Текст книги "Сказки о сотворении мира (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 152 страниц)

Глава 4

Появление Артура в квартире Оскара Шутова вышло как обычно некстати. Сначала гость споткнулся о кабель, который тянулся по полу прихожей, потом наткнулся на кухонный шкаф, загородивший проход, и обвалил себе на голову корзину с посудой. Вместо выключателя Артур схватил оголенный провод, получил удар током и прорубался по квартире вслепую, снося табуретки и полочки, сваленные друг на дружку. Оскар встретил гостя на пороге кухни в резиновом фартуке.

– Ну, кто это может быть, кроме Деева? – заметил он. – И куда ж ты прешь, Деев? Объясни мне, куда ты прешь?! – Дверь кухни была обита фольгой, пол выложен металлическими пластинами. Такие же пластины крепились на стенах и потолке. На месте люстры висел оголенный провод.

– Вы чо? – удивился Артур. – Ремонт затеяли?

– Здравствуй, Артур, – профессор Боровский вышел к нему в таком же резиновом фартуке. Деев разглядел за его спиной окно, разлинеенное, как школьная тетрадь. На столе у окна возвышался штатив. На штативе крепилась видеокамера. От камеры тянулись провода к коробке с разобранным прибором, от коробки к компьютеру, от компьютера во все стороны света. В помещении присутствовал абсолютный технический бардак. Резкий запах горелой резины свидетельствовал о временных трудностях.

– Ты зачем пришел, Деев? – спросил Оскар.

– Денег одолжить. Их сиятельство прилетает завтра, а мне заправиться не на что.

Боровский нащупал кошелек в кармане пиджака и щедро вознаградил страждущего. Артур сердечно поблагодарил.

– Передай Мире, – сказал Натан, – что я хочу ее видеть. Так срочно, как только возможно.

– Одолжил? – спросил Оскар, заметив замешательство гостя. – Теперь проваливай!

– А чо это? – Артур продолжил рассматривать кухню за спинами физиков, но спины у физиков были широкими, а характеры – скрытными.

Гость проявил упрямство. Жизненный опыт подсказывал ему, что самое время убраться, однако он продолжал топтаться в прихожей, пока профессор не снял с себя фартук.

– Надень и зайди…

– Учитель, Деев – деструктивная личность, – запаниковал Оскар. – Он все сглазит…

– Прекрасно. Будем считать Артура дополнительным тестом.

– Учитель, мы не должны рисковать.

– Если произойдет сбой, значит, мы с тобой где-то не доработали.

Деев прошел на кухню и встал на резиновый коврик. На экране компьютера застыло изображение кухонного окна: береза шевелила ветками от дуновений ветра, столбики цифр мелькали в углу. Экспериментаторы любовались картинкой.

– Учитель, – прошептал Оскар Шутов, – глубина конуса увеличилась на пять метров.

– Надо уменьшать угол, – ответил профессор, и ученик покрутил колесико на корпусе видеокамеры.

Пейзаж сжался, подоконник остался за кадром. Физики продолжили любоваться березой.

– Ничего не замечаешь, Деев? – спросил ученик. – Посмотри в окно.

Артур посмотрел в окно и увидел ту же березу.

– Ветер не дует, – заметил он, – а здесь дует.

– Ну и дурак же ты, Деев. На листья смотри.

– Зеленые, – убедился Артур.

– А на экране?

– На экране? – он пригляделся к изображению. – На экране она вообще без листьев. А что это? Запись?

– Запись, – ответил Боровский.

– Дехрональный модулятор, – уточнил ученик. – Ты когда-нибудь видел такое? Деев, трансляция идет с задержкой в полгода.

– Ни фига себе, – удивился Артур. – А для чего это?

– Учитель, конус выровнялся…

– Увеличивай угол.

Оскар открутил колесо назад, и подоконник вернулся в кадр. Наблюдение березы продолжилось.

– Почему на полгода? – спросил Артур. – А на больше нельзя?

– Можно, – ответил профессор.

– Можно, – подтвердил ученик, – но не нужно.

– А почему? – не понял Артур.

