Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 259 (всего у книги 286 страниц)

Скажу не хвастая, что я и сам однажды был свидетелем того, как человек сошел прочь с «тайной тропы». Впрочем, и хвастать-то тут нечем. Произошло это не по принуждению, и не по причине несчастного случая, а чисто волею самого человека. Звали его Иван Курагин, и был он бакалавром магии. Очень опытный чародей, в ближайшие годы рассчитывал добиться степени магистра.

Но не добился. Потому как призвало его к себе Запределье, и не смог он пересилить этот нестерпимый зов. Подозреваю, давно он с ним боролся, а в какой-то момент бороться перестал. Желание познать то, что же на самом деле находится там, за пределами «тайной тропы», пересилило в нем всякую осторожность.

Мы с ним направлялись на греческий остров Корфу, что находится в Ионическом море. У нас было поручение к тамошним магистрам, а общий цвет магии позволял использовать «тайные тропы» для скорейшего перемещения. Суть этого поручения не имеет ни малейшего отношения к моему рассказу, да и не припомню я ее уже в точности, настолько неважной она была.

Мы с Курагиным и прошли-то по «тропе» всего пару десятков шагов. Он шел спереди, а я чуть позади. И вдруг он остановился, обернулся ко мне и сказал:

– Я сейчас уйду, а ты, Алешка, не задерживайся долго, а не то сгинешь тут вместе со мной.

Я и не понял сперва, о чем он вообще. Хохотнул даже.

– Куда ж ты уйдешь-то, Иван Трофимович? Мы ж на тропе!

А вот отвечать мне Курагин уже не стал. Вместо того он раскинул руки в стороны, как Иисус распятый, и с блаженной улыбкой пластом упал спиной вперед с «тайной тропы», как падают мальчишки в теплую воду в погожий день.

Тьма не сразу поглотила его. Некоторое время он просто парил в полнейшей пустоте в паре шагов от тропы, глядя на меня оттуда все с той же блаженной улыбкой. А потом погрузился в нее, растаял в ней полностью. Его бледное лицо было видно дольше всего, но потом и оно исчезло во тьме.

И больше никто и никогда про Ивана Курагина не слышал…

Глава 15
Мужское уважение и новая фрейлина императрицы

Выход с тропы в этот раз не открывался долго, я уже и беспокоиться начал, не перепутал ли Федька чего в своих заклинаниях. Мы все шли, и шли, и шли, а тьма вокруг нас никак не прояснялась, и даже золотистый свет от тропы, довольно ярко освещающий тех, кто на ней находился, не мог эту тьму разбавить.

Но потом впереди что-то отчетливо щелкнуло, и прямо перед нами словно ворота распахнули – то открылся, наконец, проход в наш мир. Видна стала зеленая трава по колено, кое-где пестрели цветы, а яркий солнечный свет заставил меня даже прищуриться, хотя вовнутрь прохода он так и не попал. Тьма как была тьмой, так ей и осталась, и солнце было здесь не властно.

Едва выход открылся, мы ускорили шаг, а последние сажени уже почти бежали – так нам хотелось выбраться из этого царства тьмы. Причем, делали мы все это не сговариваясь, без чьей-либо команды, просто потому, что не могли далее здесь находиться.

Да, я довольно часто пользовался услугами «тропунов» и их «тайными тропами», но никакого «зова Запределья» при этом пока не ощущал. Должно быть, для этого требовалось нечто большее, чем простое прохождение из одной точки в другую. Необходимо было стремление понять Запределье, проникнуться его тайной, почувствовать жажду познать его.

Как Иван Курагин.

Друг за другом мы все выбежали в густую траву и сразу же остановились, переводя дух. А когда отдышались и осмотрелись, то Гришка Орлов подошел ко мне и без лишних слов довольно увесисто хлопнул по плечу раскрытой ладонью. Добротный такой хлопок получился, я едва на ногах устоял.

– Что же ты натворил, паскудник? – прорычал Гришка. Брызги так и летели у него изо рта. – Что ж ты, сучий сын, наделал⁈ Да и меня в это дело втянул! Мы же с тобой только что государыню похитили!

