Текст книги "Сказки о сотворении мира (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 152 страниц)

– Ты тоже думаешь, что реальный мир существует?

– Ты кого об этом спросил, Ангел? Ты спросил об этом меня?

– Тебя.

– И какой тебе нужен ответ?

– Правильный.

– И что мне будет, если я правильно отвечу на твой вопрос?

– Отличная оценка по литературе. Я поставлю ее тебе в аттестат, и никто не усомнится, что ты ее заслужила.

– Спасибо, мой Ангел. В моем аттестате и так отличная оценка по литературе.

Глава 4

На диком острове не было ни церквушки, ни пожарной каланчи, которая могла издавать колокольные звоны. На острове не было ничего, кроме морского ветра, горячих камней и белых домиков, облепивших скалистую бухту. На острове не было даже дворовой часовни, но звон был слышен везде. Каждый час. А может быть, мерещился осторожной графине. Едва различимый, улавливаемый скорее нервом, нежели ухом, вполне похожий на навязчивую галлюцинацию. Каждый час графиня вздрагивала и вспоминала о Судном дне, который так же, как звон невидимого колокола, присутствовал где-то рядом, но не был досягаем. Церкви на острове просто быть не могло. Бухта была как на ладони. Домики пустовали, редкие магазины торговали снедью до полудня и закрывались, редкие катера причаливали к пирсу. На острове царило умиротворенное спокойствие и безлюдье, если не считать рыбаков, растянувших лески поперек узкого пляжа.

Мира снимала апартаменты у госпожи Калимэры, которая не знала языков, кроме родного греческого, и знать не хотела. Возможно, госпожа Калимэра не предполагала, что другие языки тоже есть. Женщина вполне обходилась без лишних знаний. Она получила в наследство дом, вырыла во дворе бассейн, очистила первый этаж от хлама и оборудовала гостиницу на четыре тесных номера с узким душем, с балконами, без ограды переходящими в палисадник, и кофеварками вместо кухонных уголков. Гостей госпожа Калимэра кормила сама на домашней кухне. Кроме Миры, у Калимэры гостил рыжий пузатый немец с газетой, потому что не было на земле места, куда не добрался бы толстый немец со своей немецкой газетой. Остальные номера пустовали, но содержались в порядке. Собственно говоря, графиня понятия не имела, как на самом деле зовут эту энергичную даму, просто каждое утро она без спроса вламывалась в номер, оповещала о себе громким возгласом: «калимэра», и приступала к уборке. С испугу Мира сначала кидалась в сад. Потом притерпелась. Со временем она перестала реагировать на интервенции госпожи Калимэры так же, как госпожа Калимэра не обращала внимания на дверные таблички, которые во всех уважающих себя отелях призывают не беспокоить постояльцев. Госпожа Калимэра была женщиной занятой, она одна держала хозяйство, стряпала, стирала, мела двор и подстригала кусты, которые лезли в окна. Ей некогда было читать дурацкие тексты на ручках дверей.

Графиня коротала ночи и дни в компании старой вороны, не позволяла себе лишних впечатлений, и дикий нрав хозяйки гостиницы, со временем, перестал ее беспокоить, а госпожу Калимэру перестало смущать, что ее постоялица не является к завтраку, спит до обеда и до вечера просиживает в винной лавке. Она каждое утро виртуозно вытягивала простынь из-под спящей графини и подсовывала чистую.

Кроме ужасной госпожи Калимэры и немца с газетой на острове не было ничего интересного. Туристы разъехались. Местные жители заперли ставнями свои дома и подались за туристами на большую землю. Море штормило. Свежей рыбой торговали прямо с лодок, поскольку не было смысла нести ее на базар. Грустные рыбаки сбрасывали пару рыбешек на пристань и отчаливали к другому острову. Редкие катера бороздили гавань, поднимали кривую волну, разворачивались и уходили на всех парах прочь.

