Текст книги "Сказки о сотворении мира (СИ)"

Автор книги: Ирина Ванка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 112 (всего у книги 152 страниц)

– Кажется, тебя… – обратила внимание Юля. – Просят подойти туда, где получали багаж.

– Меня?

– Твой рейс назвали, твою фамилию… Наверно, ты сумку забыл?

Оскар удивился. Из багажа он имел при себе только кейс с неисправной аппаратурой, который сошел за ручную кладь. Прочее барахло пошло ко дну у берегов Сен-Тропе. Чтобы не спорить с подругой, он вернулся и подал паспорт охраннику.

– Мистер Шутов? – спросил охранник, сверяя фотографию кудрявого парня с лысым оригиналом. – Идите за мной.

В служебном помещении на чемодане сидел зареванный мальчик в несуразно огромной майке. При виде Оскара он заревел еще громче, указывая пальцем на дядю. Женщина в форме, приставленная к мальчику нянькой, негодовала.

– Я все понимаю… – ворчала женщина, – но чтобы забыть в самолете ребенка – это знаете ли сверх всякой меры! Это выше моего понимания! Не плачь, бэби. Папа вернулся. Или это не ваш ребенок? – строго спросила она.

– Мой, – ответил Оскар, и никто из присутствующих не поставил под сомнение сходство.

– Чемодан тоже ваш?

– Если он на нем сидит, значит мой, – сделал вывод нерадивый «папаша».

– Почему же он плачет, если вы его папа? – возмутилась женщина в форме.

– Потому что я его выпорю.

Юля не удивилась ни ребенку, ни чемодану. Она взяла мальчика за руку, отвела в фойе и терпеливо ждала, пока Оскар отвечал на вопросы полиции. После беседы ее товарищ стал выглядеть вдвое мрачнее, а чемодан оказался так тяжел, что Оскар с трудом поставил его в багажник.

– Кирпичами набит, что ли? – ругался он. – Куда ты отвез девиц, придурок? – обратился Оскар к малышу, когда семейство расселось в машине. – Я спрашиваю, куда дел девиц? Серенькую куда дел? И беленькую… ай? Разучился говорить по-русски?

Мальчик надулся и приготовился снова реветь, но Оскар демонстративно отвернулся к окну, а Юля покачала головой, но не стала задавать вопросы.

Дома обиженный мальчишка выпил шоколадного молока, съел «кейк» и отказался отвечать на вопросы. Того, что удалось узнать о нем за обедом, не хватило бы для короткой анкеты. Ребенок заявил, что в школу ходить не будет, ни за что не наденет чистую майку вместо сопливой, а зубы будет чистить не чаще одного раза в день и то при условии, что ему купят пасту с ароматом индийского миндаля. Ребенок объявил присутствующим, что его «никак не зовут», никого из находящихся здесь он никогда в жизни не собирается называть ни мамой, ни папой; а больше всего на свете он презирает тихий час в середине дня. Сказал и уснул на стуле, потому что в Европе настала ночь, и потому что малыш устал и сильно понервничал в аэропорту.

– Надо его во что-то переодеть. Посмотри, – Юля сняла с ребенка майку, больше похожую на широкое платье, – явно кто-то из взрослых одолжил ему шмотки. А это что? Боже, я думала, это шорты такие, а это натурально мужские трусы! Смотри! Малыш совсем голый…

Оскар отнес крошку в спальню и накрыл одеялом. Постояв над спящим, он вернулся на кухню и застал подругу в раздумьях. Юля приготовила товарищу грустную новость и собиралась утешать, но появление малыша перевернуло все планы.

– …Не знаю, что это значит! Не знаю, и знать не хочу! – бушевал Оскар. – Я не могу отправить его в форт, потому что не знаю, как это сделать. Сейчас ему лет шесть на вид, так?

– Откуда мне знать? – пожала плечами девушка и прикрыла дверь. – Тише! Проснется.

