Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Марта Уэллс

Соавторы: Ребекка Куанг,Замиль Ахтар,Дженн Лайонс,Марк-Уве Клинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 169 (всего у книги 336 страниц)

Я повсюду чертила руны перемещения души кровью каждого типа и записывала, у кого во дворце тот или иной тип, чтобы иметь возможность выбрать, кем овладеть. Я даже поместила руну крови завоевателя в винном погребе, с мыслью, что Вера заманит туда Сиру, если я захочу вселиться в нее. И, конечно, я начертала одну в тронном зале, поскольку овладение Сирой, хотя и не было моим главным планом, оставалось одним из многих запасных вариантов. Хотя я тщательно прятала руны, этот ужасный евнух Самбал каким-то образом обнаружил их, и теперь я жалела, что не проявила большей осторожности.

После того как Вера отнесла меня в шкаф (я сказала ей, что чувствую себя там спокойнее), я сосредоточилась на месте, где начертала одну из рун. Я дотянулась до нее сознанием, и она засветилась.

Я обнаружила, что вожу шваброй туда-сюда по грязному полу. Коридор освещали тусклые свечи в висячих металлических фонарях. Вокруг меня были железные двери с закрытыми окошками. Вместо тюремщика я перевоплотилась в смотрителя подземелья. Не идеально, но ничего не поделаешь.

Я открыла ближайшее смотровое окно. На соломенном тюфяке лежал однорукий мужчина средних лет. Явно не Хадрит. Закрыв окошко, я продолжила мыть пол в коридоре, по очереди заглядывая в камеры. Вонючий кашанец в тряпье. Поющий матрос-абядиец. Человек, спящий в собственной рвоте. Но ни следа Хадрита. Где же проклятый Като его держит?

Может, за большой красной дверью в конце коридора? Я проехалась к ней шваброй и открыла смотровое окно.

На полу сидел седой мужчина и что-то декламировал. По прямым волосам, миндалевидным глазам и клочковатой бороде я признала в нем жителя Шелковых земель. Меня потрясло то, что он повторял: имена Двенадцати предводителей Потомков. Я видела его раньше… в Башне мудрости, за стопкой книг, в высокой фетровой шляпе и с металлической застежкой Философов. Но что делает здесь, в подземелье, Философ из Шелковых земель и почему перечисляет двенадцать благословенных имен?

Я стала вторить ему, чтобы он заметил:

– Тала (мой дед), Сайт (мой дядя и отчим), Ибан (мой муж), Хафаз (мой сын), Завад (мой внук), Казин (мой правнук и последний вождь, его задушили, когда он был совсем маленьким).

– Ты один из нас, – просиял он. – Идешь истинным путем. – Он приложил палец к губам: – Тс-с! Нельзя, чтобы они увидели. Ты должен хранить это в сердце, иначе закончишь как я.

– Поэтому тебя бросили сюда? – спросила я.

Он кивнул:

– Я добровольно несу свою ношу, кто-то же должен, но тебе и другим не следует этого делать. Оставайся в безопасности, лги, если потребуется, но храни их имена в своем сердце, всегда. Пока истина живет в наших сердцах, сердцах искателей, она не исчезнет, какие бы жестокости они ни замыслили, чтобы ее уничтожить.

Как мудро. Именно таких людей я и хотела спасти, восстановив правление Потомков. Почему добрые и верные всегда страдают? Скорее всего, ему неведом истинный смысл учения Двенадцати предводителей, но он старался изо всех сил, и это кое-что значило.

– Не сражайся, – сказал он. – Всегда прощай. Наша награда ждет в раю, а они получат свою здесь. Однажды истина откроется. А до тех пор храни ее в своем сердце, брат.

– Как тебя зовут?

Он приложил руку к сердцу:

– Вафик.

– Вафик… могу ли я как-то облегчить твое бремя?

Он покачал головой:

– Каждый день Хизр Хаз или кто-то из его ордена спрашивает меня: «Кто есть Хисти?», и, когда я отвечаю «отец» вместо «святой», они бьют меня плетью. Моя спина – не самое приятное зрелище, дорогой брат. Если попытаешься помочь мне, изобьют и тебя. Не позволяй, чтобы о твоей вере узнали, никогда. Просто помни, что нас много – тысячи, десятки тысяч. Ты не один. Свет может казаться тусклым, но он есть. Просто знать это – уже помощь. Помни слова нашего возлюбленного отца: «Нести истину – все равно что нести раскаленные угли». Держи эти угли в своем сердце, дорогой брат.

