Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 261 (всего у книги 286 страниц)

Глава 18
Коллегия для чудо-препарата и проверка нового лейб-медика

Отобедали мы зайцем, которого обжарили с луком и морковью в масле и протушили в сметане. Матушка с довольным видом пояснила, что зайца этого Санечка самолично в петлю изловила, кишки ему выпустила и шкурку сняла. Да так аккуратно, что и не попортила нисколько. Вон она, выделанная, у амбара висит, сохнет.

Сама же Санечка до сих пор в дом явиться не изволила и, по словам Лизаветы, это было нормальным явлением. Ждать ее следовало не ранее захода солнца.

– На пруду она, с девками деревенскими. Лишь бы вечером ежа в дом не притащила, а то всю ночь топать по полу будет, спать спокойно не даст…

Гаврила от этого маялся сильно – уж больно он соскучился по Санечке. И переживал, что гостинца никакого не захватил из Петербурга, нечем порадовать будет любимицу. А потому отправился за околицу свистульку из ивовой ветки точить.

Федька же с нами за столом сидел. Рясу вонючую с него насилу содрали и сожгли, кажется, а самого нарядили в батюшкину одежу. Старую, но вполне справную. Во всяким случае, никто за столом не вонял и не позорился перед императрицей. Федор молча ел, молча пил водку, и все его полностью устраивало.

Гришка Орлов по-прежнему был мрачен и на меня старался не смотреть. Но меня это не особо задевало. Что я – девица красная, чтобы на меня пялиться?

Однако, зато я заметил, какими глазами он глядел на Катерину! Все было в глазах этих – и пыл, и страсть. И не нужно было семь пядей во лбу иметь, чтобы понять: вот кто подлинный Тристан, вот кто по-настоящему кипящий котел всевозможных страстей!

Впрочем, его Изольда, то бишь моя Катерина, взглядов его горячих словно бы и не замечала, и Григорий в конце концов, чтобы не выглядеть глупцом, оставил свои пылкие атаки и принялся уничтожать несчастного зайца.

Но зато я приметил, что сама Катерина пару раз бросила быстрые и, как ей самой казалось, неприметные взгляд на мою матушку. Но от матушки моей сложно скрыть что-либо! Я сразу понял, что все она приметила и оценила это как-то по-своему. Покивала даже каким-то своим мыслям.

Это был хороший признак. Должно быть матушка осталась довольна Катериной. А когда обед был окончен, и над столом завитали ничего не значащие светские разговоры, матушка вдруг посмотрела на Катерину заинтересовано и спросила:

– Катерина Алексеевна, а правду ли говорят, что вы большой талант к медицине имеете, и способны людей излечивать даже тогда, когда другие медики на них уже крест поставили?

Сказавши это, матушка быстро перекрестилась. Катерина замерла на мгновение, кинула на меня взгляд и пригубила бокал с красным вином, к которому ранее и не притронулась даже.

– Я смотрю, столичные слухи весьма быстро распространяются по империи, – сказала Катерина, когда отставила бокал в сторону. – Однако люди склонны сильно преувеличивать мои способности. Те успехи, которые я возымела в излечении некоторых пациентов, случились во многом благодаря удачному стечению обстоятельств.

– Вот как? – вмешалась в разговор Мария Николаевна. – А как же ранение князя Бахметьева на «кровавой ассамблее»? Говорят, князь получил пуляю прямо в грудь и был при этом весь в крови. А вы соорудили медицинский инструмент из столовых ножей и спасли-таки князя от неминуемой смертии!

Катерина едва заметно усмехнулась.

– Никакая смерть князю Бахметьеву в тот вечер не угрожала, – заверила она. – Все это только смотрелось страшно, но опасности для жизни было не больше, как если бы он просто упал с лошади.

– Можно и с лошади упасть так, что расшибешься насмерть, – возразила матушка.

Катерина помотала головой.

– Это не тот случай. Пулю остановил нагрудный крест сиятельного князя, и она застряла у него в ребрах. Спорить не буду, боль при этом он испытывал сильнейшую, да и внутренние органы могли сотрястись от такого-то удара, так что князь вполне мог полагать, что умирает. Но внутрь тела пуля не прошла. Вот если бы она была не круглая, а заостренная, тогда и крест бы не спас Афанасия Ивановича.

