза.

Он ел финики в очень странной манере: вместо того чтобы прожевать и выплюнуть косточку, он выдавливал ее рукой.

– Хочешь знать, осталось ли в ней хоть что-то хорошее? Я такого не видел, ни разу. Не пойми меня неправильно, но, если бы она сейчас стояла передо мной, я не стал бы раздумывать – сразу начинил бы ее пулями.

Его слова меня задели. Мысль о ее смерти ранила, как и всегда. Лунара по-прежнему занимала место в моем сердце, кровоточащем каждый день с тех пор, как она ушла.

– Вот что я тебе скажу, – продолжил Джауз, выбросив финиковую косточку. – В Шелковых землях любят разбираться, как все устроено. Почему летом дни становятся длиннее. Почему приливы мощнее в полнолуние. Почему от селитры вялится мясо, а угли лучше горят. Но если бы я попытался разобраться в том, что делает Ашера… – Он поежился. – Боюсь, нам не положено это знать.

При мысли о том, как далеко она зашла, меня задушила печаль. Если все сказанное им правда, моя Лунара мертва.

Джауз подкрутил усы.

– Даже не знаю, стоит ли об этом упоминать… – Он быстрее затеребил усы. – Однажды я видел, как она кормит птиц. Черных дронго в саду.

Доброта к животным… И при этом она оставила нашего сына умирать в пустыне. Да и птицы никогда не голодают, это был бессмысленный жест.

На третье утро все шаги над нашей головой затихли. Больше не раздавались крики и лязг стали. В Небесном дворце стало тихо, как в склепе.

Прежде чем мы ушли из дворца, Джауз отдал мне свою необычную аркебузу.

– Там, куда я пойду, она мне не понадобится. Пожалуйста, передай Хумайре мои извинения.

– Куда ты пойдешь?

– Император Шелковых земель уже давно ждет свою статую.

– Так, значит, пока мы поливаем поля кровью, цари на северо-востоке возводят статуи.

– Она будет величественнее, чем Колосс в Диконди. – Его скучающий тон противоречил величию Колосса. – Надеюсь, я успею закончить ее до того, как умру.

Когда Джауз с соплеменниками ушли в порт, я поднялся в тронный зал. Крестесцы удерживали его совсем недолго, но он стал неузнаваемым. Золотой павлин с рубиновыми глазами исчез. Стены были выкрашены в пурпурный и белый, а золотая вязь парамейского сменилась на четкий крестеский шрифт, написанный черным. Хуже всего были изображения ангелов, с глазами, как у насекомых, лапами и наростами. У них было слишком много глаз и крыльев. Один даже напоминал гигантскую медузу, которую я так старался забыть. Не представляю, как можно поклоняться этим кровожадным чудовищам.

Но взгляд на трон принес утешение. Он был таким же, как и прежде, – золотистая оттоманка с подушками, расшитыми великолепными птицами. Я никогда не подходил к нему так близко. Я погладил шелковистую ткань. И сел на трон.

На несколько часов, прежде чем армия шаха возьмет город, я стал правителем Костани… Хотя это ничего не значило, ведь дворец был пуст.

Я покинул тронный зал и забрался на дворцовую стену. Полуденное солнце скрылось за плотной черной тучей. Меня освежили легкая морось и ветерок. Наверняка это последний летний дождь, прежде чем начнется сухой сезон, предвестник осени.

Почти весь город выгорел. На мощеных улицах остались только кучки каменных, глинобитных и деревянных домов то тут, то там. Я спустился из дворца и направился к крепости Тенгиса.

Я пришел к дому у озера. Крыша провалилась до второго этажа. Двор, где я раньше тренировался вместе с Лунарой, был засыпан обломками камней. Когда-то здесь был мой дом, теперь остались одни руины. Если Тенгис и выжил, здесь его нет.

Я опустился на колени посреди мусора и сжал руку в кулак.

– Ты сам во всем виноват. Ты научил меня поступать так, как велит долг. Я должен был остаться в Томборе. Не откликаться на вызов шаха. Мне не следовало возвращаться.

Я вытер глаза, пытаясь остановить слезы. Какое жалкое зрелище – сорокалетний мужчина обвиняет человека, который научил его всему. Научил выживать в мире, сокрушающем за малейшую слабость.

«Селуки – твой щит, – говорил Тенгис, – служи им, и они никогда не бросят тебя в беде. Служи Лат, и она никогда о тебе не забудет».

– Лжец! – закричал я посреди развалин его дома. – Я достаточно пострадал из-за них. Я заберу Сади, и мы уедем подальше отсюда. Плевать я хотел на все, чему ты меня учил. – Я тяжело вздохнул и рявкнул: – Ну скажи же что-нибудь, старик!