Это и правда были слова отца Хисти. Мой муж особенно любил повторять их. Все книги Двенадцати предводителей сожгли, и из своих наблюдений я поняла, что силгизы и иные нынешние сторонники Пути потомков приписывали им вымышленные высказывания, так откуда же Вафик знал истинное? Простое ли это везение, что несколько истинных изречений пережили шесть столетий, пока нас не было?

Шаги. Приближалась стража. Я закрыла окошко и начала махать шваброй, пока не завершился цикл и я не вернулась в шкаф.

Я не узнала необходимого для разработки идеального плана восстановления праведного правления Потомков, так что придется узнать больше. Отдыхать некогда. Слишком многие пострадали и продолжают страдать за то, что несут истину. То, что я жила во дворце, сладко ела и спала на шелковых простынях, не давало мне права хоть на миг выпустить раскаленные угли из рук.

Но у меня были свои ограничения. Например, после перехода в человека нельзя овладеть кем-то еще до захода или восхода солнца. Так что я занялась тем, чем пренебрегла утром, – приняла ванну.

В купальне в горячем угловом бассейне сидела Селена. Другие наложницы болтали друг с другом, входили и выходили из теплых и холодных бассейнов и парных. Вера помогла мне выбраться из кресла, раздеться и залезть в горячий бассейн. Крестейка своей замкнутостью и потерянностью напоминала меня сразу после прибытия сюда, а гарем было трудно выносить в одиночку.

– Все хорошо, дорогая? – спросила я Селену по-сирмянски.

Это вывело ее из задумчивости. Белоснежные щеки порозовели, и она прикрыла грудь руками. Скоро она, как и я, узнает, что в гареме Кярса нельзя сохранить стыдливость.

Кожа ее ладоней сморщилась. Как долго она здесь отмокает?

– Вполне. А тебе лучше?

– Лучше с каждым днем, если не считать постигшей нас всех трагедии.

– Соболезную твоему горю. – Слова прозвучали очень сухо. – Я слышала, что он был… добрым правителем.

Если верить Самбалу и Мириме, Селена – дочь императора Крестеса. Она говорила на сирмянском только потому, что была заложницей шаха Сирма. А я – лишь потому, что этот язык похож на один из трех, на которых говорили в Вограсе, когда я там жила. Остальными были вограсский и парамейский.

Со своим безупречным, по-детски мягким лицом Селена казалась слишком юной даже для этого гарема. Шестнадцать, по словам Миримы. Насколько она умна в этом чудесном возрасте? Чтобы сбежать от шаха Сирма, определенно требовалась сообразительность. Насколько осторожной нужно быть рядом с ней?

– Все наладится, милая, – сказала я. – Аланийцы не такие дикари, как сирмяне. Здесь есть культура.

Я так часто слышала похвальбу аланийцев, но не знала, так ли это. Сирмян здесь не любили. Я читала, что после восстания янычаров несколько десятилетий назад они отменили титулы вроде султанши или паши, и потому делами заправляли рабы, и, похоже, к этому шло и здесь.

– Все так говорят. Как будто заложнице вдали от дома и близких вообще может быть хорошо.

Одной заложнице точно понравилось. Бедная Сира. Я не была уверена, что убила ее, и другие свидетели тоже не могли точно сказать, жива она или мертва. В любом случае, все закончилось плохо. Скорее всего, она похоронена в песке или едет в Пустошь вместе с силгизами. После содеянного я не имела права жалеть ее и потому старалась не думать о ней, чтобы не отравлять себя чувством вины.

– Ты молишься? – Я бросила в воду лепестки ромашки, погрузила в нее волосы и снова подняла голову. – В городе есть прелестная часовня. Я отведу тебя туда, как только смогу ходить. Может, ты даже встретишься с епископом Аланьи.

– Я никогда не прекращала молиться и не прекращу.

Какая набожная. Хотя ее боги не имели здесь силы, она тоже несла угли на свой лад.