Столбец цифр перестал мигать, и физики перестали реагировать на вопросы. Сначала они думали, потом Оскар Шутов полез под стол, где работал еще один компьютер.

– Параметры не выводит, – доложил он. – А так все нормально.

– Перезагрузи.

– Толку-то? Техника не может обрабатывать данные на таких скоростях.

– Да, это не Греаль, – согласился Учитель.

– Не Греаль, – подтвердил ученик, и физики снова умолкли, созерцая березу.

– Ни фига себе! – повторил Артур. – А чего это? Машина времени?

– Нет, не машина, – ответил Боровский.

– Тогда для чего оно надо?

– Как для чего? – удивился Оскар. – Тебе не интересно заглянуть в прошлое лет на двести?

– А что, можно на двести?

– Хоть на миллион.

– Это всего лишь проектор, – объяснил Боровский. – Способ считывания информации с памяти первичного дехронального поля. С источника, физического смысла которого мы пока не понимаем, поэтому наши усилия бесплодны.

– Почему бесплодны? Очень четко все видно…

– То, что ты видишь, Артур – только картинка в записи. Ни о каком перемещении во времени пока не может быть речи. Тем более не может быть контакта со временем, которое мы сейчас наблюдаем. Это визуальный эффект. Если ты понимаешь магнитный принцип записи изображения, значит, тебе несложно будет понять и этот процесс. Другое дело – природа носителя. Здесь мы натыкаемся на совершенно необъяснимые вещи.

– Да, – согласился Оскар.

– Мы сталкиваемся с ситуациями, которые при простом воспроизведении невозможны. Вот и возникает вопрос, как реагирует сам дехрон на процесс дешифровки? Не активируем ли мы своими действиями лишнюю информацию, которую не можем контролировать?

– Это как? – не понял Артур.

– Наши видеоносители несовершенны. Человеческий глаз всегда отличит запись от реального объекта. Но мы не можем отличить дехрон от изображения, полученного с дехрона. Мы никогда не имели дело с этой средой. Нужно дождаться Мирославу. Без ее помощи мы до бесконечности будем перебирать варианты и строить гипотезы. Нужен человек, который однажды своими глазами видел дехрон, иначе работа попросту сгинет в хаосе.

– Тогда я мигом в аэропорт и обратно! – пообещал Артур. – Вы только не сгиньте в хаосе, пока я не вернусь.

– Больному не понять, за что здоровые люди распяли на кресте Бога, – заметил Валех. – Ученому не понять, как Бог мог выстроить мир из хаоса. И тот, и другой боятся приблизиться рассудком к неизвестности, потому что не знают: безумие и хаос, – такие же естественные состояния мироздания, как жизнь и смерть. Просто Великий Безумец создал из пустоты землю и небо. Просто Ему показалось, что это хорошо. На тот момент у Бога не было оппонента, способного доказать абсурд.

– Разве абсурд нуждается в доказательстве?

– Однажды между землей и небом воцарился порядок, – продолжил Валех. – Порядок наплодил устойчивые формы, формы наполнились однотипным содержанием, придумали иерархию, чтобы различаться между собой. Иерархия придумала ценности. Ценности наделили кого-то бременем власти, а власть наградила своих обладателей ощущением безысходности и бессмысленности сущего. В хаосе, как в безумии, не было безысходности. Через него от Творца в наследство Человеку передалась тоска по свободе, которой он никогда не знал. Тоска по первобытной природе души, обретенной до сотворения мира. Свобода, истинного смысла которой Человеку никогда не понять.

– Ты испугался, что Боровский прав, Валех? Ты допустил, что человечество может одновременно верить в Бога и постигать его своим умом? От одной мысли тебе стало не по себе, потому что больше Страшного суда, больше всего на свете, Ангел боится соперничать с Человеком на равных? Стать лишним звеном в иерархии между Богом и Человеком?

– Истинный дехрон ученому глазу невиден. Он понятен только в безумии. И хаос не может быть познан существом, возникшим в разумном космосе.

– Я не о хаосе, я о твоей абстрактной картине мира, о той дырявой стене, которую ты в спешке нагородил между Ангелом и Человеком. О стене, которая кому-то из нас рано или поздно рухнет на голову.

