Текст книги ""Фантастика 2025-172". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Пальмира Керлис

Соавторы: Руслана Рэм,Анна Ледова,Данил Коган,Николай Иванников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 257 (всего у книги 286 страниц)

Я некоторое время стоял на одном месте, привыкая к сумраку, в который таращил глаза, пытаясь рассмотреть в нем хоть что-нибудь определенное. И даже вздрогнул, когда в двух шагах от меня вдруг с треском распахнулась дверь, и оттуда с воплями выбежали несколько карапузов. Непрерывно пихая друг друга, они пронеслись мимо меня и исчезли за входной дверью.

– Не орите, блаженные! – визгливо закричала им вслед дородная женщина лет около тридцати, выглянувшая из квартирки. – Разнесете тут все!

Приметив меня, замершего в ожидании, она немедленно смутилась и тут же притворила дверь, оставив лишь небольшую щель, сквозь которую и принялась меня рассматривать.

– Хозяйка! – позвал я. – Эй, красавица, не бойся меня!

– Да как же тебя не бояться, барин? – сквозь щелочку отозвалась женщина. Голос ее стал неожиданно низким, словно это и не она вовсе только что тут визжала на весь дом. – У тебя ж вон какая шпага!

– Не обижу, слово даю, – пообещал я. – А шпага мне больше для важности, я и колоть-то ей не умею… Мне бы только спросить надобно. Человека я одного ищу, иеродьяконом Федором кличут. Слышал, он здесь у вас проживает.

Дверь приоткрылась чуть шире, и хозяйка просунула в щель половину лица. Румяная щека у нее была пухлой и очень упругой, словно она за ней спрятала яблоко.

– Федор проживает туточки, наверху, – голубой глаз указал мне на потолок. – За номерком, где циферка «двенадцать» нарисована… А уж иеродьякон он или нет, то мне не ведомо, барин. Но одевается не по монастырскому, и не по церковному, обычная одежда у него, а значит и не дьякон вовсе. Наверное, тебе какой другой Федор нужен. Не наш вовсе. Наш пьет шибко. Не думаю, что настоящий дьякон так пить сможет. Он и чертей порой видит! Разве ж настоящий дьякон чертей видит?

– Видит, видит, – успокоил я хозяйку. – Дьякон как раз и видит. Служба у него такая!

Если пьет – значит, мой Федька Галкин! Его за пьянство беспробудное из монастыря и прогнали. Он там все пропил, до чего руки дотянулись. Его камнями за это чуть до смерти не побили, да грех на душу брать не захотели. Просто распахнули ворота, да пнули его прочь, чтобы шел куда глаза глядят, по дороге с волками. А Федька и пошел, бутыль с водкою под рясой спрятав.

И ушел-то недалече, за пару верст всего. Да только страшно ему стало – кругом елки лапами на него машут, и ветер в них шумит так, будто приговаривает: «Убью… убью… убью…» А еще и волки где-то поблизости выть начали, и следом идут, не отстают, и в страшном вое их Федьке тоже мерещилось: «Убью-у-у! Убью-у-у!»

Перекрестился Федька, сел на пень у самой обочины, бутыль свой заветный из-под рясы достал и приложился к нему как следует, чтобы не так страшно помирать было. В общем, раз приложился, два приложился, а волки все никак не приходят, чтобы поедать его начать. Ждал он, ждал, значит, да так весь бутыль и выпил.

И в какой-то момент такую удаль молодецкую почуял в себе Федька, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Отломал он от дерева поблизости сук поухватистее, да затянул песню веселую, которую не так давно в кабаке каком-то услышал. Там еще в конце слова такие были: «Эх, раскройся, путь-дорога! Растелись тропа!»

И как только Федька пропел эту строчку, так полыхнула у него прямо перед глазами синяя молния, и воздух разверзся, открыв проход куда-то в неведомое. А Федьке только того и надобно! Везде лучше, чем в дремучем лесу с волками, тем более, что и ночь уже сгущаться начала.

