Текст книги ""Фантастика 2024-81". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Глава 41

Триумф по поводу победы над Арменией должен был, по замыслу Антония, громогласно возвестить миру о его блистательном успехе. И неважно, что никакого завоевания Армении не было, что он схитрил, обманом захватив в плен армянского царя. Неважно, что триумфальное шествие нельзя провести в Риме, где уже все ненавидели Антония, а важно другое: сенат и римский народ узнают о притязаниях консула, который на армянские деньги снарядит новые легионы и, как Цезарь, «перейдя Рубикон», завоюет Италию. Триумф заслужен и будет проводиться в новой столице империи – Александрии.

Били барабаны, ревели трубы, ликовал народ. На балконе Клеопатра в образе женщины-фараона, вся в изумрудах, властно и надменно взирала на торжественное вступление в столицу своего избранника. Она, потомок знаменитой Арсинои II, будет после смерти Антония удостоена титула фараона. Но пока Антоний ей нужен… Испытывая к этому необузданному мужчине пылкие чувства, царица не забывала, что должна стать женой бога Осириса, царя мертвых, дабы решить главные задачи: получить бессмертие, быть в одном ряду с богиней Исидой, править миром и родить потомство, обладающее божественной силой. «Арсиноя убила мужа, – думала Клеопатра, – и стала женой бога. Возможно, и мне придется убить Антония. Кровь богов, что течет во мне, побуждает быть энергичной, решительной, не щадить никого! Я, средоточие мудрости и могущества, достойна после стольких интриг и заговоров повелевать народами. Антоний поверг к моим ногам царя Армении, и скоро Свиток Творца, великое творение богов, будет у меня».

Она улыбнулась окружавшим ее детям, министрам и Деллию, который, вернувшись из Армении с золотой статуей в полтора человеческого роста, чувствовал себя героем. Он протягивал отчеканенные в ее честь монеты из золота. Клеопатра небрежно взглянула. На одной стороне – она, на другой – Антоний и армянская тиара[120]120
  Армянская тиара – корона монархов Древней Армении.


[Закрыть]. Надпись гласила: «В честь победы над Арменией». Клеопатра подумала: «Арсиноя на монетах до определенного времени тоже изображалась с мужем, но потом чеканили лишь ее профиль. Божественную Арсиною воспевали поэты, на Олимпийских играх она выигрывала скачки, с мечом в руках разила врагов».

Лучи жаркого египетского солнца сверкали на статуе богини Анаит из чистого золота, которую, обвязанную веревками и закрепленную на повозке, тащили быки. Блеск драгоценных камней ослеплял так, что людям приходилось зажмуриваться. Следовали повозки с золотыми и серебряными вещами, мраморными статуями, знаменитыми армянскими коврами, кованым оружием и амфорами с благовониями. Добыча была богатой.

Антоний ехал стоя на позолоченной колеснице, запряженной четырьмя белыми лошадьми. Одетый в вышитую пальмовыми ветвями тунику и пурпурную тогу, он держал в руке лавровую ветвь, а на его голове красовался лавровый венок. За колесницей шел царь Великой Армении в серебряных кандалах, за ним следовала его семья. Проходя мимо Клеопатры, царь даже не повернул головы. В глазах царицы сверкнули красные огоньки.

Став жертвой каприза Клеопатры, Артавазд был помещен в темницу, где египетская царица проводила опыты на пленниках. Подобно Митридату, она, чья изворотливость ума поражала всех, изобретала яды и испытывала их на бедолагах и осужденных преступниках, приучив и свой организм к достаточно большим дозам. С некоторых пор ее стал приводить в бешенство упорный поиск Антонием сложностей жизни, которые потом он героически преодолевал.

– Твоя меланхолия, Марк, говорит о неправильном отношении к жизни. Будь проще, не ищи сложные пути решения проблем, расслабься.

– Ты, как всегда, неподражаема, – отшучивался Антоний.

– Армянский царь не раскрыл тебе ни одной тайны и отдал лишь малую толику своих сокровищ. – Клеопатра назидательным тоном поучала: – Пойдем, я покажу тебе, как нужно дознаваться правды!