Тут вдруг рассмеялся Гришка Орлов.

– Заостренная пуля! – воскликнул он. – Это вы забавно придумали, Катерина Алексеевна, душа моя. Пуля в виде наконечника от стрелы! Вот только толку от этого не будет никакого. Такая пуля будет только кувыркаться в полете и бить плашмя.

– Во-первых, я не ваша душа, – повернула в его сторону голову Катерина. – А, во-вторых, не стану спорить. Вы привыкли обращаться с оружием, вам виднее. Но если оружие будет со спиральными нарезками в стволе, то при выстреле пуля начнет вращаться вокруг продольной оси и не станет кувыркаться. Впрочем, я мало что понимаю в оружии, к тому же мы сейчас говорим не об этом…

А Гришка призадумался. Был заметно, что идея Катерины о заостренных пулях его заинтересовала. Он потирал подборок, что-то задумчиво бормотал и пальцами изображал какие-то кукиши.

– А еще придумайте специальный патрон под заостренную пулю, – посоветовала ему Катерина. – Чтобы заряжать ружье не через дуло, а через казенную часть. Вставил такой патрон, в котором уже есть и порох, и пуля – и выстрелил. Вставил – выстрелил. Вставил – выстрелил. Гораздо меньше времени занимает!

Орлов смотрел на нее во все глаза. Это уже было даже не обожание, и не попытка обратить на себя внимание прекрасной дамы – так, пожалуй, смотрят на лик святого на иконе, когда просят у него что-то жизненно важное.

Да и я тоже сейчас смотрел на Катерину так, будто видел ее впервые. У меня и дар речи пропал даже.

– Но постойте… – растерянно проговорил Григорий. – А как же тогда порох в том патроне поджечь-то? Без того ружье не выстрелит!

– Ну так придумайте капсюль! – со смехом ответила ему Катерина. – Добавьте в него гремучую ртуть, и он так подожжет ваш порох, как никакой фитиль не сможет! Количество осечек станет мизерным, а перезарядка ружья займет считанные мгновения…

– Бог ты мой… – едва слышно выдохнул Орлов. – Бог ты мой…

Глаза его так и бегали, не глядя ни на кого конкретного. В голове его, судя по всему, уже роилось множество мыслей на этот счет.

Впрочем, дамам разговоры об оружии показались не интересными.

– Да господь с ними, с пулями! Давайте снова говорить о медицине!.. А как же тогда молодая супруга Семена Кирилловича Нарышкина? – вернулась к прежней теме государыня. – Марьюшка, кажется, ее зовут. Я слышала, помирала она совсем, а вы ее своими микстурами за одну ночь излечили. Без ваших препаратов она богу душу отдала бы через пару деньков. Уж я-то знаю, я видела уже таких болезных!

– Да, Марьюшке Нарышкиной повезло, что Семен Кириллович догадался ко мне за помощью обратиться, – согласилась Катерина. – И еще повезло, что я успела к тому времени лекарство нужное изготовить, а готовится оно достаточно долго… Кстати, ваше величество, неплохо бы наладить производство этого препарата, и тогда смертей по империи в сотни раз меньше будет.

– Так уж и в сотни? – не поверила матушка. – Мне кажется, милочка, вы несколько преувеличиваете силу вашей микстуры.

– Это не микстура, Настасья Алексеевна, это антибиотик. И препарат сей называется пенициллин. Большинство смертей в ваше время… извините – в наше время, происходит по причине различных бактериальных инфекций. Даже полученная в сражении рана не столь опасна сама по себе, как инфекция, которая проникнет в человека через такую открытую рану. И мой препарат способен излечивать большинство подобных инфекций. Так что я уверена, Настасья Алексеевна, что, сказав об уменьшении количества смертей в сотни раз, я даже поскромничала, и на самом деле следовало сказать: в тысячи раз!

Матушка выгнула губы дугой и несколько раз подряд кивнула. Подобный жест с ее стороны был большим проявлением уважения.