Взмахнув дубиной, шагнул Федька в проход, да припустил что было сил по светящейся дорожке, что раскрывалась перед ним сама собой. Будто нитка с клубка сматывалась. А когда увидел выход, то, недолго думая, юркнул в него и в изумлении остановился, когда понял, что находится посреди незнакомой комнаты.

Впрочем, изумление Федьки в тот вечер длилось недолго. Уже в следующее мгновение прямиком в ухо ему прилетел такой великолепный удар, что брякнулся Федька на деревянный пол, успев расслышать только: «Это еще что за пьянь к нам в гости пожаловала?»

Короче, перенесся Федор прямиком в дом братьев Дубасовых, Владимира с Андрияном. А они своего в нем не признали, потому как Федор и не был пока своим-то, и попал к ним по чистой случайности.

Как позже выяснилось, дар открывать тропы у него был врожденный, вот только не развивал его никто, и потому он долгое время оставался скрытым. Но дар незаметно рос внутри Федора, крепчал сам по себе, благодаря каким-то внутренним Федькиным качествам, и в конце концов стал таким сильным, что любые слова мог превращать в заклинания и использовать их для открытия «тайной тропы».

Такой вот дар открылся у Федьки. Может и еще что было в нем примечательного, да только Федька не желал ничего об этом знать. Достаточно ему было и того, что тропы открывать мог куда угодно. Вот он и повадился открывать их во всякие питейные заведения, да к тому же в такие часы, когда никого там не было. Проникнет, значит, наберет себе водки с вином столько, сколько за раз унести сможет, да снова исчезнет, чтобы продолжить пьянство да кутеж.

Неизвестно до чего бы это дошло – скорее всего повесили бы Феденьку на веревке длинной да намыленной, или же попросту прирезали бы в темном переулке. Но приметил его граф Амосов Петр Андреевич. И взялся обучать чародейскому мастерству.

Забегая вперед, скажу, что тщетно все это оказалось. Не желал Федька ничему обучаться, ему и своего природного дара оказалось вполне достаточно. Плюнул тогда на это дело Петр Андреевич, а Федьку поселил на съемной квартире в доме купца Гречихина. И передал его в помощь молодым магам – неофитам и аспирантам – для всякого рода перемещений по государству Российскому, когда у тех появлялись дела, не требующие отлагательств. Федьку он на довольствие поставил, а пить горькую запретил под страхом обращения в жабу.

Вот только, кажись, Федька не очень-то испугался, потому как все равно продолжал пить безбожно. Другой бы помер давно, а этот ничего – дышит еще. Правда, обязанности свои исполняет исправно, тут на него жаловаться грех…

Поднялся я, значит, на второй этаж по скрипучей лестнице, перила которой были до того разболтанными, что, казалось, вот-вот отвалятся. Нашел дверь, на которой белой краской было нарисовано цифрами «двенадцать», и толкнул ее без стука.

Оказалось, не заперто. Я шагнул через порог и едва не напоролся животом на выставленный передо мной нож.

Глава 12
Дела государственные, ценой в чарку водки

– Ну все, тварь, конец тебе пришел! – зловещим шепотом сказал Федька и размахнулся хорошенько, чтобы покончить со мной одним ударом.

Честное слово, я едва увернулся. Нож самым своим острием зацепил мой нарядный мундир камер-юнкера, царапнул по золотой петлице. Не окажись я таким расторопным, то запорол бы меня Федька, как есть запорол бы. А когда проспался и сообразил бы, что натворил лишнего, то открыл бы «тайную тропу» куда-нибудь в дальние дали, где не ступала нога человека, да забросил бы туда мое бездыханное тело. И поминай как звали!

Но все сложилось как нельзя лучше. Я отпрянул, одной рукой отвел от себя нож в сторону, а второй отвесил ему звонкую оплеуху.

