Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 226 (всего у книги 286 страниц)

Глава 15
Невеселое окончание замечательного вечера

Я и не рассчитывал, что опрос караульных как-то прояснит ситуацию. Вряд ли человек, решившийся на убийство и пронесший с собой на ассамблею сразу два пистолета, будет маячить на виду у караульных гвардейцев.

Тогда я вернулся на место преступления. Петруша Вяземский теперь повсюду сопровождал меня с видом необычайно значимым. Он даже вызвался опросить гостей – из числа тех, кто прошел в дом, сопровождая раненного князя – на предмет каких-то возможных полезных наблюдений. Я отпустил его с богом, а сам занялся осмотром окрестностей, пытаясь выявить место, где мог находиться предполагаемый стрелок.

Разумнее было предположить, что скрывался он где-то в кустах, поджидая подходящий для выстрела момент. Конечно, подобная тактика выглядела глупой и могла вообще не дать никакого результата, но ведь нельзя сбрасывать со счетов версию, что стрелок мог быть умалишенным?

Вот же черт, не слишком ли много умалишенных для одних-то суток?

Ничего не обнаружив в близлежащих кустах, я вновь вернулся на место преступления, обозначенное пятнами крови князя Бахметьева. Здесь находился и серебряный поднос, на котором все еще стоял графин с водкой, лежали ножи и валялась окровавленная пуля. Перепачканные в крови салфетки лежали тут же.

Тут подоспел и Петруша Вяземский, по-прежнему с фонарем в руках. Заметив мой вопросительный взгляд, он отрицательно покачал головой.

– Никто ничего не видел и не слышал, друг мой Алешка, – доложил он. – Все были увлечены фейерверком и шампанским. К тому же после столь яркого фейерверка у всех в глазах мелькали пятна, и очень трудно было рассмотреть, что там происходит в темноте за кустами.

Да, так оно и было. У меня и у самого перед глазами еще долгое время цветные пятна плавали. Где уж тут разглядеть кого-то подозрительного с пистолетами в руках?

Честно сказать, я и не ждал ничего полезного от опроса гостей. Я был первым, кто прибыл на место преступления, и не успел тут заметить ничего необычного. Что же говорить о других, кто появился здесь позднее?

Покачав головой, я взял с подноса пулю, которую Катерина вытащила из груди князя Бахметьева, и обтер ее салфеткой. Пуля как пуля, ничего особо примечательного. Свинцовая, круглая, с одного бока деформировалась от удара о серебряный крест и ребра. На уцелевшей части можно рассмотреть какие-то линии неясного происхождения. Либо они там были изначально, либо появились при прохождении ствола в момент выстрела, либо образовались уже при ударе о тело. Сейчас и не видно толком – кровь на свинце высохла кривыми разводами, и уже не разобрать, где здесь царапины, а где просто полоски крови.

Собственно, пуля как пуля, но изучением ее я займусь позднее. А сейчас важнее выяснить откуда она сюда прилетела.

Опустив пулю в карман камзола, я в который раз осмотрелся, пытаясь понять, откуда были произведены выстрелы. Пуля попала князю Бахметьеву прямиком в грудь, и если его при этом отбросило в противоположном направлении, то… То стрелок должен был находиться где-то во-он у тех кустов! Выстрелив, он мог нырнуть в заросли, добраться до ограды и покинуть усадьбу под покровом ночи.

Конечно, караул на воротах утверждает, что никого подозрительного замечено не было, но не могли же они вести наблюдение непрестанно. Глянут раз-другой в течение часа и дальше стоят. Их дело – ворота.

– Алешка, глянь! – сказал вдруг Вяземский, задрав фонарь над самой головой. – Чего это там такое торчит?

И пальцем при этом тычет как раз том направлении, куда я сейчас и смотрел.

– Где⁈ Ничего не вижу, брат Вяземский – ты же мне прямо в глаза своим фонарем светишь!

– Да вон же, Алешка, прямо под кустом! – он отвел фонарь в сторону, а меня взял за плечо и поволок куда-то вперед. – Что, так и не видишь? Вот!

