Текст книги ""Фантастика 2024-81". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Глава 15

В подземелье арташатского дворца по лабиринту коридоров Грант пробирался к заветной комнате. Осветив фонарем стену из бурого камня, он, убедившись, что слежки нет, нашел бронзовое кольцо для факела и три раза повернул его, затем дернул на себя. Приоткрылась секретная дверь, Грант вошел, притворив ее за собой, и кольцо встало на место. В большом сводчатом помещении горели масляные лампы, их пламя мерно колыхалось от сквозняка, подсвечивая сосредоточенные лица Эрмины и Баграма. На каменной подставке стоял Палладиум.

– Как хорошо, что ты пришел! – Эрмина радостно приветствовала друга. – Это тайное убежище – не то что каморка в храме! Здесь все есть, мы в безопасности.

– Безопасность – понятие условное, – напомнил Грант, поцеловав Эрмину и обняв Баграма. – Я собираюсь арендовать для вас неприметный дом на окраине города.

– Какие новости? – Баграм был нетерпелив.

Грант, сев за стол, рассказал, что царь Тигран III, столкнувшись с интригами двора и давлением римлян, впал в уныние, позволив царедворцам помыкать собой, а отряду Лоллия рыскать по городу в поисках талисмана. Не имея опыта в управлении государством, он доверился 40-летнему евнуху Вахинаку, хотя и прислушивается к советам Гранта. Родовая знать, осознав свою всесильность, давит на царя, настояв на раздаче лучших государственных земель; ростовщикам же теперь разрешено закабалять общинников.

– Да-а! – протянул Баграм. – Власть погружается в дремоту.

– Царю грозит опасность! – Встревоженная Эрмина встала с места. – Я чувствую это. Конечно, мы с Баграмом тоже в опасности, но свой долг – сберечь для народа талисман удачи – исполним.

– Спросим у Палладиума! – предложил Грант.

Подошли к статуе. Безучастный взгляд деревянной скульптуры был устремлен вдаль, но излучаемое ею спокойствие вселяло уверенность и надежду. Баграм сказал нужное заклинание, статуя повращала глазами, и Эрмина спросила:

– О, Афина Паллада, скажи, грозит ли опасность царю Тиграну?

Статуя опустила глаза, что означало «да».

– Надо что-то делать! – забеспокоилась женщина. – Грант, Баграм, ну придумайте что-нибудь!

– Я иду к царю, – отозвался Грант, – посоветую усилить охрану!

– Я с тобой. – Баграм был настроен решительно. – Нельзя допустить, чтобы произвол чиновников привел к параличу власти!

– Тебя ищут! – запротестовал Грант. – Риск большой, пока не покидай убежище.

Рыжеволосый Руфус, должно быть, от скуки зашел в тронный зал армянского царя. Вечер, никого нет, потрескивает горящее масло в освещавших зал бронзовых канделябрах. С любопытством рассматривая убранство, юноша ходил по залу, восхищаясь редкостной красотой. Мраморные статуи, шпалеры с рисунками гор, зверей, птиц и древа жизни, необыкновенные, сотканные армянскими мастерицами из шерсти, ковры, окрас которых не блекнет ни от времени, ни от воды, поражали воображение, обостряя чувство гордости за чудесную горную родину. Колорит Армении – это сказка Востока, которая всегда зачаровывает каждого, увидевшего древнюю страну. Пышно украшенный золотом, серебром, слоновой костью и золотой парчой, царский трон ослеплял своим великолепием. «Неужели когда-нибудь я стану царем? Если это случится, буду справедливым и великодушным монархом!» – подумал Руфус, дотронувшись до силуэта львиной головы на подлокотнике. Послышались шаги, он вздрогнул и, не желая, чтобы заметили, встал за статуей Геракла, которого в Армении отождествляли с богом войны, огня и молнии Ваагном.

В зал вошли Вахинак, Дживан и Арат.

– Здесь нас никто не услышит, – донеслись до уха Руфуса слова самонадеянного Вахинака.