«Ты мягкотелый, разжиревший простофиля, читающий слишком много поэзии», – вот как он бы сказал.

Я вспомнил, как он бранил меня, когда много лун назад я полоскал сапоги в озере. Если бы он был здесь сегодня, то прямо высказал бы истину, которую я не решался произнести: «Десять лет назад ты сбежал от отца и дочери. А потом, когда получил второй шанс стать хорошим сыном и отцом, Михей все у тебя забрал, потому что ты был слабым».

Я коснулся лбом земли, и слезы полились на растрескавшийся камень.

– Пожалуйста, только выживи. Я хочу снова тебя увидеть, отец. Прошу тебя, – взмолился я.

Я вернулся во дворец и вымылся в личной купальне шаха. Каждую мраморную плитку украшали рисунки с разными птицами. Вода и пар, нагретые раскаленными камнями, очистили многодневную грязь и старую кожу. Потом я лег спать на полу у трона.

Меня пробудило хлопанье крыльев. На троне стоял Кинн, словно шах шикков.

– Ты меня бросил, – сказал я. – Оставил гнить в темнице.

– Я всего лишь сделал то, что ты велел.

– Где ты был все это время?!

– Помогал вам победить. Кто, по-твоему, нашептал аланийскому принцу, чтобы скакал с гулямами на юг? Кто вдохновил шаха сражаться? Я.

На шее Кинна мерцала подвеска с молочно-белым камнем. Почему-то меня это опечалило.

– Город вот-вот отобьют, – сообщил он. – Но… Я должен тебе кое-что сказать. О Сади…

От моего лица отлила кровь.

– Отведи меня к ней.

Через ворота хлынули янычары и гулямы и захватили стены. Костани вернулась к шаху. Получить город было тяжело, но меня мало волновала эта великая битва. Какое мне дело до кучи глины и камней, если Сади в беде? Я поспешил через южные ворота следом за Кинном, к лагерю. Стоявший в карауле забадар узнал меня и впустил. Я с радостью увидел знакомых всадников, которые спасли меня, когда я совсем отчаялся, и подарили новый дом. Они указали на юрту Сади.

Она как будто мирно спала. Грудь поднималась от слабого дыхания. Около ее ложа стоял на коленях целитель в сером и готовил благовония.

– Когда она проснется? – спросил я.

Кривоносый целитель ссутулился.

– Она страдает от лихорадки, которая усилилась после удара по голове. Ее тело ведет собственную битву: она очнется, когда тело победит.

Я тоже опустился на колени и коснулся ее руки. Кожа была липкой и синюшной. Когда я в последний раз видел Сади, она сияла, сидя на коне. Я погладил ее по волосам. На лбу виднелись багровый синяк и зашитый порез.

– Как это произошло? – спросил я целителя.

– Пусть лучше шах объяснит.

В юрту скользнул шах Мурад. Он был в грязной и потертой кольчуге настоящего воина. Борода напоминала львиную гриву. Я не встал, чтобы его почтить, – мне не хотелось отпускать руку Сади. Только не сейчас.

– Ты похудел, – сказал шах, опускаясь на колени рядом со мной. – И помолодел. Неудивительно, что ты ей нравишься. – Он поднял ладони и произнес краткую молитву. – Ее ранил Ираклиус. Я зарубил его за это. Но болезнь наслала Лат.

– Ты же ее отец. Разве она для тебя не дороже целого мира?

– Думаешь, я не хотел перевезти ее в более безопасное место? – Покрасневшие глаза Мурада увлажнились. – Я бы все отдал, лишь бы видеть, как мои дети растут, а не как их убивают у меня на глазах. Мы не выбирали родиться Селуками, но ты наверняка уже понял, маг, что судьбу не выбирают.

– Я сам выберу свою судьбу.

– Вот как ты думаешь? А ты знаешь, почему я вызвал тебя из Томбора? Потому что мне был сон. Нет, видение. Много лун назад во сне я увидел тебя с маской мага на шее. Вот только маска была не одна. С твоей шеи свисало много масок, и все эти маски ты получил как трофей.

– Трофей? Так ты называешь это проклятие?

Шах кивнул.

