Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 221 (всего у книги 286 страниц)

Глава 7
Быт и служба молодого дворянина

Дожидаясь моего возвращения, Катерина задремала, ровно как и извозчик. Даже лошади, кажись, и те заснули, так что весь мой экипаж стоял в ночи, словно на него наложили сонное заклятье.

Но стоило мне запрыгнуть в повозку, как все сразу зашевелились. Катерина сдвинулась на сидении, освобождая мне место, а извозчик недолго думая приложился к бутылке.

– Поезжай вперед, – приказал я, усаживаясь поудобнее. – Я скажу куда надобно.

– Как изволите, барин…

И лошади, легко стронув повозку с места, зацокали копытами по булыжнику. С сонным видом Катерина закрутила головой по сторонам.

– Всю жизнь живу в Питере, но мест этих совсем не узнаю, – проговорила она негромко. – Все как-то незнакомо.

– Возможно, вы никогда прежде не бывали в этих местах, – предположил я. – Вы так и не вспомнили, где проживаете, сударыня?

Катерина с каким-то странным лицом помотала головой. Помолчав, поинтересовалась:

– Сумароков, ты уже покончил со своими делами?

– Да, на сегодня покончил.

– И куда мы теперь направляемся?

– Если у вас не появилось других пожеланий, то сейчас мы едем ко мне домой. Не волнуйтесь, у меня хороший дом, я могу выделить вам отдельную комнату.

– Ты живешь один?

Не совсем понимая, что она имеет в виду, я набычился:

– Как изволите понимать ваши слова?

– Прямо! Ну там – жена, дети…

– Нет, обзавестись семьей пока не имел удовольствия. Это у крестьян, сударыня, с таким делом все просто: чуть в плечах раздался – так сразу и берешь в жены девку из соседнего дома, плодиться и размножаться. А дворянину сперва службу государю отслужить надобно, а потом уже и о личном думать.

– Справедливо, – согласилась Катерина. – А тебе уже сколько лет, Сумароков?

– Двадцать четыре осенью исполнится.

Мой ответ, показалось, Катерину несколько удивил.

– Двадцать четыре? Я думала побольше! Мне тоже двадцать четыре в ноябре.

Тут уж удивляться пришла моя очередь. Возможно у меня даже челюсть слегка отвисла. А что глаза выпучились – так это совершенно точно.

– Быть того не может! Двадцать четыре! Честно признаться, сударыня, я полагал, что вам не больше восемнадцати!

Катерина заулыбалась, махнула на меня рукой.

– Ой, да брось ты! Скажешь тоже!

– Истинный крест… – я торопливо перекрестился. И тут мне прямо в голову ударило: – Сударыня, так может у вас и муж имеется⁈ Может вы просто все позабыли?

Катерина неожиданно рассмеялась. Пихнула меня в плечо своим плечиком.

– Может у меня память и отшибло, – заявила она, – но я точно помню, что мужа у меня нет. Так что не бойся, Алешка, не прибежит он к тебе посреди ночи и не вызовет на дуэль.

Я немного смутился.

– Да я и не боюсь… А что касаемо дуэлей, сударыня, так я в них всегда немалую ловкость проявлял.

– О как! – Она немного отстранилась от меня, но лишь для того, чтобы посмотреть со стороны с каким-то новым выражением лица. Но ничего неприятного для себя я в этом не заметил. Мне показалось даже, что в глазах у нее появился живой интерес. – Тебе доводилось принимать участие в дуэлях?

– Доводилось.

– На шпагах или на пистолетах?

– Дуэли положено проводить на шпагах, сударыня, ибо только она способна в полной мере защитить честь дворянина. Однако, я слышал, в последнее время все больше входят в моду дуэли на пистолетах, но самому мне в подобном не доводилось принимать участие. Выстрел – это всего лишь воля случая. А хороший удар шпагой – это всегда твой собственный нрав и крепость руки!

– Бред какой… – со смехом отозвалась Катерина. – Если хочешь знать, дуэль не имеет никакого отношения к установлению справедливости. В драке на шпагах побеждает тот, кто лучше фехтует, а в дуэли на пистолетах – тот, кто лучше стреляет. Только лишь и всего.