В тюрьме Артавазд, уже зная, что семью отправили в Рим, предавался размышлениям о смысле жизни. «Какова конечная цель моего существования, можно ли высоко оценить прожитую жизнь, занял ли я подобающее место в истории своего народа? – Царь искал ответы на эти непростые вопросы. С горечью посмотрев на серебряные цепи, вспомнил предсказание, полученное в Птолемаиде: «Власть серебром ограничит…». Артавазд усмехнулся: – Все сбывается!».

Появился начальник тюрьмы со стражей. С лязгом открылся замок, и царя вывели из камеры. В большом подземном зале со сводами, освещенном тусклыми светильниками, он предстал перед Антонием и Клеопатрой.

– Мне очень жаль, что все так вышло, но ты, Артавазд, сам виноват! – Антоний изображал из себя обиженного. – Выход есть! Объяви народу, что титул царя царей передаешь Клеопатре, которая достойна называться царицей царей!

Артавазд смотрел на него даже не насмешливо, а вызывающе:

– Величие имени дает не титул, а репутация! Часто амбиции становятся жертвой непревзойденной бездарности, безрассудного легкомыслия и слабости к порочным женщинам.

– О, великий драматург – смельчак! – усмехнулся Антоний.

– У него перстень!! – воскликнула Клеопатра. – Это перстень Цезаря, я узнаю его.

Антоний протянул ладонь, и в его сузившихся глазах возникли гневный блеск и настойчивая просьба. Артавазд снял массивный золотой перстень с карбункулом цвета тлеющих огоньков и вложил в ладонь римлянина.

– Я тоже узнаю этот перстень, – сказал Антоний, поднеся его к глазам. – Красивая вещь. Должна принадлежать мне!

– Дорогой! – Клеопатра с придыханием шептала возлюбленному: – Это тот самый магический перстень, благодаря которому Цезарь завоевал Египет и меня.

Чрезмерное честолюбие Клеопатры и алчность Антония позабавили Артавазда. Он невольно улыбнулся.

– Чему радуешься, царь? – Клеопатра, словно кобра, гипнотизировала его. – Ты владеешь древними заклинаниями, формулами и предметами, магическое и священное значение которых должен поведать мне. Если, конечно, хочешь жить.

– Твои ожидания напрасны… – Артавазд сохранял завидную выдержку.

– Скажи, где спрятаны сокровища армянских царей! – грозно рыкнул Антоний. – Это спасет тебе жизнь!

Артавазд упрямо молчал, исподлобья поглядывая на незадачливую парочку. Царица буравила царя взглядом хищника. Взяв со столика шкатулку, осторожно извлекла оттуда змею. Небольшой черный аспид то обвивал ее руку, то причудливо извивался. Артавазд неотрывно, но хладнокровно следил за змеей. Царица подошла близко и позволила аспиду скользнуть по его лицу. Он ощутил, как холодная, влажная и противная тварь ползала и шипела перед его глазами, вызывая тошнотворный спазм удушья.

Царь молчал. В мозгу вновь всплыло предсказание, полученное в Птолемаиде: «Рассудком твоим завладеет царица Востока, блудница мерзкая; власть серебром ограничит, игрушкою сделав…». Отчаяние, бессилие и безысходность нахлынули на него. А мерзкая блудница, уложив змейку в шкатулку, решила изменить тактику: умело манипулируя подсознанием человека, теперь действовала лаской:

– Ты писатель, драматург, мыслитель. Словом, обладаешь божьим даром! Антоний этого не понимает, но я спасу тебя. Ты уйдешь отсюда, когда вздумается. Где жезл сехем и Свиток Творца?

Артавазд молчал. Царица, как ужаленная, взвилась:

– Говори! Или голову потеряешь!!

– Антоний! – Ком в горле мешал царю произносить слова, но Артавазд, глядя в глаза консулу, изрек: – Она сломает тебе жизнь, и, как только закончится ее сверхъестественная ловкость, бросит на произвол судьбы. Чудеса великого Египта канут в небытие. Пока не поздно, уничтожь гадину!