Чванный Арат, старший сын погибшего царя Арташеса, выглядел недовольным:

– Надеюсь, ты вытащил меня со свидания с красоткой женой сокольничего по важному поводу?

Вахинак, тщательно выбритый, с прической как у римлянина, терпеливо разъяснил:

– Тебе, Арат, уже 26 лет. Жизнь проходит, а станешь ли царем, неизвестно. – Царедворец, придерживая рукоять меча, презрительно смотрел на юношу. – Я – твой шанс, хочу помочь, но есть условие.

– И какое же это условие? – Арат, затаив дыхание, не поднимая глаз, приготовился услышать страшное.

– Будешь царем, если отдашь римлянам Палладиум.

– О, это пожалуйста! – Из груди царевича вырвался вздох облегчения. – А как же мой дядя Тигран III? Он царь.

Вахинак укоризненно произнес:

– Твой дядя Тигран разозлил римлян, не хочет отдать им то, что просят, вновь заигрывает с парфянами, запретил отправлять на обучение в Рим сыновей из знатных семей. Армянская аристократия недовольна, раскололась надвое, и в этом вина твоего дяди.

– Что ж, он – царь, ему виднее.

– Царь может внезапно умереть.

Руфус, услышав последнюю реплику, невольно дернулся, задев мечом мрамор. Тихий скрежет услышал только Дживан. Подручный сделал шаг в темноту и, крадучись, двинулся вдоль стены со статуями.

– Итак, Арат, хотел бы ты стать новым царем? – продолжал Вахинак. – Только послушай, как красиво звучит: Артавазд III, царь царей!

– Да! Меня все устраивает. – Испуганное лицо юноши покрылось потом, глазки забегали, голова втянулась в шею.

Вахинак провозглашал:

– Власть – это могущество, насилие и авторитет! Вот трон! Присядь, почувствуй себя тираном!

Застыв в одной позе, Арат не мог шелохнулся, но, пересилив себя, все же подошел к трону, неуверенно сел, медленно положил руки на подлокотники и зажмурил глаза.

Руфус, потрясенный услышанным, стоял в растерянности. Клинок меча уперся ему в спину.

– Царевич, выходи! – Дживан, подталкивая мечом, вывел юношу на свет.

– Руфус!! Ты подслушивал! – Вахинак разочарованно смотрел на незадачливого паренька.

– Спрятался за мраморным Ваагном, – хрипло сказал Дживан.

– Ну, и как тебе план, Руфус? Твой брат может стать царем. – Злорадная ухмылка скользнула по лицу царедворца. – Если и он умрет, наступит твоя очередь.

– Как понимаю, я стал невольным свидетелем подлого заговора против царя.  – Руфус смотрел яростно в глаза предателя. Бросив взгляд на сидящего на троне скованного страхом Арата, произнес: – Брат! Делая гнусность другим, жди бесчестное отношение и к себе.

Вахинак зло сощурился:

– Честно – бесчестно, тебе уже все равно: слишком много знаешь.

Он кивнул подручному. Реакция Руфуса была мгновенной: проворно выхватив меч, юноша резко развернулся и ударил по клинку Дживана. Завязался бой. Холодное оружие противников в яростной схватке рассекало со свистом воздух и оглушало зал металлическим звоном, готовясь вонзиться в человеческую плоть. Все удары Дживана Руфус парировал и, быстро перемещаясь, занимал более выгодные позиции. Выбрав момент, он сблизился с неприятелем, толкнул, чтобы сбить с ног, и когда тот оступился, царевич, подобно богу Ваагну, как молния метнулся к нему и полоснул по лицу. Враг издал стон, упал, закрыл лицо ладонью и, истекая кровью, пополз прочь.

Меч Вахинака вонзился в спину Руфуса. Юноша, вскрикнув, всплеснул руками и опустился на колени. Предатель, хищно сощурившись, выдернул смертоносный меч, толкнул Руфуса ногой, и рыжеволосый парень свалился на пол. Красное пятно расплылось по каменным плитам. Вахинак обернулся к Арату, который, цепенея от ужаса, продолжал сидеть на троне. Приблизив окровавленный клинок к его лицу, царедворец невозмутимо сказал:

– Арат, никто не должен узнать! Будешь слушаться, и нога твоя о камень не ударится.

