Текст книги ""Фантастика 2025-193". Компиляция. Книги 1-31 (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

Соавторы: Иван Шаман,Павел Смородин,Сергей Измайлов,Тимофей Иванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 340 страниц)

– Кивни!

Журналист неохотно кивнул.

– Конечно, никаких фото инспектора д'Алтон, я передам остальным. Можете на меня рассчитывать.

– Отлично. Полагаюсь на вашу гражданскую сознательность и то, что новая камера встанет дорого. Мы поняли друг друга?

– Конечно. Никаких фото инспектора д'Алтон.

– А те, которые уже сделали, не публиковать.

– Конечно-конечно. Я все передам.

Камаль собирался уже отойти, когда в спину ему прилетел вопрос:

– Йона, не под запись ответишь?

– Что?

– Это «Трибунал»?

– Как раз иду это выяснять.

– Понятно.

Камаль поднял ленту ограждения и прошел под ней. В ответ на строгие взгляды офицеров он только показал значок и коротко кивнул.

Тут была настоящая зона боевых действий. Такого он с самой войны не видел. Маленькими латунными гильзами было усеяно буквально все вокруг, словно в тире. Инспектор прошел мимо расстрелянных машин и натянул на руки перчатки.

Эксперты колдовали рядом с машиной, осматривали все вокруг. Тела убитых же лежали рядом на носилках, накрытые простынями.

Похоже, что с ними закончили и теперь ждали только его. М-да. Да уж, денек сегодня будет не самый легкий. Четыре трупа допросить это не самая простая задача даже для него.

Нелин появился практически неслышно и встал рядом.

– Похоже на наших ребят, а, сержант? – прошептал д'эви и критически осмотрел все вокруг.

– Вот сейчас это и выясним. Бери бумагу, будешь записывать.

Мари сидела на ступенях универмага и курила. Взгляд ее был каким-то усталым и пустым. Йона медленно приковылял и уселся рядом.

– Как ты, Куколка? – спросил он тихо и отправил в рот сигарету.

– Так же, как и выгляжу. – Голос д'Алтон казался замедленным, словно она очень тщательно подбирала слова.

Камаль взглянул на подчиненную. Лицо у девушки заплыло, а правый глаз был насыщенного красного цвета. После допроса четверых мертвецов сам он выглядел не лучше, но это к делу не относилось.

– Подбросить тебя до дома?

– Было бы неплохо. Врач сказал, что сотрясения нет, но за руль мне все равно лучше не садиться.

– Пошли.

Йона протянул Марианне руку и помог подняться. Девушка шла медленно, осматривая каждый метр. Возле четверых накрытых тел она остановилась и тяжело вздохнула.

– Ты с ними поговорил?

– Да. Глухо, ничего не знают. В машине расскажу.

– Ага…

Йона распахнул дверь и усадил девушку рядом. Нелин обернулся с водительского места и пристально взглянул на д'Алтон.

– Тебя домой? – спросил он тихо, и Мари кивнула.

Десяток фотовспышек проводили уезжающую машину. Чертово проклятье. Мари смотрела в окно и просто молчала. На языке вертелось столько вопросов, что ее буквально разрывало. Вот только силы нашлись только для короткого:

– Снимай меня с дела.

– Хорошо, – кивнул Йона и тем самым подтвердил ее догадку.

– Ах вы суки! – прорычала Марианна. – Даже вопроса не зададите? А? С чего вдруг, Куколка?

– Мари.

– Что «Мари»? Вы же оба знали, да?

Камаль собирался что-то соврать, но Нелин решил по-другому и коротко произнес:

– Да.

Кулак впечатался в дверь с грохотом.

– Останови.

– Не дури, – спокойно произнес Йона, но в ответ последовало тяжелое ненавидящие сопение.

– Останови машину или я выпрыгну на ходу.

Д'эви свернул на обочину. Йона быстро потянулся к ее двери и широко распахнул. После четырех допросов желания выслушивать истерику не было, так что он только строго взглянул на д'Алтон и сказал:

– На, вали, истеричка. Хочешь пройтись – иди, хочешь поговорить, поговорим. Только заканчивай орать!