Минул час и снова послышался звон. Графиня открыла глаза, увидела чистое небо, краешек скалы над пляжем и флагшток с выцветшим флагом, полосатым как казенный матрас. Графиня поняла, что уснула и опоздала в лавку, что сегодня ей придется коротать вечер в поисках истины на дне сухого бокала и в чтении прошлогодних газет. Ей захотелось уснуть до утра, но у шезлонга захрустела галька. Солнце затмила тень, и взору графини явился юноша удивительной красоты. Высокий и загорелый пляжный бездельник в шортах с пальмами, с черными кудрями до плеч и глазами полными прекрасных надежд на сытое будущее альфонса. Юноша явился и встал, словно статуя Аполлона, сошедшая с пьедестала. Вопреки своему обыкновению, графиня рассмотрела юношу. Она пришла к выводу, что сей удивительный отрок вполне способен составить ей партию в теннис. Но, вспомнив, что кортов на острове не было, графиня закрыла глаза. Перед ней стоял герой из чужого романа. Бульварного чтива, где богатым девам далеко за сорок, а нищие юноши ослепительно хороши. Графине стало тошно оттого, что этот тип задержался возле нее, но типа можно было понять: сезон для пляжных романов прошел и выбор был небогат. Проще сказать, выбора вовсе не было, если не считать рыбака с пятью удочками и хозяина надувного матраса, который спозаранку влез в море и до сих пор не вернулся. Никого, кто бы нуждался в «анимэ» с участием пляжных плейбоев, но отрок не уходил. Глаза графини открылись сами. Молодой человек был настолько красив, что мог себе позволить никогда не держать в руках ракетки для тенниса. Он продолжал стоять с восхищенной улыбкой и непосредственностью дикаря, словно перед ним лежала русалка, выброшенная волной на берег.

– Как тебя зовут? – спросил он на ужасном старомодном английском, словно учил язык по учебникам прошлого века. – Можно с тобой познакомиться?

Графиня приподнялась и оглядела пляж. Между камней валялась парочка влюбленных. Хозяин надувного матраса уплыл с концами. Продавец кока-колы давно унес свою лавку. «Приплыли, – решила графиня. – Неужто мои дела так плохи?»

– Я давно на тебя смотрю, давно хочу познакомиться. Меня зовут Эрнест, а тебя?

– А я не говорю по-английски, – ответила по-русски графиня и положила на лицо панаму. – Иди своей дорогой, хренов геронтофил.

Когда в следующий раз у шезлонга захрустела галька, у графини испортилось настроение. Теперь перед ней стояли два отрока. Один другого прекраснее. Стояли в немом благоговении перед дамой, которую не взволновали мужские чары. Графиня еще раз осмотрела пляж. Парочка влюбленных смылась. Надувной матрас утопленника продолжал лежать на камнях. Рыбак расставил удочки и тоже пропал.

– Мой друг хочет с тобой познакомиться, – сказал товарищ Эрнеста на таком же диком французском.

Графиня ужаснулась. Она решила, что человек пользовался языком впервые, до этого только читал Дюма… в переводе на греческий. – Он очень хочет с тобой познакомиться, – повторил настырный. – Он парень немножко того… со странностями, но с добрым сердцем. Ты ему нравишься. Скажи, на каком ты говоришь языке, и я принесу переводчика.

– Надорвешься нести.

– Как тебя зовут? – настаивал друг, принявший графиню за француженку.

Графиня тяжело вздохнула. Высадившись на остров, она дала себе слово снисходительно относиться к местному населению, ежели таковое объявится. Графиня решила, что будет в смиренном одиночестве праздновать День Галактики до тех пор, пока Жоржу не покажется скучной жизнь без нее. Графиня зареклась, что не будет хамить никому, и не сказала грубого слова даже госпоже Калимэре, но терпение ее сиятельства шло к концу. Мира уже открыла рот, но мимо графского лежбища по берегу моря прошли две молодые особы, волоча за собой пляжный зонт и сумку с полотенцами. Девушки были молоды, стройны, загорелы и так ослепительно хороши, что юноши свернули шеи, провожая их взглядом. Графиня сама едва не свернула шею. Сердце ее наполнилось злорадством к незадачливым обалдуям. В глубине души графине стало жаль мальчишек, которые так опрометчиво поторопились с выбором. Но девушки скрылись за выступом скалы, и юноши вернули скрученные шеи на место.