– Пусть слушает! Не захочет учиться, отдам в школу тенниса. Мирка говорила, здесь хорошая школа.

– Оскар, кто он такой? – недоумевала Юля. – Почему ты не расспросил о нем поподробнее?

– Эта мерзавка мне не сказала ни слова правды, но упрямо предлагала взять его вместо отпрыска Макса! Нам с тобой предлагала!

– Не смей, Оскар! Не смей при мне говорить о Мирославе в таком тоне!

– И ты туда же? И ты не веришь, что она меня предала?

– Не верю!

– И ты такая же дура!

– Сам дурак! – рассердилась Юля. – Если б Мира считала тебя врагом, ни за что бы не отдала тебе мальчика. Ведь она относится к нему, как к сыну. Никакая мать не отдаст ребенка человеку, которому не доверяет.

– Не знаю, Юлька! Не знаю, что может ее оправдать!

– Я знаю.

– Если только мальчишка не детеныш Копинского.

– Нет, не детеныш… Этот мальчик не имеет отношения к Максу.

– Значит, она меня предала.

– Нет!

– Только не призывай меня к христианскому всепрощению! Я не христианин! И не смогу ее простить никогда! Даже если пойму правоту ее сволочного поступка, все равно не прощу! Не прощу потому, что сам бы так никогда не сделал! Юля, я органически… на клеточном уровне не способен прощать предательство тех, кому доверял! Может, это мое проклятье, но это так! Если ты считаешь, что ее поступок нормален – значит, мне нечего делать в этом сучьем мире!

– Послушай!

– Нет, ты послушай! Поклянись мне сейчас: ни слова больше об этой женщине в моем присутствии! Никогда!

– Но Оскар… Мира ни в чем перед тобой не виновата!

– Я сказал!

– Ты сказал, а теперь послушай меня!

– Если я каждый день буду слушать твои «адвокатские речи», я никогда не выйду из стресса!

– Не выходи! Просто послушай.

– Она меня убила, понимаешь? Все, что во мне было хорошего, взяла и втоптала в грязь.

– Нет, – в сотый раз повторила Юля.

– Она могла предупредить, принимая решение. Она должна была предупредить, чтобы не делать из меня посмешище.

– О чем? Мира не возвращала ребенка Максу! – крикнула девушка и топнула ногой. Она дождалась, пока товарищ справится с приступом ярости, и повторила чуть тише: – Точно не возвращала.

– С чего ты взяла?

– Тебе звонил адвокат Натана Валерьяновича. Ему удалось пролить свет на эту историю.

– И ты молчишь?

– Ты же не даешь мне слова сказать. Малыш, которого нашли на яхте, к сожалению, умер.

– Как умер? – опешил Оскар.

– Думаю, он не смог адаптироваться на частоте, – предположила девушка и тяжко вздохнула. – Помнишь, мы говорили, что такая опасность вполне вероятна, и симптомы были похожи. Мирка не виновата. Она сделала все, что смогла. Только Натан Валерьянович мог помочь, если бы запустил генератор в подвале и создал нужное поле. Там мальчик мог бы жить без проблем, но они не доехали буквально несколько километров. Не успели. Что-то произошло с самолетом, он сел в Европе, и Мире пришлось добираться на поездах.

– Что ты говоришь? – не верил Оскар.

– Адвокат сказал, что ты знаешь его телефон. Если нужно, он может выслать все документы по делу, которые удалось собрать. Может на электронный ящик, может конвертом.

– Как это случилось?

– Адвокат говорил с водителем, который подобрал в дороге Миру с ребенком. Водитель дал показания, что конечным пунктом была именно дача Боровских, но мальчик умер в дороге, и они повернули к ближайшей больнице. Диагноз: внезапная детская смерть, остановка дыхания и сердцебиения. Чтобы определить точнее, требовалось вскрытие. Женщина, которая везла ребенка, предъявила в больнице паспорт на имя Виноградовой Мирославы и сказала, что малыша ей подкинули. Хотели заводить уголовное дело, но Мира смылась через окно. Они допросили только водителя, а тот ничего не знал толком. Просто показал место, где она голосовала на дороге, и сказал, куда просила везти. Мира не назвала точного адреса, поэтому Боровских не допрашивали, но это же понятно…

– Что понятно?

