Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 222 (всего у книги 286 страниц)

– Вам со сливками, сударыня? – поинтересовался Гаврила, указав на маленький сливочник из того же сервиза.

– Валяй! – позволила Катерина. – Гулять так гулять!

Какое-то время стояло молчание, мы были заняты едой. Покончив с пирогом, Катерина взяла кусочек сыра, откинулась на стуле и стала откусывать от него понемногу, запивая чаем.

– А что, Алёшка, успел ты прочитать мои записки? – спросила она.

В глазах её блестела хитринка. Я утёр губы салфеткой, кинул её на стол и покачал головой.

– Лишь самую малость, сударыня. Прошу простить моё любопытство, но уж больно интересными были обстоятельства нашего с вами знакомства.

Катерина вдруг недовольно наморщила носик.

– Послушай, Сумароков… Ты меня уже видел голой, один раз целовался со мной и ещё предлагал помочиться в ночной горшок… Может тебе уже пора начать называть меня на «ты»? Я же называю тебя. Вот и ты попробуй!

Я смотрел на неё, замерев, но язык у меня не поворачивался.

– Э-э-э… можно, конечно, и попробовать…

– Ну! – подстегнула меня Катерина. – Не бойся ты, я не кусаюсь! Скажи: «Катя, передай мне сыр!»

Гаврила у меня за спиной коротко гыгыкнул.

– Я не хочу сейчас сыру, – ответил я не очень уверенно.

Катерина вдруг стукнула кулачком по столу, отчего посуда на нем так и звякнула. От неожиданности я замер. Катерина показала мне кусок сыра.

– Повторяй за мной! – повелительно сказала она. – «Като, передай мне сыр»…

– Хорошо, хорошо! Воля ваша!.. «Като, передай мне сыр»…

– Еще раз, – потребовала она.

– «Като, передай мне сыр!» – едва ли не выкрикнул я.

Катерина сразу успокоилась. Закинула в рот кусочек сыра и утерлась салфеткой.

– Ладно, сгодится, – заявила она. – Посредственно, конечно, но сгодится. Артист из тебя так себе, Сумароков.

Я развел руки в стороны. Вопросил с недоумением:

– Но сыр ты мне передашь или нет?

– Так ты ж не хотел, – усмехнулась Катерина.

– Теперь хочу!

Гаврила, которому, видимо, надоело наблюдать за нашей перебранкой, подошел к столу, взял тарелочку с сыром и поставил передо мной.

– Вот, барин, отведай. Слушать вас больше не могу!

Глава 9
Скучающий камер-юнкер и веселый куратор

Сразу после завтрака я отбыл в усадьбу сиятельного князя Бахметьева, оседлав вороного. Гаврила, узнав о том, что гнедую Стрелку я загнал насмерть, сильно опечалился. Стрелку он любил. Да и с возрастом стал очень сентиментальным, порой даже до слез. Но сейчас слезу пускать не стал, а только вздохнул глубоко и спросил с печалью в голосе:

– Сильно мучилась-то?

Я помотал головой.

– Не особо. Порешил я ее сразу. Батюшкиным палашом и порешил. Считай, и не страдала даже.

– И то хорошо, – снова вздохнул слуга, потрепав вороному морду. – А за барышню свою не беспокойся, я за ней присмотрю. Я там еще нарядов разных отыскал. От сестер твоих остались. Пусть примеряет, чего уж теперь… Вот только позволь спросить, Алешка: она у нас теперь завсегда жить будет?

Я покачал головой, удержав рвущегося вперед вороного, которому когда-то сам же дал имя Грач.

– Нет, Гаврила, она у нас лишь на время. А вот на какое – этого сказать не могу, потому как и сам пока не знаю. Ты же заметил, что с головой у нее не все в порядке… Не помнит она почти ничего про себя. Говорит, что из рода Романовых она, но уж больно я в этом сомневаюсь. Я осторожно поспрошаю у местных Романовых, не теряли чай они барышню свою. А пока пущай у нас живет. Глядишь, и память к ней вернется!

– А не попортим мы так всю репутацию девке-то? – усомнился Гаврила. – Не начнут люди шептать слухи срамные?

– Так что ж ты предлагаешь – на улицу ее выгнать? Вот тогда ей точно конец придет! А я грех такой на душу не возьму. Пусть лучше судачат дрянь всякую. Подобные слухи могу и шпагой утихомирить.