– Кто ты? – спросил Эрнест. – Давай дружить?

– Дружить? – улыбнулась графиня и не заметила, как перешла на английский. – Тебя мамка отшлепает, когда узнает, с какой тетенькой ты дружишь. Иди, родной… Рано тебе еще зарабатывать на «дружбе с туристками», лучше поучись чему-нибудь стоящему.

Юноши растерялись. Графиня поднялась с шезлонга. «Что такое? – рассуждала она. – Вроде золота на мне не висит. С чего они решили, что я богатая пассия? Надо ж быть такими дураками. Или это их первый выход в свет?»

Графиня подняла с камней недопитую бутылку вина, сложила в рюкзак полотенца, обулась и двинулась к лестнице, ведущей в гору сквозь пустые дворики прямо к отелю госпожи Калимэры.

– Давай встретимся! – предложил вдогонку Эрнест.

– Давай… – ответила графиня и продолжила путь.

В тот вечер ее сиятельство ужинали без аппетита. День был испорчен, молодость подошла к концу, из привлекательной женщины графиня вдруг превратилась в объект домогательства пляжных альфонсов. За ужином Мира в основном выпивала, немец участливо поглядывал на нее, без того противная жизнь становилась еще противнее. Немец имел свиное выражение лица и неопределенные намерения, потому что несколько раз уже пытался заговорить, но Мирослава даже не повернула головы в его сторону. «А на молокососа уставилась, – отметила про себя графиня. – Определенно, старость уже на пороге. Пялилась на мальчишку, несмотря на то, что от красавчиков меня тошнит еще со времен Даниеля. Надо отправить крошку Эрнеста в Париж, пристроить моделью. Все лучше, чем шататься по пляжу».

Перед сном Мирослава закрыла окно, не желая слушать церковного звона, но в закрытой комнате колокола звучали громче, потому что их не глушили порывы ветра. Она заставила себя ненадолго забыться, а рано утром, не дожидаясь нападения госпожи Калимэры, достала из чемодана платок, надела длинную юбку, выставила в садик клетку с вороной, и пошла вверх по склону, сквозь чужие дворы, между домиков с черепичными крышами.

Хозяин винной лавки, который говорил на всех языках, относился к графине с любовью и не отказывался поболтать о местных красотах: «Если подняться наверх скалы, – рассказывал хозяин, – туда, где сильный ветер и нет домов, откроется ровное поле с желтой травой. По полю идет дорога на западный берег острова. Там, на берегу военная база. Там заборы из проволоки и охрана. Местным туда лучше не ходить, но если нечаянно заблудится турист – ему ничего не будет. Там все хорошо говорят по-английски».

По направлению колокольного звона Мира определила, что церковь, если она действительно есть, находится где-то на верхней дороге между военной базой и поселком. Она поднялась на вершину и обернулась на живописную бухту. Солнце едва поднялось над водой, надо было успеть пройти половину пути, чтобы вернуться к обеду, но вместо ветра на горе стоял полный штиль, а вместо дороги перед графиней лежала плотная шапка тумана.

Графиня не заметила, как вошла в облако, только Солнце исчезло вместе с краешком моря, земля потерялась из виду, словно сверху опустился колпак из мутного стекла. Тропинка вела ее вверх по пологому участку горы, рассыпалась на камнях, собиралась в зарослях трав и кустарника. Мира надеялась, что поднимется ветер и сдует облако в море, но склон становился круче, все чаще подошвы скользили о камни. Вскоре графине показалось, что она не идет, а лезет на гору. Она задрала юбку, чтобы не наступить на подол. Пелена тумана посветлела от Солнца. На руках появились первые ссадины, потому что кое-где приходилось продвигаться на четвереньках, но Мира все еще различала тропу, и боялась отклониться от курса, чтобы не потеряться в тумане.