И он снова очень тяжело хлопнул меня, на это раз по другому плечу. Я покачнулся, но снова устоял.

И тогда я хлопнул его в ответ, без лишней грации, а так, как умел. По-простому. Гришка удар выдержал, хотя ноги у него и подогнулись.

– А у тебя выбор был невелик, Гриша! – ответил я. – Либо лежать за иконостасом с дырой в груди, либо вместе со мной императрицу свою от смертии спасать!

– От смертии, говоришь⁈ – прорычал Григорий, и в третий раз хлопнул меня, намереваясь все-таки сшибить с ног – это уже совершенно точно. – От какой же это смертии ты государыню-матку нашу в святом месте спасал⁈

Честно сказать, устал я от его ударов. Хотя и не были они таким уж увечными, но получать их все равно удовольствия было мало.

– А от такой смертии, Гриша, о которой тебе и знать-то не положено! – вскричал я, сжал кулак и так щедро приложил ему в грудь, что Гришку приподняло над травой и отбросило в нее же.

Да тут еще и Федька неудачно у него на пути попался, так и его зацепило. Ногой, кажись. Гришка грохнулся, Федька тоже грохнулся, а Екатерина Дмитриевна охнула и едва не выронила из рук корзинку. И только государыня взирала на нас, сердито сдвинув брови. И молчала.

А Гришка вскочил, бешено выпятил челюсть и кинулся на меня, широко отведя кулак назад, намереваясь явно не просто погрозить.

И хотя близкой дружбы я с Гришкой не водил, но о крутом нраве братьев Орловых был наслышан. Как и о силе их прирожденной. А потому ждать, пока этот огромный кулак врежется мне в лицо и разобьет его, как молот репу, я не стал.

К чему это? Уж лучше я отвечу любезностью на любезность. Нас ведь тоже не пальцем делали.

В общем, не стал я дожидаться удара, а пригнулся слегка вперед-вправо и упреждающим ударом остановил Гришкин напор. Двинул ему, то есть, в челюсть, да так, что даже какой-то хруст страшный услышал. Но Гришка молодцом его выдержал – не закричал и не упал без памяти, а пошатнулся только, опустил свой кулак и уставился на меня удивленно. Взял себя за челюсть и подвигал ее, проверяя, работает ли она еще у него. Кажись, работала.

– Это ты хорошо меня приложил, Алешка! – говорит. – Крепко. Давненько меня никто так не прикладывал. А вот как тебе такой удар?

И врезал мне в скулу. Быстрый он оказался! Как молния кулак его метнулся, а вернее – как пушечное ядро. Да и врезался в меня точно так же, только что не чугунным оказался, и голову мне не оторвал, а только отбросил чутка в сторону. Но мир перед глазами поплыл, и я ноги на всякий случай пошире расставил, чтобы не упасть.

Затряс башкой, чтобы остановить вращение перед глазами.

– Ах, хорошо, Гриша! – оскалился я на него. – Знатный удар у тебя, душу мне так и согрел! А давай-ка я тебя еще разок уважу!

И уважил. А потом и он меня, не думая нисколько. И наверное, так бы мы и мутузили друг друга по головам да другим частям тела, пока кто-нибудь из нас не упал бы, наконец, умывшись кровью. Но тут императрице прискучило наблюдать за этим побоищем, полным любезностей и хруста костей, и она закричала:

– Господа, немедленно прекратите это безобразие! Я вам приказываю! Я ваша государыня, вы должны меня слушать!

Мы с Гришкой сразу унялись и вытянулись по стойке смирно.

– Слушаюсь, ваше величество! – рявкнул Гришка. И снова подвигал челюсть, взявшись за нее рукою.

– Я приказываю вам немедленно помириться, – велела нам Мария Николаевна.

Хотя она и была государыней, но, судя по всему, отдавать приказы мужчинам ей доводилось не так уж и часто. А потому прозвучали ее слова не слишком-то уверенно. Тем не менее, приказ был отдан, и мы обязаны были подчиняться.

И Гришка протянул мне руку, которую я без колебаний пожал.

– Я тебе чуть позже шею сверну, – шепотом пообещал Гришка при этом.

Я ему галантно поклонился.