– Что она ехала к ним. Ты не должен злиться на Мирославу.

– Если так, почему она не сказала?

– Не знаю, – пожала плечами Юля, – наверно не хотела тебя расстроить.

Она пошла в комнату, посмотреть на ребенка, и глаз не смогла оторвать. Малыш спал так сладко, словно не пережил ужасной дороги. Юля вернулась к чемодану, в надежде отыскать в нем детские вещи, но нашла лишь связки тетрадей, изрядно попорченные огнем. «Прекрасная Анабель» – было написано на одной из них.

– Знаешь, почему Мирослава тебе ничего не сказала? – догадалась девушка. – Потому что не захотела лишить тебя смысла жизни. Она просто нашла подходящего парнишку и вырастила в форте без всякой судьбы. Надо было о нем расспросить, а ты что наделал? Обидел человека, которому мы с тобой жизнью обязаны, – Юля порылась в бумагах и убедилась: кроме рукописей там нет ничего, а значит ей предстоит поход по магазинам детских игрушек и нарядов. Она представила, как будет выбирать штанишки, кофточки, и эта мысль согрела ей душу. – Наверно перепутали чемоданы, – пришла к выводу Юля. – Нет, ни в какую школу тенниса я его не отдам. Будем считать, что в нашей реальности таких нет. Ты когда-нибудь слышал о школах тенниса? Я лично – нет. Мальчик будет развиваться разносторонне, а мы будем ему помогать, правда? – Юля подошла к товарищу, застывшему у окна. – Знаешь, почему она увезла ребенка? Она не поверила, что Копинский умер. Ты сам говорил, что Мирка знает больше нас всех, но не все может сказать, потому что у них с Жоржем свои тайны от человечества. Помнишь, ты говорил?

– Да… – согласился Оскар и позволил подруге себя обнять.

– Она боялась, что Копинский вернется за сыном, а тебя некому будет защитить. Согласен? Оскар, не молчи, скажи что-нибудь! – Оскар только пожал плечами. – Подумай об этом. Я тоже подумаю. И еще… Подумай, как вернуть чемодан. Наверняка его хватятся. А может, оставим его себе, почитаем… – Юля вернулась к чемодану и взяла тетрадь, посвященную Анабель. – Наверно, здесь рассказы и повести.

– Положи! – испугался Оскар и выхватил рукопись. – Если чемодан из форта, я запрещаю к нему прикасаться. Ты не прочтешь ни слова, пока я не выясню, почему он здесь.

– Хорошо, хорошо, – согласилась Юля, но Оскар сам закрыл чемодан. – Никогда, – потребовал он, – не прикасайся к нему без моего разрешения.

– Ладно, только не увози его никуда. Если чемодан здесь, значит, Мира за ним вернется. Тогда и поговорим. Тогда все будет хорошо, потому что я больше никогда вас не отдам на съедение друг дружке.

– Нет, – грустно ответил Оскар. – Мирка уже не вернется.

Глава 5

Портрет в серебряном медальоне чернел от слез. Бледное лицо с глазами, полными ужаса, словно женщина позировала убийце. Словно предчувствовала конец. Оборванная цепочка была затянута в узел. От предмета разило могильным холодом, но Собек принес его в апартаменты графини и положил на стол.

– Анабель де Пьемонт, – представил он женщину с портрета. – Единственная дочь графа Пьемонта, она же наследница.

Графиня вгляделась в портрет.

– Если они прислали для переговоров тебя, значит, ее дела безнадежны.

– Анабель умерла мучительной смертью. Когда отец узнал, что за участь постигла любимую дочь, едва не сошел с ума. Он искал сделки с дьяволом, душу предлагал на продажу, и, вероятно продал, если вышел на игроков форта. Сторговались неплохо: граф завещает ордену замок с поместьем, мы – возвращаем его в объятия дочери и даем состариться по-людски.