На одной из улиц армянской столицы за высоким каменным забором стоял богатый дом-вилла, занятый римской миссией. Лоллий, выпив достаточно много вина, призывал Гекату:

– Ну Геката, иди ко мне, дорогая!

Прихорашиваясь у зеркала, гречанка в салатовом хитоне, подпоясанном с напуском, обернулась и небрежно сказала:

– Римский посланник, не отвлекайся! Сладострастие не должно вытеснять в уме мужчины желание преуспеть в делах. Все наши попытки отыскать Палладиум привели к неудачам.

– О, красавица! Вмешиваться в дела Армении – бесперспективное занятие. – Раздосадованный легат отпил вина. – Констатирую: армяне – народ упрямый, даже, я бы сказал, несгибаемый, а еще слишком гордый.

Геката подошла ближе:

– Лоллий, с армянами легче договориться, чем враждовать. Вахинак дал знать, что Арат готов занять трон. Дело за малым – устранить Тигриса!

– Да, на троне Армении наш ставленник не помешает! – Лоллий выпил залпом содержание кубка.  Царь усилил охрану, к нему теперь и подойти-то нельзя. Вчера на охоте я подстелил зайца, а он уложил одним выстрелом льва. Ну и силен же, стервец! Завтра пир по случаю удачной охоты. Тебе, Геката, предстоит затравить очень крупного зверя.

Гатерий, воспарив на крыльях души, с радостным выражением лица, одетый в красную тунику – рубаху до колен, подпоясанную на талии, с букетиком лютиков, символизирующих очарование и восхищение, «влетел» в покои Эрато.

– Вот и я!

Трепещущие огоньки свечей озарили улыбку царевны:

– Я ждала тебя.

Ее взгляд, излучающий чувственность, устремился на возлюбленного, выдавая волнение. Она подошла к юноше, шурша расшитой шелковой туникой с короткими рукавами, и получила в подарок маленький желтый букетик, который показался ей особо изысканным.

– Как ты? – Глаза юноши горели.

– Меня оберегает твоя любовь.

Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. В его широко распахнутых глазах, пристальном и долгом взгляде читались и нежность, и стремление угадать настроение, и страсть. Испытывая теплые чувства к римлянину, видела его романтическую влюбленность, безотчетный страх потерять избранницу, искреннее желание всегда быть рядом. Она ему небезразлична!

Он ликовал: вот эталон его представления о личном душевном комфорте, она – его женщина! Свои чувства юноша контролировать уже не мог, болезнь души под названием любовь сразила его. Не в силах отвести взор от любимой, прикоснулся к ее руке и, ощущая духовную близость, произнес:

– Я люблю тебя.

Обняв крепко возлюбленную, он пылко поцеловал ее. Эрато, притягательная и соблазнительная, скромная и мягкая, обвила его шею руками и прильнула к губам избранника. Они наслаждались поцелуем.

– Ты самая красивая, умная, загадочная и неповторимая из всех женщин. Мать мне говорила: «Полюбишь женщину, найдешь смысл жизни», – прошептал он.

Она улыбнулась:

– Любовь – это дар, она делает нас лучше, позволяет совершать невозможное.

Нежными, ласковыми поглаживаниями шеи и спины он будоражил ее чувственность и, восхищаясь притягательной женщиной, старался прислушаться к ее желаниям. Бархатная на ощупь кожа, блестящие распущенные волосы, гибкость стана и особенно выразительные миндалевидные глаза, излучающие душевную силу, восхищали Гатерия, порождая сильнейшие эмоции, устремляя мысли к обожаемой женщине.

Их потянуло друг к другу.

– Ты много значишь для меня, – говорил он той единственной, которую желал.

– Так странно: хочу видеть тебя рядом всегда, – вторила она.