Отповедь, похоже, возымела действие. Марианна захлопнула дверь и уже спокойным тоном спросила:

– Какого хера вы молчали? Так с друзьями не поступают.

– А как нам надо было это преподнести, а? Зайти и так, между делом, сказать: «Привет, Куколка, помнишь, у тебя был средний брат? Так вот он воскрес и убивает людей». А? Так?

Д'Алтон сидела и яростно сопела, глаза ее были полны слез. Хотелось вытащить обоих из машины и как следует отметелить ногами и руками.

– Мы сами от этой херни в шоке, малышка, – произнес Нел тихо. – Мы просто не знали, как тебе сказать.

– А все, теперь уже не надо. Яни мне все зубы пересчитал.

– Это не Яни, – отозвался Нел.

– Давай, расскажи человеку с абсолютной, сука, памятью, что она неправильно запомнила.

– Нет, д'Алтон, он прав. Варломо тебе даст кое-что почитать и все объяснит.

– Поехали. У меня и к нему есть куча вопросов.

Глава 25

Район Нордэнд во всех каталогах недвижимости шел вторым по дороговизне в Новигаре. И считался едва ли не лучшим способом похоронить баснословную сумму в премиальной и крайне переоцененной недвижимости в нескольких минутах от императорской резиденции.

Да, по качеству жизни он, конечно, уступал Хайгардену, но тут имелся один неоспоримый плюс – район расположился на острове. Нордэнд считался лучшим местом, чтобы встретить тихую спокойную старость, но только при условии, что у тебя завалялась где-то пара десятков миллионов в твердой валюте. Будь у Полковника возможность и лишние деньги, то, может быть, какой-нибудь дорогущий домишко и обзавелся бы новым хозяином.

В каком-то смысле Полковник понимал, почему Пулар спрятался от внешнего мира именно здесь. После «Позорного перемирия» едва ли не все ополчились на командующего войсками. И всем тогда было плевать на то, что некогда обожаемый командующий не сам решился на такое. Император снял с себя ответственность, переложив всю вину за срыв «маленькой победоносной войны» на штаб.

Конечно, именно они, по словам прессы, словно стервятники рвали еще живую армию, потрошили запасы. Это они выдаивали казну досуха, мухлевали с отчетами, обманывали проверки и оправдывали собственную алчность нуждами военного времени. Они. Нет, не прикормленные чиновники, не банкиры и промышленники из числа благородных семейств с многовековой историей.

Такое говорить могут только прогрессисты, а им, как и всем бунтовщикам и революционерам, место на виселице.

Во всем оказался виноват генштаб – так написали в прессе, а значит это точно правда. Пулар, командовавший штабом до самого конца, этой «правды» не выдержал. Компания по массовой травле была просто мастерски срежиссированным театром. Прикормленные журналисты принялись раскапывать всю грязь, которую только могли отыскать. Обвинения шли одно за другим: растраты, некомпетентность, трусость, кумовство.

Только содомили не было – хоть на том спасибо.

Продажные твари выворачивали все с ног на голову, притягивали факты, а кое-кто даже переходил на откровенные оскорбления. Дальше к делу подключилась и военная прокуратура. Суд, как и полагалось, проходил в закрытом от прессы формате, командующего оправдали по всем статьям, но это нисколько не помешало той в очередной раз смешать с грязью его имя.

Полковник читал подборку газетных статей, и с каждой минутой ему хотелось больше крови. Но не старого друга, а вот этих журналистов. Суммарно он потратил несколько дней, чтобы по газетным вырезкам представить жизнь Анри-Филиппа в те дни. И хотя читал он быстро, но слишком долго погружаться не мог – сначала просто начинало тошнить, а в конце подборки очень сильно хотелось что-то разнести.

За год акулы пера сломали человеку жизнь, так что из гордого и крепкого военного он превратился в настоящую развалину. Предпоследней в пакете лежала статья, сообщавшая, что генерал угодил в больницу со всеми признаками инсульта.

Особняк Ритте был подарен семейству потомственных военных короной лет сто назад, или около того. Это был небольшой аккуратный особняк в стиле позднего модерна. Полковник гостил тут всего два раза, так что теперь он не мог не поразиться тому, во что превратилось поместье друга.