– Федор, мать твою, Галкин! – вскричал я. – Очнись, окаянный! Не признал меня, что ли?

Да что уж тут спрашивать – и без того понятно, что не признал. В таком состоянии, в каком он сейчас находился, он вообще никого не признал бы. И мать родную. Хотя, сомнительно, что мать вообще у Федьки была. Сильно вероятно, что народился он от какой-нибудь гадюки, да был подброшен людям на воспитание.

А Федька глаза свои, водкой залитые, таращит на меня и снова ножом машет, не собирается к себе никого подпускать. Ну ладно, Феденька, ты сам напросился! Не я это начал.

Плюнув в ладонь и сжав кулак покрепче, я дождался, пока Федька снова кинется на меня, выставив перед собой нож. А потом, увернувшись от клинка, врезал пьянице прямо в скулу, использовав против него его же напор.

Феденьку даже вверх подбросило, такой силы получился удар. В первый момент я испугался, что пришиб его насмерть, и теперь мне придется менять свой план на корню. Но нет, не пришиб. Не будь он пьяным, то может быть и помер бы зараз, а так только рухнул на табурет, расколотив его вдребезги, и сразу же застонал, закряхтел, как будто протрезвился вмиг.

– Алешка? Сумароков? Ты что ли, медведь проклятый⁈

Признал, все-таки! Значит, и впрямь хмель с него слетел от боли. Уж не знаю только надолго ли. А мне он сегодня нужен трезвый. Во всяком случае, вменяемый…

– Я, Феденька, я. Ты меня чуть не зарезал совсем, ножиком своим! Прекращал бы ты это. Нажалуюсь я Петру Андреевичу, что ты с водкой дружен остался, так вмиг он тебя жабой обернет. Будешь квакать под колодцем, да мух языком ловить.

– Ой, не пугай меня, Алексей Федорович! – поморщившись отвечал мне Федька, продолжая лежать, не шевелясь, на обломках табурета. – Лучше помоги мне подняться на ноги, а то мне кажется, что ножка от табурета мне в спину воткнулась.

Я помог ему встать и осмотрел спину на всякий случай, на предмет отсутствия в ней всяких посторонних предметов. Да нет, ничего там не торчало, даже крови не был. Только морду у Федьки слегка перекосило, да и то я не был уверен до конца, что виной тому был мой кулак. Так и от пьянства перекосить может.

Я отобрал у Федьки нож, который он до сих пор сжимал в кулаке, и забросил его в самый темный угол комнаты. А Федьку осмотрел внимательно, охлопал по щекам, да по лбу стукнул, потому как не очень остался доволен осмотром.

– Не нравишься ты мне, Федор, ох не нравишься! Что у тебя с лицом?

– А что с лицом? – удивился Федька.

Покачиваясь, он подошел к стене у двери, где висело небольшое зеркальце, и осмотрел себя в него внимательно.

– Что не так, Алексей Федорович? Морду – так это ты мне помял. А что кровь потекла, так это хорошо, синяка не будет, значит.

– Да бог с ним, с синяком! – воскликнул я. – Ты ведь на жабу стал похож! Приглядись внимательно! Не таким ты был раньше! Я тебя редко вижу, потому мне и заметнее… Вылитый жаб. Лицо какое-то приплюснутое стало, рот до ушей, зеленый весь какой-то… Смотреть противно!

Федька глянул на меня испуганно, сорвал со стены зеркальце и стал рассматривать себя в него со всех сторон. Даже к окну подбежал, чтобы света побольше было.

Потом поднял на меня испуганные глаза.

– Вот ирод! – сказал он возмущенно.