– А я чуть позже тебе ноги выдерну, – ответил я.

Обменявшись любезностями, мы немного успокоились. К тому же я увидел, что со стороны небольшой березовой рощи к нам едет мой экипаж. Заприметили они, должно быть, наше появление, и теперь торопятся узнать, все ли у нас в порядке.

– Кто это? – с некоторым удивлением спросила Голицына, глядя на приближающуюся повозку.

– Это за нами, – ответствовал ей Федька. – У нас ведь все заранее придумано, сударыня. Чтобы государыне ножки свои нежные по полевой дороженьке не бить почем зря, так мы и экипаж туточки придержали…

«Мы»! А ловко он ко мне примазался. Впрочем, дело свое он сделал отлично: трижды к ряду открывал «тайную тропу» и следовал по ней, и при этом не выдохся. Не запыхался даже. На морду его довольную глянешь, и ясно становится, что сейчас еще водки требовать начнет. С него станется.

Гаврила между тем подкатил экипаж прямиком к нам, соскочил с козел и вдруг замер перед императрицей в изумлении. Дара речи так и лишился. Сперва взирал на нее, отвесив челюсть, а потом упал перед ней на колени и возвел к небу руки.

– Матушка-государыня, ты ли это⁈ – проголосил он, продолжая смотреть на Мария Николаевну, вытаращив глаза. – Прости, что не признал сразу – глазам своим поверить не мог! Кому же я обязан таким-то счастием⁈

Мария Николаевна усмехнулась, но верно лишь я увидел в этой усмешке изрядную порцию горечи.

– Какое же в этом счастие? – спросила она. – Увидел бабу в траур одетую – и это уже счастие для тебя, что ли?

– Счастие видеть тебя, матушка! – Гаврила подолбил себя в грудь кулаком. – Я мыслить не мог, что когда-нибудь доживу до минуты такой!

Государыня снова усмехнулась.

– Я вот тоже не думала, что до минуты такой доживу, когда на собственной земле скрываться от своих же подданных буду, – сказала она. – Да поднимись ты уже с колен, черт рыжий! Сдается я, что теперь мы здесь все равны – и царица, и гвардеец, и кучер…

Из экипажа уже выбрались все. Кристоф стоял, вытянувшись по струнке и прикусив язык. Парашка как отвесила челюсть, так и не могла ее закрыть, глядя на императрицу. Фике только моргала и вряд ли понимала, кто перед ней находится. А Катерина же рассматривала ее с неподдельным и даже каким-то детским интересом, разве что пальцем в нее не ткнула. Шепотом спросила у меня:

– Так это и есть императрица наша? Для чего она здесь?

– Тш-ш-ш! – шикнул я на нее. – Мария Николаевна может тебя услышать!

А Мария Николаевна и услышала. Она заинтересовано оглядела Катерину с головы до ног и поинтересовалась с хитреньким таким прищуром:

– Как я догадываюсь, вы и есть та самая Катерина Романова, о которой в последние дни судачит весь Санкт-Петербург?

Катерина подумала мгновение, а затем сделала неумелый книксен.

– Точно так… ваше величество.

И чему-то улыбнулась, как будто в этой фразе присутствовало что-то смешное.

– И вы кузина моего спасителя? – императрица кивнула в мою сторону.

Я тут же откашлялся в кулак. Но Катерина не поняла моего знака, или же просто не захотела его понимать и помотала головой:

– Нет, ваше величество. Честно признаюсь, что не имею чести состоять в кровном родстве с Алексеем Федоровичем. Если у нас когда-то и были общие предки, то мне о том ничего не известно. А в доме его я оказалась волею случая. Однажды ночью он спас меня от смертельной опасности и любезно предложил погостить у него, покуда ко мне не вернутся утерянная память. А называть меня своей кузиной он предложил, чтобы сберечь мое имя, и чтобы по столице не судачили об этом почем зря. Мсье Сумароков очень благородный человек, ваше величество.

Катерина снова сделала неумелый книксен. А Мария Николаевна довольно покивала.