– Власть – это проклятие. Ты можешь использовать ее, чтобы убивать всех без разбора и наполнять свою тарелку костями, а кубок – кровью. Но чтобы спасти тех, кого любишь? Ха! – Задрожав, он взял другую руку дочери и зажмурился. – Когда меня освободил Хайрад, я хотел показать свою власть. У меня не было ничего, кроме крови Темура, который построил башню из кожи и черепов крестесцев, чтобы отомстить за павших. Крестеская принцесса… Я готов был ее прикончить. Это немного утешило бы меня, но она… – Он печально потупился. – Сади сказала, что, если я убью Селену, она уедет и я больше никогда ее не увижу. Что, если мы ничем не отличаемся от тех, с кем сражаемся, она не хочет быть одной из нас. – Шах затрясся, а его лицо перекосилось. От смеха. – Мне следовало сунуть Селену в самую большую бомбарду и отправить ее обратно к отцу на ядре. Таков путь Темура. Таков путь моей семьи. Тем лучше, если бы из-за этого Сади бросила меня: она не лежала бы здесь, на смертном одре.

Один из приближенных позвал шаха, и он ушел. Какой славный день для потомков Темура, для Селуков. Они отвоевали Костани и разбили своего главного врага. Но я отдал бы все царство, лишь бы увидеть открытые глаза Сади.

Через несколько минут вошла мать Сади. Она закрыла лицо вуалью, но ткань не скрывала ее слез. Устало понурив плечи, она то отводила взгляд, то снова смотрела на дочь, будто надеясь, что в промежутке та очнется. Что я мог ей сказать? Как мог утешить, если дать было нечего?

Мое сердце словно проваливалось в зыбучие пески. Я не заметил, когда вошла Несрин. Она не смотрела мне в глаза, как ребенок, который подвел учителя. Но я знал – она сделала все, чтобы спасти Сади. Несрин печально прижала ладонь ко лбу.

– Несрин, – сказал я. – Приятно видеть, что с тобой все в порядке.

– Какое это имеет значение? – всхлипнула она. – Я ничего не могу для нее сделать. Как ничего не могла сделать для отца.

– Когда речь идет о жизни и смерти, все мы просто дети.

Слезы Несрин закапали на ковер.

– Кинн! – позвал я.

В юрту притопал птах.

– Пойди скажи каждому джинну, чтобы изо всех сил постарались спасти эту девушку. И вели им передать это каждому джинну, которого они встретят, пока об этом не узнают все джинны и на земле, и на небе.

Кинн почесал голову закругленным когтем.

– Не хочу тебя обидеть, но джиннам плевать на человеческую девушку… Даже если она принцесса.

– Ты ошибаешься. Джинн велел магу Вайе отпустить эту девушку в Лискаре. Она джиннам небезразлична. А теперь ступай!

Несрин посмотрела на меня. Ее щеки были мокрыми. Она не видела Кинна, но не смутилась.

– Ты не видел ее, Кева. Будут слагать легенды о том, скольких рыцарей в доспехах она сразила. О том, как яростно защищала шаха своими стрелами.

– Нет, Несрин. Будут слагать легенды о том, как она очнулась после болезни и вышла замуж за принца. Какие у нее родились толстые карапузы и как она стала мудрой и седой.

Несрин попыталась подавить смех. Он перемешался с рыданиями.

– На нее это совсем не похоже.

– Разве не об этом мы все мечтаем после стольких сражений?

– Некоторым пришлось умереть, чтобы остальные могли добиться этой мечты.

– Тогда пусть лучше умру я. Но не она. Только не она.

Чем дольше я смотрел на Сади, тем злее становился. Во мне закипало негодование. Почему это происходит снова? Может, меня проклял Ахрийя? Или сама Лат? Я не сомневался, что готов убить любого на земле, лишь бы разрушить это проклятие. Я вышел из юрты, пока не успел взорваться от ярости.

В грязи снаружи стоял человек, которого я увидеть не ожидал. Великий визирь Эбра перебирал молитвенные четки и возносил хвалы Лат, по своему обыкновению.

Он не замечал меня, пока я не врезал ему кулаком по лбу. Он завалился в грязь, и я оседлал его. Но янычары оттащили меня, прежде чем я успел его измордовать. Один двинул мне локтем по груди с такой силой, что ребра чуть не вылезли изо рта. Они толкнули меня на колени.

Оглушенный Эбра сел и зашвырнул четки куда подальше. Поднявшись на ноги, он прижал руку ко лбу и сплюнул на землю.

– Ярость любовника жарче адского пламени. Ты всегда был лихим, но достаточно ли этого, чтобы посвататься к принцессе из рода Селуков? – Он покачал головой. – Как бы ни превозносили нас в легендах, мы навеки останемся лишь слугами на их земле.

Я не мог стряхнуть с себя янычар.

– Да пошел ты в задницу!

– Я был прав. Ты в самом деле хочешь на ней жениться, но первое слово за Шахом Морей. Похоже, ты все это время был трусом. Что ты за герой без смелости?

– Ты был прав? Держи карман шире! Мы отвоевали Костани. Победили Михея. И все это без твоей помощи.