И тут я тоже увидел. Шагах в двадцати о того места, где я обнаружил раненного князя, из-под куста торчал тупоносый мужской башмак. И даже не полностью, а лишь наполовину. И как только Вяземский умудрился его рассмотреть⁈

– Экий ты глазастый, Петруша! Даром что очки носишь!

Подойдя к кустам, прямо к тому месту, откуда выглядывал башмак, мы остановились. В кустах лежал человек. Не то чтобы на земле лежал, а прямо на кусту, раскинув руки в стороны. С левой руки у него, зацепившись спусковой скобой за указательный палец, свисал пистолет. Второй пистолет валялся у него прямо под ногами.

Лица у человека не было. Точнее, оно было до неузнаваемости разворочено выстрелом. Пуля вошла под нижнюю челюсть, опалив ее сгоревшим порохом, а вышла из переносицы, разворотив кости. Нос ему оторвало пулей, и он теперь болтался на куске плоти, отчего все лицо его было густо залито кровью, которая успела немного подсохнуть и стала похожа на маску.

Глаза мертвеца были страшно вытаращены. Кровь их не коснулась, и белки ярко светились в свете фонаря. Подойдя к покойнику ближе, я склонился над ним и заглянул в эти глаза. Жизни в них уже не было никакой, но выражение безграничного ужаса, охватившее мертвеца в момент смерти, застыло в них, казалось, навечно.

В какой-то момент мне показалось, что из чуть приоткрытого рта мертвеца вытекла струйка пара, пахнущая чем-то знакомым и не особо приятным. Вряд ли он мог быть живым, и, понимая это, я зажмурился и потряс головой. Да нет – показалось! Он мертв абсолютно и бесповоротно, в этом можно было не сомневаться.

Обернуться меня заставили странные звуки, донесшиеся из-за спины. Вяземский стоял, согнувшись в три погибели, и его тошнило прямо под ноги. Из него при этом вырывались утробные звуки, вместе с французским вином и непереваренным ужином.

– Ой, Лешка… – просипел Вяземский, когда проблевался и выпрямился, утирая рукавом свои пухлые губы. – Нет у меня привычки видеть такое… Наизнанку выворачивает! Не понимаю, как можно на такое смотреть?

– Покойник как покойник, – ответствовал я, но от мертвеца отошел. – Скажи-ка мне, Петруша, что ты по этому поводу думаешь?

Вяземский кинул быстрый взгляд на покойника, прикрыл рот ладошкой и торопливо отвернулся.

– Что думаю? – глухо переспросил он. – Похоже на то, что он выстрелил сначала в князя Бахметьева, а затем сразу же пальнул в себя… Но мне кажется, что это можно было сделать как-то по-человечески, в сердце, например. Зачем же в голову-то стрелять, безобразить себя?

Это было похоже на правду. Некий человек из чувства личной неприязни решается убить князя Бахметьева прямо в его доме во время ассамблеи. Должно быть он был даже одним из приглашенных, и тогда личность его вскоре станет нам известна. Узнать его сейчас не представляется возможным – уж больно он обезображен. Но это только вопрос времени.

Немного морщась от брезгливости, я обыскал карманы покойника, но не нашел там ничего полезного. Только носовой платок с вышитым вензелем: «АР». Лапка буквы А сплеталась с лапкой буквы Р, образуя двух змеек с раздувшимися капюшонами.

Спрятав платок себе в карман, я взялся осматривать пистолеты. М-да, хорошие такие пистолеты, богатые. Усыпаны узорами и гравировками с изображением каких-то батальных сюжетов. Дорогие штуковины, что и говорить.

Кстати, пальцы этого покойника унизаны перстнями. Один, два, три… пять штук! Три на одно руке и два на другой. И все с камнями драгоценными немалых размеров. Далеко не из бедных людей этот покойник!

Окликнув ближайшего гвардейца, я приказал ему нести караул рядом с трупом, и мы с Вяземским отправились в дом.

Во дворе перед особняком не было ни души, и только слышалось, как журчат фонтаны, да плещется время от времени рыба в пруду. У самых дверей мы с Вяземским остановились, не сговариваясь, и я взглянул на него с интересом.

– Есть у меня к тебе, Петруша, одна личная просьба, – сказал я. – Завтра у меня назначена встреча с одним очень наглым молодым человеком. На дороге к Волкову полю. Первым секундантом у меня будет Потемкин. Не согласишься ли ты, брат Вяземский, быть вторым моим секундантом?