Рука нащупала вершину – каменную площадку, похожую на фундамент храма, скрытого в тумане от человеческих глаз. Колокол ударил над головой. Воздух задрожал, в ушах зазвенело. Что-то не понравилось графине в достигнутой цели. Мало того, что она едва не оглохла, на ее пути возник чужеродный предмет, завешенный тканью, как неожиданное и бессмысленное препятствие на пути человека к Богу. Откуда взялся данный предмет на горе, графиня не поняла, поэтому сначала ощупала его, потом осмотрела. На ощупь предмет был похож на ногу, обутую в сандалий. Нога была обмотана ремнем до колена, испачкана пылью, к тому же имела приличный размер. Неподалеку стояла вторая нога примерно похожего габарита. Мира в жизни не видела таких больших размеров сандалий, поэтому подняла голову к небу, но разглядела лишь тень на месте лица.

– Ну, – спросила тень, когда умолк колокол, – и куда ты ломишься?

– Хочу посмотреть, что за церковь, – объяснила графиня.

– Зачем?

– Просто так.

– Просто так верующие люди в церковь не ходят. Верующие люди ходят в церковь общаться с Богом.

– Я и иду пообщаться с Богом, – сказала графиня.

– О чем? – удивилась тень.

– Так, ни о чем… Попросить прощения за неправедный образ жизни.

– Поклоняешься идолам, а просить прощения лезешь к Богу, – заметил Привратник и ушел с дороги, а графиня осталась лежать на горе у порога храма, соображая, что происходит. Каким это идолам она, крещенная в православии, поклонялась, почему ей нельзя зайти в храм? И откуда здесь взялся уважаемый господин Валех? Она хотела окликнуть Привратника, но тот обернулся сам. Обернулся, и графиня от испуга едва не съехала со склона на животе. Из-под монашеского капюшона на нее смотрели глаза прекрасного юноши, который желал познакомиться с ней на пляже. Немного посмотрели и отвернулись. Земля дрогнула под графиней, она поняла, что сползает вниз, и в ужасе вскочила с кровати. На часах было пять утра. Госпожа Калимэра еще спала и даже не мечтала тиранить постоялицу шваброй. Рассвет едва-едва занимался над горизонтом, клетка с вороной, укрытая черной тканью, стояла на столе. Пот градом скатился с графини на простыню.

Невидимая церковь сообщила о себе ударом колокола, когда Солнце закатилось за гору и стало угасать на западном побережье. Тень закрыла графине вечернее небо. Красавец-Эрнест в шортах с пальмами стоял на том же месте с пакетом в руке. Как только графиня открыла глаза, он достал из пакета бутыль с вином, закрытую сургучом. Этикетка на бутылке пожелтела от времени. Надписи на ней были сделаны на греческом языке. Год разлива графиню впечатлил необыкновенно.

– Давай выпьем? – предложил молодой человек.

«Интересно, – подумала Мира, – знает ли этот тип, что за колокола звучат на острове?» Она вспомнила, что хозяин винной лавки словом не обмолвился о том, что там, на западном берегу. Все это графине приснилось, привиделось, показалось… а молодой проходимец должен знать точно.

Мира пригласила юношу присесть рядом с ней, чтобы лучше рассмотреть бутылку. Название ей ровным счетом ничего не сказало, но год разлива продолжал впечатлять.

– Выпьем?

– Выпьем, – согласилась графиня.

– Поговорим?

– Поговорим. Сколько тебе лет, сынок?

– Не знаю. Я сбился со счета в прошлом веке, а в этом… у меня неважно с арифметикой. Я путаю цифры и порядок их расположения.

– Ничего себе, – удивилась графиня. – Да ты, милый друг, либо поэт, либо чокнутый.

– Наверно, поэт, – предположил юноша.

– Разберемся.

– Все говорят, что чокнутый, но это неправда.

– Выпьем бутылочку – видно будет. Давно здесь живешь? Хорошо знаешь остров?

– Я живу в монастыре, который на западном берегу.

– Ты монах?

– Нет… Братья пустили меня пожить.

– Этот колокольный звон…

– Из монастыря, – ответил Эрнест. – Ты слышишь, да? Многие люди его не слышат. Я так и знал, что ты слышишь, потому что ты не такая, как все.