– Я рада, что вы не стали мне лгать, голубушка, а поведали все как есть, – сказала она. – Я могу понять Алексея Федоровича – он дал слово и нес ответственность за ваш репутацию, а потому не мог сказать правду никому, даже своей императрице! – Она кинула на меня косой взгляд, а я вытянулся в струну еще сильнее, хотя это и было уже почти невозможно. – Но я его за это не виню… – Я немного расслабился. – Он дворянин, и должен держать данное однажды слово.

Императрица между тем благожелательно тронула Катерину за руку и мягко ей улыбнулась.

– Мне интересно было бы, голубушка, побеседовать с вами по поводу вашего прошлого и нашего будущего, но я не уверена, что сейчас тому место и время… – она обвела рукой раскинувшееся вокруг нас поле. – Может быть, камер-юнкер предложит все-таки дамам занять место в этом чудесном экипаже?

– Чудесный! Чудесный экипаж, ваше императорской величество! – Гаврила с криком кинулся к лошадям. – Усаживайтесь, усаживайтесь Христа ради! Тут и подушечка под попу вашу имеется!

Григорий Орлов моментально подал государыне руку и помог ей взойти в экипаж. Я в свою очередь то же самое проделал с камер-фрейлиной Голицыной, получив от нее в ответ благодарственный наклон головы, изрядно приправленный самой многозначительной улыбкой. И снова я почувствовал неприятный укол в сердце: в скором времени мне предстоял не очень приятный разговор с Екатериной Дмитриевной, а я не был к нему готов совершенно. Ну не имелось у меня опыта в беседах такого толка!

Как бы невзначай я покосился на Катерину: не заметила ли она многозначительную улыбку камер-фрейлины в мой адрес? Но, кажется, она ничего не заметила. Или же ей просто было глубоко плевать на все улыбки всех камер-фрейлин мира. И эта мысль меня почему-то задела. Горазда проще мне было полагать, что она не увидела этой улыбки, а если и увидела, то не поняла ее значение, нежели знать, что Катерина все подметила и все поняла, но осталась к этому равнодушна.

Такие вот меня терзали чувства…

Усадив всех дам в экипаж, мы неторопливо направились в сторону дороги, и уже вскоре вышли на ее, хорошо укатанную и совсем не тряскую. И это было хорошо, потому как в положении Марии Николаевны совсем некстати была бы лишняя тряска. Никакой пользы для будущего наследника в этом нет. Уж лучше пешком.

Впрочем, Гаврила вел лошадей очень аккуратно и неторопливо. Мы с Кристофом, да Григорий с Федькой шли вровень с экипажем и нисколько не отставали, по пути даже умудряясь переговариваться с дамами.

До имения Светозары было рукой подать, версты три, не более. Мы проследовали вдоль хлебного поля, обогнули лесной колок, а когда вышли к речке Польке, которая где-то далеко-далеко впадала в озеро Ильмень, то увидели и мосток через нее. И сердце у меня возликовало, потому что в этом месте находилось мое имение. И хотя и побывал я здесь не так давно, но произошло за эти дни столько всякого, что теперь мне казалось, будто случилось это едва ли не год назад.

Никто из родных не был оповещен о моем прибытии, потому никто и встречать не вышел. Но когда наша свежевыкрашенная двухэтажная усадьба уже показалась в поле видимости, какая-то местная девка (кажись, звали ее Фроськой) замерла посреди дороги и уставилась на нас, приставив ладошку к бровям. А потом видать признала меня, потому как подпрыгнула зайцем и бросилась бегом к дому с диким криком: «Барин приехал! Барин приехал!»

– Это ты, что ли, барин тут? – поинтересовалась у меня Катерина из экипажу.

Я дважды кивнул, улыбаясь все шире.

– На самом деле я просто наследник, а хозяйствует здесь ныне матушка моя Настасья Алексеевна, да сестрицы мои…

– В самом деле? – вмешалась в разговор Мария Николаевна. – Вы привезли нас в собственное имение, Алексей Федорович? Это очень благородно с вашей стороны! Надеюсь, ваши родные не будут иметь ничего против столь многочисленных гостей?

– Напротив, ваше величество, для них большая честь принимать вас в своем доме! – заверил я императрицу.

– А нас? – не очень кстати спросила Катерина.