Шелка Эбры запачкались глиной. Один из янычар принес ему влажную тряпицу, чтобы приложить к глазу, но он отбросил ее в грязь. А потом подошел и прошептал мне на ухо:

– И оно того стоило?

Янычары прижали меня к земле. Эбра свистнул, и они меня отпустили. Я обернулся посмотреть, как они уходят.

Целители перенесли Сади в Небесный дворец, в комнату с верандой, чтобы впустить свежий воздух. Мы с Несрин провели эту ночь на шелковых узорчатых коврах. Целители каждые несколько часов приносили новые благовония, в основном ромашковые и марантовые. Когда они помыли Сади, я увидел, как она распухла. Ее лодыжки словно наполнились водой, от которой посинела кожа.

Я молился всем заступникам. Молился святому Низаму, святой Кали, святому Хисти и десяткам других, которых знал только по именам. Я просил их умолить Лат, чтобы позволила Сади проснуться. И я молился самой Лат, хотя от этого никогда не было толку. Возможно, как внушал Источник, она слушает только тех, кто обитает рядом с ее троном, и до нее доходят только молитвы чистых сердец. Но разве она создала сердце более чистое, чем у Сади?

На следующий день я проснулся под щебетание птиц. Сквозь облака занималась прохладная заря, а легкий ветер нес с моря тепло.

Но Сади неподвижно лежала на подушках, словно мирно спала. Ее грудь не поднималась. Я приложил ухо к ее сердцу и затаил дыхание. И так, не дыша, молился, пытаясь услышать ритм, пока мое лицо не побагровело и я не закашлялся, охваченный знакомым страхом.

– Я не должен был давать тебе возможность выбирать. – Я запутался пальцами в ее волосах. – Мне следовало запереть тебя в клетке моей любви и увезти подальше отсюда.

Но куда? Куда мог ее увезти слабак вроде меня? Я не был царем. Не имел власти. Все, что я любил, напоминало яйца в птичьем гнезде, которые в любой момент мог выхватить очередной хищник. А стервятники были повсюду. Я представил, как они вбегают в комнату и хватают Сади. Как бы крепко я ее ни прижимал, я не мог помешать им забрать ее в иной мир.

Вот бы они забрали и меня. Почему я обречен на проклятие жизни? Это несправедливо – вечно мучиться от боли. И пока я воображал, как стервятники уносят Сади, ниточка света между нами оборвалась. Отсечена навсегда, пока мир не превратится в пепел.

Я стряхнул наваждение. Сади неподвижно лежала в постели. Быть может, она еще не умерла. Быть может, кто-то еще может ее спасти. Я закричал. Взвыл. Несрин проснулась и выбежала прочь.

Вошли целители в ночных рубашках. Они проверили сердце Сади. Седобородый целитель воздел руки ладонями вверх и произнес посмертную молитву:

– Лат мы принадлежим, и к ней мы возвращаемся.

Когда они клали ее на носилки, мне хотелось их отдубасить. Как они могли забрать ее? Будь я шахом, я обезглавил бы их, вместе с семьями, за то, что посмели называть себя целителями. Но что делать с теми, кто называл себя святыми? Насколько бесполезно их заступничество? А та, кого называют богиней? Если Лат слышала наши молитвы и ничего не делала, то она такая же злобная, как Ахрийя. Если она не слышала или была бессильна откликнуться, значит, не достойна поклонения. Если б мог, я бы снес все святыни, сжег священные книги и выпотрошил шейхов. Уничтожил бы эту безнадежную веру.

Ученые утверждают, что Ахрийей движет ненависть к Лат и ее почитателям. Но они никогда не говорили, чем его так рассердила Лат. Теперь, проглотив отчаяние и гнев, я, кажется, кое-что понял.

По традициям нашей религии на следующее утро святилище Сади похоронили в саду Небесного дворца. Хумайра рыдала, когда саван опускали в землю. Шах тоже посетил церемонию, хотя и был занят, устанавливая контроль над городом. А провел церемонию шейх. Присутствовал даже Рыжебородый, и под его косматой бородой и лицом корсара проглядывало подлинное горе. Аланийский принц не знал Сади, но в какой-то момент не выдержал и натянул оранжевый тюрбан на глаза. Эбра выглядел самодовольным, как всегда, только теперь надушенное лицо украшал синяк. Мать шаха прикрыла лицо вуалью (скорее всего, чтобы скрыть радость). Я удивленно поднял брови, увидев в саду принцессу Селену в черной рясе – такой же мрачной, как и ее лицо. Наверное, она будет заложницей шаха, пока окончательно не установится мир.