– Не глухая. И, к счастью, не поэтесса. Стало быть, чокнутая.

– Нет! У чокнутых людей много шума в собственной голове, мир им не слышен. Хочешь, я покатаю тебя на лодке? Ты можешь придти в монастырь и посмотреть, где я живу. Когда приедут паломники, в монастырь пускают всех, кто приходит.

– Даже тех, кто поклоняется идолам?

– Идолам? – с интересом спросил Эрнест. – Тот, кто поклоняется идолам, в храм не идет.

– Идем ко мне. В номере найдется пара стаканов и немного закуски.

Графиня погорячилась, когда решила, что юноша учил английский по старым учебникам. Эрнест говорил свободно, образно, раскованно, и тем не менее, язык звучал странно. Совершенно не так, как звучит современный английский язык. То, что с этим человеком что-то не так, Мира уже поняла на пляже, но не могла себе представить, до какой степени! Из какого измерения вывалился мальчишка на остров, от каких напастей здесь прячется, и кому успел насолить в свои незрелые годы? Мира чувствовала угрызения совести, наполняя вином бокал, и готовилась нести уголовную ответственность за спаивание детей. Юноша сообщил о себе, что коллекционирует книги, раньше увлекался наукой, но заболел головой и теперь не может посчитать даже сдачу в лавке у букиниста. Братья-монахи относятся к нему с состраданием и на шорты в пальмах закрывают глаза. Юноша сказал, что когда-то давным-давно жил на материке, но семьи не помнит. Помнит, что добрые люди пристроили его в монастырь, где он с удовольствием любуется морем, навещает в бухте своего друга-почтальона, и очень боится, что скоро не сможет читать, потому что начнет путаться в буквах. Но одно признание поразило Миру особенно:

– Я не могу дождаться, когда умру, – сказал Эрнест, – и моя душа поднимется в небо. Я увижу остров с высоты самолета, увижу города, материки, океаны, увижу, как планета от меня улетит в темноту, а звезды будут так близко, как ты теперь, и я буду говорить с ними на одном языке.

После таких откровений Мира взяла тайм-аут и выставила Сару Исааковну на балкон, чтобы старушку не запоносило от крамолы. Чтобы рано по утру графине не пришлось втайне от госпожи Калимэры драить клетку.

– Возьми меня с собой, – попросила графиня, – мне страшно летать по космосу в одиночку, а на Земле оставаться еще страшнее.

– А почему? – удивился Эрнест, и графиня умолкла.

Она не успела придумать страшную сказку на ночь, которую можно рассказать душевно больному мальчишке. Но Эрнест не собирался спать. Возвращаться навеселе в монастырь он тем более не собирался. Мира заперла дверь и зашторила окна. Она подумала и твердо решила развлечь своего гостя «авторской» теорией мироздания. Только не знала, как изложить ее доступным языком на манер детской Библии, с яркими иллюстрациями и сочными образами. Для вдохновения графиня достала из заначки еще одну бутылку вина. Ей было до смерти интересно, как отреагирует на теорию этот неординарный ребенок.

«Ты попал, крошка! – решила графиня. – Не надо было тянуть тетеньку за язык. Завтра Калимэра откроет дверь, вызовет медицинский катер, и Жорж найдет нас в одной смирительной рубашке на двоих, в палате с решетками. Пожалуй, я признаюсь Жоржу, что ты – мой сын. Пожалуй, он даже поверит».

Утром госпожа Калимэра застала в апартаментах графини юношу ослепительной красоты и хоть бы чуть удивилась. Хоть бы для виду и для приличия… Юноша сидел на кровати с бокалом вина и закусывал персиком. Мира сидела тут же. Постель не была разобрана с вечера, но эти подробности госпожу Калимэру не волновали. Она мигом сменила простыни под графиней и юношей, шуганула шваброй пляжные тапочки у кровати, и отправилась менять полотенца в душевую комнату.