Вяземский нахмурился.

– Утром? – спросил он недовольно.

– На рассвете, – кивнул я.

– Плохое будет завтра утро… – покачал головой Петруша. – Но что ж с тобой сделаешь – конечно, соглашусь! Изволь спросить только, с кем на этот раз ты собрался драться?

Цыкнув, я махнул рукой:

– Да так, наглец один с горячей головой. Немного остыть ему будет только на пользу. Некий Завадский.

– Кристоф? – удивленно поднял брови Вяземский. – Кристоф Завадский?

– Он самый, – кивнул я. – Вы знакомы?

– Да не то, чтобы близко знакомы, лишь виделись пару раз… Но он же ребенок еще совсем! Как же ты собрался с ним драться?

– Битье в воспитательных целях – оно любому ребенку пойдет только на пользу, – заверил я Петрушу.

– Если ты его убьешь, то в острог тебя может и не отправят, но в ссылку скатаешься знатную. И прослывешь детоубийцей. И заслуги твоего батюшки тебе тут не помогут, брат Сумароков!

– Я буду аккуратен и нежен, – сказал я со всей убедительностью.

– Ну-ну… – ответил Вяземский. – Не хотел бы я повстречаться с твоей аккуратной и нежной шпагой! – После этих слов он вздохнул и вдруг просиял. – Но сестрица у него – блеск! – он чмокнул кончики своих пальцев и распахнул их у себя перед лицом розочкой. – Софи Завадская!

– Она тоже еще ребенок? – спросил я с усмешкой, вспомнив девушку-лисицу в нежном персиковом платье, что прогуливалась вместе с Завадским.

– Ну разумеется! – улыбаясь во весь рот, отозвался Петруша. – Я бы с ней понянчился!

Мы одновременно гоготнули, но тут же взяли себя в руки и оправились.

– Кстати, Алешка, я все спросить у тебя хотел… – сказал Вяземский. – Кто эта барышня, что вытащила пулю из Бахметьева? Я видел, ты был с ней в доме.

Я глянул на Петрушу искоса. Но он на меня не смотрел – пялился перед собой прямо в двери, то и дело без всякой надобности поправляя очки.

– Родня моя из Новгороду, – медленно ответил я. – Катерина Романова. Но нянчиться с ней я бы тебе не советовал. Костей не соберешь, Петруша.

Вяземский скосил на меня глаза и кивнул.

– Ясно, – молвил он. – Кузина?

– Кузина, – подтвердил я.

– Что ж, вопросов больше не имею. Вот если бы у меня была такая кузина…

– Помолчи! – посоветовал я.

Вяземский прикусил язык, и мы вошли в дом.

В огромной зале на первом этаже народа хватало, но все в основном сидели за столиками, негромко переговариваясь. От атмосферы праздника не осталось и следа. Правда, за парой столиков уже пытались играть в карты, но разговоров при этом почти не вели, при необходимости сообщая друг другу что-то лишь шепотом.

Спросив у лакея на входе, где можно найти дворецкого, я оставил Вяземского внизу, а сам отправился по лестнице наверх, где сразу наткнулся на Силантия. Он стоял у распахнутых дверей комнаты, держа перед собой руки, сложенные в молитвенном жесте. Взгляд его был устремлен внутрь комнаты, где я увидел лежащего на кушетке князя и сидящую над ним Катерину.

– Как он? – спросил я у дворецкого вполголоса, кивнув в сторону комнаты. – Живой?

– Живой, кажись, – отозвался Силантий. – Барышня рану ему вычистила и водкою обработала. С минуты на минуту доктора Сарычева ждем, подъехать должны. Да только барышня ваша все уже сделала, теперь только уход его сиятельству требуется. Уверен, что доктор Сарычев скажет тоже самое. Видывал я уже такие раны.

Тогда я достал из кармана платок, который нашел у мертвеца в кустах, расправил его и показал дворецкому.

– Не можешь ли ты припомнить, Силантий, кому принадлежит сей вензель? Ведь насколько я знаю, ты лично принимал все пригласительные билеты на ассамблею. А все письма князя наверняка проходили через твои руки.