– За этой стеной для каждого своя истина. Ангел подозревает Человека в вероотступничестве, но сам не знает, способны ли эти существа во что-либо верить. Человек уверен, что Ангел всегда ему лжет, а сам не видит разницы между правдой и ложью.

– Ангела можно понять. Если ты, Валех, испугался дехронального проектора, значит, идея верная.

– Вернее не придумаешь, – согласился Валех. – Только мир устроен совершенно не так, как удобно физиками, и создан не для того, чтобы физики его объясняли. Мир, сотворенный из хаоса, однажды туда вернется.

Когда в следующий раз Артур появился у Оскара, его и ждать перестали. За это время ученый с ассистентом могли не только сгинуть. За это время при комнатной температуре мог испариться мировой океан. Но одинокий гость был встречен тепло и радушно:

– Деев! – зашипел Оскар, пропуская товарища в коридор. – Ты хоть раз в жизни сделал то, о чем тебя попросили? Хотя бы раз в порядке разнообразия?

– А чего я сделал? – не понял Артур.

– Где графиня, придурок?

– Я тут причем?

– Что я говорил, Учитель?

– Я ей сказал, – оправдывался Деев. – Но у их сиятельства шило в башке.

– Проходи, Артур, – пригласил Боровский.

– Честно, Натан Валерьяныч! Разве б я вам брехал? Я все сказал, как вы просили, а они улетели к доктору и теперь неизвестно когда явятся. Не раньше, чем Сима согласится смотреть за ее дочкой. Их сиятельство… оно ж упертое до страшного ужаса. Я говорил, давай хоть переночуем у Валерьяныча…

– У Миры есть дочь? – удивился Натан.

– Я сам не знал. Да она на их сиятельство не похожа. Она похожа только на ейного голубца.

– Подожди, Артур, – растерялся Боровский. – Почему же она скрывала?

– Понятно, почему. Девице на вид лет двадцать, а мозги трехлетнего ребенка.

– Нет, – возразил Натан. – На Мирославу это не похоже. Должна быть причина…

– Иллюзорная память, Натан Валерьянович, – предположил Оскар.

– Иллюзорная память? – удивился Учитель. – Иллюзии не меняются просто так одна на другую. Что-то мы опять нарушили в этом мире. Сделали что-то, чего не должны были делать. Или наоборот, не сделали того, что должны. Гармония мира хрупка.

– А мы тут причем? – удивился Артур. – Я вообще ничего не делал. Это их сиятельство. Чего они там вытворяют, в своих Парижах, ни в какой памяти не удержится. А если еще напьются, так на утро не вспомнят, кто такие. Только в полиции их опознают. Я эту тусовку видел, Натан Валерьянович. Вы просто святой по сравнению с ними.

– Почему же она не приехала сюда с дочкой?

– Ладно бы с дочкой. Они ж и кота с собой привезли, будто здесь этого добра не навалом. Жирного, наглого. Мордулет со сковороду. Я увидел – испугался, думал, рысь. Как она его перла? Я еле поднял.

– Ясно, Деев, – осенило Оскара, – графиня променяла тебя на кота.

– Объясняю для лопоухих: кот девочкин. Притащен был в Москву без ветеринарных справок, таможня его сперва захапала, потом не обрадовалась. Пока мы, как дураки, бегали, справки собирали, взятки раздавали, этот гад дрых на столе начальника таможни и поджирался с ихних харчей. Я его через неделю вообще поднять не смог. В сумку не влез, на телеге катили, хвост по полу волочился. Их сиятельству было никуда не до поездок. Теперь все! Пусть доктор их нянчит. Честное слово, Натан Валерьянович, если б мы могли вырваться хотя бы на полдня…

– Одно слово, – вздохнул Оскар, – деструктивная личность! Учитель, Деева надо в ошейник и на цепь. Там ему самое место.

– Ладно, – махнул рукой Натан. – Будем ждать. Если б не заказ, можно было бы Миру не дергать. Но как я сдам прибор в эксплуатацию, если он не протестирован до конца?

– Я тоже видел дехрон, – напомнил Артур. – Могли бы меня использовать.

– Ни в коем случае! – воскликнул Оскар.