– Производство подобного препарата должно осуществлять под государственным контролем, – произнесла она. – Государыня Мария Николаевна, вы так не считаете?

– Это несомненно так, – отвечала императрица. – Как и рецепт его должен быть государственной тайной. Если же лекарство это проявит себя в должной мере при лечении подданых Российской империи, то государство сможет продавать его и в Европу, изрядно пополнив за сей счет казну. Возможно, нам понадобится новая коллегия, чтобы контролировать этот процесс.

– Интересно, как же следует назвать данную коллегию? – вставила свое слово камер-фрейлина Голицына.

– Коллегия здравоохранения, – тут же предложила Катерина. – А лучше министерство, на английский манер. – Тут она почему-то хмыкнула. – Для краткости можно будет называть Минздравом.

– Минздрав… – повторила Мария Николаевна, очень медленно, смакуя каждую букву. – Ну-у, не знаю. Звучит странно. Нужно будет подумать…

– А на что еще способно ваше лекарство, милочка? – никак не унималась матушка. – Какие еще чудесные свойства оно имеет? Какие болезни способно лечить?

– Я полагаю, любые инфекционные заболевания ему под силу.

Матушка поморщилась.

– Вы сейчас говорите медицинскими терминами, Катерина Алексеевна, а здесь между тем нет ни одного лекаря. Можно объяснить нам все более понятными словами?

Катерина глубоко вздохнула. Взяла бокал с вином и лихо, в один глоток, отпила от него сразу половину.

– Хорошо, объясняю понятными словами, – сказала она. – Помимо Семена Кирилловича Нарышкина ко мне за помощью обратился некий пациент. Имени его я называть не буду, это врачебная тайна, сказать могу лишь то, что это мужчина средних лет, ведущий весьма фривольный образ жизни. А потому он умудрился подцепить такую болезнь, которая передается только при любовных утехах…

– Сифилис, – с кривой улыбкой пояснила моя матушка.

Катерина подняла вверх палец.

– Точно!

– Как-как? – заинтересованно спросила Олюшка.

– Нишкни! – прикрикнула на нее матушка. – Молча слушай! А то лучше ступай в свою комнату и книжку почитай. Так оно для пищеварения полезнее, нежели взрослые разговоры подслушивать.

Олюшка послушно вышла из-за стола и вопросительно уставилась на Лизавету. Та сидела, притихнув, и уходить со своего места не собиралась. Тогда Олюшка фыркнула и покинула столовую, демонстрируя вид крайне недовольный. Должно быть в ее голове не укладывалась мысль, что в нашем доме, за тем самым столом, за которым мы всем семейством сидели уже много-много раз, сейчас пребывает ее величество государыня всероссийская, и потому вести себя следует соответственно. Наверное, она воспринимал императрицу в ее нынешнем положении как обычную гостью, заехавшую с мимолетным визитом.

– Так вот, – продолжила Катерина, когда Олюшка удалилась, – я прописала этому пациенту семидневный курс моего препарата, и поскольку случай у него не был запущенным, я уверена, что он излечится полностью. И впредь будет осторожен в выборе любовных партнеров.

Некоторое время все собравшиеся за столом молчали. Лизавета просто боялась подать голос, Федька вкушал водку и ему было все равно что тут обсуждается. Гришка же Орлов все еще думал об острых пулях и гремучей ртути, и разговоры о всяческих болячках его мало интересовали. Но все остальные медленно переваривали слова Катерины, постепенно осознавая значимость тех сведений, которые только что услышали.

Первой заговорила, естественно, императрица.

– Недавно я читала одну европейскую газету, – сообщил она. – Так там писалось, что вся Европа сейчас страдает от этой срамной болезни. Да и в России ситуация ничем не лучше. Если мы научимся производить ваш антибиотик в достаточных количествах, Катерина Алексеевна, мы с вами войдем в историю.

Катерина ей коротко поклонилась.

– Вы и без того войдете в историю, ваше величество, – сказала она. – Это участь всех правителей.

– Да, но мы с вами войдем как великие целители! – провозгласила государыня.