Дворецкий взял платок и внимательно рассмотрел вензель, задумчиво надувая губы.

– Что ж, этот вензель мне знаком, – ответил он наконец. – Граф Румянцев Александр Никифорович. Это совершенно точно его вензель.

Мысли у меня в голове так и запрыгали как горошины. Граф Румянцев… А ведь я был знаком с Александром Никифоровичем! При дворе мы встречались неоднократно, были представлены и даже пару раз беседу общую имели.

Очень уравновешенный господин, образованный и с чувством юмора. Управлял коммерц-коллегией, которая ведала всеми торговыми делами в государстве Российском. Любил хорошее вино, белую рыбу и ананасы. Я слышал, он у себя в имении целую оранжерею воздвиг для выращивания ананасов. Уж и не знаю вышло ли у него что из этой затеи или нет. Хотя, теперь это уже и не важно.

Но как же так, Александр Никифорович⁈ Ай-яй-яй! Не замечал я за ним ранее подобных наклонностей. Он и в дуэлях-то особо замечен не был. Во всяком случае, я ничего о них не слышал, а, значит, если и было что, то без смертельного исходу. Баловство всякое, в общем. Вроде того, что предстояло мне завтра на рассвете.

А тут он берет с собой на светский прием сразу два пистолета, затем отзывает хозяина в сторонку во время фейерверка и стреляет ему в сердце. А следом сносит себе лицо выстрелом в подбородок.

Глупо как-то. И неправильно. Если уж князь Бахметьев чем-то ему сильно не угодил, или же оскорбил каким-то образом, то можно было просто послать вызов, а затем заколоть его шпагой. Так поступил бы любой дворянин. И уж совершенно точно никто не стал бы тайком стрелять в князя, словно разбойник в ночи, а потом и себя лишать жизни, потеряв при этом всякую надежду отправиться в райские кущи.

Это нужно хорошенько обмозговать. Черт, как жаль, что именно сегодня генерал-полицмейстер Шепелев не смог лично явиться на ассамблею! Уж он-то живо сообразил бы, где тут собака зарыта. Не особо часто бывая при дворе, он каким-то образом умудрялся быть в курсе всех придворных интриг и сплетен. Наверняка мог что-то знать и о причинах, побудивших графа Румянцева на подобный поступок.

– Ну что ж, спасибо тебе, Силантий! – поблагодарил я дворецкого. – Ты очень мне помог!

Стараясь ступать бесшумно, я прошел в комнату. Но не успел приблизиться к Катерине и на несколько шагов, как она вдруг бросила резко, не оборачиваясь:

– Я же велела никому в комнату не заходить!

Я замер, как вкопанный.

– Это я, Като – Алешка.

– А, Сумароков… – протянула Катерина, повернув, наконец, голову. – Ну что там у тебя? Выяснил что-нибудь?

– Самую малость. Надеюсь, князь придет в себя и сможет нам рассказать, что там случилось на самом деле.

– Я тоже надеюсь. Но сегодня его лучше не беспокоить. Силантий дал ему какие-то «квакерские капли», которые князь принимает, когда его мучает боль в почках. И теперь он уснул. Но я понятия не имею, что это за капли такие.

– Это болеутоляющий препарат на основе опия, – пояснил я. – Говорят, при сильных болях он неплохо помогает.

– Я так и подумала, – кивнула Катерина. Растерла себе докрасна щеки. – Знаешь, Алешка, еще вчера я была уверена, что являюсь хорошим доктором. У меня красный диплом, интернатура… Но сегодня я поняла, что без лаборатории и лекарств я не смогу сделать больше, чем делают ваши местные врачи! А может быть и того меньше, потому что я понятия не имею, какие у вас есть лекарства, и какие есть инструменты!

Я заметил, что на глаза у нее навернулись слезы, и сразу подошел к ней почти вплотную. Внезапный порыв обнять ее и прижать к себе крепко-крепко нахлынул и окатил меня с головы до ног – даже в жар бросило. Но я не мог этого сделать, хотя бы потому, что Катерина сидела на стуле у кушетки и подниматься не собиралась.

Тогда я просто положил руку ей на плечо.