Но Мария Павловна избавила меня от всяких объяснений, сама ответив на это вопрос:

– Милочка, вам совершенно не о чем беспокоиться. С этой минуты я принимаю вас в штат моих фрейлин, и вы имеете полное право сопровождать меня в моих поездках… Екатерина Дмитриевна, вы слышали мое повеление?

– Да, ваше величество, все слышала, – подтвердила Голицына. И слегка подавшись вперед, как-то по-новому взглянула на Катерину. Улыбнулась, но эта улыбка показалась мне просто дежурной, какой-то слишком придворной. – Разрешите поздравить вас, фрейлина Романова.

– Благодарю вас, – отозвалась Катерина. – Однако зовите меня просто Катериной.

– С удовольствием. А вы зовите меня просто… Екатериной!

Они обе рассмеялись. Императрица им вторила.

– Я полагаю, что так будет удобнее и самому камер-юнкеру, – пояснила она, взглянув на меня с коротким наклоном головы. – Уверена, что ваши родные, Алексей Федорович, пока еще не курсе, что в вашем столичном доме вместе с вами проживает некая незнакомая им дама. Которую к тому же все считают вашей кузиной. Поэтому я предлагаю представить вашим родным Катерину… э-э-э…

– Алексеевну, – подсказал я.

– … представить Катерину Алексеевну в качестве моей фрейлины. Тем более, что отныне это действительно так. Во всяком случае, на время нашей вынужденной поездки.

– Благодарствую, ваше величество, – ответил я с поклоном. – Вы всего лишь парой слов решили для меня весьма большую проблему.

Тут мы въехали во двор усадьбы и остановились. На крыльцо вышли матушка и Олюшка с Лизанькой. За спинами их маячила Фроська. Младшей Санечки нигде не было видно, должно быть отлучилась куда-то.

Мне показалось, что матушка смотрит на меня и моих спутников с некоторым беспокойством. Оно и понятно: всегда тревожно, когда той сын внезапно возвращается в родное гнездо без всякого на то уведомления, к тому же в сопровождении большого количества незнакомых людей. И чтобы не дать этому беспокойству развиться до неприятных размеров, я вышел вперед и с широкой улыбкой раскинул руки в стороны.

– Прошу простить меня, матушка, что не успел предупредить о своем прибытии! – воскликнул я с наигранной радостию. – Сборы вышли нежданными, и уже не было никакого смысла посылать письмо с уведомлением.

Но никакими улыбками матушку мою было не пронять. Ни один мускул на ее красивом лице не дрогнул, она лишь прищурилась слегка, изучая моих спутников, а затем медленно спустилась по ступенькам крыльца. Я подошел, она весьма торопливо троекратно поцеловала меня, но при этом не отводила прищуренных глаз от экипажа, откуда Кристоф с Орловым уже помогали сойти наши дамам. Рядом бестолково суетился Федька, предчувствуя, должно быть, что скоро могут угостить водкой.

– Поясни-ка мне, Алексей, кто все эти люди? – шепотом спросила матушка. – И с какой такой целью они прибыли в наше имение? Признавайся: по принуждению чьему ты явился сюда, или же по собственной воле? Не пора мне кликнуть мужиков с вилами?

И матушка вдруг приставила к губам два пальца и свистнула так залихватски, как у меня никогда не получалось, как бы я не старался. И в ответ на этот свист из-за дома немедля показалось несколько крепких мужиков. С вилами, правда, был только один, а остальные с деловитым видом просто закатывали рукава.

И тогда я рассмеялся.

Глава 16
Дворянское гнездо. Большое дворянское гнездо

Да, я рассмеялся, и постарался сделать это как можно непринужденнее, чтобы развеять все сомнения моей подозрительной и такой проницательной родительницы. Материнское сердце сразу же почуяло неладное в этом визите. Визите, которого, как она полагала, не должно было быть вовсе.

– Воля моя собственная, матушка, – ответствовал я, взяв мать за руки. – Но надобность служебная. И гости со мной прибыли совсем не простые.