Величественный особняк терялся среди зарослей запущенного сада. Повсюду царил образ какой-то заброшенной роскоши и былого великолепия, поглощенного самой природой. Некогда ухоженный сад превратился в диковатый зеленый лабиринт. А изгибы дорожек из разноцветной плитки оказались теперь почти полностью скрыты под ковром из высокой травы, пробивающейся сквозь швы. Кое-где виднелись фрагменты мозаичных узоров на плитках, намекая на былую роскошь, но не более…

Декоративный прудик у парадного входа почти полностью заплыл ряской и тиной, лишь кое-где поблескивала на солнце грязная дождевая вода. Каменные статуи вдоль берегов обросли мхом, словно развалины некогда великой цивилизации, поверженные временем и теперь добиваемые буйной растительностью.

Полковник прошел до дома и постучал в дверь. Вот только та открылась без каких-либо проблем.

Знак был нехорошим.

Не дожидаясь ответа, он вошел внутрь и осмотрелся. Вокруг все казалось мертвым и нежилым, словно во всем доме разом встало время. Внутри было сыро и темно, нигде не горел свет. Полковник прошел в гостиную, затем в обеденную. Весь первый этаж был пуст и тих. Пачка не вскрытых писем была приличной толщины.

Пол покрылся пылью так густо, что нежданный гость оставлял за собой следы обуви.

Анри-Филипп сидел на балконе второго этажа, и в неестественном изгибе его спины угадывался привет смерти. Полковник подошел к столику и взглянул на друга.

От бравого воина не осталось и тени. Худоба и поджарость превратились в старческую немощь, а некогда черные, как смоль, волосы теперь были полностью белыми. Похудевший и болезненный, Анри-Филипп надел свою военную форму, стараясь придать себе достойный вид. Вот только на вешалке и той мундир смотрелся бы торжественнее, чем на хозяине.

Медали и ордена, которыми он обычно украшался на торжественных мероприятиях, сейчас лежали отдельно в специальной коробке. Выглядело это так, словно мертвец отрекается от них.

Единственная награда, которую Полковник рассмотрел на мундире, был маленький серебряный значок, такие выдавали второму лучшему ученику на курсе в военной академии. Трудно было не узнать этот значок, особенно если с внутренней стороны пиджака у тебя приколот такой же.

Только золотой.

Картина была самой простой и банальной: генерал Анри-Филипп Пулар рассчитал и отпустил прислугу, сам оделся в парадную форму и поднялся на балкон. Там он сел на свое любимое место, махнул коньяка для храбрости, взглянул последний раз на сад, а после взял пистолет и вышиб себе мозги.

Дыра в виске размером с добрый дюйм, наградной пистолет лежал у ног. Судя по тому, как кровь на виске уже свернулась и почернела, сделал он это не меньше двух дней тому назад.

– Ну вот и поговорили, – произнес Полковник с горечью и сел на свободное место.

С балкона открывался великолепный вид на некогда прекрасный сад. Примерно так же они с Анри-Филиппом сидели последний раз, курили и пили такой же коньяк. Стакан он наполнил наполовину, отхлебнул немного и взялся за бумаги. На внешней стороне листка было только одно слово: «Генриху».

Буквы были неровными, и явно писались дрожащими руками, это угадывалось в слабом нажиме пера и кривых завитках. Собственное имя Полковник скорее угадал, чем прочитал. Похоже, слухи про инсульт у Пулара не врали. Губа сама собой дернулась, словно у волка. Полковник развернул письмо и принялся читать последние слова к себе.

'Привет, старый друг.

Раз ты это читаешь, то я в своих выводах не ошибся и это действительно ты. Как ты понимаешь, я не мог не узнать твой «почерк», потому как всегда восхищался твоим умением «переворачивать доску». Вижу, что за годы, пока тебя не было в городе, ты не растерял этого умения.