– Като, – сказал я проникновенно. – Порой ты говоришь так заумно, что я не в силах понять всего. Но уверяю тебя: даже доктор Сарычев не смог бы сделать больше для князя Бахметьева, чем сделала ты!

Тихо всхлипнув, Катерина утерла нос и подняла на меня глаза. От приступа нежности к ней сердце у меня так и сжалось. Прямо-таки до боли в горле.

– Ты знаешь этого доктора? – спросила Катерина.

Я присел перед ней на одно колено, взяв в руки ее кулачок и прижал его себе к подбородку.

– Нет, – ответил я честно. – Но зато я хорошо знаю лейб-медика Монсея, и могу точно сказать, что он остался бы тобой доволен. А Монсей Яков Фомич в своем ремесле на голову выше Сарычева! Иначе бы он не был лейб-медиком. Знала бы ты, о чем сейчас судачат гости внизу. Все они обсуждают, как ловко ты оказала помощь сиятельному князю, как извлекла из него пулю при помощи столовых ножей! Как здорово водкой рану обрабатывала… Кстати, странно, но именно этим все особенно восхищаются!

Негромко рассмеявшись, Катерина забрала у меня свою руку и поднялась со стула.

– Что-то я устала, Алешка. Не пора ли нам домой?

Глава 16
Всяческая зараза, «летящее пламя» и игра в рифмы

Но домой нам довелось попасть еще не скоро. Пока я писал необходимые протоколы, пока приехал доктор Сарычев и осмотрел раненного князя, пока мы все вместе осматривали обезображенный труп графа Румянцева – времени прошло немало. Во вскрытии трупа Сарычев не видел никакой необходимости, хотя инструкция Врачебной управы гласила, что «при наличии сомнений, возникающих в отношении естественности причин смерти, вскрытие тела производить неукоснительно».

Однако в нашем случае и быть доктором было не нужно, чтобы понять, что смерть графа наступила вследствие пробития пулей головы от подбородка до носа. И далее она улетела куда-то в пространство. Отыскать ее не представлялось возможным. После пробития костей черепа скорость ее, наверняка, сильно уменьшилась, и валялась она сейчас где-то неподалеку. Но где ж ее найдешь, тем более ночью? Тем более – в траве.

Омыв лицо покойника теплой водой, мы воочию убедились, что это именно граф Румянцев. Лет ему было немногим менее сорока, усов с бородой он не носил, а на подбородке слева имел крупную родинку, которая только лишний раз подтверждала: да, это граф Александр Никифорович Румянцев собственной персоной. И узнать его теперь не мешает даже отстреленный нос.

Хотя, нос ему доктор Сарычев вернул на место. Ну как вернул? Нос-то никуда и не девался, а просто болтался на кусочке мышцы, и доктору пришлось лишь приставить его к нужному месту на лице и немного прижать. Выглядело это по-прежнему безобразно, но теперь, во всяком случае, все части тела у него были на месте.

Из гостей к этому моменту в усадьбе не осталось никого. Оно и понятно – ночь уже была совсем поздняя. А если говорить точнее, то время

близилось к утру. Мы еще раз навестили князя, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Князь спал, и сон его был спокоен и крепок – хвала «квакерским каплям». И тогда доктор Сарычев еще раз поблагодарил Катерину за отлично проделанную работу.

– Ей-богу, сударыня, – заявил он, – я уже более двадцати лет занимаюсь медициной, но впервые вижу, чтобы девушка могла столь качественно произвести операцию. Выше всяких похвал! Я слышал, вы и инструмент сами изготовили, а рану водкою обработали. А также инструмент и руки… Как интересно! А с какой целью, извините, вы это делали? Нет, я понимаю, конечно, что водка на Руси с людьми творит чудеса, но все же?

– Я и вам советую впредь поступать точно так же, – прервала его Катерина. – Водку перегнать следует дважды, а лучше трижды. И обрабатывать не только инструмент и область вокруг раны, но и все поверхности в помещении, где находится раненный. И еще рекомендую обязательно мыть руки перед контактом с раной.

– Вот как? – Сарычев задумчиво почесал подбородок. – Вы полагаете, что англичане правы, и в воздухе вокруг нас повсюду витают мельчайшие твари, которые переносят всяческую заразу?

Катерина отчего-то рассмеялась.