– Я была бы рада посетить храм, – сказала она. – Сирмяне не позволяли мне. Но я… не могу их винить… после того, что произошло.

– После войны с Крестесом?

Она покачала головой:

– Не просто войны. В небе появился Архангел с крыльями шире облаков и мечом выше гор. Я тоже его видела, и потому никогда не утрачу веры. Теперь я как апостолы. Я не просто верю, я видела. И многие тоже видели его. Они поспешили принять нашу веру, чтобы спастись в лучах Архангела, и поэтому Мурад полностью запретил ее… под угрозой изгнания, пыток или тюрьмы.

Като рассказывал об ангеле в небе над Костаной, но, согласно его версии, Лат разорвала его на тысячу тысяч кусков, и гулямы возликовали. В любом случае, все это не по-настоящему. Возможно, какое-то колдовство. Что бы там ни было, Селена в него верила, голос звучал твердо. Мы похожи больше, чем я думала. То, что сирмяне делают с этосианами, аланийцы сделали с нашим Путем, хотя все латиане поклоняются одной богине и почитают того же человека.

– Здесь тебе не запретят. – Я потерла руки щелоком с ароматом розы и ополоснула. – Этосиане даже входят в меджлис. И Кярса не интересует, какую веру ты исповедуешь. Меня возит девушка, Вера, так она даже не может описать бога, которому молится. Он выглядит как… колонна с лицами и руками.

Селена хихикнула. Ее улыбка и правда была прелестна.

– Йормаголгалгар, рутенский спящий бог.

Я искренне рассмеялась впервые за очень долгое время.

– Я не стану даже пытаться произнести это.

Мы обе смеялись – небольшое облегчение в неспокойное время.

– Рутенцы очень упертые, – сказала Селена. – Мой дед отправил туда армию и миссионеров. Рутенцы съели половину из них.

Не знаю почему, но меня это ужасно развеселило. Я не могла перестать смеяться. Селена присоединилась ко мне, а остальные наложницы с недоумением смотрели на нас.

– Тише, дорогая, – сказала я. – Сегодня день траура. Если нас увидят смеющимися.

Селена кивнула:

– Да, конечно. – Она помедлила, затем набрала воздуха, надув белоснежные щечки. – Можно мне… зайти к тебе попозже?

Похоже, я заслужила доверие всего лишь непринужденной и искренней беседой. Добродушие и искренность – редкость в этом гареме, но кто такой оборотень, если не актер?

Я улыбнулась как можно шире:

– Буду очень рада.

Самка черного дронго высиживала яйца, когда я перенеслась в нее на следующий день. Какое нежное тепло, будто сидишь в успокаивающей ванне. В момент перехода я также почувствовала базовые инстинкты птицы – яростное стремление защитить яйца от всего мира даже под страхом смерти. В этом дронго похожи на людей, и я их понимала.

Я парила над Кандбаджаром, пока не нашла тренировочную площадку – заросшее травой поле примерно в тысячу шагов длиной и пятьсот шириной, уставленное соломенными чучелами. И эти чучела были утыканы стрелами. Я снижалась, пока не увидела Лучников Ока, пускающих из своих изогнутых луков стрелы по длинным, завораживающим дугам.

С их угольно-черной кожей и короткими белыми одеяниями, едва доходившими до колен, лучники явно не были аланийцами. Рядом с тренировочным полем находилась этосианская часовня с белым шпилем, отличавшаяся от часовен в западном стиле в Этосианском квартале. Приземлившись на шпиль, я напрягла слух и заметила их, по-латиански сидевших на полу. У их языка оказалось много общего с парамейским… так много, что я неожиданно понимала все, что они пели.

Лучники Ока происходили из Лабаша, страны к югу от Химьяра, были самыми меткими и стреляли дальше всех. Так почему же они не сражаются? Почему Селуки платят им золотом за передачу сообщений? Потому что, как показала история, слова звучат громче, чем боевой клич. И правильное слово, сказанное в нужное время, может выиграть войну. В том числе, надеюсь, ту, на которой сражалась я.

Среди всех этих мужчин в белых одеждах по колено, входивших и выходивших из часовни и казарм, я заметила нечто необычное – девушку с рыжими волосами. Она сидела на траве и натягивала тетиву. Я полетела в ее сторону, стараясь избегать стрел. Мне совершенно не хотелось умирать… снова. Приземлившись в траву, чтобы не привлекать внимания, я запрыгала к ней.