Самое интересное, что в ее словах была доля истины. Я и сам неоднократно приходил к подобному выводу в своих размышлениях о дуэли. Зачастую на них гибнут те, кто был точно прав в своих претензиях, а победу торжествуют всякого рода подлецы и негодяи. Случается, конечно, и наоборот, но это только подтверждает тот факт, что любая дуэль – это не более, чем соревнование фехтовальных навыков.

Но дело тут вовсе не в том, кто кому пустит кровь. Дело в самой возможности защитить свою честь, не прибегая к судам и не подыскивая для того доказательств. Это способ привлечь внимание света к своей проблеме, а уж он сам расставит свои предпочтения в этом вопросе…

Но вслух я ответил коротко:

– Возможно вы и правы, сударыня.

Катерина фыркнула:

– Возможно! Мы оба знаем, кто из нас прав… Нет, я, конечно, поддерживаю возможность собственноручного наказания всяких там негодяев, но я против убийства.

– Иными словами, вы сторонник дуэлей, но противник смертельного исхода на них? – уточнил я.

– Именно!

– Что ж, не стану с вами спорить…

Я и в самом деле не хотел спорить на этот счет. Не далее, как две недели тому назад Ванька Ботов, друг мой сердечный, вызвал на дуэль Мишку Гогенфельзена, который мне не менее дорог. Все упрашивали их решить вопрос миром, потому что и вопрос-то там был – тьфу, плевый! Просто за картами зашел у них спор, нужны ли были государству российскому такие гонения на чародеев, какие учинил его светлость князь Черкасский с дозволения на то государя нашего императора, или же только вред от этого вышел.

Ох и спорили они, ох и кричали друг на друга, да так, что никто их угомонить не смог. А Ванька тогда схватил перчатку и бросил ее прямо Гогенфельзену в харю. «Коль уж вы такой непонятливый, сударь, – говорит, – так я вам объясню свою точку зрения другим способом!»

А Гогенфельзен выпрямился, уронив стул, бросил карты на стол и холодно ответил: «Хорошо, сударь. Назначьте место и время, и там я вам покажу, кто из нас был прав, а кто просто крикливый болван!»

Я очень надеялся, что на следующий день страсти поутихнут, что дуэлянты наши в конце концов обнимутся, и мы все вместе отправимся пить шампанское за счет Ваньки Ботова. Но вопреки ожиданиям, мириться они не стали. Гордость им, видите ли, не позволила! И Гогенфельзен нанизал Ваньку нашего Ботова на шпагу, как куропатку, на первом же выпаде. Попал меж ребер под ключицей. Чуть ниже – и точнехонько в сердце угодил бы.

Ванька ни секунды на ногах не простоял, сразу же упал. Гогенфельзен перепугался, шпагу выронил, башкой своей лохматой закрутил по сторонам: «Братцы, я не хотел его убивать! Я только по руке задеть хотел! А он сам на клинок наделся! Вы же видели, братцы!»

В общем, не очень хорошо все закончилось. Так мы шампанского и не попили за примирение. А Ванька Ботов до сих пор отлеживается у себя в казарме лейб-гвардии Преображенского полка. Весь в поту мечется. И не знаю даже, выкарабкается ли. Уж больно худо ему…

– Алешка! – окликнула меня Катерина. – Я задам вопрос, но ты не считай меня сумасшедшей, ладно?

К чему тут спорить? Да и кто спорит с умалишенными…

– Ладно.

– Напомни, какой сейчас год?

– Год ныне одна тысяча семьсот сорок седьмой от рождества Христова, – отозвался я. – Или же семь тысяч двести пятьдесят пятый от Сотворения мира. Это уже кому как угодно, сударыня.

– Спасибо, – совсем не к месту поблагодарила Катерина. – Примерно так я и думала… Можно тебя еще кое о чем попросить?

– Разумеется, сударыня. Чем смогу – помогу.

Она высунула из-под плаща голую руку.

– Ущипни меня. Только посильнее, чтобы я почувствовала. Я пыталась сама себя ущипнуть, но сильно не получается.

Я напыжился, глядя на нее исподлобья с полнейшим непониманием.

– Я не хочу причинять вам боль! Да и зачем вам это?

– Нужно! – жестко отозвалась Катерина. – Не бойся!

– Я и не боюсь, просто не привык щипать девиц.

– Ничего, привыкнешь… Давай уже!