– Предлагаю называть их микробами! – сказала она. – По-моему, весьма подходящее название. Возьмите пару крошечных увеличительных стекол и попробуйте рассмотреть сквозь них каплю воды. Вы увидите много интересного, доктор Сарычев!

Доктор долго и удивленно смотрел на нее, потом перевел взгляд на меня.

– Алексей Федорович, голубчик… Я только что понял, что вы до сих пор не представили меня вашей барышне.

– Приношу свои извинения! Доктор Сарычев Вениамин Петрович, – я поклонился в сторону доктора. Затем указал на Катерину: – Катерина Романова, моя кузина, только вчера прибыла из Новгорода погостить.

Девушка усмехнулась. А доктор не замедлил ей поклониться.

– А по батюшке вас как? – поинтересовался он.

Я кинул на Катерину вопросительный взгляд.

– Катерина Алексеевна, – отозвалась она. Но не сразу, а с небольшой заминкой.

– Катерина Алексеевна, я бы очень хотел продолжить наше знакомство! – с горячностью заявил доктор Сарычев. – У меня есть пара вопросов медицинской тематики, которые мне интересно было бы с вами обсудить.

– Всенепременно, – поторопился ответить я за Катерину. – Но сейчас мы вынуждены откланяться. Завтра я обязательно навещу князя, чтобы задать ему несколько вопросов по поводу произошедшего. Еще надлежит отправить курьера родным графа Румянцева, чтобы известить их о столь печальном событии.

Я нисколько не кривил душой. Помимо родственников Румянцева, о преступлении на ассамблее в усадьбе Бахметьева следовало известить и императора, но я пока не представлял себе, когда лучше это сделать. Вряд ли государь будет рад принять меня посреди ночи, чтобы услышать эту новость. Она может обождать и до утра, тем более, что графа уже не оживить, а состояние сиятельного князя Бахметьева к тому моменту может и улучшиться.

Конечно, обычно с докладами к императору визиты наносит сам генерал-полицмейстер, но я понятия не имею, где сейчас искать Шепелева. Ладно, отложим этот вопрос до утра. Как давеча сказала Катерина: «Утро вечера мудренее». Тем более, что большие часы в резном корпусе, стоящие у стены, показывали уже начало третьего ночи. Не самый подходящий час для визитов в императорский дворец. К тому же я – не Шепелев, ночью гвардейцы могут меня и не пропустить. И будет правы.

Гаврила у ворот на экипаже поджидал нас уже давным-давно. Сейчас он крепко спал, вытянувшись на козлах. Зычный храп вырывался из его распахнутого рта. Мне пришлось пихнуть его в бок.

– Гаврила… Да что б тебя! Гаврила, проснись уже!

Чуть не рухнув с козел от неожиданности, Гаврила вскинулся, закрутил головой по сторонам.

– А⁈ Что⁈ Барин, это ты?

– Я, Гаврила, я. Кто же еще?

– Да мало ли разбойники какие… Я слышал, что прибили у вас тут кого-то. Хорошо погуляли, нечего сказать! Я уже и беспокоиться начал не тебя ли то прибили, коль так долго не появляешься. Но потом понял, что ты тут следственными делами занят… – Гаврила с несколько сонным, но весьма гордым видом глянул на Катерину. – Сыщик как-никак! Помощник у самого Шепелева, генерал-полицмейстера!

– Да наслышана я, – отозвалась Катерина, усаживаясь в экипаже. – Вези-ка ты нас поскорее домой, Гавр. Умаялись мы совсем.

А Гаврилу и не надо было поторапливать – ему и самому хуже горькой редьки надоело торчать под воротами. По дороге завернули к особняку Шепелева, но генерал-полицмейстера дома не оказалось, о чем нам и сообщил заспанный дворецкий через окошко в двери. Хорошо сразу хоть не пальнул в нас из своего мушкетона – я заметил, что он держит его у себя за спиной. Но не пальнул все же. Признал меня, видимо.

Так что мы немедля отправились домой и уже скоро разошлись по своим комнатам. А через несколько минут Катерина заглянула ко мне, предварительно постучавшись.

– Алешка, ты одет? Можно к тебе?