– Я не могу без тебя жить, что-то влечет меня к тебе. – Дыхание юноши становилось все чаще.

– Мои чувства не лгут. – Она прикрыла веки.

Любовная игра захватила их. Нежность, ласка, теплота, предвкушение блаженства порождали желание близости. Их тела соединились, разум внимал упоению, а страсть подарила наслаждение души…

С первыми лучами солнца Гатерий проснулся. Лежа в кровати рядом с возлюбленной, которая еще спала, он подумал: «Провести рядом с ней всю жизнь – это счастье. Пусть напыщенный Рим лопнет от злости: я готов пуститься с Эрато в волнующее плавание под названием любовь! Но достоин ли я ее? Кто она – любовная добыча или личность? Надо быть честным перед лицом собственных чувств: ее счастье важнее моих желаний, мне взамен ничего не надо».

Тут он вспомнил разговор с Тиберием, и новые мысли зародились в его голове: «А как же тщеславие римлянина? Тщеславие, – думал он, – всего лишь напускная бравада и подлая двуличность. Рим находится на верном пути разложения. Добродетели – патриотизм, умеренность, мудрость, справедливость – исчезли, их заменили раболепие, наглость, взяточничество и зависть. При Августе стали следить за каждым моим шагом, а людей убивать всего лишь за убеждения. Аристократия морально разложилась, ее охватили жадность, поиск наслаждений и порочные наклонности. Жестокие гладиаторские бои, когда даже людей бросают диким зверям, проводятся ради забавы пресыщенной и кровожадной публики, требующей хлеба и зрелищ. Грядет деспотизм, причем самого грубого толка. Тиберий, наделенный отвратительными пороками – ненавистью к людям, жестокостью, сладострастием, – если станет императором, опустится до гнусностей, которых не видывал мир. Мне абсолютно неприемлема такая перспектива. Мои воля и разум восстают против беззакония и насилия».

Он нежно посмотрел на предмет своего восхищения и поклонения: «Эрато верна и предана мне, наши отношения всегда будут строиться на доверии. Твое благополучие важнее всего, не смогу жить без тебя, готов на все, чтобы ты была моей».

Луч солнца упал на лицо женщины, пробудив ее. Она открыла глаза, повернула голову, и счастливая улыбка заиграла на ее губах:

– Мне снились наши долгие прогулки под луной, букетики цветов, романтические ухаживания, признания в любви…

– Уедем в Рим! Что тебя удерживает здесь? – Гатерий, приподнявшись на локте, пытливо смотрел на нее.

– Милый, это невозможно. Я принадлежу своей стране, хочу быть полезной ей. Рим – это величие и сила, а моя страна Армения – гордость и достоинство. Над тобой довлеет долг – воинский и гражданский, надо мной – любовь к родине и вечная готовность к борьбе.

– Пусть так, останусь я! Твой народ дружелюбен к чужестранцам, чтит традиции гостеприимства, не терпит унизительного пресмыкательства перед начальством, часто вспыльчивый, но искренний.

Она нежно смотрела на Гатерия:

– В наших отношениях нет места лжи…

Пир был в разгаре. Во дворце армянского царя в зале для приемов собрался весь цвет Великой Армении. За главным столом сидели только царь Тигран III и царица. Усиленная охрана зорко следила за перемещениями гостей: никто не должен приближаться к царственным особам. Государь с «варварской» бородкой, с диадемами на голове (белой повязкой и золотым обручем), в светло-терракотовой тунике, пурпурной накидке и красных сапогах выглядел превосходно и, оглядывая гостей, излучал уверенность и энергию. За столами на стульях и скамьях сидели царедворцы с женами, губернаторы областей, представители родовой знати. За одним из столов были римляне, в том числе Лоллий и Геката.

– На этом пиру царят веселье и злодейство, – сказал, усмехаясь, Лоллий.

За другим столом сидели рядом Гатерий и Эрато.

– Гатерий, Руфуса нигде нет. Я волнуюсь, – говорила Эрато.

– Этот рыжий парень себя в обиду не даст, – успокаивал военный трибун.