Антоний молчал, а Клеопатра угрожающе зашипела:

– Моя бабка Селена претерпела от твоего отца Тиграна мучения и унижения. Ты ответишь за это! Я еще вернусь!

Резко развернувшись, пошла к выходу; Антоний, бросив неприязненный взгляд на царя, последовал за ней.

Недальновидный Антоний испортил отношения не только с Октавианом, сенатом и римской аристократией, но и со своими друзьями и родными в Риме. Граждане республики, возмущенные выходками Антония, попирающего римские нормы и традиции, негодовали. В сенате выступил Октавиан:

– У меня в руках завещание Антония!

Октавиан потряс свитком, умолчав, что накануне вынудил весталок отдать оригинал документа.

– Он завещал похоронить себя в Александрии, – громко объявил консул. – Клеопатру, эту чуждую нам восточную тиранку, признает женой, а своим наследником указал сына Клеопатры Цезариона, признав за ним право повелевать Египтом, Сирией, Кипром, Киликией, Понтом…

– Возмутительно! – донеслись возгласы из сенатских рядов.

– Предатель!! – крикнул кто-то.

– Предлагаю считать Антония врагом Республики и римского народа! – предложил Октавиан.

Поднялся крик. Негодованию сенаторов не было предела.

– Война!! – закричал один из них.

Со своего места встал Агенобарб – один из немногих людей, открыто поддерживающих мятежного консула:

– Антония своими чарами околдовала Клеопатра! Наш соратник всегда был предан идеалам Республики. Мы обязаны помочь ему вернуться к своей жене. А войну предлагаю объявить Клеопатре!

Шум в зале… Обличительная речь Октавиана глубоко задела сенат. Было принято постановление начать войну римского народа с Египтом.

Получив известие о решении сената, Антоний приказал собрать все свои легионы в Греции для вторжения в Италию. Теперь у него есть перстень, который делал непобедимым самого Цезаря. Суеверное поклонение талисману вселяло непреклонную решимость сокрушать и побеждать…

100-тысячная армия готовилась к наступлению. Флот из 500 боевых и транспортных кораблей пришел в Ионическое море, чтобы, погрузив войска, переправить их в Италию. Кораблей не хватало, и интервенция задерживалась. Внезапно в военном лагере Антония появилась Клеопатра. Войдя в палатку командующего она, вся в золоте, парче и изумрудах, как гром, поразила мужа.

– Дорогая, я не ожидал тебя! – Антоний неохотно подошел и поцеловал ее.

Генералы и офицеры, находящиеся в палатке, насторожились. С появлением царицы неизбежно возникали шлейф интриг и атмосфера пресмыкательства.

– Марк, любимый, я не смогла и дня прожить без тебя. Приказала снарядить корабль. Дала ему имя «Антонида» в честь тебя. Знаешь, по-гречески это означает «вступить в бой». Я спешила…

– Дорогая, тебе здесь не место. Возвращайся к детям!

– Мое присутствие на этой войне – залог твоего успеха, любимый. Так, Канидий?

Заместитель командующего, зная нрав Клеопатры, поспешил подтвердить:

– О, конечно! Вполне разумно: царица укрепит боевой дух воинов.

– Вот видишь, дорогой! – Пройдясь деловито по палатке, произнесла: – У тебя и твоих подчиненных такие кислые лица, будто вы пришли не побеждать, а сдаться без боя. Прикажи принести вина! Настроение повелевает судьбой: дурное угнетает мысли, хорошее сопутствует успеху.

Слуги принесли золотые кубки и разлили терпкое красное вино из кувшинов. Клеопатра, посматривая на приунывших полководцев, держа в руке бокал, провозгласила:

– Сейчас решается судьба Рима. Дорогой Марк, победа неизбежна! И это не слова, это неоспоримый факт. Ты лучший! Сильная и преданная армия, мощный флот, ресурсы Египта, – все в твоем распоряжении! Уверена: боги благоволят, а магия вдохновляет. Наконец, у тебя есть я! – Обведя оценивающим взглядом присутствующих, объявила: – Египетской флотилией буду командовать лично!