– Человеческому глазу доступны только интерпретационные конструкции. Мне нужен эксперт, который был в самой среде. Либо Мирослава, либо Георгий. – Профессор ушел на кухню, виноватый Артур поволокся за ним. – Я считаю, что нам лучше отложить эксперимент, пока кто-то из них не объявится. На данном этапе мы сделали, что могли… – Камера была отделена от штатива, металлические пластины сложены стопками на полу, но компьютер работал в прежнем режиме, и столбики цифр также бодро мерцали в углу экрана.

– Покажите еще что-нибудь, Натан Валерьяныч, – попросил Артур.

– Старую плитку ему покажите, Учитель, – предложил Оскар. – Хочешь, Деев, посмотреть, какая плитка была на стенах при царском режиме?

Шутов направил камеру в стенку. На экране возникло свечение, смазанные тени замелькали, замаячили, изогнулись, словно растеклись по невидимым предметам, напоминающим кухонные шкафы. Сначала затаились, потом сгинули, словно испугались чего-то.

– Видели! – воскликнул Оскар и еще раз повел камерой вдоль стены. – Учитель, вы заметили?

– Вот, – вздохнул профессор, – то, о чем я говорил. Непредсказуемое поведение поля. Хорошо, если это чистая проекция, а если нет? Если мы провоцируем дехрональный контакт? – он снял очки, взял сигарету и подошел к окну, но прикурить не успел. Истошный вопль из соседней квартиры не позволил ему воспользоваться зажигалкой. – Выключи, – сказал он ученику. – Отключись сейчас же!

Крик повторился с лестничной площадки. Грохнула дверь. Испуганная пожилая женщина выбежала на лестницу. За ней погнался мужчина, но удержать не смог. Женщина вырвалась, вынесла железную дверь с домофоном и скрылась в парке.

– Я могу вам помочь? – спросил Боровский растерянного соседа. – Позвольте мне проводить вас домой.

Сосед не спешил возвращаться.

– Где моя сестра? – не понимал сосед. – Куда она побежала?

– Вам нужно успокоиться, – Боровский помог соседу вернуться в квартиру, усадил на диван и налил воды.

– Благодарю! Ничего не надо, – сказал сосед, приглашая гостя сесть рядом. – Пожалуйста, побудьте здесь. Просто посидите со мной. Это же вы у Сотников квартируетесь?

– Да, если вы не против.

– Я не против! Я очень даже не против. Не знаю, кем вы приходитесь молодому человеку, но вы очень хорошо на него влияете. Я по ночам стал спать. Раньше здесь, что ни ночь, то дым коромыслом. Я только хочу спросить, не замечали ли вы в последние дни в доме некие нетрадиционные явления?

– Не понял вас?

– Вы только не подумайте, что я болен. Сестра не верила, пока не убедилась сама. В моей квартире живет привидение.

– Что вы говорите? – удивился Натан.

– Привидение отца покойного, – сосед перекрестился, – умершего тридцать лет тому назад. На той неделе среди ночи я пошел, извините меня, в уборную, а там занято. Сидит на вазоне мой батюшка, улыбается, газету читает. Вчера запер его на балконе, так он замерз, как будто не умер вовсе. Я тоже решил, что у меня с головой непорядок, а сегодня приехала сестра, мы сидели на кухне, когда он вошел и стал искать свою чашку… У отца чашка своя была, он из другой не пил. Начал шарить в шкафу, выругал нас, словно мы дети малые. Скажите мне, это к концу света?

– Выругал? – удивился профессор. – Вы хотите сказать, что он вступил с вами в контакт?

– Вот, и вы не верите. А посидите тут вечерок. Извините, уважаемый, не знаю вашего имени, можно спросить вас откровенно, как человека разумного поколения… Вы верите в загробный мир?

Профессор задумался.

– Вы хотите спросить у меня?

– Конечно, у вас.

– А не пробовали обратиться к батюшке покойному? Ему-то наверняка известно.

– Кому?

– Батюшке вашему.

– О чем?