И поднялась со стула. Все не замедлили сделать то же самое, и только Федька остался сидеть, совершенно равнодушный ко всему происходящему. Гришка Орлов отвесил ему подзатыльник и за шиворот поставил на ноги. Федька принялся ошалело озираться.

– Итак, слушайте меня, мои подданные! – объявила императрица торжественно. – С этого дня я, императрица Российская Мария Павловна, объявляю об учреждении новой коллегии – Коллегии Здравоохранения, и первым ее президентом назначаю Катерину Алексеевну Романову. Нести отчет за работу коллегии она будет только перед императрицей!

Вслед за этими словами наступила полнейшая тишина, лишь изредка нарушаемая Федькиным кряхтением. Затем Катерина потерла бровь и проговорила:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Министром стала.

Она вновь взялась за бокал и залпом выпила все, что в нем оставалось.

– Ко всему добавить имею следующее! – продолжила императрица. – В связи с тем, что действующий лейб-медик Монсей Яков Фомич более не в состоянии боле исполнять возложенные на него обязанности, на должность лейб-медика повелеваю назначить так же фрейлину мою Катерину Романову!

Может быть, мне показалось, но Катерина была слегка напугана. Она даже в лице изменилась, и застыло на нем теперь недоуменное выражение, смешанное с легкой паникой.

– Но, ваше величество… – проговорила она крайней неуверенно. – Возможно вам стоит рассмотреть какие-то иные варианты. Опасаюсь, что у меня недостаточно опыта…

– Вам не следует ничего опасаться, Катерина Алексеевна! – оборвала ее императрица. – Опасаться в данной ситуации следует мне, а я, как видите, совершенно спокойна!

Катерина сделала крошечный книксен и ничего не ответила.

– Виват! – сказал Орлов, чтобы не допустить затягивания молчания. И осушил свой бокал.

Все остальные тоже подняли бокалы.

– Виват императрица!

– Виват, виват!

Еще нынче утром Катерина была простой девицей без роду без племени, которую я из жалости оставил на погост в своем доме. Час назад она стала фрейлиной императрицы. А сейчас взлетела на такую недосягаемую высоту, что у любого дух могло захватить.

Президент новой коллегии! Личный медик императрицы!

Это не просто взлет, господа, это самая вершина желаемого. Выше нее разве что сам императорский престол… Это я несколько преувеличил, конечно, но лишь самую малость.

Я к своему бокалу едва приложился, но не потому, что не желал поздравить Катерину с высоким назначением, а просто не хотел сейчас пьянеть. Хоть и получил я тумаков и колотушек изрядно – от матушки, да от Гришки Орлова, – но голова у меня соображала, и я хотел обдумать, как же мне поступить дальше.

Матушка моя была права: присутствие высоких гостей в имении долго скрывать не получится. Мы не сможем запереть императрицу в доме навечно, и вести о ней очень быстро разнесутся по округе. Наверняка это процесс уже начался, и идет прямо сейчас, вот только молва пока не успела уйти дальше изгороди. Но уже завтра она доберется до ближайшей деревни. А дальше – больше. И пойдет-поедет!

Не-ет, определенно пора подыскивать для государыни новое укрытие. Тихое и крайне надежное, где она без помех сможет выносить наследника и в положенный срок произвести его на свет божий. Велика земля русская, и без всяких сомнений такое место где-то имеется. Нужно только его найти…

Мои размышления прервал голос матушки, обращающейся к Катерине:

– А что, Катерина Алексеевна, голубушка, коль уж вы теперь в полном праве врачевания состоите, то может покажите нам свое мастерство?

Катерина даже головой затрясла, настолько непонятной показалась ей эта просьба. И я поторопился встать на ее сторону.

– Матушка, ваша просьба звучит несколько странно! Катерина Алексеевна не какой-нибудь шут ярмарочный, чтобы исполнять по заказу хитрые номера. И врачевание – это вам не представление домашнего театра, где заказать можно любую пьесу.

– Я это прекрасно понимаю, Алексей Федорович, – с улыбкой ответила мне матушка. – А прошу Катерину Алексеевну об услуге только потому, что обратиться мне более не к кому… В деревне моей Ольшанке, что здесь совсем неподалеку, нынче баба молодая рожать удумала. В первый раз, до того других родов не было. Аленка, Савелия-кузнеца жена. Дочка Тимофея хромого. Помнишь Тимофея хромого, Алешка?