– Ну, как знаешь, барин! Но ежели кто начнет спрашивать, я говорить буду, что родня ваша из Новгороду на лето прибыла. А Романовы новгородские вам и впрямь родня дальняя по женской линии. Так что если и соврем, то не сильно…

Пока мы с Гаврилой таким образом беседовали, я обратил внимание, что Катерина наблюдает за нами через окно своей комнаты. То есть, разумеется, комната была Олюшкина, но можно считать, что на какое-то время ее взяла у меня на постой эта барышня.

Жаль, конечно, что с головой у нее совсем плохо. Пишет какие-то каракули безграмотные, да и пером совершенно владеть не приучена. Будто первый раз в жизни в руке держит.

Однако красотой она при этом не обижена. Я даже вздохнул тягостно, вспомнив, как она сладко потягивалась, освещенная косыми солнечными лучами, падающими на ее грудь через окно. Снова глянул наверх, и мы с Катериной встретились взглядами. Она помахала мне рукой. Я в ответ кивнул и направил Грача к воротам, которые Гаврила уже кинулся открывать.

Тут, наверное, следует упомянуть, что верхом по Петербургу я передвигаюсь не часто. Предпочитаю экипаж, как и положено знатному господину с достатком. На военной службе я не состою, годовой доход получаю изрядный (спасибо батюшке, который сохранил и преумножил семейное достояние), да и жалование от государя-императора получаю достойное. Но сегодня запрягать экипаж я приказа не давал. Возит меня обычно Гаврила, а ему пока лучше оставаться дома. Мало ли что Катерине в голову взбредет. Уж лучше ее держать под присмотром. Так ей безопаснее будет, да и мне спокойнее…

При дворе я уже несколько лет числюсь в чине камер-юнкера. Еще при покойном императоре Алексее Петровиче я был зачислен в штат, и даже какое-то время исправно исполнял свои обязанности. Но нынешний император Михаил Алексеевич камер-юнкерство не жаловал. Поговаривали, что по восшествии на престол он вообще хотел устранить этот чин при дворе, но светлейший его отговорил.

Теперь-то я понимаю отчего государь Михаил Алексеевич сторонился камер-юнкеров. Дело в том, что в наши обязанности входит постоянное присутствие при особе государя, даже в покоях, и выполнение его мелких поручений, которые не требуют особых знаний и полномочий. Такие своего рода пажи, только уже вышедшие из возраста отроков.

Так вот, государь отчего-то был уверен, что батюшка его, император Алексей Петрович, умер не своей смертью, а был околдован и заморен каким-то особым заклятьем, какое способен наложить только очень сильный маг. И провел этого мага в императорские покои именно камер-юнкер. Имени его я не знаю, а из рода он был Арнаутовых.

С той поры этого камер-юнкера никто не видел, и не знали даже, что с ним случилось. Сгинул и сгинул. Вопросы лишние задавать при дворе Михаила Алексеевича как-то не принято. А то недолго отправиться следом за Арнаутовым.

Потому и сторонился теперь нынешний император камер-юнкеров. Впрочем, жалование при этом продолжало выплачиваться, а это ни много ни мало – тысяча рублей в год. Жить можно, даже если нет больше ничего за душой.

Первое время я продолжал исправно посещать положенные дежурства при дворе, но поскольку к императору допущен не был, то приходилось мне болтаться впустую по дворцу, судачить о том о сем с другими придворными и предаваться безделью.

Так продолжалось около полугода. А потом заприметил меня граф Петр Андреевич Амосов и предложил протекцию в память о старой дружбе с отцом моим, Федором Сумароковым, бравым кирасиром, сложившим свою буйную голову в далекой приграничной битве.

– Я смотрю, ты паренек сметливый, – сказал Амосов, отечески похлопывая меня по щеке. – Да и голова у тебя в нужном направлении работает… У нас тут, Алешка, новая для Петербурга служба организовалась. Сыскной приказ, который заниматься будет розыском воров, душегубов и прочих разбойных людей, которые преступления всяческие затевают. Командовать приказом назначен мой старый товарищ, Шепелев. Он-то и подыскивает себе сейчас смышленого помощника из дворян достойных. Просил меня поспособствовать… Ну что, Алешка, пойдешь генерал-полицмейстеру в помощники?

Генерал-полицмейстер! Звучало это настолько торжественно, что я не раздумывал ни единого мгновения.

– Пойду, отчего же не пойти? Надоело мне при дворе палкой груши околачивать!

На самом деле, я сказал не «палкой», а гораздо грубее, и Петр Андреевич какое-то время хохотал, продолжая одобрительно хлопать меня по щеке.