Тогда матушка сделала знак мужикам, чтобы те стояли на месте. Они мгновенно ей повиновались. Она решительно отодвинула меня в сторону и неспешно проследовала к экипажу, не отводя взгляда от императрицы. И по мере приближения, глаза ее расширялись. Казалось, что она не верит увиденному ими. А потом и вовсе замерла в изумлении. И тогда Мария Николаевна сама шагнула ей навстречу.

– Настасья Алексеевна, голубушка! – государыня приобняла матушку за плечи и коснулась ее щеки своей. – Если мне не изменяет память, то виделись мы с вами лет эдак пять тому назад, на балу по случаю тезоименитства государя, супруга моего невинно убиенного.

– Уже дошли и до нас эти страшные вести, ваше величество, – отозвалась матушка, вновь обретя дар речи. И низко склонилась перед государыней. – Сосед наш, князь Глебов, получил эту весть от сына своего старшего, Владимира, прибывшего из столицы на почтовых без всякого продыху. Изначально мы и верить в это не желали, но княжич заверил, что все это истинная правда. Я и высказать не могу вам всего своего сочувствия! Сама лишилась мужа преждевременно, и знаю, насколько тяжело принять это.

Сестрицы мои, Олюшка с Лизаветой, все еще ничего не понимая, сбежали с крыльца и встали по обе руки от меня, чуть спрятавшись за моей спиной. Лизанька, самая старшая из моих сестер, едва заметно пихнула меня локтем.

– Алешка… – зашипела она, аки змеюка. – Глазам своим не верю… Неужели ты саму государыню-императрицу к нам в гости привез?

Было ей уже почти двадцать лет, но замуж нам ее пока так и не удалось выдать, и вовсе не из-за каких-то ее внешних недостатков. Я полагаю, что все мои сестры – девицы достаточно видные, и не только для местной деревенщины, но и даже для петербургского света. Но выбор женихов здесь был не особо велик, а Лизанька – особа привередливая, кого попало и первого встречного себе в мужья брать не собиралась, и потому сидела до сих пор в девках, вместе с младшими сестрами.

Черная коса ее толстой плетью была перекинута через плечо на грудь, и Лизанька неуверенно теребила ее своими тонкими пальчиками. Человек несведущий, впервые Лизаньку увидевший, мог бы назвать эти пальчики нежными и ласковыми, но я-то был братом этой бестии, и прекрасно знал, что ежели эти пальчики сожмутся в кулачок, а кулачок сей прилетит тебе в ухо со всего размаха, то эпитеты «нежные» и «ласковые» сразу покажутся совсем неуместными.

Глаза ее тоже были черными, под цвет волос. Не угольными, конечно, но очень темным. Должно быть, проявилась в ней таким образом кровь кавказских князей, которыми являлись предки моей матушки. И хотя глаза эти были очень большими, но смотрели пронзительно, так, что порой хотелось спрятаться куда подальше от взгляда эдакого.

– Так оно и есть, Лизанька, – ответствовал я ей. – Как есть императрица наша Мария Николаевна. Решили уехать подальше от суеты петербуржской, покуда нужные люди не разберутся до конца с тем, кто государя на тот свет отправил.

Олюшка так и вцепилась мне в руку.

– Так говорят же, Алешенька, что камергер Лефорт это был! – воскликнула она. Но не громко, а так, чтобы только нам с Лизаветой было слышно, а до императрицы с матушкой ее слова не донеслись. – Он в государя и выстрелил. А потом и собой покончил, когда понял, что убежать не сможет, и ждут его пытки лютые!

Олюшке вот-вот должно было исполниться семнадцать, была она скромница и любила проводить досуг в компании с французскими романами. Наверное, с Кристофом им нашлось бы о чем поговорить. Ростом она особо не удалась, но внешностью ее господь не обидел, да и сложно было бы ему это сделать, учитывая, что оба родителя наших были известными красавцами. Во всяком случае, я так считал. Темноволосая, голубоглазая, пухлогубая, пухлощекая – Олюшка казалась всегда немного обиженной, и потому ее постоянно хотелось приголубить и поколотить того негодяя, который осмелился нанести ей обиду. Вот только никого негодяя и в помине не было.

– Цыц, – не поворотив головы, сказал я шепотом. – Еще неизвестно, кто Лефорту тот пистолет в руку вложил и приказал в государя пальнуть.