– О загробном мире…

Боровский вышел с сигаретой на улицу и задумался. Его дача строилась медленно. Помещение, отведенное под лабораторию, никак не подключалось к электросети. Каждая подпись на бумажке требовала колоссальных душевных затрат. Дела и проекты вязли на мертвой точке. Только бардак в жизни профессора Боровского прогрессировал день ото дня, словно кто-то хлопотал перед Богом о его несчастьях. Натан Валерьянович догадывался, кто именно хлопотал. Знал, понимал, но сделать ничего не мог. Чем больше он сопротивлялся судьбе, тем легче судьба тянула его на удавке, тем меньше принималось в расчет его собственное желание. Натан Боровский больше не питал иллюзий, сегодня он решил окончательно, что неприятностей с него хватит. Начиная с этого дня, количество проблем превысило критически допустимый предел. Он решил бежать на Урал, но вспомнил, что на этой неделе его дважды водили в ректорат и делали втык. Профессора Боровского обвиняли в «уклончивом», «невнятном» изложении учебного материала. Объявляли выговор за систематические опоздания на работу и за немотивированную отмену лекций. Последнее время к профессору стали обращаться распущенные студентки с сомнительными идеями. По Академгородку о Боровском пошла дурная слава. Соседи по даче отказались использовать выжженные участки, и Натану пришлось скупить пустующую землю кооператива, чтобы не навлечь на себя больший гнев. Его новый дом был одинок на пепелище. Профессор устал давать опровержения в газеты и заявлять с кафедры, что именно теперь, как никогда, он является апологетом классической науки, и не знается с чертовщиной. Зато чертовщина охотно зналась с профессором. Ему приходили письма от шизофреников, сдвинутых на параллельных мирах. К профессору обращались на улице незнакомые люди со своими историями, которые должен был слушать психиатр, а не физик. С больными людьми Боровский предпочитал не общаться, но сомневаться в душевном здоровье соседа Оскара он не стал. Для этого не было никакой причины. Профессор докурил сигарету и отправился за машиной. В тот день лаборатория в квартире пропавшего Сотника была свернута и вывезена по неизвестному адресу.

Глава 5

– Мне никто не звонил? – спросила графиня Виноградова-младшая матушку Клавдию и поняла, что совершила ошибку.

Кроме Друида Сэвиджа в эту квартиру никто позвонить не мог. Ни один приличный, сколь-нибудь стоящий человек на всем белом свете никогда в жизни не позвонил бы в квартиру Виноградовой-старшей и не осмелился бы спросить дочь.

– Еще не надоело валяться по чужим постелям? – упрекнула мать молодую графиню. – Почему ты заставляешь серьезного человека бегать за тобой как мальчишку? Он обидел тебя? Разве он по отношению к тебе допустил бестактность? Генри воспитанный, уважаемый и очень состоятельный человек. А главное, у него к тебе серьезное чувство, в отличие от тех бродяг, которыми ты себя окружила. Наконец-то Господь услышал мои молитвы и дал мне шанс устроить твою личную жизнь. Мира, тебе пора. Ты не юная девушка. Не каждый день тебе будут звонить мужчины такого положения и достатка. К тому же Генри не стар.

– Конечно, – огрызнулась Мира, – ему всего-то три тысячи лет, а может четыре тысячи, какие мелочи… Мама, он друид. Ты знаешь, кто такие друиды? Он язычник и колдун, чтобы тебе было понятнее!

– Не болтай глупости! – рассердилась мать. – Я обещала, что ты позвонишь и извинишься за свое поведение!

Мира положила трубку на стол, порылась в записной книжке и вспомнила, как вышвырнула визитку Генри в гостиничную урну, полагая, что это последнее звено, связывающее их, может быть разорвано таким примитивным способом. Чем настойчивее Сэвидж звонил матушке Клавдии, тем больше Мира убеждалась, что Жорж прав: встречи не избежать, ясность должна быть наведена, и точка поставлена. У графини были планы на будущее. Она не собиралась всю жизнь пугаться звонков и букетов. Она осмотрела сумочку, в надежде найти еще одну визитку…

– Ладно, диктуй… – сказала она матери, с отвращением записала цифры и швырнула трубку. – Он уехал из Москвы навсегда, – уверенно произнесла Мира и заставила себя поверить в сказанное. – Навсегда!!! – повторила она. – И больше никогда не появится. Он уехал, не оставив адреса. Уехал, уехал, уехал… – Вера пришла после многократного повторения заклинания. Графиня стремительно набрала номер.