Знаешь, старый друг, я всегда завидовал этому твоему умению, как и твоей безграничной смелости. Мне ее так не хватало тогда, десять лет назад. Думаю, что ты не мог не слышать, как меня полоскали в прессе, называли трусом и мерзавцем, укравшим у себя же победу. Сейчас, после стольких лет, мне еще труднее признавать свои ошибки, но эту я признаю и не оспариваю.

Без тебя, мой друг, я действительно струсил. Я не оправдывался ни перед кем и никогда, но сейчас сделаю исключение только для тебя. В память о нашей дружбе.

Когда пришли новости, что тебя убили, я понял, что вдруг оказался один. Совсем один.

У меня больше не было ни одного надежного союзника. Я готовился к победе, а получил в итоге потенциальный бунт генералитета и измену. Это было просто ужасно – все генералы штаба разом превратились в толпу склочных ублюдков, готовых перегрызть друг другу глотки ради места командующего. Я был, как лошадь, подыхающая от зноя, вокруг которой уже собрались грифы.

Твоя смерть словно открыла для меня второй фронт. В столице. Я разом вышел из фавора у всех, кто еще вчера прочил мне маршальский жезл. Император больше не писал мне писем, а только посылал телеграммы и директивы. Разом я оказался вычеркнут и из благородного света. Произошло все это так быстро и резко, что я просто не выдержал и сломался.

Я был разбит и зол на всех вокруг.

Зол на двор, императора, на тебя.

За эту мою слабость я хотел бы попросить прощения отдельно. Я всегда завидовал тебе, Генрих. С самой учебной скамьи и все годы после. Те чудеса, что ты творил на поле боя, я завидовал им и тщетно пытался повторить. Как итог я напрасно угробил еще пару десятков полков, прежде чем понял, что далеко не гений вроде тебя, а обычный благородный шарлатан не на своем месте. Те сотни и тысячи людей, которых я погубил зазря, они виделись мне на каждом углу. Они шли за мной единой молчаливой и осуждающей толпой, являлись во сне.

Я тогда натурально сходил с ума, дружище. В каждом солдате я видел завтрашнего мертвеца, которого расстреляют, заколют, зарежут, сожгут, отравят газом или взорвут. Я больше не мог выносить весь этот бесконечный кошмар. Так что был готов выступить на мирных переговорах с нашей стороны. И именно поэтому согласился на невыгодный мирный договор. Я хотел остановить смерти на фронте.

Вот только я не понял, что общество, отравленное войной, распнет меня. В том чертовом вагоне, пахнущем свежим лаком и политурой, я умер как солдат и переродился как величайший трус'.

Во рту пересохло. Полковник буквально влил в себя остаток коньяка и наполнил стакан второй раз. Теперь до верха. Опрокинул второй одним махом. Глаза его сами собой наполнились слезами. Он еще раз взглянул на тело своего друга и некогда командира.

– Прости, что оставил этот кошмар на тебя, Анри. Ты такого точно не заслужил.

Мертвец ничего не ответил. Полковник взял второй лист и продолжил тяжелое чтение.

'Знаешь, Генрих, я скучаю. И скучал все это время без тебя. Мне не хватает наших бесед, не хватает споров и диалогов о книгах. Я столько раз придумывал аргументы, которыми пригвоздил бы тебя к стенке в очередном споре о философии или истории, а теперь просто боюсь.

Боюсь нашей встречи и тебя.

Я понимаю, что ты восстал из мертвых не просто так. Ты зол на меня, как и те тысячи людей, которых я подвел. Что же, я признаю перед вами свою вину, господа. Я виновен перед всеми вами в том, что подвел вас. Я наплевал на вашу жертву, ваши страдания и поддался собственной трусости и слабости.

Прости мне эту слабость, мой друг, ведь теперь я просто немощный старик, неспособный даже задницу вытереть без помощи сиделки. Ты хочешь возмездия и справедливости, и ты их заслужил не меньше других. Твой этот «Трибунал» – необходимое зло, как скальпель, вырезающий опухоль. Я понимаю это, принимаю все твои обвинения. Защищаться я не стану, потому как сам буду первым среди собственных обвинителей.

Я заслуживаю смерть, вот только я вынужден у тебя право на нее забрать.