Последнюю фразу она буквально выкрикнула, и я послушно взял ее пальцами за кожу над запястьем и слегка ущипнул.

– И это все? – возмущенно прошипела Катерина. – Тебя силы покинули от голода? Щипай сильнее!

– Да не могу я!

И тогда она размахнулась и довольно чувствительно врезала мне своим маленьким кулачком в ребра. Я сразу ее ущипнул.

Она пискнула и одернулась, растирая руку.

– Сойдет? – спросил я.

– Никакого толку с тебя, Сумароков, – недовольно отозвалась Катерина. – Знаешь, я думала, что сейчас сплю, и все это мне на самом деле просто снится. Но теперь полагаю, что может и не снится вовсе. По крайней мере, твой жалкий щипок меня разбудить не смог…

Я немного подумал, кусая губы, а потом проговорил с осторожностью:

– Мне матушка в детстве одну сказку перед сном сказывала. Там была спящая царевна, которую никто не мог разбудить. А потом пришел царевич, поцеловал ее, и тогда она проснулась…

Катерина отчего-то хрюкнула – во всяком случае звук у нее получился очень похожий.

– Ты это сейчас к чему, Сумароков? – спросила она с кривой улыбкой, которая сделала ее только милее. – Поцеловать меня хочешь, что ли?

– Если это поможет вам проснуться, то отчего же не поцеловать? Чай не жаба какая-нибудь.

Катерина вздохнула.

– Теперь я понимаю, почему у тебя до сих пор жены нет, – сказала она. – Ладно, целуй. Вдруг и правда поможет…

От неожиданности такой я слегка опешил. И потому спросил отупело:

– А как?

– Что – как? – не поняла Катерина.

– Как целовать-то?

– Ты что – девушек никогда не целовал что ли?

Я несколько смутился.

– Отчего же не целовал – целовал, конечно.

– В губы хоть целовал-то?

– И в губы тоже… Только как-то не по душе мне с вами беседы такие вести, сударыня! Ведь вы не Ванька Ботов, и не Мишка Гогенфельзен, чтобы такие разговоры разговаривать…

Понятно дело, с дружками мы были не прочь языком почесать про девиц и похождения любовные. Особенно с Гришкой Потемкиным, который вообще имел репутацию порядочного волокиты. Мы с Ванюшей Ботовым в этом деле ему и в подметки не годились. А, впрочем, такого стремления у нас и не водилось…

Тут Катерина вдруг глубоко вздохнула, протянула к моему лицу свою белую ручку и пальчиками взяла за подбородок. Но совсем не так, как давеча это сделал магистр Амосов, а очень нежно, а потом подвинулась ближе и сама поцеловала меня. Губы ее были мягкие и влажные. Вкусные такие губы.

Оторвавшись от меня, она облизнулась и покачала головой.

– Нет, не просыпаюсь, – заметила она. – Должно быть и впрямь все это на самом деле…

Я не особо понимал, что там за мысли бродят в ее голове, и тоже облизнул губы, все еще чувствуя на них ее вкус. В этой ситуации нужно было что-то сказать, и я начал без особой уверенности:

– Э-э… Должен вас уверить, сударыня, что я ни в коем разе не имею намерений как-то воспользоваться…

– Сумароков! – резко оборвала меня Катерина.

– Что?

– Не начинай.

– Но так ведь…

– Заткнись!

– Хорошо, хорошо…

Мы оба замолчали, и дальше ехали молча, раскачиваясь из стороны в сторону. Катерина снова придремала, пристроила голову мне на плечо. Волосы ее пахли чем-то незнакомым и приятным, и лишь немного отдавали дорожной пылью. Иногда на особо крупных кочках девица подпрыгивала на скамье, и голова ее билась мне о плечо, но она не просыпалась, а только что-то невнятно бормотала, не открывая глаз, и устраивалась поудобнее.

Пару раз мне пришлось давать указания извозчику, но дело свое он знал, и некоторое время спустя мы подъехали к моему дому в два высоких этажа. Экипаж остановился у ограды. Катерина и не думала просыпаться, пришлось потрепать ее по плечу:

– Сударыня… Катерина, просыпайтесь! Сударыня, будь вы неладны!