– Мирослава… – услышала она в ответ. – Я ждал, я верил, что вы позвоните…

Мира назначила свидание Сэвиджу в ресторане на Новом Арбате, название которого за давностью лет вылетело у нее из головы. Графиня помнила кавказское слово: не то «Абхазия», не то «Аджария», не то «Арарат». В последний год из головы графини повылетало много полезных названий. Будучи студенткой, она частенько ходила мимо, от ГИТИСа до Щукинского училища, и застревала в этом ресторане. Во времена ее студенчества там среди бела дня в спокойной обстановке можно было съесть вполне приличный обед. Там же Мира пристрастилась к маслинам. Открыла для себя, что странную ягоду необязательно вылавливать из солянки и гневно швырять под стол, что ее вполне можно есть и получать удовольствие. Графиня познала в маслине скрытую мудрость, понятную древним философам, которая перестала быть доступной современному потребителю комплексного обеда, и человечество распалось для нее на две части: яростные поклонники маслин и непримиримые ненавистники. Последние их сиятельству были наиболее отвратительны.

Графиня Виноградова путано объяснила графу Сэвиджу, какое именно заведение она имеет в виду. Граф не задал ни одного уточняющего вопроса. Графиня явилась с опозданием, не увидела в условленном месте никакого ресторана с кавказским названием, и понадеялась на чудо, но чудо не случилось. Генри ждал ее и имел точные адреса, по меньшей мере, десятка работающих ресторанов на Новом Арбате.

Граф Сэвидж заказал для графини порцию отменных маслин. Графиня заказала вино и без умолку трещала за столом, вспоминая студенческие времена, пока не протрещала графу все уши. От такого удовольствия бесцветные глаза Генри остекленели. Графиня выпила. У нее сложилось впечатление, что пустые речи обтекают графа Сэвиджа, как стеклянную тару, воткнутую в песок поперек ручья. Графиня заказала еще бутылочку.

– Возьмите меня к себе на работу, Генри, – попросила она. – Я знаю компьютер, умею общаться с людьми и согласна на командировки в Европу, – графиня рассмеялась. – На долгие командировки. Нет, я, конечно, работаю в одной ученой конторе, но там я кто? Простой переводчик. Никакого карьерного роста.

– Вы не должны работать, Мирослава, – встрепенулся граф.

– Ну, вот еще! У меня полный гардероб модных тряпок! Кто их увидит, если я не буду ходить на работу?

– Вы потрясающая женщина!

– Кроме того, что я потрясающая женщина, я знаю компьютер, говорю на трех языках и еще два относительно понимаю… Упустите ценного сотрудника – будете с горя пить свои же таблетки! Вы не транквилизаторы продаете?

– Мои сотрудники знают по шесть языков, – ответил Генри. – Каждый из них владеет компьютером, водит машину и прекрасно справляется со своими обязанностями. Мирослава, в российском офисе у меня работает трое мужчин по двадцать часов в сутки. Такие женщины, как вы, не должны беспокоиться о работе. Для вас созданы прекрасные места на Земле…

– Салоны красоты? – догадалась Мира и подозрительно прищурилась. – Значит, ваш продукт – государственная тайна? Или вы принципиально не говорите с женщинами о работе? Ладно, не больно-то хотелось.

– Мирослава, – произнес граф, – если вы окажете мне честь сопровождать вас в поездках по Европе, куда вам будет угодно, я возьму на себя любые расходы…

– Ох, ерунда же получится, – огорчилась Мира и принялась за новую бутылку, – воображаю, что обо мне подумает мой жених. Вы только представьте: благоверная супруга разъезжает по свету в обществе состоятельного джентльмена, тратится на дорогие салоны… Что обо мне соседи скажут?

Прозрачные глаза Сэвиджа налились кровью.

– Вы помолвлены? – спросил он.