У мужчин вытянулись лица, они ошарашенно уставились на Клеопатру. В полной тишине раздался голос Деллия:

– По традиции женщину, обнаруженную на военном корабле, выбрасывают за борт…

Канидий понял, что шутка не удалась. Клеопатра презрительно посмотрела на Деллия, который, сообразив, что сказал лишнее, стал белее белого. Она прошлась мимо него, величественно и надменно, обдав ароматом экзотических благовоний и, не оборачиваясь, изящно подняла левую руку, прикоснувшись кольцом со сверкающим изумрудом к краю своего кубка. Капля яда упала в вино. Царица резко развернулась и, обворожительно улыбаясь, сказала:

– Деллий, у бога морей Посейдона была дочь Герофила. Она имела дар предрекать будущее. Так вот, у меня, дочери бога, тоже есть этот дар. Мои мысли порождены божественным внушением. Предрекаю: тебя ждет дальняя дорога до края небес. И еще я предрекаю победу Антонию. Выпьем за победу!

Деллий, окончательно потерянный, хотел выпить, но Клеопатра, отстранив его кубок, протянула свой:

– Выпей из моего, дабы ощутить вкус божественного предсказания.

Деллий стоял как истукан, не моргая и не дыша.

– Боишься? – Клеопатра наблюдала за ним невинными глазами. – Зря! – И она сделала большой глоток из кубка. – Теперь ты!

Втиснув ему в руку свой бокал и отобрав его кубок, она устремила свой взгляд в остекленевшие глаза легата.

Деллий поднес кубок к губам, но, сделав неосторожное движение, опрокинул на себя.

– О, какая неловкость! Прости, царица. Мне надо срочно сменить тунику!

Не мешкая, выбежал из палатки. Клеопатра проводила его взглядом Ламии. (Так звали любовницу Зевса, которую его жена Гера приревновала к мужу. Гера превратила Ламию в безобразное чудовище, способное, однако, возвращать себе на время прежнюю красоту – чтобы соблазнять мужчин и пить их кровь.)

Деллий, не помня, как добежал до конюшни, вскочил на коня и, озадачив своей генеральской торопливостью охрану, поскакал куда глаза глядят. Вскоре оказался в стане Октавиана.

Какие-то силы околдовали Антония. Потеряв хватку и решительность, он так и не отважился преодолеть с войсками Ионическое море. Октавиан опередил: его армия высадилась в Греции.

– Дорогой! – волновалась Клеопатра. – Нужно дать морское сражение. Ты победишь!

Она постоянно вмешивалась в управление армией. Антоний, слушая ее, а не Канидия, который требовал отправить царицу в Египет, сжечь флот (как обузу) и дать бой на земле, приказал войскам укрепиться на мысе Акций, а флот загнал в Амбракийский залив вблизи мыса. Октавиан расположил свои войска на противоположном, северном берегу залива. Длительное противостояние началось. Антоний бездействовал, и Октавиан его игнорировал.

– Дорогой, – Клеопатра назойливо досаждала мужу, – Октавиан пиратствует на море, невозможно подвезти из Египта хлеб!

– Клеопатра, ты права. Так больше продолжаться не может. Мой флот заперт в заливе! – негодовал околдованный Антоний.

– Дай бой, прорви блокаду, утопи флот противника, начни вторжение в Италию! – внушала она.

– Да, я готов!

Казалось, что и драконий перстень призывал к борьбе: кроваво-красный камень одобрял порыв консула.

Два римских флота сошлись у мыса Акций. В проливе построились корабли сторон. Флот Октавиана, которым командовал его друг Агриппа, состоял из легких маневренных судов-либурн со 120 воинами на каждой. Флот Антония под его личным командованием – большие неповоротливые корабли с несколькими рядами весел – представлял собою плавучую крепость. Клеопатра находилась позади боевой линии с 60 боевыми судами в качестве резерва. Первым не выдержал Антоний. Он приказал атаковать. Корабли сблизились, и сражение началось. Летели стрелы и горшки с зажигательной смесью; на палубы падали снаряженные горящими факелами копья и дротики; катапульты метали пробивающие борта камни; окованные медью тараны врезались в суда противника и топили их; с помощью крюков солдаты сцепляли корабли и, перебравшись на судно неприятеля, бились на мечах.