Эрнеста также не смутило явление хозяйки. Юноша, которого приютили монастырские братья, не привык встречать рассвет в своей келье. Зато графиню смутило равнодушие госпожи Калимэры. Смутило сильно. Графиня заподозрила, что этот молодой человек уже много раз попадался в апартаментах дам, которые годятся ему в матушки, поскольку с юными особами здесь негусто даже в разгар сезона. Даже молодые девицы, что шествовали по пляжу, отдыхали на острове вместе с родителями. Они снимали дом неподалеку от гостиницы Калимэры и гасили свет аккуратно в десять часов. Там монастырскому красавцу ловить было нечего, потому что на окнах имелись ставни, а на двери хороший замок.

– М…да, – сказала графиня, когда дверь за госпожой Калимэрой захлопнулась, – жизнь складывается не так, как нам хочется, а так как ей удобно самой, словно это не наша жизнь.

Через минуту женщина выгребала мусор из-под пузатого немца. Вероятно, выносила горшок, потому что ночью на острове разыгрался ветер, свет пропал, и пузатый немец боялся в темноте приближаться к разинутой пасти сортира.

– Если ты считаешь, что жизнь – наказание, – ответил Эрнест, – значит, она накажет тебя.

Ночь с юношей произвела на графиню впечатление еще более странное. Графиня поняла одно: она ничем не сможет ему помочь, потому что не поняла в этом парне совсем ничего, начиная с его загадочного происхождения и заканчивая такими же загадочными намерениями в отношении себя. К утру Эрнест начал производить на графиню впечатление галлюцинации. Такой же нелепой, как сон, виденный накануне. Только теперь она знала точно, что церковь стоит не на горе, а на берегу, и по субботам к западной бухте приходит катер с паломниками. Зимой паломников меньше, летом больше, и Эрнест иногда путешествует с ними на материк…

– Жаль, что ты путаешь цифры, – сказала на прощанье графиня. – Всегда интересно знать, сколько лет ты прожил на Земле.

– То, что прожито, нам больше не принадлежит, – возразил Эрнест. – Наше только то, что осталось, потому что люди иногда забывают вещи, которые важнее цифр.

– Поэтому мы поклоняемся идолам, вместо Бога, – заметила Мира. – Богу за каждым не уследить, а идолы не постесняются напомнить, что важно, что нет. Где оглавление романа, который написан про нас… Откуда мы появились и куда прячемся… Идолам не лень ходить за нами по пятам, подбирать и вкладывать в наши головы все, что из них вылетает. Идолы знают о нас все, только не знают, как от нас избавиться, чтобы читатель рыдал. Понимаешь? Идолы имеют над нами безграничную власть, но просить прощения мы все равно идем к Богу. Туда, где о нас давно позабыли.

– Мне кажется, – ответил Эрнест, – что человеку не за что просить прощения у Бога. Он так мал и слаб, что просто не может сделать ничего такого, за что иному следует извиниться.

Паломники приехали утром. Несколько женщин, закутанных в платки, пожилой мужчина и парочка детей, которых взрослые постоянно держали за руки. Эрнест привез графиню в западную бухту на почтовой лодке. Монастырь стоял у воды, за ним возвышалась гора. Кроме монастыря на берегу не было ничего. Только паломники печально тащились по каменной набережной в направлении открытых ворот. Только колокол звонил, приглашая братьев к молитве.

– В нашей церкви особенная икона, – сказал Эрнест. – Она покровительствует путешественникам. Всем, кто живет в дороге, всем, кто скитается по свету. Значит мне и тебе.

Графиня осмотрела келью, в которой братья монахи приютили ее товарища, и оценила библиотеку, которая занимала стену от пола до потолка. Она была уверена, что молодой человек не мог собрать столько книг, больше половины из которых – антиквариат. Она была уверена, что ее друг Эрнест большой фантазер, который получил от отца наследство, перевез на остров и потихоньку транжирит, угощая дорогими винами приглянувшихся дам, но экслибрис свидетельствовал о том, что хозяин библиотеки, господин Эрнесто Акуро, в действительности состоит членом какого-то королевского научного общества. Графиня удивилась. Впрочем, отца Эрнеста вполне могли звать так же, как сына. Она решила, что сеньор – испанец, но вопросов о семье задавать не стала. В руках графини задержался томик Шекспира, изданный в позапрошлом веке на родине автора, и происхождение английского языка сеньора Эрнесто стало более-менее объяснимым. Графиня прочла несколько строк вслух, чтобы убедиться в своей догадке…

– Если нравится, возьми на память, – предложил Эрнест. – Мне будет приятно, если это останется у тебя.