Пришлось изрядно ее встряхнуть, и она, вздрогнув, открыла глаза. Растерянно осмотрелась. Выглядела она при этом столь беззащитно, что у меня даже в груди защемило.

– Приехали, сударыня. Нужно идти.

Я помог ей сойти с повозки, открыл перед ней скрипучую калитку, и мы пошли по мощеной камнем дорожке, ведущей промеж кустов смородины к дому. В ночи было отчетливо слышно, как громыхают по дороге колеса отъезжающего экипажа.

– Это твой дом? – немного удивленно спросила Катерина, остановившись перед крыльцом, к которому вела белая сложенная полукругом лестница.

– Мой. Когда отец был жив, мы жили здесь все вместе: я, родители мои, сестры…

– У тебя и сестры есть?

– Три! – я показал ей три пальца.

– Ого!

– Вот вам и «ого»… Но как отца не стало, так матушка с сестрами отправились в имение под Новгородом, там и живут пока.

– А как же ты?

– А у меня служба государева! В сыскном приказе помощником генерал-полицмейстера Шепелева состою, всякого рода следственными делами по Петербургской губернии ведаю. Сыщик иначе говоря.

– Ого! – снова сказала Катерина. – Да ты большой человек, Сумароков, как я посмотрю!

– Да уж не маленький… – ответствовал я, довольный тем, что смог произвести на нее впечатление.

Пока мы поднимались по ступеням, двери распахнулись, и на крыльцо выбежал Гаврила, держа над головой фонарь.

– Барин, ты ли это⁈ А я и не ждал тебя сегодня, думал ты не раньше завтрева вернешься… А это еще кто с тобой? Неужто Лизавета Федоровна надумала в гости приехать?

Лизавета – это моя сестра, старшая из всех, окромя меня, разумеется. Есть еще Олюшка, средняя, и Санечка – самая младшая, моя любимица. Хотя, она у всех любимица…

Гаврила даже в лице расплываться начал от радости, но я быстро привел его в чувство:

– Нет, Гаврила, не Лизка это. Катерина Романова, моя недавняя знакомица. Она останется ночевать у нас, так что подготовь для нее комнату.

Гаврила тут же стер улыбку и подсветил Катерине прямо в лицо.

– Не припомню что-то… – ворчливо проговорил он. – Это каких Романовых? Новгородских?

– Местных, Гаврила, питерских, – без тени смущения ответила Катерина за меня. – И вот еще что… Собери-ка ты нам, Гаврила, что-нибудь покушать, а то мы с барином твоим так проголодались – сил наших нет! Утиную грудку с брусничным соусом сделаешь?

Гаврила, как мне показалось, немного опешил от такого напора совершенно незнакомой ему барышни.

– Яишенки нажарить могу, – ответил он, почесывая рыжую шевелюру. – С салом поросячьим.

Катерина посмотрела на меня вопросительно. Мне оставалось только развести руками. Ну где я ей посреди ночи утку под брусничным соусом найду?

– Годится, – махнула рукой Катерина. – А долго мы еще на крыльце стоять-то будем? Мрамор у вас тут остыл совсем…

И она высунула из-под плаща босую ногу и пошевелила пальчиками. Гаврила глянул на них совсем уже обалдело и быстро отвел глаза. Молча сделал шаг назад и распахнул перед нами двери.

– Прошу… Только осторожно, там совсем темно. Сейчас я свечи зажгу.

Мы прошли в дом, и Катерина сразу остановилась, замерла в темноте гостиной. Я же, хорошо знакомый с обстановкой, немедля прошел к буфету. Достал оттуда графин, налил в чарку водки на треть и поднес Катерине. Гаврила уже суетился вокруг и зажигал свечи. Постепенно становилось все светлее.

– Выпейте, сударыня, а то вы продрогли совсем. Ночи не жаркие. Как бы дурного не вышло.

– Что это? – спросила Катерина, кивая на чарку. – Водка?

– Водка, – согласно кивнул я. – Ох и вкусная!

Она как-то не очень уверено взяла чарку, понюхала, поморщилась, но все же выпила. Да лихо так, одним глотком. Совсем как Гаврила это делает.