Позволь мне сделать то, что откладывал долгие годы. Если сможешь, то прости меня и не держи более зла за мои ошибки. Я правда всего этого не хотел.

Искренне уважающий тебя, твой друг и командир А. Ф. П'.

Полковник поднялся и взглянул на мертвеца как-то по-другому, так обычно смотрит мать на плачущего сына. Он резко выпрямился и щелкнул каблуками туфель. Рука взлетела ко лбу и тут же упала.

Последний салют последней жертве той войны.

Внизу ничего не изменилось, даже пыль лежала на тех же местах. Полковник спустился и прошел к телефонному аппарату. Телефонная трубка молчала. Полковник отыскал вырванный из розетки шнур и вернул на место. Послышался гудок. Он быстро набрал номер полицейского участка.

– Дежурная, – произнес голос мужчины на том конце провода.

– В доме двенадцать на Малери вы найдете тело генерала Пулара.

– Это шутка?

– Нет. Его тело вы найдете на балконе.

– Как вас зовут?

– Передавайте господину старшему инспектору, что мы скоро встретимся. Он меня узнает. До свиданья.

– Подо…

Полковник положил трубку и протер ее носовым платком. Затем вернулся по своим следам в каждую комнату, где был, и протер вещи, которых касался. Толстый слой пыли помогал с легкостью находить их. Если полицейский принял все всерьез, то у него в запасе не так много времени.

Полковник вышел и встал чуть поодаль. Несколько машин пролетели мимо него и остановились у въезда к особняку. Из первой машины выскочила пара полицейских в форме и бросилась к дому. Отлично, теперь тело найдут и смогут похоронить с почестями. Видит бог, Генрих не желал такого исхода. И уж точно он не хотел смерти Анри.

Он шел сюда в надежде на откровенный разговор со старым другом, а получил последнее покаяние больного и измученного старика. Читать было тяжело. Но еще тяжелее было уничтожать последние мысли мертвеца. Мысленно полковник проклинал себя за это, но иного выхода просто не было. Оставлять против себя улики, не закончив дело, – верх безрассудства.

Полковник не считал полицейских за дураков, а Камаль, который явно впишется в это дело, может доставить слишком много проблем.

Бывший сержант, а теперь старший инспектор полиции Йона Камаль. Парень уже разок вмешался и обломал операцию группе братьев Тэмм. И Полковник буквально собственными кишками чувствовал, что и тут он не будет стоять в стороне.

Кто угодно, только не он. Матерый ветеран уже в двадцать три, он запоминался как никто другой. Вот и Полковник запомнил этого странного мальчишку со взглядом убийцы. На фронте они пересекались всего раз или два.

Первый, когда тому предложили возглавить отдельную роту для массового террора гуттских тыловых частей. Тогда он казался прибитым и заторможенным. Только позднее Полковник выяснил, что парнишку контузило и он не слышал левым ухом. Но тогда, на разговоре, Генрих ничего этого не знал. Эрих Малер долго рассказывал свой замысел, вот только он был слева от сержанта и тот его тупо не слышал.

– Мальчик, – сказал Полковник тогда, – ты хочешь отомстить за своих ребят?

На этих словах глаза его вспыхнули. Он обернулся на голос и тихо спросил:

– Где и что мне подписать?

Вот сейчас этот паренек против него. Смех да и только.

Знакомая машина остановилась на условленном месте. Полковник с тяжелым сердцем подошел к автомобилю и сел.

– Добрый день, Марк, – поздоровался он со своим неизменным водителем.

– Здравия желаю, господин Полковник, – ответил на привычный манер тот и коротко поклонился.

– Как все прошло? Что с другой целью?

– Цель захвачена… – В голосе прозвучали звенящие нотки, и опытное ухо командира их уловило.

– Только? – начал Полковник похолодевшим голосом. – С такой интонацией вы обычно добавляете «Только…» и дальше то, что испортит мне весь оставшийся день.

Водитель виновато опустил глаза.

– Слушаю вас, Марк.

– Капитан Гараев убит.

– Жаль… он бы нам еще пригодился. Кто в группе остался за старшего?

– Э… сержант Блум, кажется.