– А-а! – понимающе протянула Олюшка. И тут же вновь сжала мою руку. – Алешенька, – позвала она, – а кто те нужные люди, про которых ты сказал? Кто с ентим делом разбираться будет?

– Вот я и буду разбираться. А покуда – цыц! И что б ни слова никому!

– Ясно, Алешенька! – испуганно отозвалась Олюшка.

– Поцыцкай мне тут, – предупредила меня Лизанька. – Я спесь-то твою столичную махом здесь из тебя выбью.

– Дуреха ты! – поморщился я. – Я дела государственные, между прочим, решаю. Нельзя из меня спесь выбивать… То есть, нету у меня никакой спеси!

– Вот я и проверю, – мрачно пообещала Лизанька. – А то ишь-ты – цыцкает он! Дела у него государственные… Мне Владимир Глебов успел рассказать, какими ты там делами государственными в своем Петербурге занимаешься. Уж не знаю, известно ли об этом маменьке, но лично мне ты должен о-о-очень многое рассказать!

– А мне⁈ – тут же влезла Олюшка. – Почему я ничего не знаю⁈ Алешка, а мне расскажешь⁈

– А ты маленькая еще, – отрезвила ее Лизанька. – Рано тебе еще о таких вещах слушать.

– О каких вещах? – Олюшка так и вытаращила на меня глаза и потянула за руку. – Алешка, расскажи! Чем ты там занимаешься таким, что даже мне еще рано об этом слушать⁈ А мне ведь и замуж уже можно! Только не зовет еще никто, но как только позовет – сразу же пойду! Ну, Алешка, ну, расскажи! – тут она дернула меня так за рукав, что он затрещал даже. – Я тоже тебе что-нибудь расскажу взамен, хочешь?

– Не хочу, – сказал я. – Отстань! Нечего мне рассказывать. Лизка выдумала все. Слушает сплетни всякие, да верит им.

Имение Глебовых, Ижорское, находилось по соседству с нашим, несколько верст всего. Вообще-то, мы с соседями не особо близко общались. Так, по большим праздникам собирались, когда не пригласить соседа в гости было бы равноценно нанесению смертельной обиды. Но чтобы просто так в гости друг к другу ездить, поболтать да кофием побаловаться, такого и не припомню даже. Большой дружбы, в общем, не водили.

А тут, значит, Владимир Сергеевич Глебов, примчавшись из столицы домой с трагическим новостями, для чего-то явился к нам в Светозары и встречался здесь, оказывается, с Лизанькой с глазу на глаз, и поведал ей при этом последние сплетни на мой счет.

Чего это ради, спрашивается? Почему именно Лизаньке он об этом решил рассказать? Нет, не так: почему вообще он решил рассказать об этом кому-то из моих родных? Я могу понять, если бы он передал последние столичные сплетни своим папеньке с маменькой, да братцу своему младшему Бориске. Но причем тут Лизавета?

Ах, Владимир Сергеевич, Владимир Сергеевич… Вам придется мне кое-что объяснить.

Между тем матушка с государыней закончили свою приветственную беседу и направились к дому. Мы с сестрицами расступились, уступая им путь к крыльцу. Катерина с камер-фрейлиной Голицыной торопливо шли следом. Когда они все прошли в дом, и сестрицы за ними, Гаврила сразу принялся распрягать лошадей, а Орлов с Федькой подошли ко мне. Федька, поведя носом, поторопился проскочить за сестрицами – учуял, должно быть, запах съестного. Гришка же остановился очень близко ко мне, постоянно озираясь.

– Ну что, камер-юнкер? – спросил он негромко сквозь зубы. – Может намекнешь мне, от какой такой напасти ты спасал императрицу нашу? От кого этот побег затеял, да меня в него втянул? Из-за чего в преступники меня записал?

– Да что же ты такое говоришь, Гришенька? – ответил я на такие слова. – Ну какой же ты преступник? Ты лейб-гвардии служивый, и потому прямая твоя обязанность охранять императрицу вне зависимости от политических веяний. Именно этим нам с тобой отныне и придется заниматься, Гришенька. Именно этим.