Играла музыка. Группа девушек в небесно-голубых платьях танцевала темпераментный армянский танец. Выразительные движения танцовщиц, их пластика и грациозность, красочность и изящность передавали радость, счастье, задор и гордость, выплескивая в зал сильные эмоции. Ритм музыки, приятная подсветка полутемного зала, восточный колорит, богатство одеяний производили впечатление очаровательной загадочности, самобытности и образности. Зрители, сидя на местах, так сопереживали чувствам и настроению танцовщиц, что фактически участвовали в танце.

Прозвучали последние музыкальные аккорды, девушки поклонились и под аплодисменты ушли. Со своего места поднялась Геката, вышла на середину зала и, бросив взгляд на музыкантов, приготовилась танцевать. Зазвучала флейта, и под ее аккомпанемент гречанка в подчеркивающем красивое тело белом подпоясанном хитоне с мелкими складками до пола и золотыми застежками на плечах задвигалась медленно и величественно. Греки приравнивали танец к поэзии, утверждая, что танцоры могут передавать действия, манеры, чувства, любовь, смерть. Великие греческие ваятели изучали философию движения и позы танцоров, чтобы придать мраморным статуям идеальную достоверность. Двигаясь плавно, колдунья рождала ощущение таинственности, тревоги и угрозы, перенося зрителей в мифический мир, и ее танец – то ли подарок, то ли предупреждение царю – высвобождаемый через движение тела рассказ о том, что было, что есть и что будет.

Танец завершился. Зачарованные зрители, потрясенные зрелищем, притихли и не сразу пришли в себя. Первым зааплодировал царь, в зале раздались вялые хлопки, люди стали переговариваться: «Что это было?», а Геката, не откланявшись, ушла в тень и, встав за колонной, надела пеплос[161]161
  Пеплос – женская верхняя одежда, надевавшаяся поверх туники, в Древней Греции и Риме.


[Закрыть], поданный рабыней. Она продолжала стоять и наблюдать за происходящим из своего временного укрытия и, убедившись, что за ней не наблюдают, а все внимание публики приковано к фокуснику, достала из складок пеплоса черный бархатный мешочек, развязала завязки и, наклонившись, вытряхнула на пол пауков-каракуртов из рода черных вдов. Десять крупных черных самок голубой крови, с тринадцатью красными точками на тельце и большим количеством ног, чрезвычайно ядовитые (яд их во много раз превосходит по токсичности укус гремучей змеи), стали быстро и незаметно перемещаться по залу, забиваясь в укромные уголки.

Гости ждали главного – выступления царя, о котором были предуведомлены. Слуги разлили вино, подали вместе со свежими овощами, зеленью и лавашем дичь, подстреленную на охоте, и наконец Тигран III встал. В зале установилась тишина. Подняв золотой кубок, он произнес тост:

– Однажды царь спросил армянского мудреца: «Как заставить других уважать себя?», на что тот ответил: «Не теряй самоуважения, и внушишь почтение окружающим!» Тогда был задан другой вопрос: «Можно ли сокрушить несокрушимую преграду?», и был ответ: «Будь самостоятельным, и научишься невозможному!» Выпьем! Да будет всегда незапятнанной наша честь, да будем мы истинными хозяевами своих очага и земли. Хлеб и вино да пребудут на нашем столе. Пусть в жизни все зависит только от нас!

Все сдвинули кубки и осушили вино. Не навязывая своей политики ни Риму, ни Парфии, царь отстаивал лишь самобытность страны; ему не нужны ни римские, ни парфянские опекуны, он мечтал сделать царство Великая Армения самостоятельным, а значит, свободным, а свобода – это прекрасное состояние блаженства, когда можно упиваться собственным могуществом, неизведанным восторгом и грядущим величием.

Государь торжественно обвел взглядом присутствующих:

– Последнее время при дворе циркулируют слухи о предательстве. Презираю изменников. Предав друзей и отечество, изменник несет тяжелый груз на душе всю жизнь. Боги возвестили мне, чтобы я поспешил объявить имя наследника престола.