Я помнил.

– И живот-то вроде у нее не особо большой – у меня с Санечкой в два раза больше был, а уж когда Алешку носила, то вообще молчу, – продолжала матушка. – Но уже третий день она разродиться не может. Сначала орала, как порось недорезанный, а теперь уже и орать перестала. Силы совсем покинули ее. Бабка повивальная говорит, ребеночек там как-то неудобно встал, Аленка никак выдавить его из себя не может. Лекарь из уезда приезжал, пудрой с парика натряс на Аленку, кровь ей пустил и уехал. Ничего, говорит, сделать не может. Либо родит, говорит, либо помрет. Так это мы и без него знали!

Катерина слушала ее напряженно, я видел, как поигрывают желваки на ее красивых скулах. И вдруг подумалось мне, что я вижу сейчас перед собой не просто ту девицу, которую отыскал в заброшенном доме на окраине Петербурга в виде совершенно непотребном. Вижу я перед собой личного медика самой государыни – лицо, которое наделено огромным влиянием. И при этом она была президентом целой коллегии, и это обеспечивало ей такой уровень власти, о каком многие и мечтать не могут.

А я? Могу ли я теперь мечтать о ней по-прежнему? Как еще нынче утром? Или же мы теперь птицы разных полетов, и мне, нахохленному воробушку, не подняться до той высоты, где летает нынче сия прекрасная голубица?

– Лекарь уездный истинную правду сказал, – ответила матушке Катерина. – Аленка ваша либо родит, либо помрет, тут третьего не надо. Опыта работы с роженицами у меня нет совершенно, и потому я сомневаюсь, что смогу чем-то помочь. Но все же я хотела бы взглянуть на эту роженицу!

– А я так даже на этом настаиваю! – воскликнула Мария Николаевна.

И только мы с Катериной поняли причину ее пыла. В скором времени ей и самой предстояли роды, и насколько сложными они окажутся – одному богу известно. И ей очень хотелось бы, чтобы ее свежеиспеченный лейб-медик изрядно поднаторел к тому моменту в деле родовспоможения.

– Васька нас мигом на коляске до Ольшанки домчит! – обрадовалась матушка царской поддержке. И приказала девке, прислуживающей нам за столом: – Фекла, вели Ваське коляску запрягать. Мы в Ольшанку поедем!

Глава 19
Немного о страхе, когда режешь человека в первый раз

Мария Николаевна высказала желание отправляться в Ольшанку вместе с нами, но я строго-настрого запретил ей это. Не для того мы сбежали из Санкт-Петербурга в такую даль, чтобы светиться перед глазами посторонних людей.

В столь знатной барыне могут очень быстро признать императрицу, а слухи по империи распространяются с такой неимоверной скоростью, что порой только диву даешься. Мне ли этого не знать? Кто бы мог подумать, что сплетни обо мне с Катериной за считанные дни доберутся аж до самого Новгорода? Но ведь добрались же!

А кавалергарды светлейшего доберутся еще скорее. И в этот раз мне уже не скрыться от них, с такой-то поклажей! А эти ребятушки вообще не шутят, и в ответ на мою магию могут и свою собственную продемонстрировать.

Я не знаю, конечно, насколько она сильна, магия их, но зато знаю, что сам я лишь в самом начале ее постижения. Да и не могу я так рисковать. Собой еще мог бы, но теперь у меня такая подопечная, что сидеть мне полагается тише воды, ниже травы, и не отсвечивать.

А потому в Ольшанку отправились лишь мы с матушкой, да Лизанька с Катериной. Гришке же Орлову я наказал перед отъездом:

– Ты, Григорий, посматривай тут, чтобы государыня далеко от дома не отходила, да на глазах у людей не маячила. А лучше всего пусть в своей комнате сидит и отдыхает.

Гришка на это откликнулся очень неприветливо:

– А ты мне не указ, Алеша, чтобы я твои приказания слушал! Сам знаю, что мне делать!