Она улыбнулась мне. Я наклонила голову набок, как обычно делают птицы при виде людей. Стройная и довольно хорошенькая, среди такого количества мужчин она выглядела кусочком халвы в гигантском муравейнике. Ее длинный и свободный кафтан, подбитый мехом, напоминал одежду силгизов, не слишком популярную в Аланье по очевидным причинам. Темно-рыжие волнистые волосы подсказывали, что она кармазийка с западных гор. Но почему тогда она напевает сирмянскую песню?

Очень странно. Но в любом случае, в теле птицы мне не добиться многого на тренировочном поле. Придется навестить его лично, чтобы начертать руны.

– Ай! – вскрикнула девушка, и с ее большого пальца на траву упала капля крови. Она порезалась ножом, оперяя стрелу. – Проклятие, я что, совсем разучилась? – Ее улыбка согревала сильнее, чем солнце на небе. – Прости, я тебя напугала?

И животных любит. Я наклонила голову на другой бок.

– Уф, можно с тем же успехом и закончить. Принять ванну. Я стольким пренебрегала, и все ради этого. И все равно у меня нет шансов на победу.

Она встала и ушла с поля. Очевидно, девушка не из Лучников Ока, но что же она тогда здесь делала? В чем пыталась победить?

Капля крови блестела на травинке, как крем на торте. Я клюнула ее и покатала на языке. Что это за вкус? Искатель, сеятель, поселенец или воин?

Горячий на кончике языка, жгучий во рту и просто обжигающий в горле.

Лат всемогущая. Я хотела еще. Ее кровь не походила ни на что из того, что мне доводилось пробовать. Один из тринадцати редких типов. Как же мне повезло, что я вот так случайно наткнулась на него.

Но что это за тип? Не завоеватель, как у Сиры, не бог, как у моего сына Селука. Я не могла определить, потому что другие не пробовала. Я даже не знала названия многих из оставшихся одиннадцати типов.

Я оторопело смотрела в небо, что для птицы было все равно что смотреть на улицу. Мне хотелось парить и купаться в облаках. Я жила уже очень долго. Пробовала кровь тысяч – нет, десятков тысяч, – и никогда не находила ничего похожего.

Чтобы определить ее, мне была нужна книга, описывающая редчайшие типы. Мне был нужен второй том «Типов крови».

11. Сира

Я вернулась в лечебницу, чтобы сменить повязки. Попросила зеркальце, посмотреть на свои шрамы, прежде чем на них наложат свежие бинты.

Мысль о том, что я уже совсем не та, что раньше, жалила больнее, чем краснохвостый скорпион. Пустая глазница казалась темной и бездонной пропастью. Опухоль вокруг нее спала, но я все равно никогда не буду цельной. Никогда не буду красивой.

А еще были вздувшийся порез на шее и кровавые руны, которые нарисовал на коже Эше. Несколько линий – одна группа напоминала дерево, другая выглядела как два треугольника, а обладатель живого воображения мог даже представить на месте третьей человека, размахивающего руками. Насколько я помнила, Эше нарисовал это, чтобы остановить кровотечение. Может, я даже приняла бы их за узор из хны… если бы не цвет крови. А хуже всего то, что оттереть их было невозможно, видимо, они останутся навсегда, как и шрамы.

Какое облегчение, когда их снова закрыли бинтами. Мне не придется больше видеть, во что я превратилась, и я могу вообразить, что под повязками – все та же Сира. Чтобы скрыть бинты, я надела кафтан с высоким воротом. Жаль, что мне всегда плохо удавалось лгать самой себе.

Уже несколько дней назад до Зелтурии дошли новости об убийстве шаха. Печально, но мало кто огорчился. Тамаз был покровителем города, помогал перестраивать храмы, мостить дороги и копать новые колодцы. Но, как человек скромный, никогда не выставлял свои деяния напоказ, поэтому мало кого волновала его кончина. Паломники продолжали бродить от храма к храму, распевая молитвы, лишь немногие из которых были о нем.