– Молодца, Алешка, молодца! – приговаривал Амосов. – Весь в батюшку! Тот тоже бывало как загнет, так огурцы в кадках прокисают!

– А может хватит уже меня по щеке хлопать, Петр Андреевич? – сказал я, сдвинув брови. – Дыру ведь пробьете! Рука-то тяжелая…

– Не стеклянный, не рассыплешься, – ответил Амосов, но по щеке хлопать перестал. – Значит, так… – перешел он к делу. – Нынче вечером, как только солнце сядет, заедешь ко мне домой, там тебе передадут рекомендательное письмо для Шепелева. Да смотри один приезжай, без сопровождения! Свой экипаж не бери, возьми наемный. Меня дома в этот час не будет, а встретят тебя два дюжих молодца в чалмах и один индийский раджа. Ты их не пугайся.

– Да я не из пугливых, Петр Андреевич… А что в вашем доме делает индийский раджа?

– А вот это не твое дело, Алешка, – ответил Амосов. Мне показалось, что он снова хотел похлопать меня по щеке, но передумал. – Что нужно, то и делает! Он станет задавать тебе вопросы разные, и ты отвечай на них честно и откровенно. Не пытайся его обмануть, все равно не получится. Но не это самое страшное…

Мне стало как-то не по себе. Показалось, что даже сердце перестало биться – во всяком случае, я его уже не слышал.

– Страшное? – переспросил я. – Вы пугаете меня, Петр Андреевич!

Амосов хмыкнул.

– А говорил, что не из пугливых, – со смешком ответил он. – Слушай дальше… Потом тебя попросят закатать рукав на одной руке и протянуть ее радже. Сделай это. И когда раджа достанет нож, то не дергайся и терпи. Раджа разрежет тебе руку чуть выше запястья, но не глубоко. Много крови ты не потеряешь. Потом рану тебе посыплют особым порошком красного цвета, и ты почувствуешь, что у тебя кружится голова, а в груди разгорается нестерпимый жар. Тебе будет страшно, но ты должен терпеть. Это не будет долго продолжаться. Жар в груди пройдет быстро, он у всех быстро проходит. Голова, правда, будет кружиться еще некоторое время, но это пустяк, ты только потом с лошади не грохнись, а то бывали уже такие случаи. Один прямо-таки вусмерть и убился, пришлось в саду закапывать.

– Это как же так? – удивился я.

– А вот так, Алешка! За здорово живешь и сгинул парень. Потому как голову на плечах иметь надобно. И думать на два шага вперед. Ты умеешь думать на два шага вперед?

– Завсегда стараюсь делать это, Петр Андреевич… Но что же потом делать-то мне?

– А там и узнаешь!.. Ну все, Алешка, некогда мне тут с тобой балясы точить, – заторопился вдруг Амосов. – У самого дел невпроворот, а тут еще ты под ногами путаешься! Брысь отседа!

И он замахал на меня руками, будто и впрямь прогонял прочь расшалившихся котов. На том мы и распрощались. А вечером, как только солнце потонуло в Финском заливе, я и в самом деле прибыл к дому Амосова. Двери мне открыл Кирьян, впустил внутрь, сунул мне в руки запечатанный конверт и куда-то тут же пропал. Конверт я тут же припрятал в карман.

Ждать пришлось недолго. Откуда-то явились два дюжих молодца в алых чалмах, как и обещал Петр Андреевич, оглядели меня с ног до головы, а потом провели куда-то во внутренние покои. Мы шли по каким-то коридорам, то поднимались по лестницам наверх, то спускались вниз, и очень скоро я совсем запутался на каком этаже этого огромного дома мы находимся.

Потом мы все-таки остановились у высоких дверей, белых с золотыми узорами, на манер императорского дворца. Я думал, что кто-то из дюжих молодцов сейчас распахнет передо мной проход, но по щели вокруг дверей вдруг с тихим треском пробежали яркие искры, и проход раскрылся сам собой, выдохнув на меня из сумрака поток тёплого воздуха.

Пройдя в двери, я очутился в большой комнате, все стены которой были задрапированы красной материей. В центре ее, на квадратном ковре, сидел, по-турецки скрестив под собой ноги, очень темнокожий индийский раджа. Глаза его были закрыты, а поджатые губы что-то беззвучно и непрерывно шептали.

Завести разговор первым я не решился, и потому некоторое время стоял перед раджой молча, переминаясь с ноги на ногу. Дюжие молодцы в алых чалмах почтительно остановились у дверей.

Наконец раджа распахнул глаза.