Лоллий, услышав это, поперхнулся и бросил тревожный взгляд на Гекату. Гречанка насторожилась. Царь возвестил:

– Мой сын Торос – наследник престола и с этой минуты соправитель царя, но придет время, и под именем Тигран IV он станет во главе страны самостоятельно.

Торос, чье имя означало «энергия», 25-летний сын армянского монарха, поднялся со своего места, подошел к отцу, и они обнялись. На указательный палец левой руки царевича отец надел знак царской власти – золотой перстень с красным сердоликом в виде трехлистного клевера – символа богини Анаит.

Грант с довольной физиономией, подняв кубок, предложил:

– Тост за наследника престола! – Когда все затихли, он начал: – Как-то богача спросили: «Ты счастлив?» «Конечно! – отвечал он. – У меня золотых монет, как звезд на ночном небе, работников, как песка на морском берегу, любовниц, как рыб в океане». «Так почему же ты домогаешься всеобщего уважения?» «Потому что вся моя жизнь и мое богатство зависят от чужого мнения». Так выпьем же за то, чтобы вера в себя никому не позволила усомниться в способность творить тобой чудеса!

Под одобрительные возгласы мужчин-воинов, порывисто вскочивших с мест, все выпили, а Грант, обнявшись с Торосом, прошептал ему на ухо:

– Не теряй веру в себя, даже если другие будут о тебе лгать.

Вахинак, поменяв озлобленное лицо на приветливое, возвестил:

– На охоте наш царь Тигран III убил одним выстрелом из лука большого льва. По традиции победитель состязания охотников награждается наивысшим знаком отличия – почетным венком.

Раб внес в зал на красной подушке награду – венок из миртовых ветвей, фиалок, роз и шерстяных лент. Управляющий царским двором торжественно водрузил венок на голову Тиграна, который принял награду с благодарностью. Увенчанный венком царь предстал перед знатью во всем блеске своего величия. Греки, армяне, римляне в качестве награды за талант, доблесть или добродетели носили корону (венок) – круглое украшение из металла, листьев или цветов, которое им вручали сородичи, и не было в античную пору большего признания заслуг человека, чем эта высшая награда. В Риме триумфальный венок из листьев лавра (часто золотых) носил полководец во время триумфа, а лицам божественного происхождения (например, армянским царям и римским консулам) был положен лучевой венок. Армянская тиара с остроконечными зубцами как раз изображала лучи солнца и была символом монархической власти.

Царь Тигран, распираемый гордостью, сел на место и что-то весело начал рассказывать царице. Заиграла музыка, вступили дхол и зурна, появились девушки в алых платьях, краситель для которых, необычайно яркий кирмиз (он никогда не блекнет), получали из высушенных мелких насекомых араратской кошенили, и начался танец тавих. Публика, затаив дыхание, следила за движениями девушек – грациозными, утонченными, плавными.

Самки пауков-каракуртов выползли из укрытий и быстро поползли к столику царя. Они, готовые к спариванию, почувствовали запах вплетенных в венок самцов-каракуртов, которые привлекли внимание самок особыми сигналами и выделениями летучих феромонов. Паучихи как безумные бросились к самцам со всех ног. Залезая под одежду царя, они ползли к венку, чтобы зачать потомство. У Тиграна стала зудеть кожа, он забеспокоился, заерзал, принялся чесать ноги, живот, голову, похлопывать себя по телу. Потревоженные паучихи кусают человека немедленно, и всякий укушенный обречен на смерть. Яд пошел гулять по организму, у царя появились невыносимая боль, бледность, головокружение, на лбу выступила испарина, его сознание затемнилось, и он, круша утварь, рухнул на стол.

В зале раздались крики и рыдания, гости вскочили с мест, начался переполох, музыканты прекратили игру, испуганные танцовщицы забились в угол, лекарь бросился к царю, Грант и Торос попытались помочь. Смерть Тиграна III наступила быстро. По его безжизненному лицу ползали пауки-каракурты.