– Вот-те на! – я раскинул руки в стороны. – Я-то тут причем⁈ Я тебя только лишь год назад в доме у Петра Андреевича видел, когда он нас знакомил. А больше мы и не встречались никогда! Ничего я с твоей рожей не делал! А что в харю кулаком сунул, так то за дело – нечего на людей с ножиками бросаться…

– Да я не про тебя! – отмахнулся Федор. – Граф Петр Андреевич – вот кто ирод проклятый! Уж грозил он мне, что в жабу превратит, если я водку пить не перестану – вот и превратил! Еще немного, и я квакать зачну! Вообще на человека походить перестану!

Видно было, что Федька испугался сильно. С лица совсем сошел, кожа еще пуще позеленела, а губы затряслись, как будто он вот-вот собирался расплакаться. Он отбросил зеркальце на стоящую у стены справа лежанку, заваленную каким-то тряпьем, и запустил пальцы себе в волосы, как будто рвать их собрался. Но рвать не стал, а так и замер с пальцами в патлах, раскачиваясь на одном месте. Взгляд у него теперь был не просто пьяным – он был безумным.

Мне даже жалко его стало.

– Да ладно тебе, Федька! – я подошел и ободряюще похлопал его по спине. – Не все так плохо, как тебе кажется… Дай-ка я на тебя внимательно гляну, пьянь ты эдакая!

Я положил ему руки на лицо и покрутил туда-сюда, рассматривая. Потом вперился взглядом ему прямо в лоб и принялся сверлить, сверлить, сверлить, погружаясь все глубже в его сознание.

Я искал следы какого-нибудь заклятья, тайком наложенного на Федьку кем бы то ни было, пусть даже куратором Амосовым. Я словно на санях летел со нежного склона, скользя по глубинам его сознания. Нет, воспоминаний его я не видел, для этого нужна была магическая подготовка высшего уровня, хотя подспудно я ощущал, что и сие таинство мне вполне подвластно. Нужно только лишь озаботиться этим вплотную и провести несколько опытов.

Но наложенное заклятье я мог почувствовать. Снять его – вряд ли, особенно если наложено оно было таким мастером, как Петр Андреевич, но понять, что оно присутствует – это пожалуйста.

И я-таки нашел его! Неприметное такое, спрятанное в потаенном уголку и прикрытое темным покрывалом ложных воспоминаний. Но из-под «покрывала» того все же проглядывал его выбившийся бок, и я сразу понял, что это оно и есть.

Изловчившись, я приподнял самый краешек этого «покрывала» и принялся очень осторожно исследовать заклятье, пытаясь разобрать «почерк» наложившего его чародея.

Дело в том, что у каждого мага есть свои особенности наложения заклятий. Хотя, нет, я немного не так выразился: у каждого начинающего мага есть почерк. Какие-то огрехи в наложении, личные предпочтения, особенности в произнесении слов. И все это вместе формирует «почерк». У магов высшего уровня подобные огрехи, как правило, отсутствуют, но это как раз и является их почерком! Если нет явных огрехов и особенностей – значит, заклятье наложено высшим магом. Каким-нибудь магистром. Ведь бакалавры тоже порой ошибаются.

Бывает, правда, и такое, что магистры намеренно допускают какие-то огрехи при наложении заклятья, и тогда вычислить их гораздо сложнее, ведь искать ты будешь кого-то из начинающих магов, а их – хоть пруд пруди, не смотря на все усилия светлейшего князя Черкасского.

Впрочем, в этот раз, похоже, магистр Амосов и не думал таиться. А чего ему таиться? Ведь обещал он Федьке, что в жабу того превратит, если он пить не бросит? Обещал! А Федька бросил? Не бросил. Так чего тут таиться?

Изучив наложенное заклятье, я вернул на место «покрывало» ложных воспоминаний и с облегчением покинул одурманенное водочными парами сознание Федора. Предварительно немного очистив его, правда, от действия алкоголя. Мне не нужен был вдрызг пьяный Федор. Мне нужен был Федор в своем уме. И я ободряюще похлопал его по щеке.

– Ну что там? – сразу же спросил Федька с надеждой. – Нашел что-нибудь, Алешенька?