Я и не думал раздеваться. Уже не так много времени оставалось до того часа, как мне надлежало выезжать к Волкову полю на встречу с Завадским… будь он неладен.

– Все в порядке, проходи.

Катерина прошла в комнату, держа в руках стопку исписанных листов. Положила их на стол.

– Вот, – сказала она. – Я тут записала кое-какие свои мысли. Думаю, ты должен это прочесть. Не обязательно сегодня. Лучше прочитай, когда будет на то достаточно времени.

– Хорошо, – ответил я, поднявшись с кровати. – Завтра же прочту и выскажу тебе свое суждение.

Катерина помотала головой, на мгновение зажмурившись.

– Можешь даже ничего не высказывать, – разрешила она. – Я просто хочу, чтобы ты принял это к сведению. Не уверена, что ты все поймешь, тем не менее ты должен это знать.

Я подошел к ней, остановился рядом. Глубоко вздохнул.

– Кто ты? – спросил я, глядя на нее в упор.

Но она и не думала отводить в сторону свои невыносимо карие глаз. Не из тех она была людей, кто боится пристальных взглядов.

– Ты и сам знаешь, кто я, – ответила она.

– Но когда я прочту твои записки, то буду знать больше?

Смутная улыбка лишь слегка искривила ее губы.

– Не уверена. Боюсь, вопросов у тебя появится еще больше, а ответов ты не получишь никаких.

– Значит, пусть так и будет! – я с хлопком накрыл ладонью лежащие на столе бумаги.

На этом мы и расстались. Катерина отправилась тормошить Парашку, чтобы та помогла ей развязать корсет, а я снова прилег, намереваясь хоть немного отдохнуть до того часа, когда мне снова будет нужно отправляться в дорогу.

Спать я и не собирался, а для того, чтобы не отключиться принялся упражняться в простейшей магии, которую освоил еще после первых же занятий с куратором Амосовым.

Протянув в сторону письменного стола сжатую в кулак руку, я мысленно произнес короткое заклинание и резко растопырил пальцы. Обычно заклинания принято проговаривать вслух, чтобы нарушилась напряженность магического поля. Тогда в определенных местах этого поля происходят его возмущения, оно особым образом завихряется, и заклинание начинает работать. Но в простейших случаях хватает и мысленного приказа. Вот как сейчас, например.

Моя квадратная чернильница на столе вздрогнула, громыхнула, а тяжелое пресс-папье, которым я обычно промакиваю чернила на бумаге, закачалось.

Тогда я напряг руку и слегка повернул ладонь. Чернильница закрутилась вокруг себя, пресс-папье закачалось еще сильнее. Я резко сжал пальцы в кулак. Пресс-папье рванулось по столу в мою сторону, достигло края, но на пол не упало, а прыгнуло прямо на меня – я едва успел перехватить его прямо воздухе. Если бы не успел, то получил бы им прямиком в лоб.

Тогда я положил его на ладонь правой руки, а левой сделал над ним несколько плавных пассов. Пресс-папье поднялось над ладонью и зависло в воздухе.

Левой рукой я непрерывно контролировал напряженность поля, не позволяя пресс-папье упасть. Постепенно искривляя силовые линии, я направил его к столу, аккуратно провел над чернильницей и плавно опустил на подставку.

Вздохнул и размял пальцы. Молодец, Алешка, неплохо! Не отлично, конечно, но для аспиранта сгодится. Еще несколько лет тренировок, и ты научишься воровать репу на рынке.

Я поплевал на ладошку, несколько раз сжал и разжал кулак и произнес заклинание «летящего пламени». Над ладонью у меня вспыхнула и принялась быстро разгораться желтая точка. Она стремительно увеличивалась в размерах – будучи изначально не более булавочной головки, несколько мгновений спустя она уже достигла величины крупной вишни, а еще немного погодя раздулась до размеров яблока. По поверхности этого «яблока» перекатывались кипящие разводы. Они постоянно двигались, смешивались друг с другом, а порой и вспучивались, словно хотели оторваться от поверхности «яблока» и улететь в пространство.

Но им это не удавалось. Так же, как не удавалось это и самому «яблоку», которое буквально тряслось от напряжения в желании рвануться прочь от моей ладони. Но силовые линии плотно обвивали его, не позволяя сдвинуться с места. И стоило лишь этим линиям ослабнуть в каком-то месте – огненное «яблоко» рванется в этот проход подобно пушечному ядру.