– Так ты думаешь, что во дворце светлейший князь не смог бы обеспечить государыне должной охраны? – с усмешкой поинтересовался Григорий.

В ответ я тоже усмехнулся.

– Светлейший смог бы, кто же спорит? Но кто защитит ее от самого светлейшего?

Гришка замер, и хотя сам я не смотрел на него, а внимательно оглядывал двор, но все же почувствовал на себе его удивленный взгляд.

– Да что ты такое мелешь языком своим, камер-юнкер⁈ – Гришка повысил голос. – Уж не хочешь ли ты сказать, что светлейший князь Черкасский имеет какой-то интерес в том, чтобы убить нашу государыню⁈

Он в сердцах схватился за шпагу, и даже выдернул ее слегка из ножен, но я перехватил его руку и силой надавил на нее, заставив спрятать клинок обратно.

– Не ори так, Григорий! – шикнул я на него и вперил взгляд ему прямо в возмущенные зенки. – А ты решил, что я для собственной радости государыню «тайной тропой» прямо из церкви вывез, у сотни народа на глазах? Развлечения ради? Если бы нас там поймали, то Федьку как чародея мигом в острог отправили бы, а то и того проще – вздернули бы на веревке, что б другим неповадно было. А я поехал бы куда-нибудь на Камчатку, сивучей стрелять. А может и рядом с Федькой в петле болтался бы… Но я так же, как и ты, Гриша, давал клятву жизнь свою положить в защиту царской семьи и от слова своего отступать не намерен!

Я почувствовал, что Гришка больше не пытается выдернуть шпагу из ножен, и отпустил его руку.

– Да что ж такое… – пробормотал он с растерянностью. – Такими обвинениями просто так не раскидываются! Такое доказывать нужно!

– Пока я буду доказывать, государыню на тот свет отправят. Нет уж, Гриша, но сперва мы с тобой обеспечим ее безопасность, а уж потом что-то доказывать будем.

Я не случайно сказал «мы с тобой» – это должно было лишний раз напомнить Григорию, что он тоже несет ответственность за жизнь императрицы. Не зря же его приставили сопровождать ее в поездке на богослужение.

Вот пусть и проникнется своей миссией! Пусть теперь вместе со мной поломает голову, как обеспечить безопасность государыни.

– Я знаю одно, Гриша, – сказал я проникновенно. – На той известной ассамблее у князя Бахметьева, светлейший при помощи чародейства вложил в руку графа Румянцева пистолет и заставил его выстрелить сначала в князя, а затем и в самого себя. Таким образом он репетировал более серьезное преступление, а эти двое его давно не устраивали по разным причинам… Потом светлейший вложил пистолет в руку камергера Лефорта и на веки вечные записал его в цареубийцы, хотя Петр Петрович вовсе и не заслужил такой славы. Не по его воле все это случилось, и не по своей воле он стал еще и самоубийцей…

– Странные вещи ты говоришь, Алексей Федорович, – покачал головой Орлов.

– Не странные, а страшные, Григорий Григорьевич! – заверил его я. – Потому что затеял светлейший князь переворот государственный, и теперь хочет сам взойти на престол российский. И очень ему в этом мешает государыня наша Мария Николаевна. Страх как мешает, Гриша! Я сейчас не могу тебе всего рассказать, да, наверное, и права на то не имею, но коль уж государыня сама согласилась на побег из Санкт-Петербурга, да еще таким способом, то уж, верно, она и сама поверила в то, что жизнь ее в большой опасности. Спасти ее – мой долг. Наш с тобой долг, Гриша… Ну, так как? Ты со мной?

Григорий отвечать не торопился. На его месте я бы тоже не торопился. То, что он сейчас от меня услышал, было действительно серьезным обвинением, и если вдруг окажется, что я ошибся, то он и сам может легко оказаться сподвижником государственной измены.

Но тот факт, что государыня все же находилась с нами, заставил его поверить в итоге в мои слова. И он сказал:

– Хорошо, Алешка, ты меня убедил. Пожалуй, в этом деле я с тобой. Но помни: это еще не значит, что я обиды на тебя не держу. Мы, Орловы, народ злопамятный – долго носить в себе могем, а потом как выплюнем-выплюнем, так мало и не покажется!