– Обещал утку с бургонским, – с хрипотцой сказала Катерина, понюхав себе кулак. – А сам водку с яичницей подаешь… Все вы мужики одинаковые…

Мужики? Что она имеет в виду? Или она про Гаврилу сейчас? Я порой совсем не понимаю, о чем она говорит! Вроде бы и слова все нашенские, но порой она употребляет их так странно… Да и акцент этот непонятный. Он почти незаметный, но будь я агентом Тайной канцелярии, непременно обратил бы на это внимание светлейшего. А вдруг как она шпиёнка? Английская, немецкая или еще какая-нибудь…

Катерина тем временем вернула мне пустую чарку.

– Алешенька, коль уж у тебя сразу три сестры имеется, так может найдется в доме какая женская одежда для меня? Не могу же я сидеть за столом голая? Боюсь, Гаврила меня не так поймет…

– Хорошо, я поищу.

Между тем Гаврила зажег все свечи, какие были в гостиной, поставил лампу на стол и подошел к Катерине.

– Извольте ваш плащ, сударыня…

Катерина отшатнулась.

– Ну уж нет!

Слуга удивленно перевел взгляд на меня, и я помотал головой.

– Подготовь Олюшкину комнату для барышни. А потом займись ужином – есть хочется, просто страх какой-то…

Гаврила понимающе кивнул и удалился наверх. Его шаги и скрип половиц отчетливо были слышны в ночной тишине.

Глава 8
Бургонское вино, странные письмена и кусочек сыра

Платье для Катерины я все-таки нашел, хотя в какой-то момент утратил на это всякую надежду. И даже туфельки отыскались в чулане, куда Гаврила снес все вещи, какие в хозяйстве сгодиться не могли, а выбросить он не посмел.

И только Санечкину комнату он оставил нетронутой – все там было, как и прежде, словно и не уезжала Санечка вместе с сестрами и маменькой. Да я и не настаивал на этом, прекрасно зная трепетное отношение Гаврилы к самой младшей в семье Сумароковых.

Санечке в апреле исполнилось пятнадцать, и Гаврила в этот день накрыл в столовой праздничный стол. Даже пирог яблочный испек собственноручно. Я грешным делом решил, что мы гостей каких ждем, но Гаврила напомнил мне, что в этот самый день пятнадцать годков назад на свет появилось самое чудесное существо, каких только видывал свет.

И пустил при этом слезу. Насилу я Гаврилу успокоил тогда. Водкою пришлось отпаивать. Любит он Санечку любовью отеческой, нежной, что уж там говорить. Вынянчил ее с самых пеленок, на лошади держаться научил, шпагой владеть, а уж как из пистолетов она стреляет – тут, пожалуй, и мне фору даст. Дьявол в юбке, а не девчонка!

Оттого, наверное, у Гаврилы такая привязанность к младшенькой, что своих детей у него нет и никогда не было, и в какой-то момент решил он всю свою неистребованную отцовую любовь выплеснуть на это крошечное кричащее существо.

Всю жизнь он шастал с батюшкой моим по всяческим войнам, ни одной кампании не пропустил. И с прусаком бился, и со шведом, и с турком. И дело-то его было не в бойню лезть, а барину прислуживать, но он везде успевал. И палаш хозяину наточить, и ужин на костре приготовить, и одежду выстирать, и турка какого мог прирезать при случае. Очень разносторонний человек, наш Гаврила. Так по наследству от батюшки он мне и достался…

Туфельки пришлись Катерине впору, а вот платье оказалось слегка широковато. Когда я обратил на это внимание, Катерина быстро вернулась в свою комнату и подвязалась на талии широким поясом из куска ткани. После этого стало казаться, что платье сидит, как влитое. И вопрос был снят.

Когда мы спустились в столовую и сели за стол, Гаврила осмотрел Катерину с сомнением, а потом поинтересовался у меня шепотом:

– А разве ж это не платье Лизаветы Федоровны?

– Оно самое, – не стал скрывать я.

– Да как же ж так⁈ Или разбойники какие на барышню напали, обобрали всю?

– Разбойники, Гаврила, разбойники! – согласно покивала Катерина, макая ломтем хлеба прямо в яичницу, которая так и плавала в вытопившемся сале. – Обобрали меня всю, горемычную. Под орех разделали, негодяи!

Вот говорит она эти слова, а у самой в глазах блеск проглядывает, словно смеется. И ведь не поймешь по ее тону, всерьез ли она сокрушается, или же издевается.