– А коли знаешь, так и делай! – отвечал я. – Об одной заботе печемся.

Гришка рыкнул напоследок что-то неразборчивое и скрылся в доме. А мы с Катериной направились к коляске, где нас уже дожидались матушка с Лизаветой. В руке Катерина несла сумку рыжей кожи, в которую сложила свой медицинский инструмент и прочие необходимые вещи.

– А что это ты прихрамывать стал, Алешка? – поинтересовалась Катерина. – Не хромал же вроде…

– Матушка поколотила, – пожаловался я. – Черенком от вил. Больно так.

Катерина даже с шага сбилась, за рукав меня схватила.

– За что же это? – спросила она удивленно.

– В воспитательных целях, – пояснил я.

– И как? Воспитался?

Я вздохнул:

– Воспитался. Вот думаю-гадаю теперь, как исправить то, что наворотить успел…

До Ольшанки и в самом деле было рукой подать. На коляске не более получаса езды по вполне себе ровной дороге. Это после дождей по ней с трудом можно пробраться, но дождей проливных здесь давненько не было, так что ехали мы шустро.

Матушка моя, сидевшая рядом с Катериной, все приставала к ней с расспросами.

– А скажите мне, голубушка Катерина Алексеевна, – вопрошала она, – только ли телесные болезни вы лечить способны, или же и душевные тоже?

Я весьма смутно понял смысл этого вопроса. И, судя по недоуменному виду Катерины, она пребывала в том же положении.

– Я не уверена, что правильно поняла вас, Настасья Алексеевна. Что вы имеете в виду под душевными болезнями? Или же у вас в семье кто-то страдает слабостью рассудка? – В этом месте она усмехнулась и искоса глянула на меня. – Надеюсь, это не Алексей? Это было бы обидно, потому как у меня на него имелись большие планы!

Это явно была шутка, и матушка ее приняла. Звонко хлопнув меня по колену, она закатисто расхохоталась.

– На Алешку⁈ Планы⁈ Эк вас угораздило! Бедная девушка… – тут матушка перестала смеяться и кончиками пальцев утерла слезы под глазами. – Нет, я сейчас говорю совсем о другом человеке. Тут дело странное, и я бы даже сказала таинственное… Несколько дней назад – шесть, а может быть и семь, точнее уже и не припомню – там же в Ольшанке мужики из реки девку выловили.

– Русалку? – на полном серьезе спросила Катерина.

Матушка замотала головой.

– Отчего же русалку? Обычную девку, с руками и ногами, вот только чокнутую. Чуть не утопла бедолага, воды наглоталась, но ей на грудь надавили, так она всю воду сразу и выблевала. Была она не Ольшанская, да и вообще не моих деревень девка. Да и по всей округе никто не жаловался, чтобы девки у них пропадали.

– Действительно, странно, – согласилась Катерина. – Издалека ее по реке принести не могло, давно бы утонула. Может лодка у нее перевернулась?

– Может и лодка, – не стала спорить матушка.

– А сама она что говорит?

– В том-то и дело, что ничего толкового не говорит! Шарахается от всех, боится… Поначалу так и тряслась вся от страха, и мычала ересь всякую. Теперь-то попривыкла уже. Ее там же в Ольшанке у старухи одинокой поселили, она ей по хозяйству помогает. Но о себе все одно ничего не рассказывает, только смотрит волчицей, когда ее расспрашивать начинаешь… Вот я и думаю: может вы, Катерина Алексеевна, взглянете на нее? Может получится у вас ее в рассудок привести?

Тут во мне внезапно сыщик сыскного приказу проснулся, и всякие подозрения мне в голову полезли. Я даже Катерине ничего и ответить не дал, сам сразу вопрос матушке задал:

– А вы об этом случае в уезд сообщали? Кто из властей в курсе сего происшествия?

Оказалось, что никому матушка не сообщала, потому как не сочла это нужным. Девка на ее земле нашлась? На ее. Значит, и девка теперь тоже ее. Так у меня матушка рассудила.

Я возмутился таким подходом:

– Матушка Настасья Алексеевна, но вы же понимаете, что так дела не делаются! Если у девки сей хозяин найдется, то он может на вас и жалобу подать, что вы пытались ее незаконно присвоить!