– Матушка не хотела вам говорить. Настаивала, чтобы я сообщила лично, – опустила глаза графиня. – А вы думаете, мне легко? Вы вообразили, что мне интересно слушать истории про таблетки? Да я бы пошла в аптеку полы мыть, лишь бы не сидеть дома. Если бы я работала в вашей фирме хотя бы секретарем, у меня было бы моральное право путешествовать с вами. Ну? Не соображаете? Это называется простым словом: «командировка». А теперь найдите десять отличий между развратом и поездкой с начальником по служебным делам.

– У вас есть жених?

– Так… друг детства. Долгая история. Видите, – Мира кивнула на одинокую фигуру Деева, мокнущую на проспекте. Фигура резко выделялась на фоне общего потока зонтов по Новому Арбату. Выделялась, прежде всего, отсутствием зонта и присутствием полнейшего идиотизма в стоянии посреди дороги. – Влюблен в меня с первого класса, – вздохнула графиня. – Сказал, что повесится… Я обещала, Генри. Для меня обещание – не пустое слово. – Граф Сэвидж выпучился в окно, как коршун. – Генри, – нежно окликнула его графиня, – Нам пора попрощаться. Простите, если навязывалась вам бестактно. Не подумайте обо мне скверно. Вы были моей последней надеждой спастись от семейной бытовухи, которая меня скоро прикатает со всех сторон. Наверно, мне следовало вас предупредить еще в Варне и не морочить голову.

– Мирослава, о чем вы? – не понял Сэвидж. – Нет, мы не можем проститься. Через месяц я подписываю контракт. Возможно, понадобится сотрудник. Конечно, я буду рад… Я не могу предложить работу достойную вас, но позволить вам запереться в четырех стенах я тем более не могу. Мы будем путешествовать по России… Я буду безмерно рад…

– Прекрасно, – сказала графиня. – И что за лекарства я буду здесь продавать? Я в этой сфере ничего не соображаю.

– Какие лекарства? – развел руками Друид. – Только витамины. Простые детские витамины.

Графиня не стояла на ногах. Она упала в машину и притворилась спящей. Сквозь залитое дождем стекло невозможно было узнать шофера. Графиня не была уверена, что ввалилась в автомобиль Артура, но было поздно. Подняться с сидения она уже не смогла.

– Гады! – выругался Артур. – Выезд перегородили, и отъезжать не хотят. Твой перец на такси укатил в свой Можайск. Посидел-посидел в своем Линкольне, да и побег мотор ловить.

– Почему в Можайск? – спросила Мира.

– Ну, ты даешь! Я откуда знаю, почему? По телефону сказал, что едет в офис, а шоферу – в Можайск. Я у него только сигарету стрельнуть хотел. А что? Не надо было?

– Разве офис не в Москве? – удивилась Мира.

– Откуда я знаю? Он вообще кто?

– Мой жених, – объяснила графиня, – Генрих Сэвидж, граф Уилтширский.

Деев недоверчиво покосился на пассажирку.

– Ну, даешь! – не поверил он. – Не могло ваше сиятельство так напиться, чтобы за рыжего чмыря замуж идти.

Поздним вечером безжизненное тело графини упало на тахту в кабинете недостроенной дачи Боровского.

– Ваш переводчик… – доложил Артур, – лыка не вяжет. Я, конечно, попробовал сделать как нормальные французы: завел ее в кабак, налил крепкого кофе… Ни черта ее не прошибло.

– Начинающий алкоголик, – грустно заметил Оскар.

– Мира, – обратился Натан к графине, – тебе плохо? Ответь мне, девочка…

– Мне звонили? – пробормотала графиня.

– Сюда не звонили.

– Плохо, Натан Валерьянович. Очень плохо…

Профессор погасил свет.

– Пусть выспится, – решил он и вышел за дверь.