Однако злоупотреблять подобными «развлечениями» не стоило. Бросок такого «летящего пламени» отнимал настолько много сил, что недостаточно подготовленный маг мог бы вовсе лишиться их на некоторое время, оставшись совершенно беззащитным. Маг помощнее мог метнуть и три-четыре «яблока», прежде, чем силы покинут его окончательно. А магистры… Что касается магистров, то возможности их были мне неизвестны. Но я точно знаю, что они поистине огромны. Не безграничны, но огромны.

Впрочем, я никогда не слышал, чтобы магистры развлекались метанием «летящего пламени». У них имеются способы воздействия и помощнее, а «летящее пламя» – это для мальчишек, падких на всякого рода фейерверки.

Вспомнив о фейерверках, я вспомнил и о прошедшей ассамблее. Перед глазами у меня вновь закрутились сверкающие мельницы, зашипели объятые пламенем змеи, рассыпались слепящими искрами огненные фонтаны…

Должно быть я заснул. Ненадолго, всего лишь на миг, но и этого хватило, чтобы потерять контроль над силовыми линиями магического поля, окружающего мое «летящее пламя». И оно рванулось на свободу. С шорохом сорвалось с моей руки, метнулось к окну, прожгло гардину и врезалось в край рамы.

Стекла зазвенели, но выдержали, не осыпались. А гардина вспыхнула. Рассыпая проклятья, я вскочил с кровати, подбежал к окну и несколькими рывками сбросил ее на пол. Принялся тушить, топчась по ней ногами. Потом схватил со стола кувшин и выплеснул из него воду на остатки пламени. Огонь потух окончательно. Тогда я, кашляя от дыма, распахнул окно настежь, схватил свою шляпу и принялся махать ею, чтобы прогнать чад из комнаты.

Вскоре ко мне заглянул и Гаврила. Он морщился от дыма и помахивал перед лицом ладошкой.

– А начадил-то, барин, начадил! – возмутился Гаврила. – Опять своими шарами огненными баловался?

– Баловался, Гаврила, баловался, – сокрушенно признался я.

– И поди опять уснул?

– Уснул, Гаврила, уснул…

Схватив в охапку еще дымящуюся гардину, Гаврила немедленно выбросил его в распахнутое окно.

– Ты так весь дом когда-нибудь спалишь, барин, – сказал слуга, качая головой. – Сколько же можно глупостями заниматься? Вот сдам тебя светлейшему князю, и отправишься ты в Тартарию на долгие годы! Будешь там тайгу поджигать!

– Не сдашь, Гаврила, – помотал головой я.

– Это почему еще?

– Потому как любишь ты меня. И скорее сам в пекло отправишься, чем светлейшему меня отдашь.

– Тьфу ты! – Гаврила плюнул в окно. Погрозил мне пальцем. – Смотри мне, Алешка – что б больше никакого баловства с огнем в доме не было! Сгубишь ведь всех. И без дома останешься.

– Больше не буду, – пообещал я.

Уже начинало светать. Пора было собираться в дорогу. Тем более, что весь сон с меня как рукой сняло.

Пока я седлал лошадь, подоспели Потемкин с Вяземским. Приехали они разными дорогами, а встретились неподалеку от моего дома, сразу же сообразив для какой цели каждый из них тут очутился. И, особо не разговаривая, мы двинулись в путь.

Чтобы не уснуть, Потемкин принялся развлекать нас с Петрушей стихами собственного сочинения. Я ему люто завидовал, поскольку сам сочинять стихотворные вирши таланта не имел. А порой так хотелось им обладать!

Вот, к примеру, живет на свете барышня, к которой ты не равнодушный, но она ничего о твоих чувствах не знает. И тогда ты посылаешь ей письмо без подписи, а там – рифмы, рифмы, рифмы! И слог такой высокий, которого ни одно девичье сердце выдержать не сможет. А ты ей следом – второе письмо. И третье! А она к этому моменту уже и сама от тебя без ума, потому как девицы имеют свойство влюбляться не в настоящих людей, а в свои собственные представления о них.