Графиня осмотрела монастырь, прежде чем взглянуть на особенную икону. Осмотрела от угла до угла, словно искала предлог, не переступать порог храма, но время шло, паломники готовились уезжать, монахи собирались запирать ворота. Мира собралась с духом и преодолела ступеньку, но у порога церкви что-то остановило ее. Словно перед ней выросли две большие ноги, обутые в пыльные сандалии. Графиня закрыла глаза, чтобы ей не привиделось лишнего. Чтобы не мучится поутру и не спрашивать себя, было ли это во сне или явь превратилась в сон. Ей вдруг захотелось проснуться в гостинице. Проснуться и все забыть, даже томик Шекспира выложить из кармана, чтобы не утянуть за собой в реальность реликвии выдуманного мира. Графиня сделала над собой усилие, чтобы преодолеть порог, но поняла, что перед нею стена.

– Что с тобой? – удивился Эрнест.

Ни слова не говоря, Мира вышла на пристань и села в почтовую лодку.

– Кто я? – спросила графиня Эрнеста. – Почему я не могу войти в храм?

– Ты есть то, во что веришь и кому поклоняешься. То, что наполняет смыслом твою жизнь, а душу – свободой. Твое место там, где храм твоей веры. В любом другом месте – ты изгой.

– Люди не строят храмы идолам. Если б идолу, которому я поклоняюсь, можно было построить храм, у меня появилось бы на Земле свое место. Сейчас мне дорога только в холодный космос. А эта планета пусть катится от меня подальше.

– Люди не строят храмы ни идолам, ни Богам, – ответил Эрнест. – Боги и идолы сами строят себе храмы руками людей. И тот, кто создал тебя, строит храм твоими руками. Может быть, новый храм будет больше, чем Космос. Может тот, кто создал тебя, понимает, что на Земле тебе тесно.

– Тогда скажи, что я делаю в этой жизни? Что я натворила такого, что оказалась изгоем? Люди, подобные мне, имеют право на жизнь или нет?

– Я не знаю тебе подобных, – пожал плечами юноша.

– Не знаешь людей, у которых в голове не светлые образы, а свалка радиоактивных отходов?

– Не знаю.

– Тогда может, ты знаешь, что делать таким как я, чтобы спасти свою ужасную душу? Или хотя бы отмыть ее, чтобы она могла подняться над островом на высоту самолета?

– Ты можешь делать, что хочешь, – ответил Эрнест. – Ты можешь верить во что угодно, можешь поклоняться хоть идолам, хоть Богам, и не просить прощения, но только при одном условии…

– При каком?

– Я тебе скажу, – смутился Эрнест. – Только тебе. Больше никому. Я тебе скажу, как нужно жить, чтобы не причинить себе зла.

– Скажи…

– Просто надо относиться с уважением ко всему, во что веришь и не веришь тоже. К тому, что делаешь или думаешь…

– Как ты сказал? – не поняла графиня.

– Надо относиться с уважением ко всему, что соседствует с тобой в твоем мире… с искренним уважением. Только тогда ты имеешь право выбрать свой путь и рассчитывать на то, что этот путь ведет к счастью.

– Ты уверен, что начитался правильных книг? – удивилась Мира.

– Я читал разные… – признался Эрнест.

– А букварь? Тебе не попадалась такая яркая книжица с крупными буквами и картинками? Эрнест, ты никогда не пробовал быть ребенком? Мне страшно, когда я вижу в тебе старика.

– Я родился стариком, но хочу умереть младенцем, – ответил Эрнест.

– Ты напоминаешь мне одного сумасшедшего Ангела, который вечно таскается за людьми и дает деловые советы. Тот Ангел тоже очень любит книжки читать. А знаешь, почему он любит советовать? Потому что знает, что человек все равно поступит по-своему для того, чтобы потом всю жизнь себя укорять.