Я заметил, что Катерина смотрит на меня выпученными глазами. И тоже глянул на нее вопросительно: что не так?

– Она вам котенок какой-то, что ли? – спросила Катерина с хорошо заметным возмущением. – Или кошелек, который кто-то обронил? Слушаю я вас, и у меня мороз по коже… Ну какой еще хозяин⁈

Я не особо понял причины ее возмущения и потому ответил, как посчитал нужным:

– Видимо, очень плохой хозяин, раз в розыск до сих пор девку эту не объявил. Но много хуже, если это и не девка вовсе, а барышня из благородных. Что о вас тогда говорить станут, матушка⁈

– Благородную уже давно искали бы, – резонно возразила матушка. – А эту не ищет никто, значит нет в ней ничего благородного. Обычная дворовая девка! Я думаю, она пошла купаться на реку, да ее течением унесло. Другие решили, что она утопла совсем, потому и разыскивать не стали.

– Тем более! – вскричал я с плохо скрытым возмущением. – Представьте себе, матушка, что вы нашли на своей земле чужую лошадь. А хозяин этой лошади решил, что она просто утопла в болоте и не стал ее разыскивать. Стали бы вы искать хозяина этой лошади, или же попросту присвоили бы ее себе – и вся недолга?

– Лошадь хоть не задохлая?

– Да без разницы!

– Это тебе без разницы, а мне разница есть, – заспорила матушка.

Видно было, что моя задачка ей пришлась по душе. Она принялась потирать подбородок, морщила лоб, словно что-то высчитывала, а потом высчитала все-таки и согласно кивнула:

– Да, пожалуй, ты прав. Нужно будет сообщить. Может и впрямь найдется хозяин этой сумасшедшей. Все равно толку с нее никакого! Расходы одни.

– Правильно, матушка, – похвалил я. – Законы для того и писаны, чтобы им следовать.

– Молодой ты еще, Алешка, просто, – махнула на меня рукой матушка. – Да еще на службе государевой состоишь, потому и мыслишь криво… Это в Англиях всяких законы писаны, чтобы им следовать. А на Руси испокон веков законы писались, чтобы их обходить удобнее было!

Я только вздохнул и покачал головой. Спорить с матушкой было невозможно. После того, как батюшки не стало, и ей самой пришлось следить за всем немалым хозяйством, она очень быстро превратилась в крепкую помещицу, решительно настроенную не только сохранить имеющееся состояние, но и многократно его преумножить.

И у нее это неплохо получалось, следует заметить! Вот только кулаки для этого ей приходилось всегда держать крепко сжатыми.

Молодец у меня матушка все-таки. Другая бы уже растеряла все, что было. Дочерей бы замуж поскорее за кого попало выдала, имение соседям продала бы за бесценок, да переехала бы к сыну в столицу, на его казенное жалование жизнь доживать.

Моя же оказалась не такая. Настоящая хозяйка, крепкая…

Вскоре мы прибыли в Ольшанку. Васька подкатил коляску к вросшей в землю избе с длинной покатой крышей. Окна в доме были распахнуты настежь, светлые занавески на них слабо колыхались от ласкового ветра.

Как только мы сошли с коляски, на крыльцо вышел кузнец Савелий – коренастый мужичок примерно моих лет, но уже с курчавой квадратной бородой и ручищами такими мощными, что, казалось, вложи в них подковы, так он и подковы сожмет, что глины кусок.

– Ну, как дела, Савелий? – спросила матушка, подойдя к крыльцу.

Кузнец устало покачал курчавой головой.

– Плохо, барыня Настасья Алексеевна. Боюсь, кончается Аленушка моя…

Он сморщился весь, вот-вот намереваясь заплакать, но не заплакал, и только плечи его подпрыгнули от громкого всхлипа. Катерина глянула на него хмуро и тут же прошла в избу. Матушка проследовала за ней, а я остался на крыльце. Положил Савелию руку на плечо и не сильно потряс, не зная, что еще можно сделать в такой ситуации.