– Бывает… – с горьким сожалением вздохнул Гаврила.

А может и впрямь разбойники на нее напали? Раздели до гола, обобрали до нитки, да еще и надругались, отчего она и подвинулась рассудком слегка… Такое вполне возможно, особенно если учесть, что обнаружил я ее в такой части города, где без шпаги и пары пистолетов и днем-то лучше не появляться, не то что ночью темной.

У любой барышни от такого может ум за разум зайти, а уж память потерять и вовсе немудрено. Особенно, если речь идет о таком нежном создании…

Вспомнив губы Катерины, напитанные сладкой влажностью, я даже глаза призакрыл на мгновение. Приятное это было воспоминание, волнующее. Интересно, а сама Катерина еще помнит этот поцелуй?

Я незаметно покосился на девицу. По ней было не похоже, чтобы в эту минуту она думала о нашем с ней поцелуе. Она старательно вымакивала ломтем хлеба сало вместе с яичным желтком, и с превеликим аппетитом отправляла себе в рот. И громко причмокивала от удовольствия, словно и в самом деле употребляла утиную грудь под брусничным соусом, а не куриные яйца с ломтями зажаренного до хруста поросячьего сала.

Спохватившись, я попросил Гаврилу открыть бутылку бургонского, что тот и не замедлил сделать. Поблагодарив слугу, Катерина попробовала вино, довольно покивала и для чего-то показала мне большой палец.

– Отличное вино! – похвалила она. – А я уж решила, что ты позабыл о своем обещании.

А я ведь и в самом деле забыл. Совсем другими вещами были заняты мои мысли все это время.

Когда с ужином было покончено, и бутылка бургонского подошла к концу, я проводил Катерину в ее комнату. Оба мы были изрядно захмелевшие, и, пожелав покойной ночи, я хотел было отправиться спать, но Катерина меня окликнула:

– Алёшка!

– Чем могу служить? – немедленно отозвался я, очень надеясь, что девица все-таки вспомнила о нашем недавнем поцелуе.

– У тебя найдется несколько чистых листов бумаги? И еще что-нибудь… – она указательным пальцем начертила в воздухе какие-то каракули. – Чем пишут.

– Я распоряжусь, чтобы Гаврила принес вам бумагу и писчие принадлежности. Вы желаете написать кому-то письмо?

– Мне некому писать! – неожиданно резко отозвалась Катерина. – Точнее, я не помню, кому могла бы написать письмо. Я просто хочу привести в порядок свои мысли.

Разумно, хотя и несколько не ко времени. Я кивнул и хотел отправиться прочь, как девушка меня снова окликнула:

– Алёшка!

– Что?

– Ещё один вопрос. Личный… Где у вас тут туалет?

И снова я ее не понял. И слова все вроде как знакомые, но употребляет она их так странно.

– Я не совсем понимаю, сударыня…

Тогда Катерина приставила ладошку ко рту и громко прошептала:

– Мне бы по малой нужде сходить! Где у вас можно это сделать?

Я прошел в комнату, присел у кровати и достал из-под нее ночной горшок.

– Вот, сударыня. По малой нужде можно и сюда, а Гаврила утром приберет.

С видом несколько растерянным, Катерина взяла горшок, покрутила его и уставилась на меня, слегка приоткрыв рот.

– Горшок? Ты сейчас серьёзно? Да как же я на него усядусь-то?..

Она нисколько не притворялась, в самом деле пребывала в полном недоумении. Это ж надо так памяти лишиться – имя свое помнит, а вот как на ночной горшок зад пристроить, тут у нее совсем понимания нет… Странно это как-то.

– Коль уж совсем приспичит, то во дворе «нужник» имеется. Только темно там сейчас. Я вам свечу на столе оставлю, только вы уж дом не спалите. Обидно будет очень.

– Не волнуйся, не спалю…

Ещё раз пожелав покойной ночи, я отправился к себе. Мне кажется, что уснул я еще до того, как упал на кровать. Во всяком случае никаких таких подробностей в памяти у меня не осталось.

Проснулся я по обыкновению рано, все в той же позе. Половина лица у меня была измята, как будто во сне я даже не ворочался. Страшно хотелось пить, и на столе я обнаружил серебряный поднос с полным стаканом воды. Должно быть Гаврила ночью озаботился.