– Назови свое имя, – потребовал он.

Я немедленно назвал себя. Подумав, добавил и свой придворный чин. В ответ на это раджа усмехнулся. Или же мне просто так показалось.

– Подойди ближе, камер-юнкер Сумароков Алексей Федорович, – потребовал раджа.

Я подошел, на ходу закатывая рукав, хотя меня об этом и не просили. Потянувшись, раджа придвинул к себе золотой фигурный поднос, на котором лежал нож с волнистым лезвием, и стояли какие-то склянки.

Взяв меня за руку, он осмотрел мое запястье, плюнул на него, растер, а затем схватил нож и быстро полоснул самым кончиком мне по руке. Хотя я и ожидал этого, но все произошло столь внезапно, что я хотел одернуться. Но раджа держал мою руку на удивление крепко.

Кожа расступилась, открыв тонкую рану длинною с палец. Кровь на ней вспучилась и медленно потекла несколькими струйками вниз по руке. Тогда раджа взял с подноса одну из склянок, потряс ее, затем вытянул пробку и зачерпнул изнутри красный порошок.

Пока все шло именно так, как описывал Амосов. Раджа посыпал порошок мне на рану, и он сразу облепил кровавые потеки, заставив их сгуститься и остановиться. От раны кверху взметнулись дымные струйки с сильным запахом. Он был не особо приятный, мне пришлось даже отвернуть нос.

– Попахивает у вас тут, господин раджа, – заметил я, помахивая перед носом свободной ладошкой. И, оторвав взгляд от раны, посмотрел на раджу.

Лицо его исказилось. Оно было сплошь покрыто мелкими каплями пота. Свои губы он широко раздвинул, и в первое мгновение я принял это за улыбку, но зубы его при этом были крепко стиснуты, и я понял, что никакая это не улыбка. Это был оскал. Вызванный приступом нестерпимой боли.

Выронив на ковер склянку, раджа медленно завалился на бок, и в тот же миг я почувствовал, как внутри меня начинает разгораться пламя. Сначала оно возникло где-то в животе, словно я хлебнул на пустой желудок полчарки водки. Потом поднялось выше и разлилось по всей груди, охватило даже шею. А вскоре и все лицо мое запылало жаром.

Если бы Амосов не предупредил меня заранее о таких последствиях, то я мог бы и напугаться. Да и сейчас сердце у меня замерло, в ожидании, когда же это закончится, но панике я не поддался. Я напряженно ждал, когда же начнет кружиться голова, однако этот момент никак не наступал.

А раджа тем временем продолжал корчится на ковре. Его трясло, как в приступе падучей, руки его поджались, став похожими на сухие ветки, а пальцы криво растопырились. К нам подошли дюжие молодцы в алых чалмах, молча отодвинули меня немного в сторону, а сами присели над раджой и крепко прижали его к ковру.

Раджа трясся, скрипел зубами, даже кости его сухо хрустели. На это неприятно было смотреть, но я не отводил глаз, и потому увидел, что раджа вдруг стал преображаться. По лицу его побежали мелкие судороги, кожа стремительно побелела, а черты лица округлились. Спустя минуту на ковре лежал уже совершенно другой человек, показавшийся мне смутно знакомым, но признать его я так и не смог.

А потом воздух в комнате вдруг заколыхался, и прямо перед моим взором пространство от потолка и почти до самого пола прочертила яркая желтая молния. Но она не исчезла в следующий миг, а так и осталась висеть передо мной, полыхая пламенем. Затем вдруг задвоилась, быстро раздвинувшись, словно ворота, а в образовавшемся проеме я увидал светящуюся дорожку, ведущую во тьму.

В те времена я еще ничего не знал о «тайных тропах», и видел ее перед собой впервые. Но я сразу понял, что нужно делать.

Жар внутри меня начал утихать, и уже не беспокоил, а голова хотя и кружилась слегка, но не настолько, чтобы можно было из-за этого лишиться жизни, как тот несчастный. И я шагнул на тропу. Пошел по ней, не останавливаясь, пока передо мной не распахнулись ворота на выходе. Войдя в них, я очутился в совершенно незнакомом помещении.

Это был просторный зал, какие бывают, например, в больших храмах. И даже стены со сводчатым потолком были расписаны схожим образом. Дорого и богато. В Петербурге таких храмов я никогда не встречал.

Пахло табачным дымом. У дальней стены, шагах в двадцати от меня, в просторных креслах перед приземистым столиком сидело несколько человек. Они о чем-то негромко переговаривались, и на меня, казалось, не обращали никакого внимания. Потом я разглядел среди них Амосова, а тут уж и он сам махнул мне рукой.