– Ты, Сава, того… Держись, эта… В жизни всяко, эта, бывает…

Савелий затряс головой, соглашаясь с моими словами, но отвечать не стал. То ли не мог, то ли не знал что. Мы немного постояли молча, а потом из дома выглянула повивальная бабка лет пятидесяти на вид и сказала несколько удивленно:

– Савелий, там барыня молодая воды теплой просит, ей ручки обмыть требуется. Лекарь она, говорят. Сама Аленку твою смотреть будет.

Савелий, кивнув, метнулся в дом, а я же остался дожидаться на крыльце. Проходить в избу мне не хотелось, да и не знал я, будет ли это уместно. Ничем помочь в этой ситуации я не мог, а просто беспомощно смотреть, как постепенно угасает в человеке жизнь, не считал для себя возможным.

Аленку Савельеву я хорошо помнил. Деловитая такая в девках было, все про всех знала и все понимала. Даже читать выучилась! Правда, не пригодилось ей это. Я к ним с Савелием на свадьбу заезжал, когда прошлым летом в имении отпуск проводил, рубль подарил.

И вот надо же – разродиться не может. Плохо это. Бабы обычно мрут, если разродиться не могут. Уж не знаю, сможет ли Катерина чем-то помочь ей, но если не сможет, то очень жаль мне будет Аленку. В детстве, помнится, она за нами на реку бегала, а брат ее, Митька, все прогонял ее прочь, домой спроваживал, чтобы не мешалась нам, мелюзга. А она волком выла в ответ и сопли на кулак наматывала. Смешная такая…

Я поймал себя на том, что улыбаюсь, и поторопился стереть улыбку с лица. Не время сейчас для улыбок. Совсем.

Изнутри послышались шаги, заскрипели половицы. На крыльцо вышла Катерина, а за ней матушка с повивальной бабкой, да Савелий. Все смотрели на Катерину с напряженной надеждой. Она вытирала руки белым вышитым полотенцем.

– Ну? – спросил я.

– Плохо дело, – ответила Катерина, мельком глянув на Савелия. – Ребенок ножками вперед пошел и застрял. Я пыталась его развернуть, но не получилось. Не уверена, живой ли он вообще, но признаков жизни не заметила. Если он умер, то и мамочке недолго осталось.

– А если не умер? – хмуро спросил я.

– Тогда она проживет подольше, если здоровья хватит. С виду она крепкая, вроде. Но все одно: если плод не выйдет, ей конец.

Савелий издал вдруг тонкий протяжный звук, снова сморщился лицом, и плечи его затряслись.

– И что делать? – спросил я.

– Кесарить надо, – сказала Катерина и с прищуром осмотрелась.

– Это как так? – не поняла матушка.

– Операция такая. Разрезать живот поперек, – Катерина провела ребром ладони себе по животу, – потом вскрыть матку и достать из нее ребенка.

– Это что ж – как корову разделать? – выпучила на нее глаза матушка.

– Почти. Только потом все зашить нужно.

– Господи помилуй… – матушка несколько раз перекрестилась.

Повивальная бабка, слышавшая этот разговор, тоже пару раз себя освятила.

– И ты сможешь все это сделать? – спросил я с недоверием.

Катерина замотала головой.

– Я вообще не думаю, что это возможно! То есть разрезать живот и вынуть ребенка – не проблема. Но сохранить жизнь мамочке – тут я уже не уверена. Я не хирург, и здесь нет операционной. Нет, я присутствовала на подобных операциях, наблюдала, даже училась вязать хирургические узлы, но… Сама я никогда не резала человека!

– Это легче, чем ты думаешь, – вставил свое слово я.

– Провести такую операцию в наших условиях почти невозможно! – Катерина повысила голос, явно собираясь поставить точку в этом разговоре. Но вдруг добавила негромко: – Хотя…

Савелий тут же перестал трястись и уставился на Катерину с открытым ртом. И столько мольбы было в его взгляде, столько крика о помощи! Это короткое слово – «хотя» – живительным эликсиром капнуло ему на сердце, и он даже руки протянул к Катерине, надеясь, что вот сейчас она скажет нечто такое, что сможет вернуть ему жену. Щеки у него нервно дергались.