– Что он делает? – заволновалась царица.

Не понимая маневра судов Антония и полагая, что враг вклинился в их боевой порядок, чтобы окружить и уничтожить, Клеопатра, подумав, что победа ускользает и что Антоний бездарно провалил морскую операцию, скомандовала капитану:

– Прорываемся и уходим!!

Ее кораблям удалось прорваться и, вместо того чтобы атаковать неприятеля с тыла, они под парусами пустились в бегство. Антоний не верил своим глазам. Решив, что все кончено и окружение неизбежно, не разобравшись в обстановке и положившись на талисман (перстень пульсировал алым), в панике ринулся на своем судне вслед за женой, бросив сражение, флот и армию.

Отчаявшаяся пара – Антоний и Клеопатра, – пережив трагедию и разочарование, в ожидании развязки растрачивала последние дни и силы на пиры и удовольствия в Александрии. Со дня на день войска Октавиана должны были появиться в городе.

– Моя жизнь с тобой – непрерывный праздник! – Антоний, хмельной и разгоряченный, подняв высоко стеклянный бокал с вином, выкрикнул: – За мою жену, несравненную Клеопатру!

– Дорогой, давай сбежим в Индию! – Она еще пыталась как-то вразумить мужа, предлагая варианты спасения вдвоем, но уже обдумывала план соблазнения Октавиана.

– Лучше не предпринимать ничего! – Антоний, пошатываясь, прошелся по помпезному, сияющему золотом залу и, встав напротив статуи Плутона, бога подземного царства и смерти, произнес: – Мы создадим союз смертников и поклянемся умереть вместе. И в этот союз должны вступить все. Канидий, слышишь?!

Пир отчаяния собрал всех друзей. Канидий, который целую неделю вел упорные бои с войсками Октавиана, все же бросил деморализованную армию и прибыл в Александрию. Понимая, что конец близок, он промолчал. Злобный взгляд Клеопатры упал на его несчастное лицо, читая мысли и будущие поступки.

Играли авлос и лира. Царица, смерив испытующим взором Антония, стала под музыку двигаться вокруг него.

– Во всем виноват царь Армении Артавазд, – как бы невзначай проронила блудница. – Он так и не раскрыл тайну Свитка. О, если бы эта вещь была в твоих руках! Ты исправил бы ситуацию, вновь получил бы власть и влияние.

– Ничего не выйдет! Испробовали все средства. Он молчит. Не боится смерти! Его пытают, а он говорит: «Зачем бояться? Когда мы есть – смерти еще нет, когда наступает смерть – нас уже нет».

Состроив неодобрительную гримасу, поджав губы, Клеопатра внутренне закипела злобой. Вновь стали они двигаться под музыку.

Канидий незаметно вышел из зала. Синяя мгла расстилалась над Египтом, роковая ночь обволакивала как липкое покрывало из зноя и звезд. Войдя в здание тюрьмы, он сказал дежурному офицеру:

– Я должен доставить царя Армении на допрос к Антонию.

К нему привели Артавазда.

– Пошли! – Взяв за цепь, Канидий повел царя по еле освещенной луной дорожке ко дворцу.

На полпути остановился, достал ключ и, открыв замки кандалов, сказал:

– Я виноват перед тобой. Участвуя в безумствах Антония и Клеопатры, стал слепцом и выродком, возомнив себя спасителем Рима.

Артавазд, осунувшийся и покрытый кровоподтеками, едва держался на ногах и смотрел в пустоту. Его голос прозвучал слабо:

– Заблуждающийся разум рано или поздно приоткрывает истину.