– Подойди, Алексей, не смущайся! – крикнул он. – Никто здесь тебя не обидит.

Да я и не смущался вовсе. Подошел, как было сказано, и остановился перед столиком, на котором стояли закуски разные, лежали какие-то книги, да стоял большой подсвечник на двенадцать свечей разом. Все они горели.

Кроме Петра Андреевича здесь сидело еще три человека, мне не знакомых. Впрочем, миг спустя одного из них я все же признал – это был князь Гантимуров. Из тунгусов, отчаянный, как эскадрон летучих гусар. Статный такой мужчина лет сорока, с густыми курчавыми бакенбардами, переходящими в столь же густые курчавые усы и бороду. При дворе мы с ним несколько раз встречались, хотя и не общались лично. Павел Семенович зовут его, если мне не изменяет память. Он отрешенно курил длинную трубку, из которой красиво вилась кверху тонкая струйка белого дыма.

Остановившись у стола, я вытянулся, понимая, что именно ради меня здесь и собрались все эти люди. Только вот откуда такая честь мне пожалована – этого я не знал.

– Камер-юнкер Сумароков Алексей Федорович, сын Федора Ивановича, – представил меня Амосов.

Остальные понимающе закивали, лишь изредка и вскользь поглядывая на меня. Гантимуров что-то шепотом сказал на ухо своему соседу. Тот согласно покивал, закусив губу.

– Догадываешься, Алешка, кто мы такие? – меж тем спросил Амосов, прикладываясь к бокалу с красным вином.

– Догадываюсь, – ответил я. – Вы маги. Чародеи, которые теперь оказались вне закона на земле Российской.

Амосов довольно крякнул.

– Молодца, Алешка. Точно так. Батюшка твой, Федор Иванович, немало средств потратил на поддержку нашего общества. И академии нашей всегда благодетельствовал. Сожалел он всегда, что сам к чародейству не способен, хотя желание такое всегда имел…

Я знал об этом. И потому просто молча кивнул, ожидая продолжения.

– Может и к лучшему, что не дожил он до наших дней, не увидел, что нынче с чародейством сделал светлейший князь Черкасский, – задумчиво произнес Амосов. – Ну да ладно! Что вышло, то вышло… А попал ты сюда, Алешка, потому, что сам ты к чародейству очень даже способен.

Петр Андреевич отставил бокал, грузно поднялся с кресла и подошел ко мне. Хлопнул меня по щеке по своему обыкновению.

– И кровь твоя, Алешка, это только подтверждает! – он взял мою руку с закатанным рукавом, и пальцами провел по тому месту, где всего несколько минут назад была окровавленная рана.

Но теперь там ничего не было. Только белый шрам остался, словно прошло уже не меньше года с того момента, как раджа полоснул мне по руке ножом.

– В тебе есть все задатки, Алешка, чтобы со временем стать великим магом. Но для этого придется учиться. Академия чародейства снова работает, хотя и тайно, и я буду твоим личным куратором. Я обучу тебя таким чудесам, о которых ты никогда и не слышал!.. Но для этого тебе придется стать вне закона… Что на это скажешь, Алешка?

За стенами храма что-то оглушительно громыхнуло, да так, что стены вздрогнули, а с потолка посыпались какие-то крошки. Гулкое эхо прокатилось под сводом.

Вздрогнув, я закрутил головой.

– Что это было⁈ – воскликнул я.

Амосов рассмеялся. Засмеялись и остальные, и я от этого сразу же успокоился. Если бы грохот этот означал какую-то опасность, то вряд ли они были бы столь веселы.

– Не стоит беспокоиться, – смеясь, сказал Амосов. – Это просто вулкан…

– Что⁈ – глаза у меня так и округлились. – Вулкан⁈ Какой еще вулкан⁈

– Самый настоящий! – с улыбкой заверил меня князь Гантимуров. – На этой неделе он изволил извергнуть из себя поток магмы, и время от времени издает такой вот грохот.

– Но в Петербурге нет вулканов! – вскричал я, уже не зная, что и думать.

Амосов дружески похлопал меня по плечу.

– А кто тебе сказал, что мы в Петербурге? Да ты не бойся, Алешка – страшен не тот вулкан, что все время грохочет, а тот, что притих и молча ждет своего часа… Ну так что? Ты будешь учиться магии?

– Буду, – отозвался я.

Как будто я мог ответить как-то иначе…