Но я молилась за него. Когда оборотень выколол мне глаз, Тамаз бросился ко мне, пытаясь спасти. Хотя мог бы приказать гуляму, а сам остаться на безопасном расстоянии. Но он подчинился первому порыву. Лишь теперь я поняла, как он обо мне заботился… как любил… как хотел, чтобы я стала его дочерью, которой у него не было.

Умер ли он с мыслью, что это я причинила ему боль? Меня могло утешить лишь то, что он знал – это сделала не я, ведь я никогда не причинила бы ему вреда, я только хотела быть хорошей женой для его сына, самой лучшей дочерью для него. Я парила над собственным телом, когда это случилось, и не видела его глаза… не знала, что он понял в свою последнюю минуту.

А что подумал Кярс? Мы были знакомы восемь лет, и, хотя я никогда ему не нравилась, неужели он поверил, что я убила его отца? Остался ли кто-нибудь, кто убедит его в обратном? Что случилось с Хадритом, Озаром и Самбалом?

Слишком много вопросов. Слишком мало ответов.

По пути к Кеве в храме святого Хисти я забежала к двум стражам в зеленых тюрбанах, которые отнесли меня в лечебницу. Их звали Рафа и Алир, это я запомнила.

Они охраняли маленький храм посередине улицы. Рафа посмотрел на меня, его губы дрогнули, но он так и не произнес ни звука. Алир сурово уставился на него.

– Наверное, вы поститесь, – сказала я. – Можете не отвечать. Я лишь хочу поблагодарить за помощь.

Рафа снова пошевелил губами. И на этот раз тяжело вздохнул.

Алир схватил его за плечо:

– Не надо, Рафа. Шейх наверняка выпорет тебя, если снова нарушишь пост.

Рафа дернул носом, как будто задержал дыхание.

– Быть может, когда вы не будете поститься, мы поболтаем, – сказала я. – А пока что желаю хорошего дня.

Когда я собралась уходить, Рафа громко выдохнул:

– Как у тебя дела? Тебе лучше? Выглядишь получше. Где ты живешь? У тебя есть деньги? Кстати, через час время моего караула заканчивается.

Алир разочарованно засопел:

– Дурак! Что ты наделал? Ты же знаешь, что мне придется рассказать шейху!

– Ну и расскажи! – Рафа оттолкнул приятеля. – Ничего, я вытерплю порку от этого старого мешка с песком.

– Может, он и стар, но сильнее, чем выглядит.

– Так вот… – произнесла я. Оба повернулись ко мне. – Я живу в храме святого Хисти. Обо мне там хорошо заботятся. Можете навестить меня в любое время.

– Ты там живешь! – У Рафа отвисла челюсть. – С Апостолами?

Я видела неподалеку Апостолов в черных тюрбанах или черных покрывалах. Каждый был шейхом или шейхой, даже самые молодые. Но, не считая вежливых приветствий и улыбок, они почти не разговаривали со мной.

Я кивнула:

– На самом деле я там, чтобы быть поближе к Кеве.

Рафа стиснул зубы и схватился за грудь, как будто у него прихватило сердце.

– К Кеве? В прошлом году я видел его с девушкой. Кармазийкой с рыжими волосами. Что в нем такого особенного, что его постоянно навещают девушки?

Я покачала головой:

– Нет, я не навещаю его. Не в этом смысле. Просто он помогает мне с… одной проблемой.

– Проблемой? Ты про химьяра, которого сбросили с горы? Это он тебя покалечил?

– Химьяр… Ах, ты про Эше? Нет, он спас мне жизнь. И кстати. Почему его сбросили с горы?

Алир дернул Рафу и сказал:

– Когда ты постишься и проводишь весь день на солнце, то становишься невыносимым. Иди внутрь, пока совсем не опозорился.

Но Рафа снова его оттолкнул.

– Он был виновен в.

– Такое даже произносить нельзя, – прервал его Алир. – В любом случае, в Зелтурии не принято обсуждать чужие грехи.

Рафа прикусил губу:

– Ох, вообще-то он прав. Лучше это не произносить.

Придется спросить самого Эше… если я когда-нибудь снова его увижу.