– Сержант? Помнится, я лично подписывал приказ о назначении его старшим сержантом. Поразительно проблемный солдат. Знакомы с ним?

– Виноват, сэр, не имел чести быть с ним знакомым.

– Ничего. Все еще впереди. Как показал себя мальчик?

– Не могу знать.

– Ладно, я сам узнаю. Поедем на пристань. Эта прогулка меня порядком уже утомила. Хочется немного отдохнуть перед делом.

– Конечно, как прикажете.

Автомобиль плавно отъехал от тротуара и помчался в направлении пристани Сен Жак.

Глава 26

Варломо осторожно переступил порог кабинета кардинала Валориса и поклонился.

– Доброго дня вам, монсеньор.

– Здравствуй, отец Варломо, проходи, садись.

Кардинал в кои-то веки был в силах работать. Сначала Гай заявился в спальню, откуда его направили сюда – в рабочий кабинет.

Было это так непривычно, что сначала святой отец даже замер и не веря переспросил. Когда ответ и во второй раз не изменился, то он, слегка посветлевший, поспешил навестить наставника.

Видеть Виктора в силах было приятно.

В последние два года это удавалось весьма редко. Все это время отец Варломо вел молчаливый протокол того, как его учитель и друг медленно умирает.

Без записей.

Просто подмечал новые ужасы болезни, которых до этого не было, или, скорее, которые просто не замечал.

Сначала приступы кашля были короткими, но сильными. Затем с каждым новым днем они становились все злее и дольше. Пока наконец не стало понятно, что это не просто бронхит.

Гай помнил тот день, когда старик посвятил его в тайну собственной болезни – вечером третьего апреля.

Трое независимых врачей осмотрели Виктора, и все трое поставили один и тот же приговор – рак пищевода.

Третья стадия.

Исход, как все понимали, был один – медленное мучительное увядание и не менее мучительная смерть.

Отличались только прогнозы по срокам. Цифры звучали от трех месяцев до полугода. Вот только Виктор Валорис – кардинал святой церкви и неизменный глава Службы Церковного дознания и посмертия – держался на этом свете уже второй год.

Кардиналу далеко за восемь десятков. Лечить его – давать напрасную надежду. Но это не мешало старику пойти против страшного диагноза.

Он буквально воевал с собственной немощью и болезнью. Отступал, но делал это медленно и достойно.

Сейчас же старик, похоже, находился в относительно хорошем состоянии. Если человек его возраста и с его болезнью хоть когда-то способен быть в таковом. Выключенный из жизни на долгие недели, Валорис с вновь обретенными силами принялся решать насущные вопросы. Вызвал верного секретаря и принялся диктовать текст решений по каждому существенному вопросу. По мелким и незначительным он только озвучивал решение, так чтобы помощник потом подготовил текст святейшего предписания и заверил.

Именно это занятие священник и прервал своим визитом.

– Оставь нас, Артур, – приказал он секретарю, – я позову, если надо будет.

– Конечно, монсеньор.

Худощавый священник, слегка напоминавший цаплю в темной рясе, поклонился и вышел из кабинета. Как только дверь за ним закрылась, Валорис с усмешкой взглянул на своего старого и самого верного ученика.

На секунду отцу Варломо даже показалось, что катаракта отступила и кардинал снова смотрел на него своим строгим взглядом.

– Как я понимаю, – произнес Валорис спокойно, но улыбка пропала с его лица, – привели тебя ко мне не одиночество и не жажда беседы. Что случилось?

– Мой протеже, о котором я вам говорил, Камаль.

Кардинал кивнул, вспомнив.

Думаю, он нашел след большого зла, который мы пропустили.

– Кого он нашел?

– Думаю, что в городе орудуют драугры.

– Доказательства? – Голос кардинала стал холодным.

– Несколько свидетелей описывают молодого человека, в котором медиатор Камаль опознал давно покойного сослуживца. Парнишка точно мертв, д'эви, который работает с Камалем в паре, уверяет, что ошибки быть не может.