Канидий, видя, что Артавазд умирает, укорял себя:

– Заносчивость привела меня к краху… Надоели капризы подлой парочки. Ты свободен. За воротами сада ждет повозка. В гавани – корабль.

Прихрамывая, царь побрел по дорожке, понимая, что судьбой все предопределено заранее. Звезды недобро светили на черном небе, призрачным мерцанием призывая не сопротивляться велению богов. Печальная луна, хранительница тайн бытия, холодным мертвенным светом озаряла египетскую землю, над которой разлилась тишина: ни пения птиц, ни треска цикад. Артавазда била дрожь, охватила волна апатии, кольнуло предчувствие беды.

Ворота оказались незапертыми. На дороге у каменной ограды стояла запряженная повозка, возница помог царю взобраться и устроиться среди корзин. Они тронулись в путь. Артавазд поднял глаза к небу. Предвечная звезда Сириус ослепительно ярко сияла на ночном небе. Коридор к богам открыт…

Уже слышался шум моря, возникли очертания ожидающего корабля, когда сзади донесся топот копыт: всадники на конях, с факелами в руках, настигали повозку, и один из них бросился наперерез. Артавазд узнал Антония. Повозка остановилась; взбешенный консул закричал:

– Царь, тебе не уйти!!

Начальник тюрьмы и солдат стащили Артавазда с повозки и поставили на колени перед Антонием.

– Ты сломал мне жизнь! – кричал тот. – Если бы открыл тайну, все сложилось бы иначе! Я мог бы получить власть над природой и людьми, встать вровень с богами, но ты низвел меня до ада, не оставив даже проблеска надежды спастись.

Царь поднял голову и равнодушно посмотрел в глаза мерзавца:

– Запас твоих желаний неистощим, но, на что-то надеясь, не забывай о своих черных делах.

Консул безумным взглядом смотрел на пленника и, понимая, что надежда неумолимо тает, встал перед ним на колени, хватаясь за последнюю соломинку, захрипел:

– Мы с тобой, Артавазд, будем править миром, разрушим старый, изживший себя миропорядок, установим гегемонию двух великих стран. Ты будешь диктовать свою волю на Востоке, я – на Западе. Без нас с тобой тьма опустится на Землю!

– Земля без тебя станет чище. Отправляйся в ад, глупец! – Лицо Артавазда стало волевым, упрямый взгляд пылал, весь вид говорил о восторге и ликовании. Консул испустил звериный рык. Вскочив на ноги, в сильнейшем душевном потрясении, одержимый манией, он угрожающе обнажил меч и, ошеломленный ясной мыслью, что проиграл, занес клинок над головой царя.

Перед глазами Артавазда пролетела вся жизнь, в которой было место и восхищению, и любви, и ненависти. Чувствуя себя уже вне пространства и времени, он опустил голову и закрыл глаза. Антоний в неистовом исступлении рубанул мечом…

Утром матросы собрали доски от прогнивших лодок, соорудили на берегу моря погребальный костер и предали огню тело царя.

Антоний в отчаянии от безысходности уединился в своем Тимониуме. Никто не имел права нарушать его покой. Не принимал пищи, никого не хотел видеть, сидел в кресле и смотрел на статую Венеры, богини любви и красоты. Все, что осталось, – это любовь к Клеопатре. Любовь теплилась в сердце, согревая тоскующую душу. Внимание привлек драконий перстень на пальце. Камень переливался от серебристо-серого цвета до фиолетово-синего. Сняв с пальца талисман, символ своей значимости, внимательно рассмотрел. На внутренней стороне кольца увидел надпись: «Слава и забвение: всему свой срок». Скривив губы, в полном безразличии снова надел перстень на палец.

Раздался звук шагов; Антоний даже не повернул головы. В зале появился телохранитель царицы:

– Консул, это Аполлодор. Я принес плохую весть. Клеопатра умерла.

Антоний резко обернулся:

– Что?

– Она заперлась в гробнице и приняла яд.