Когда я вернулась в храм святого Хисти, Кева стоял перед гробницей – обычным ящиком, внутри которого лежал зеленый саван. Невозможно представить, что там покоилось тело самого святого человека на свете. Человека настолько великого, что теперь он обитает у подножия трона Лат и каждый день передает ей наши молитвы.

Выгнав из пещеры людей для уборки, которую производили дважды в день, хранители в одежде кочевых племен подметали пол и собирали расплавленные свечи.

Кева поприветствовал меня своей прекрасной улыбкой:

– Извини за помятый вид.

– Что-что?

Он выглядел сияющим, как и всегда.

– Я плохо спал. Ночью мне снились кошмары.

Что ж, в этом он был не одинок.

– Мама говорила, что сон – это воспоминания джинна, которыми он делится, подмешивая к нашим. Вот почему сны часто такие странные, пугающие, но в то же время такие знакомые.

Матушке нравилась силгизская народная мудрость. Я быстро и почти беззвучно помолилась святому Хисти, чтобы Лат оставила ее в нашем мире, хотя, наверное, это было эгоистично. А вдруг она мучается, не в силах перенести смерть мужа и сыновей?

Думает ли она обо мне, когда я вспоминаю о ней?

– Шейхи и правда говорят, что сны нам приносят джинны, – сказал Кева, – но я никогда не слышал, что сны – это воспоминания самих джиннов.

– Мы, силгизы, любим изобретать что-то новое. Так… о чем был твой сон?

Он одновременно вздохнул и зевнул.

– В общем, я греб на лодке под ночным небом. И не знал, куда плыву, но было так темно, что не видно воду, хотя она была гладкая и тихая. С далекого горизонта на меня смотрели… эти лица. Скажем так, они не выглядели человеческими. – Он сглотнул и почесал бороду. – Это вполне могли быть воспоминания джинна.

Я поежилась. Я не помнила собственный ночной кошмар, но его был пугающим.

Уборщик двинулся с метлой в нашу сторону и жестом велел посторониться, так что мы перешли ближе к гробнице. Я с трудом верила, что в этом саване лежит святой Хисти. И гадала, где расположили святилище моего брата – был один холм, на который он любил забираться, где поздним летом вырастала длинная серебристая трава.

– О чем ты думаешь? – спросил Кева.

– О своей семье. Ты был близок с матерью?

Он покачал головой:

– У янычар нет матерей, а отцы превращают нас в лучших убийц на службе шаха… которые при необходимости могут и управлять страной.

Значит, они примерно как гулямы.

– У тебя есть… была дочь. Значит, и жена есть?

– Была. – Он нахмурился: – Я расскажу тебе о ней как-нибудь в другой раз. Мы с тобой не так уж отличаемся. Потеряли все, но по-прежнему боремся. Вот почему я поговорил с Апостолами. Шейхи хотят тебя выслушать.

По моим плечам побежали мурашки, похожие на уколы шипов.

– Ты передал им все, что я тебе рассказала?

– Я сказал, что у тебя другая точка зрения на смерть шаха. И что речь идет о колдовстве.

– Думаешь, они мне поверят?

Он вздохнул:

– Апостолы – люди осторожные. Они защищают город уже тысячу лет и предпочитают не вмешиваться в чужие дела, если только не видят угрозу вере. Пишущий кровью, оборотень – все это наводит на мысль о рожденном на звездах колдовстве, которое я видел в Сирме. Но в отличие от меня Апостолы все тщательно проверяют. До мельчайших подробностей. Приготовься к тому, что они расспросят тебя обо всем. Не лги и ничего не скрывай, они узнают. Хорошо?

Честно говоря, когда Кева становился серьезным, он выглядел еще красивее. Стыдно, но я невольно залюбовалась его глазами.

Я кивнула. Он проводил меня в маленькую комнатку, застеленную коврами, посередине стояла деревянная ширма. Аскетизм обстановки напомнил мне о Тамазе – он любил такой стиль в своих покоях. Как и везде в этой огромной пещере, здесь было прохладно и влажно, несмотря на сухость и пекло снаружи.

Вошли мужчины в черных тюрбанах и черных кафтанах и сели по одну сторону перегородки. Женщины в черных накидках и черных кафтанах (хотя и расшитых яркими бусинами) сели по другую сторону. Старшие впереди, а молодежь – сзади. Я села напротив вместе с Кевой так, чтобы смотреть им в лицо.