«Алешенька»… Ишь-ты залебезил как! Боится жабой обернуться, стало быть. Сгореть от водки однажды утречком он, значит, не боится, а вот жабой стать ему жуть как неохота!

– Нашел, Феденька, нашел. Петр Андреевич наложил на тебя заклятье условного действия, так что большой опасности в том нет.

– Условного действия? – не понимающе переспросил Федор. – И что сие означает?

– А означает сие, Федор, – ответил я сурово, – что граф Амосов слов своих на ветер не бросает. Он сразу понял, что с пьянством своим ты расставаться не собираешься, и использовал очень хитрое заклинание. Оно работает только тогда, когда ты начинаешь употреблять проклятую. Ты пьешь – оно работает. Перестаешь пить – перестает работать. Снова пьешь – снова работает.

Федор отвесил челюсть.

– Это что же получается, Алексей Федорович? Это получается, что когда я пью проклятую, то начинаю превращаться в жабу?

– Верно мыслишь, Федор, верно мыслишь.

– И в скорости я вовсе жабом обернусь?

– Пить не перестанешь – обернешься! Уж не знаю, насколько быстро это произойдет, но произойдет обязательно. Петр Андреевич своих слов на ветер не бросает, и если ты думаешь, что он с тобой пошутил, то ты ошибаешься. Он ценит веселых людей, но шутит крайне редко.

Федор весь так и обмяк. Потух, голову повесил, присел на край кровати. И сразу стал еще больше походить на жабу, только на жабу очень грустную и несуразную, с разбитой мордой.

– А ты чего на меня с ножом-то кинулся, Федор? – поинтересовался я. – Али рассудок помутился совсем? И с демоном меня спутал?

Федор отмахнулся.

– Не с демоном, а с самым настоящим сатаной, – сказал он. – Савелий, управляющий купца Гречихина. Хотел плату с меня взять за эту халупу. Третий раз уже приходит. А я ведь предупреждал его, что если еще раз замечу, то кишки выпущу! А он и не побоялся нисколько.

– Ну так ведь за квартирку положено платить, – напомнил я. – Петр Андреевич на то тебе денег и дает, чтобы жить где было, да чтобы ты по надобности перемещал желающих, куда им вздумается.

– Граф сам за квартирку платит, – возразил Федор. – Не захотел он мне на это денег выдавать. Потому как знает, что я все равно все пропью. А уж чего от меня Савелию надобно, так то мне неизвестно. Вот я и хотел его образумить слегка. Что б неповадно было.

Дальше обсуждать бытовые вопросы Федора я был не намерен. Тут решались вопросы куда более важные, чем квартирная плата беспробудного пьяницы! И я нисколько не преувеличу, если скажу, что это вопросы государственной важности. И потому я взял Федора за шиворот и приподнял с кровати, потому как дела мои нуждались в безотлагательном решении.

– Федор, – сказал я, нагнав на себя всю строгость, на какую только был способен, – у тебя твоя ряса монашеская сохранилась, или же ты ее пропил уже?

– Сохранилась, Алексей Федорович! – ответствовал Федька. – Как есть сохранилась… – Он торопливо перекрестился. – Как же я мог рясу-то свою пропить, до кощунства такого опуститься⁈

– Что – никому не нужна оказалась? – предположил я.

Федька понурил голову.

– Никому, – согласился он. – Старая, говорят, и воняет сильно.

– А постирать не пробовал?

– Да как-то руки все не доходили.

– Ясно. Ладно, натягивай свою вонючую рясу и топай за мной. Будем сегодня с тобой вершить дела государственные…

Спорить Федька не стал. Вытащил из-под лежанки протертый в нескольких местах мешок, достал из него скомканную рясу и быстренько в нее облачился. Там же нашел и скуфью – черную шапочку, похожую на горшок, какую часто носят монахи. Федька натянул ее на свою лохматую голову и сразу же стал вылитый монах, не отличишь.