Выпив всю воду залпом, я окликнул слугу, и он помог мне привести себя в порядок. Следовало отправляться в усадьбу сиятельного князя Бахметьева, где сегодня вечером намечалось проведение очередной ассамблеи с танцами, картами и разными подвижными играми. Так что мне надлежало встретиться там с генерал-полицмейстером Шепелевым Яковом Петровичем, где мы вместе должны были провести осмотр на предмет выявления всякого рода «слабых мест».

«Слабыми» у нас было принято называть различные места на подобного рода мероприятиях, через которые предполагаемые злоумышленники могли бы проникнуть на территорию и учинить какие-нибудь разбойные дела.

Конечно, усадьба Бахметьева и без того охраняется весьма неплохо, но одно дело сохранить в целости одного единственного человека, а совсем другое – несколько сотен гостей, которые вскорости после начала ассамблеи непременно напьются и начнут куролесить. А все ведь люди знатные, при деньгах и украшениях. Всякое там может случиться…

Выбрав камзол, который, по моему мнению, наиболее подходил для нынешних дел, я снял со стены шпагу, повесил ее себе на бок, на ее же место водрузил отцовский палаш. Полюбовался. Да, тут ему, пожалуй, самое место. Сестрицам моим он ни к чему. Разве что Санечка время от времени пофехтовать любит, но для ее руки больше подойдет рапира, нежели этот настоящий боевой палаш, повидавший на своем веку немало всяческих ужасов. А уж кровью как он умылся! И представить страшно…

Проходя мимо Олюшкиной комнаты, в которой остановилась Катерина, я замер, прислушиваясь. Из-за двери не доносилось ни звука. Убедив самого себя, что не делаю ничего предосудительного, а просто забочусь о состоянии своей постоялицы – и только лишь! – я осторожно, придерживая рукой, приоткрыл дверь комнаты. Заглянул внутрь.

Катерина крепко спала, свесив с кровати голову и одну руку. Волосы ее тоже свисали до самого пола, почти скрывая лицо светлой спутавшейся занавеской. Лизино платье висело на спинке стула, а значит спала Катерина совершенно голой. Впрочем, это и так было видно: одеяло сползло ниже торчащих лопаток, и мне хорошо была видна ее обнаженная спина.

Безуспешно стараясь не смотреть на девушку, я тихо проследовал к столу. Здесь в беспорядке были раскиданы листы бумаги. Некоторые из них были скомканы, некоторые и вовсе валялись на полу. Нож для очинки перьев торчал, воткнутый прямо в столешницу, а несколько перьев были безжалостно искромсаны. Одно перо, сильно обрезанное, высовывалось из открытой чернильницы, а песочница с песком для посыпания чернил не была даже открыта. Свеча сгорела без остатка – видимо, задержалась за столом Катерина до поздней ночи. Или до раннего утра…

Я взял в руки один из листов. Он был не просто исписан – буквально измазан чернилами, так что ни единой буквы на нем разобрать не представлялось возможным. Еще два листа были точно такими же, а вот на следующем уже можно было различить несколько строк. Впрочем, никакого смысла в них не было – создавалось впечатление, что здесь Катерина просто расписывала перо. Ну, или перья – учитывая количество испорченных.

«Раз, два, три четыре, пять, – очень криво было написано здесь. – Вышел зайчик твою мать…»

Затем блестели огромные кляксы, а ниже, уже более опрятно, было написано: «Катька. Катерина. Като…»

Снова две кляксы. А следом очень ровная надпись: «Лёшка дурак, сел на чердак…»

Так, так… Если Катерина таким образом пыталась привести в порядок свои мысли, то ей это явно не удалось. Я взял следующий листок, полностью исписанный. Хотя строки здесь выглядели не особо ровными, а небольшие кляксы были видны тут и там, но всё же в целом это был некий вразумительный текст. Но и он начинался весьма странным образом: «Вжж. К. Катя. Каааатя. Алёшка. Шкаааа!!! NaCl. C2H5OH… Кажется, расписалась. Никогда не думала, что это так трудно…»

Всё это написано было с ужасными ошибками. Читать написанное до конца я не стал – Катерина на кровати вдруг заворочалась, и я немедленно вернул листок на место в общую стопку. И совсем уже было хотел покинуть комнату, как Катерина вдруг перевернулась на спину, вытянула руки кверху и сладко потянулась. При этом она даже выгнулась дугой, и вся ее голая грудь оказалась передо мной, как на ладони. Она так и торчала кверху двумя округлыми холмиками, которые венчались розовыми напряженными вершинами.