Пока все рассаживались, Апостолы читали молитвы, хотя никто не пользовался молитвенными четками, как принято, вместо этого они отсчитывали похвалы Лат на пальцах. В землях силгизов делали так же – считали шестьдесят молитв на пальцах, загибая пальцы на правой руке для единиц и на левой – для десятков.

Наконец вошел последний мужчина и закрыл за собой дверь. Он не был в черном и не носил тюрбан, а был одет в бурый плащ из грубой ткани. Его седая борода как будто сияла. Я уставилась на него, и мое дыхание участилось, я чуть не бросилась прочь. Когда я видела его в последний раз, он выдавал меня замуж за Кярса.

Великий муфтий Хизр Хаз сел прямо передо мной и посмотрел на меня. Он кивнул. И хотя горло у меня пересохло, я сумела кивнуть в ответ.

– Он… он Апостол? – прошептала я Кеве.

Он покачал головой:

– Нет. Это Хизр Хаз. Кое-кто считает его живым святым.

– Он Великий муфтий Аланьи, – прошептала я, – и Великий шейх ордена святого Джамшида в Кандбаджаре!

Кева поднял руки ладонями вверх:

– У него столько званий, что я перестал вести им счет. Но он часто приезжает сюда. Апостолы не любят орден святого Джамшида, впрочем, как и все другие ордены, но все уважают Хизра Хаза.

Мне пришла в голову только одна мысль: а что, если он приехал арестовать меня и увезти обратно? Если он собирается рассказать всем, что это я убила шаха? И почему он ведет себя так хладнокровно в моем присутствии?

Я откашлялась:

– Все собрались?

Я не могла поверить, что начала говорить, но это все на нервной почве.

– Расскажи им все, – прошептал Кева. – Уверен, ты отлично справишься.

И я рассказала. С того момента, как Хадрит посвятил меня в свой заговор, и до того, как Эше привез меня в Святую Зелтурию. Я в красках описала, как увидела собственное тело, в которое вселился оборотень, как будто моя душа парила в вышине. При упоминании о том, как Тамаз бросился мне на помощь, после того как оборотень выколол мне глаз, я разрыдалась. Все это время Апостолы молча слушали в мрачном свете свечей.

Когда я закончила, Кева прошептал:

– Молодец. Ты рассказала все так, что они вряд ли усомнятся в твоей искренности.

Такие обнадеживающие слова. Апостолы Хисти – могущественные люди, как и орден святого Джамшида. А что есть у колдуна, не считая Като и его гулямов? Если меня поддержат Апостолы и орден святого Джамшида, то и Кярс мне поверит. Быть может, даже не разведется со мной… несмотря на мое уродство… и будет дорожить узами, которые сковал его отец. Эти радостные мысли, впервые за несколько дней, меня приободрили.

– Ты лжешь! – раздался выкрик из женской половины, как брошенный в мои надежды кинжал. – В твоей истории больше дыр, чем в Ядавии.

– Там копают колодцы, – прошептал Кева. – Умно.

Женщина, которая это сказала, закрыла не только волосы, но и лицо – единственная из всех. Как странно. Я не могла разглядеть ни единой ее черты – черная ткань спрятала даже глаза. Учитывая, что сидела женщина в заднем ряду, она наверняка молода, ее высокий голос это подтверждал.

– Рухи, – сказал пожилой шейх с толстыми губами и окрашенной в красный бородой. – Мне ее признание показалось искренним.

– Может быть, ты видишь в ней несчастную девушку, которую хочется приласкать, – ответила шейха по имени Рухи. – Или ее сладкий голос скрыл от твоих ушей правду.

– Как тебе не стыдно, Рухи, – сказал пожилой шейх. – Если у тебя есть аргументы, выскажи их, не подвергая сомнению мнение старших, иначе тебя выпорют. И не думай, что мы этого не сделаем, памятуя о твоих лишениях.

– Я не хотела оскорбить тебя, шейх, – ответила она, – просто хочу сказать, что девчонка знает, как вызвать у мужчин сочувствие, помимо всего прочего.

Я стиснула кулаки. Мне хотелось сорвать с нее вуаль и вырвать глаз, чтобы она знала, каково мне. Да как она посмела?