– Ну как? – спросил он. – Гожусь я для дел государственных?

– Годишься, Федор, годишься. Пошли уже, некогда мне с тобой лясы точить!

– А может по чарке на дорогу?

– Обойдешься. Ты мне в человеческом обличье понадобишься, а не жабьем образе. Если бы мне жаба была нужна, я бы на болото пошел… Надеюсь, бегаешь ты хорошо?

Федор был очень удивлен такому вопросу.

– Не знаю, Алексей Федорович. Уж лет пять как бегать не доводилось. Я-то все больше жизнь сидячую веду, или же лежмя лежу, когда пьяный сильно. А вот чтобы специально бегать куда-то – такого и не припомню.

– Ничего, сейчас припомнишь. Потому как лошадь у меня одна, а сажать тебя рядом с собой я желания не имею. Правы были люди: воняет от твоей рясы, как от ведра помойного!

Федор шумно понюхал себя в разных местах и ответил с обидою:

– Ничего не воняет, а чистым ладаном пахнет! У нас по всему монастырю такой запах был… Где бы я ни был, именно так и пахнет.

– Да потому что это от тебя и воняло! – заверил я Федора, выходя из его квартирки. – Ладно уж, пошли… Ежели что, скажешь, что это так от иерея пованивает. Гороха намедни объелся, и теперь его и пучит нещадно.

– Грех это – на иерея напраслину возводить, – покачал головой Федька, следуя за мной к лестнице. – Тяжкий грех, Алешка… Нужно нам было все же по чарке выпить. Глядишь, и грешить проще было бы…

Впрочем, вскоре ему стало не до пустой болтовни. Я взобрался на Снежку, а Федька уцепился за подпругу, и под улюлюканье местной ребятни мы отправились к моему дому.

Бегун из Федьки оказался не очень. Прямо скажу, просто отвратительный. Я и лошадь-то почти не подгонял, а Федька вскорости уже запыхался весь, дышал хрипло и не падал замертво только потому, что запутался пальцами в подпруге. Можно было бы сказать, что он «взмок как лошадь», но Снежка моя при том была свежа и бодра, а Федька же выглядел, мягко говоря, не очень. Со стороны, должно быть, казалось, что я привязал к своем седлу покойника и таскаю его за собой по всему городу.

Пришлось остановиться и дать Федьке время перевести дух. Ему стало получше, но выглядел он все равно так, что в гроб краше кладут. Тогда пришлось уступить ему свое место в седле, а самому бежать рядом – слава богу, что большого труда для меня это не составило. Федька хотя и был всего-то лет на семь меня старше, но беспробудное пьянство уже изрядно подорвало в нем здоровье.

Признаться, он и на лошади-то скакал так себе, не умеючи, так что, когда мы добрались до дома, он выдохся не меньше моего. Мне даже пришлось помогать ему слезать со Снежки и придерживать под руку, чтобы не упал.

– Ты уж, Федор, не помри раньше времени. Ты мне сегодня еще нужон.

– Не помру, Алексей Федорович, не помру. Сейчас отдышусь, и полегче станет… Эх, зря мы все-таки с тобой по чарке не выпили!

Завидев нас, Гаврила перекрестился и помог Федьке войти в дом, где и уложил его на софу прямо в гостиной. При этом, правда, покосился на меня виновато, помахивая перед носом ладошкой.

– Что за запах от него такой, барин? Где ты такого батюшку отыскал? В каком поганом месте эдакую дрянь нашел?

– Дрянь не дрянь, а пользу принесть сумею, – ответствовал ему с софы Федька. – Кое-что и мы могем, а не только барин твой с графом… А не найдется ли у тебя, Гаврила, немного водки, чтобы за дело браться не впопыхах, а подготовленным? Худо мне совсем, а когда худо, то и дело не спорится.