– Слишком шаткое доказательство, вольный народ не дает клятв, а без них…

Кардинал резко схватил платок и, прижав к сухим губам, громко откашлялся. После он рассмотрел внимательно платок и убрал на место. Судя по лицу, приступ был не столько сильным, сколько внезапным и неприятным. Кардинал тяжело сглотнул и поднял глаза на Варломо.

– Доказательств мало, но я прикажу во всех отделениях подготовиться к возможным проблемам. Страну мы удержим от бунта, но ты, мой друг, должен это все остановить. Здесь и быстро.

– Конечно. Что делать со слухами?

– Они и так поползут. Пресеки все так, как только ты умеешь. Быстро и однозначно.

– Потребуются… – начал было Гай, но кардинал его перебил.

– Гай, я, кажется, дал тебе перстень особых полномочий. Если нужно будет перевешать половину дворян, чтобы остальные подчинились, – вешай! Все что угодно делай, чтобы мертвецы не сожгли город!

Священник молча кивнул.

– Я вас понял.

– Прости за резкость, Гай, просто эти чертовы боли… Мне приятно твое внимание, старый друг, но ты достаточно опытен и прозорлив, чтобы принимать решения сам. Я помогу тебе, но не требуй больше моих скудных сил.

– У меня еще никогда не было столько ответственности, – пересохшим языком ответил Варломо. – Я боюсь совершить что-то непоправимое.

– Именно поэтому я и дал тебе перстень. Ты должен научиться жить с таким грузом.

– Погибнут люди. Я не смогу с этим жить.

– Сможешь. Или ты думаешь, что я не понимаю тебя?

– Простите, монсеньор, я не хотел выказать неуважение.

– Ты прав – не понимаю, но и мне есть чего стыдиться. Я не смог вразумить императора, как ты думаешь, виню ли я себя за все те жертвы, которые мы понесли во время этой войны?

Варломо молчал. Сейчас этот его выпад показался ему бунтом мальчишки, который получил слишком много ответственности.

– Конечно же, – ответил за него Валорис, – я не был на твоем месте, мой старый друг, я был только на своем. Но эта ноша тоже не из…

Кашель снова скрутил старика. Он согнулся и покраснел от натуги. Едва видящие глаза почти вылезали из орбит. Отпустило так же быстро, как и началось. Старик выплюнул несколько густых кусков окровавленной мокроты на пол и недовольно взглянул на платок, который так и не успел достать.

– Прости, мой друг, но думаю, что тебе пора. Похоже, что мой медленный убийца решил напомнить о себе.

– Конечно, монсеньор. Мне позвать сестру?

– Нет, мне не нужен морфий, а нужен мой секретарь. Позови его, дел слишком много, а я еще пока держусь. Прощай, мой мальчик, и не держи зла. Проклятые боли.

– Конечно, монсеньор.

Варломо поклонился и вышел. Что же, он известил руководство о вскрытой угрозе, но теперь осталось только понять, что делать. Перстень, который он носил уже несколько дней, должен был сделать хоть что-то.

Иначе какой смысл?

Нужно теперь собрать рабочую группу из верных людей. И Йона должен в нее войти. Парень, как обычно, впутался в слишком крутую игру и без присмотра мог наделать глупостей.

Гангрена был зол. Гараев умер в машине, и Энди так и не успел с ним проститься. Хотелось что-то разнести.

Хуже было только Блуму.

Удивительно, но сержанта эта потеря подкосила сильнее всех. Первый раз в жизни Энди видел у Джея дорожки от слез.

Машина полковника подъехала к пирсу, и из нее вышел командир. Заметив ожидавших солдат, он закрыл дверь и поспешил подняться на борт.

– Здравия желаю, господа офицеры, – произнес Полковник спокойно, когда поравнялся с ними.

– Здравия желаю, – разом произнесли те и вытянулись. – Операция по захвату прошла успешно. Потери…

– Я слышал про вашу потерю, сочувствую, боец. Где разместили министра?

– Там же, где и первую цель.

– Хорошо. Можете готовиться, вечером он ответит за все. Вы свободны.

Полковник сделал несколько шагов, как вдруг сержант его окликнул.

– Виноват, господин Полковник, разрешите обратиться?

– Слушаю, сержант.