Утратив последнюю иллюзию реальности – любовь к Клеопатре, химеру, за которую еще цеплялся в своей безрадостной жизни, – Антоний окончательно впал в уныние:

– Оставь меня…

Аполлодор ушел, а полководец погрузился в тяжелые мысли: «Смысл жизни утрачен, тоска одолела беспросветная. Во всем виноват сам, и дальнейшее существование бессмысленно. Пощады все равно не будет. Остается одно: искупить поражение и погибнуть смертью римлянина, побежденного римлянином».

Бросив взгляд в окно, увидел причаливающие к берегу корабли Октавиана. Снова кривая улыбка исказила лицо. Перстень почернел, безнадежность охватила целиком, отчаяние раздирало. Никаких слез, никаких эмоций, никакой жалости!

Он взял меч и, обнажив его, всадил себе в живот, закричав: «Нестерпимая боль!!».

В зал неслышно вошли служанки. Перевязав умирающего Антония, отнесли его в гробницу и положили на деревянное позолоченное ложе в виде льва. Он стонал, но, как только появилась Клеопатра, приказавшая Аполлодору сказать мужу, что умерла, впился в нее глазами, не издав ни звука. Она была в одеянии Хатхор, богини красоты, любви, веселья и танцев, – в облегающем красном платье-калазирисе, с воротником из золота, сердолика и бирюзы, в короне «рога и солнечный диск», выглядела печальной и задумчивой. Положив Антонию на грудь золотого скарабея (жука, символизирующего воскрешение), произнесла:

– Моя скорбь безутешна, моя печаль безмолвна, мое несчастье непоправимо. Перенесу ли это горе? – И слезы выступили у нее на глазах.

Сев на край ложа, поцеловала Антония в губы и, заглянув в глубокие карие глаза мужа, вдруг осознала, что теряет не только любимого человека, защитника и сподвижника, но и несбывшиеся надежды. Впереди – неизвестность, мрак, возможно, забвение. Уткнувшись ему в грудь, разрыдалась.

Антоний умер, и когда в зал вошли легионеры Октавиана, царица схватила кинжал, выражая готовность к смерти, но ее обезоружили. Встала, прошлась, гордо подняла голову; в заплаканных глазах возник хищный блеск, лицо приобрело выражение решимости. Ее герой умер, теперь Клеопатру интересовал новый победитель. Она, отгоняя навязчивые мысли и страхи, ждала его в роскошной погребальной камере, расписанной сценами мумификации с Анубисом, стоя среди двух мраморных саркофагов, золотых сосудов и шкатулок. Все было приготовлено для счастливой загробной жизни фараона и его жены.

На пальце Антония в свете масляных ламп поблескивал массивный золотой перстень с камнем цвета тлеющих огоньков костра. Тот самый, что ранее принадлежал Цезарю и который принес ее любимым мужчинам гибель. Царица сняла перстень с пальца мужа и высоко подняла к свету: камень вдруг засветился необычайно алым светом. Знак свыше? На внутренней стороне кольца увидела надпись: «Слава и забвение: всему свой срок». Цвет камня медленно менялся на черный. Словно боясь обжечься, бросила перстень, и он отлетел к саркофагу, ее саркофагу. Прислонившись спиной к стене, ощущая сложность и невыносимость момента, прикрыла веки, чтобы убрать с глаз долой адский предмет, и думала, как выкрутиться из создавшегося положения.

Вошла служанка Лиана:

– Государыня, перед входом стоит римлянин в пурпурном плаще. Окружение выказывает ему почтение.

– Октавиан! – Дыхание Клеопатры стало учащенным. – Что ж, час настал! Лиана, тот перстень, что на полу у саркофага… Возьми его! – Служанка подняла перстень, и он засветился в ее руках цветом тлеющих огоньков. – Выйдешь в море на моем корабле, будешь плыть три дня, затем бросишь армянский перстень в воду и вернешься. Поняла?

– Да, государыня!

– Вот знак капитану… – И она, вытащив из прически золотую заколку с жемчужиной, протянула служанке. – Он исполнит все в точности, как скажешь.

Лиана удалилась, а Клеопатра, приняв маску неотразимости, стала ждать.