Гаврила глянул на меня с вопросом в глазах, и я, поморщившись, махнул рукой: налей ты ему водки, пусть подавится. Гаврила налил. Федор выпил с большим благоговением, причмокивая даже от удовольствия, и лицо его сразу же прояснилось. На губах замаячила хитрая улыбка.

Звонко хлопнув в ладоши, Федька растер их, рывком поднялся с софы и поинтересовался:

– Ну-с, Алексей Федорович, с чего начнем? Я готов к любым просьбам, даже если они вконец испортят мою репутацию!

– Как будто там осталось что портить, – заметил я. – Но твой настрой мне нравится. Сможешь ли ты, Федор, открыть для меня «тайную тропу»?

Федор коротко хохотнул.

– И всего-то? А ты думаешь, что граф Петр Андреевич мне за красивые глаза крышу над головой дал, да куском хлеба не обижает? И стоило для того из мого дома в такую-то даль тащиться? Тропу я бы и там для тебя в миг открыл! – Он принялся озираться. – Что, прямо здесь работать будем?

– Постой, не торопись, – осадил я его. – Тропа понадобится широкая, потому как целый экипаж с лошадьми по ней проехать должен. Поэтому открывать ее будешь на заднем дворе, чтобы с улицы никто посторонний не заметил. Со мной будут еще люди, но кто они, тебе знать не обязательно. По тропе ты пройдешь вместе с нами, потому как в обратную сторону мне нужно будет вернуться немедля, но уже совсем в другое место… Справишься ли ты, Федор, с такой задачей?

Федька задумчиво потер небритый подбородок.

– Две тропы подряд – это работа, конечно, серьезная. Но ко мне с другой обычно и не приходят!

Он заговорщицки мне подмигнул. Но я покачал головой.

– Не две, Феденька. Три! Потому как опосля еще одну тропу открыть придется.

– Три⁈

Федька стянул с себя скуфью и задумчиво почесал макушку. Похоже было, что просьба моя его несколько озадачила.

– Три тропы кряду… Умеешь ты, Алексей Федорович, загадки интересные загадывать! Три тропы – это дело серьезное! Ослабнуть можно так, что потом не скоро поднимешься.

– Так потому к тебе и обращаюсь, Федор, что ты один знаешь, как все это провернуть! Потому к другому и не пошел. Беттихер – тот слабоват для таких дел, а братья Дубасовы, Владимир с Андрияном, уж слишком осторожные, не возьмутся они за подобную авантюру.

Федька согласно покивал: да, мол, полностью с тобой согласен, Алексей Федорович.

– Беттихер без сил свалится уже на второй тропе, – пояснил он деловито. – А братьям Дубасовым есть что терять, я бы им сильно не доверял на твоем месте. Живут они спокойно, сыто, богато – к чему им в дела государственные лезть?

Вид у него стал довольный-предовольный, как у сытого кота. Впрочем, он моментально насторожился – испугался должно быть, что может продешевить.

– Но ты ведь понимаешь, Алексей Федорович, что и я уже не так молод? – торопливо спросил он. – Всякое может случиться. А ну как силушка меня в самый неподходящий момент покинет? Так и сгинем мы с тобой в Запределье проклятом. А все почему? А все потому, что пожалел ты мне еще одной чарки с водкою! Сам же себя потом корить будешь, да только поздно уже будет сокрушаться-то! А, Алексей Федорович?

И Федька с надеждой в бесстыжих глазах показал мне пальцами, сколько именно ему следует налить. Получилось примерно на два пальца.

Да и черт с ним, лишь бы дело делал! Поди в жабу не успеет обернуться с этой чарки-то?

Я подал Гавриле знак налить еще водки, дождался, пока Федька, с чавканьем и бульканьем, опорожнит чарку, а потом прямиком направился на задний двор. А Гавриле сказал:

– Запри ворота и собирай всех. Мы уезжаем.