– Мы потеряли командира.

– Я соболезную вашей утрате, я уже вам это сказал. Вы хотите услышать от меня что-то еще?

Похоже, что сержант не почувствовал тонкую грань, которую вот-вот переступит:

– Да, господин Полковник, хотелось бы.

– К чему вы ведете, Блум?

– Разрешите не по уставу?

– Рискните.

– Что за херня, господин Полковник? Мы спустим это на тормозах? Позволим убивать наших?

– Сержант, вам не кажется, что вы забываетесь? – Полковник впервые за все время поднял голос, и у обоих солдат выступила гусиная кожа.

Внезапно Полковник понял, почему боец так и остался в сержантах, – слишком сложно им управлять, а сам он себя контролирует еще хуже. Доверить такому командование – несусветная глупость.

– Простите, Генрих, но я это не могу так оставить, – продолжил сержант уже спокойнее и тише. – Какая-то шлюха со значком застрелила моего командира, а мне прикажете это забыть?

– Блум! Разговор закончен!

– При всем моем к вам уважении, но на войне мы так не поступали. – Боец говорил сквозь сжатые зубы, и на каждом слове у него заметно двигались желваки. – Око за око!

– Вы не поняли моего приказа, сержант? – проговорил Полковник четко гвоздя каждое слово. – Это. Называется. Бунт.

Рука Полковника сама собой легла туда, где висел пистолет.

– Понял, – с явной неохотой и злостью ответил сержант. – Прошу прощения, это более не повторится.

– Надеюсь. Свободны!

Блум был в ярости. Этот ублюдок его даже слушать не стал. Вот уже несколько часов сержант сидел в брошенной бытовке, которую временно занимал их отряд, и накручивал себя.

– Командирская шваль, – прошипел он едва слышно.

Урод. Плавает на своей лодке в тепле и комфорте, пока они вынуждены снова совать свои головы под пули, а потом прятаться по горам, брошенным зданиям, бытовкам да ангарам… И так было всегда.

Командиры срать хотели на них. Сделай, хоть сдохни, а выживешь – еще и взгреем тебя как следует за недостаток старания.

Только Колин был нормальным.

Сколько бы говна Джим ему ни сделал, всякий раз капитан принимал его как родного. Отбивал, словно сына. А теперь…

Блум осмотрелся. Все парни на месте, не хватало только этого проклятого новичка, но так даже лучше. То, что он может оказаться стукачом, весьма вероятно.

«Бунт, – подумал Джим про себя. – Будет тебе бунт, гнида». Нужно только решиться.

– Значит так, парни, – произнес Блум громко, так что все бойцы повернулись на голос. У всех были одинаково грустные рожи. – Полковник запретил нам мстить за командира. Все это уяснили?

– Да… – Голоса были под стать рожам, грустные и едва живые.

– Но я думаю, в жопу этот приказ. В жопу Полковника. Я иду за башкой той суки, что убила Колина, и мне насрать, на чье самолюбие я наступлю.

Ну вот теперь это подбивание на бунт. В военное время за такое стреляли без суда. Интересно, кто-то из парней рискнет припомнить ему это? Тишина.

Думают.

– Никого заставлять я не собираюсь, – продолжал сержант. – Кто со мной, тот со мной. Кто против есть?

В ответ вновь только молчание.

– Единогласно, – подвел итог Джим и слегка обрадовался. С этими парнями он готов штурмовать и сам ад.

– План у нас есть? – Голос Вассермана стал на удивление серьезным. Шутник и балабол собрался и превратился в профессионала.

– Да какой план? Находим эту рыжую паскуду, вламываемся и валим. Все согласны?

В ответ теперь уже его бойцы кивнули.

– Тогда никому ни слова.

– Новичку?

– Этому обмудку в первую очередь. Доверили идиоту работу, а он эту тварь даже не завалил. Всем понятно? Ни слова.

Кузнечик гулял, обдумывая прошедшую операцию. На вечер была запланирована вторая казнь, так что в город выходить было нельзя. Да еще и розыскные мероприятия явно не стихли. Ближайшие несколько дней им надо не светиться на улицах.