Кева схватил меня за руку и зашептал:

– Не поддавайся. Они тебя испытывают.

Я проглотила ярость и указала на свой глаз.

– Хотите посмотреть? – поинтересовалась я. – Посмотреть на пропасть, которая откроется, когда вы взглянете мне в лицо? Тогда вы мне поверите? Уверяю, желания приласкать это не вызовет.

– Ты утверждаешь, что командир гулямов Като участвовал в заговоре против шаха, – сказала Рухи. – Но тогда почему он пытался спасти шаха, по твоим же словам?

– Не знаю. Мне тоже это кажется странным. Но я рассказала все, что мне известно.

– Нет, ты что-то скрываешь. – Рухи покачала закрытой вуалью головой. – Может, даже от себя самой. Так случается с примитивными людьми. Они раскалываются на части, и каждая часть скрывает что-то от остальных, только так они могут жить в ладу друг с другом. Ты не что иное, как разбитая ваза.

С примитивными людьми? Какое высокомерие! Она считает, что знает меня?

– Пусть я и не идеальна, но я любила шаха Тамаза как отца. И его сын Кярс мне дорог, и вся их семья. Я всегда была верна Селукам, с самого начала. И никогда, никогда не причинила бы им боль.

– Тебе хочется в это верить, – усмехнулась Рухи, – но ты предала бы их, если бы от этого зависела твоя жизнь. Та часть, которую ты прячешь, которой стыдишься, прекрасно это знает.

Мой кулак задрожал. Теперь ее слова были не просто предположениями, а чистой ложью!

Кева успокоил мою дрожь прикосновением:

– Не позволяй ей себя распалить. Просто сохраняй хладнокровие и отвечай на их вопросы.

Я взглянула на Хизра Хаза, который уставился в пол, погрузившись в размышления. Что он обо всем этом думает?

– Пусть Рухи грубовата, но в одном она права, – сказал престарелый Апостол с седыми бровями. – Мы тебя не знаем, поэтому нам еще предстоит выяснить, что ты собой представляешь. Мы никогда о тебе не слышали. И вот ты являешься сюда, единственная свидетельница серьезнейшего обвинения.

Я закрыла глаза и напомнила себе, что говорю правду, что бы они там ни думали. Кева мне поверил. Так что и другие поверят.

– Так спрашивайте. Мне нечего скрывать.

Пожилая женщина с ожерельем из цветных бусин откашлялась.

– Тебе уже двадцать три года, но ты только что вышла замуж. Мои дочери вышли замуж еще до восемнадцати. Скажи, милая, почему ты так припозднилась?

– Я была заложницей шаха. Он контролировал мою судьбу. Если бы это зависело от меня, я вышла бы замуж много лет назад.

Рухи хмыкнула:

– Двадцать три – да уж, ты заждалась. Скажи, когда у тебя впервые пошла кровь?

Какое это имеет отношение к делу?

– Не помню, – ответила я, надеясь закрыть эту тему.

– Лжешь.

Это сказала не только Рухи, но и мужчина в заднем ряду. Да, я солгала, но лишь от смущения, а не по злому умыслу.

– Кажется, мне было тринадцать, – сказала я. – Да, это случилось как раз в ночь перед моим четырнадцатилетием. В то утро матушка взяла меня на охоту, и поначалу я решила, что причиной послужило жесткое седло. Это для вас звучит достаточно правдиво?

– Значит, десять лет назад… Это долгий срок, – сказала Рухи. – И все же я уверена, что наследный принц Кярс ожидает от невесты целомудрия. Ты девственница, Сира?

Я кивнула:

– Я никогда не ложилась с мужчиной. – Я снова стиснула кулаки. – Но какое это имеет отношение к делу?

Мой голос дрогнул.

– Еще какое, – отозвалась Рухи. – Твой рассказ явно намекает, что ты желала Хадрита, сына Великого визиря.

Что?! Как она это поняла?

– Быть может, ты хотела выйти замуж за него. Поэтому и убила шаха. Вполне вероятно, что это он жаждал власти, а не какой-то выдуманный колдун или жалкий командир гулямов.

Нет! Нет! Нет! Такие гнусные обвинения. Такая ложь. Да как она посмела?