А в голове у меня почему-то промелькнула глупая мысль: «Как же я сегодня службу нести буду?»

Несколько очень долгих мгновений смотрел я на эту голую белую грудь, а потом вдруг понял, что Катерина тоже смотрит на меня изумлённо. Вдруг она резко опустила руки и рывком надернула на себя одеяло, закрывшись до самого подбородка.

– Сумароков, твою мать! – закричала она. – Ты совсем сбрендил⁈ Ты что тут делаешь⁈

Я поторопился отвернуться к стене, оказавшись к Катерине спиной.

– Я… стало быть… проведать вас зашёл, сударыня! Справиться, стало быть, о здоровье вашем, потому как назябли вы вчера порядком. Босая столько прошагали в ночи, вот я подумал: не поднялся ли жар у барышни?

– Да не поднялся у меня жар! Поди прочь, мне одеться надо! Да ещё в этот твой… нужник сходить… Что б тебя!

Я сломя голову кинулся к выходу, но у самой двери Катерина меня остановила громким окликом:

– Алёшка!

Я замер, боясь обернуться.

– Ты куда собрался?

– Так вы ж сами велели убираться вон…

– Да я не об этом совсем! Ты куда так вырядился, словно павлин?

– Так ведь служба у меня, сударыня! Ассамблея нынче у князя Бахметьева в усадьбе, а это значит, что тьма народа там будет. Нам с генерал-полицмейстером заранее осмотреться надлежит, слабые места охраною прикрыть, посты в надлежащих местах расставить.

– Это зачем ещё? – удивленно спросила Катерина.

– А чтобы дел разбойных творить соблазну ни у кого не было! Наш лихой народ очень любит опосля таких ассамблей подстерегать кого-то в тёмных местах, да золото с камнями драгоценными отнимать. Могут и ножичком ткнуть. Ножичков у народа полным-полно. А нам потом с генерал-полицмейстером ищи-свищи их по всему Санкт-Петербургу…

– Подумать только… – я слышал, как Катерина заворочалась на кровати – толи поворачиваясь на бок, толи вставая. – Ты, оказывается, такой важный фрукт!

– Ну-у-у… – уклончиво промычал я. – Имеем такую особенность.

Что есть, то есть. К чему излишняя скромность?

– Ладно, проваливай, – добродушно разрешила Катерина. – Завтрак скоро будет?

– Гаврила с минуты на минуту подаст.

– Без меня не начинайте. Где у вас тут умыться можно?

– Я распоряжусь, чтобы Гаврила принес вам кувшин с теплой водой, таз и полотенце…

После этих слов я поторопился удалиться. В столовой мне некоторое время пришлось сидеть в одиночестве, пока Гаврила носился туда-сюда с тазами и кувшинами. Потом к столу вышла Катерина. Выглядела она точно так же, как и накануне ночью, с той разницей лишь, что волосы ее теперь были аккуратно зачесаны назад и скручены в тугую шишку на затылке, обвязанную какой-то тесьмой. От этого шея казалась длинной и очень изящной, а глубокие ямочки над ключицами были наполнены тенью.

Сев за стол напротив меня, Катерина звонко хлопнула в ладоши и растёрла их.

– Чем нас сегодня Гаврила потчевать будет⁈ – весело спросила она. – Надеюсь, на этот раз обойдёмся без жаренного сала?

– Жаренного сала нынче не будет, – пообещал Гаврила. – Я с утра в лавку сбегал, мясного пирога купил, да сыра голову в запас. Дырявый. Из самой Швейцарии, говорят. Еще чай у нас имеется. Или барышня бокал вина пожелает?

Катерина коротко хохотнула.

– Я что, больная с утра винище жрать? – И тут же спохватилась. – Ой, извини! Не люблю вино с утра, меня от него в сон тянет…

Улыбаясь, Гаврила расставлял перед нами блюда с нарезанным пирогом, кусками сыра и чайные пары. Из пузатого фамильного чайника китайского фарфору длинной струей разлил по чашкам темный ароматный напиток.