Телефонные звонки будили графиню Виноградову в течение ночи. Каждый раз она вскакивала с постели, хваталась за невидимый аппарат, и с трудом засыпала опять. Сон был назойлив и, в конце концов, рассердил графиню так, что она не смогла заснуть. В поисках воды она выбралась в коридор, но не узнала дачи Боровского. Прошлый раз похожий конфуз произошел с графиней в дехроне и нисколько не смутил ее ни тогда, ни сейчас. Жажда вела графиню к водопою, двери скользили бесшумно, половицы почти не скрипели, крепкий аромат олифы бодрил. Графиня выплыла на крыльцо, готовая напиться дождем из лужи, и поняла, что не совсем проснулась, хуже того, не проснулась совсем. Дождя не было. На улице не было ни дня, ни ночи. Ровное серое небо простиралось над пепелищем до горизонта. В воздухе перед графиней висели большие, красные яблоки, похожие на елочные игрушки. Одни, в пустоте и безвременье.

– Мама! – сказала графиня. – Здесь белая горячка!

Перед тем, как потерять сознание, Мира сделала шаг назад и получила по голове. Яблоки осыпались в пепел. Небо почернело.

Белый свет проник в сознание графини солнечным пятном на потолке больничной палаты.

– Сотрясение мозга, – услышала она незнакомый голос. – Эта особа в состоянии сильного алкогольного опьянения пыталась пройти сквозь дубовую дверь, не открыв ее. Пройти, замечу, с разбега головой вперед. И вы надеетесь завтра ее забрать? Неделя, Георгий Валентинович, как минимум неделя постельного режима.

Мира приоткрыла глаз и тут же зажмурилась.

– Вы разрешите нам остаться наедине?.. – спросил Георгий Валентинович.

– Только недолго! – предупредил врач и хлопнул дверью палаты так сильно, что мозг графини ее раз хорошенько тряхнуло.

– Мне звонили? – прошептала она, когда размытое очертание Жоржа обрело резкость и приблизилось к ней.

– Ты мне сегодня нужна, – заявил посетитель, – будь любезна, к ночи встать на ноги и быть готовой работать.

– А на крыльях не запорхать? – спросила Мира.

Жорж поставил на тумбу кожаный футляр, открыл его и плеснул внутрь воды из графина.

– Думаешь, я с тобой шучу, красотка? Мне не до шуток. Или ты к ночи очухаешься, или я не знаю, что я с тобой сделаю. – В тот же футляр Жорж прыснул из баллончика, и жидкость вспенилась, зашипела газировкой, брызги взлетели до потолка, и светлое облачко пара повисло над снадобьем. – Пей! – приказал он и поднес к губам графини бурлящую жидкость. Резкий запах вместе с брызгами проник в нос. Мира поперхнулась. – До дна! – приказал Зубов.

В чаше горел огонь, жидкость вращалась, как пена в стиральной машине. Пузыри летели на больничную простыню, искры сыпались из глаз несчастной графини. «Газировка» пробилась в мозг и завибрировала в черепной коробке. Мира открыла рот, чтобы позвать на помощь, но чуть не захлебнулась.

Пелена заволокла собою белый свет. Графиня не видела ничего, только слышала, как за Жоржем захлопнулась дверь. Она хотела позвать на помощь, но дыхание сбилось. Горячая волна прокатилась по телу. В один миг температура поднялась так сильно, что несчастная упала с кровати и распласталась на холодном полу. «Спасите, – прошептала она. – Я умираю». Пот покатился градом. Ее скрутило и затрясло. Солнечные пятна запрыгали по потолку, потекли по стенам на пол и снова взлетели на потолок. Желтое облако обволокло графиню и чуть не задушило. Она не помнила, как очутилась под дверью и стала отчаянно пинать ее коленом, изредка попадая в цель.

– Откройте дверь! – кричал кто-то со стороны коридора. – Отоприте же, черт вас возьми! Позовите слесаря.

Мира слышала торопливые шаги, крики. Жар сменялся ознобом, желтый туман застилал глаза.

– Я умираю, – шептала она, а дверная ручка тряслась от беспомощных попыток медиков проникнуть в палату.

Дверь упала с петель прямо на графиню. На пороге стояли люди. Никто не решался сделать шаг. Она представить не могла, что за зрелище являет собой, если даже доктора боятся приблизиться к телу. На этом пороге должны были появиться могильщики. Но люди в белых халатах продолжали толпиться в дверях, с ужасом глядя на пациентку.

– Как звали этого человека? – спросил графиню главврач, когда та смиренно лежала в постели и глотала бульон с ложечки медсестры. В палате еще толпился народ.