– Безумный Ангел – мертвый Ангел.

– Ты серьезно? – не поняла графиня.

– Если Ангел лишится рассудка – он перестанет быть Ангелом и умрет. В каждом человеке однажды умер Ангел для того, чтобы потом человек не потерял свою душу в облике зверя, который придет на Землю после него. Если б я был Ангелом, я бы хотел умереть в тебе.

– Вот как… Не приходи ко мне завтра! – заявила графиня. – Завтра у меня день самоанализа. Мне свидетели не нужны.

– А послезавтра?

– Послезавтра, пожалуй, что приходи.

Следующей ночью графине некогда было грустить. Голова была занята миссией Эрнеста Акуро в ее непутевой жизни. Теперь Мира не сомневалась, что этот душевнобольной ребенок достался ей не случайно. Кто-то послал его, кто-то подстроил встречу… наспех и примитивно, без логики и фантазии. Кто-то кому-то для чего-то понадобился срочно и позарез. Кто-то играет белыми фигурами, кто-то черными. Кого-то обязательно в конце партии поимеют. Графине больше не было дела до происхождения этого странного типа. Она не сомневалась, что несколько дней назад на пляже к ней подошел ключевой персонаж с очень четкой задачей. Персонаж, который резко изменит сюжет и уйдет, оставив после себя миллион вопросов.

Рано утром она опять повязала платок и опять пошла на гору. Туда, откуда слышался звон. Туда, где туман закрывал дорогу, где желтая трава росла на песке, и камни забивались в обувь… но пререкаться с Привратниками графиня не стала. Услышав над головой удар колокола, она остановилась, сняла платок, повязала его на камень и повернула к поселку.

Госпожа Калимэра разбудила постояльцев грохотом ведер. Графиня решила, что успеет принять душ, прежде чем подвергнется утренним репрессиям. Она полезла в чемодан, но не увидела платка, который повязывала на голову всякий раз, когда собиралась в храм. Мира обшарила весь багаж, вывернула его на кровать и перебрала, но платок пропал. «Наверно впопыхах сматываясь с дачи Натана, я забыла его засунуть…» – решила графиня, прежде чем госпожа Калимэра ворвалась в комнату.

– Когда это кончится! – обратилась графиня по-русски к госпоже Калимэре. – Я хочу домой! В Монте-Карло хочу, в крайнем случае, на дачу к Натасику! Я соскучилась по людям. Вокруг одни слабоумные и «калимэры».

– Калимэра! – повторила боевой клич хозяйка гостиницы и приступила к уборке.

Графиня решила наведаться в винную лавку прямо с утра, но, проходя мимо пристани, встретила почтальона, друга Эрнеста, который выступал переводчиком и безропотно одалживал лодку. Графиня больше не стала прикидываться, что не знает французского языка:

– Тебя уволили? – спросила она.

– Нет, – ответил молодой человек, – но скоро уволят. Я встречаю почтовый катер, а он не торопится. Так можно остаться без чаевых.

– Почтальон никогда не останется без работы там, где поселился немец. А немец селится буквально везде.

– Правильно, твой сосед уже ругал меня за то, что газеты идут с опозданием. А я причем? Очень скоро меня уволят, и он останется совсем без почты.

– Хочешь, я куплю тебе мороженое? – предложила графиня. – Только не плачь.

Юноша странно посмотрел на графиню. Он не понял, провокация это или чистое сострадание. Его реакция явно тормозила. Островные жители благополучных стран и без того не отличались реакцией, тем более без пяти минут безработные почтальоны. Мира ждала и думала, стоит или не стоит начинать разговор об интересующем ее лице? Навредит она себе или наоборот, этот наивный парень сболтнет о своем друге такое, чего не найти в анналах королевского научного общества. Мира думала, юноша стеснялся признаться, что с удовольствием съел бы мороженое за счет благосклонной дамы, но почтовый катер уже вошел в гавань, и время было безнадежно упущено.