– После того, как он искал сделки с дьяволом? – удивилась графиня.

– Мы не знаем, что он пережил. Старик обезумел от горя. А теперь спроси, сколько стоят его земля вместе с рухлядью?

– Сколько стоит земля?

– Сначала поместье делало состояние на виноградниках, потом долину превратили в курорт: бассейны с термальными водами, спортивные площадки, роскошные отели. Корты, кстати, лучшие в мире. Замок попал в реестр памятников архитектуры, а когда Европу потрепал катаклизм, остался нетронутым и умножил цену. Потом в Пьемонте откроют пещеры с лечебным климатом, и деньги не будут иметь значения. Хозяин получит власть над дряхлыми старцами, что собираются жить и царствовать бесконечно.

– Понятно, что форт волнуют не деньги. Они здесь не волнуют никого, кроме меня, поэтому, давай, не тяни, сколько предлагают за партию?

– Я пришел, чтобы отговорить тебя.

– Думаешь, мне предложат?

– В первую очередь, ваше сиятельство. Пьемонты – люди твоего сословья, и старый добрый французский, на котором ругается наш палач, никто не понимает лучше тебя. Мира, я пришел, чтобы отговорить. Женщина умирала ужасной смертью. Хуже того, неизвестно какой. Подробности нигде не описаны.

– Могу предположить, что на прекрасную Анабель напали разбойники, вымогали выкуп у отца, и пока граф Пьемонт откупоривал сундуки, развлекались с бедняжкой. Думаю, ее поколачивали, держали в помойной яме, кормили объедками. Милый мой Крокодил, посочувствуй дуракам, что вздумают со мной развлекаться, и не бери в голову. Я справлюсь.

– Не знаю, – сомневался Собек, – вряд ли старик бы поставил на кон состояние, если проблема решалась так просто.

– Если не было других наследников, почему не поставить? Не класть же состояние к себе в гроб.

– Старик славился скупостью, но когда узнал, что за смерть приняла Анабель, поклялся отдать все до последнего экю тому, кто сможет предотвратить конец или… сделать его не таким ужасным.

– Не пугай, Крокодил! Чем я рискую? В крайнем случае, мне нечем будет оплатить малышу карьеру. Если он не сыграет пару-тройку серьезных турниров, кто его пустит на Роланд Гаррос? Малышу надо набирать очки, пока есть возможность.

– Если он потеряет тебя ради очков…

– Собек! – возмутилась графиня. – Если малыш не войдет в сотню, ему конец! Профессии нет, образования никакого. Дури – полная голова. Что он будет делать за стенами форта? Чем будет на жизнь зарабатывать?

– Если не сможешь решить проблему, в могиле Анабель останешься ты.

– Мне плевать, что останется в той могиле… Как? – не поверила Мира. – Что за новые правила?

– Форт уже закупил поместье. Договор подписан. Не найдется игрок – найдут жертву.

– А если не найдут?

– Обманут недотепу. Тебя обманут. Форту нужны земли Пьемонта. Здесь не игра, а чистая сделка. Откажись!

– Меня не волнует, что будет лежать в могиле, – повторила графиня.

– Это и настораживает.

– В каждой могиле что-то должно лежать. Мои кости ничем не хуже костей Анабель. Того же сословия. И не смей меня отговаривать. Лучше пообещай, что выполнишь одну мою просьбу…

– Откажись, Мирослава!

– Беда может случиться когда угодно с любым из нас. Я никогда не просила тебя, но однажды придется…

– О твоем малыше я позабочусь. Не стоит просить. Или речь не о нем?

– О нем. Если когда-нибудь я не вернусь в форт, чтобы выпить кружку твоего черного пива… Сейчас или в какой-нибудь другой раз. Ты не должен о нем заботиться. Ты должен вернуть малыша родной матери.

– У малыша есть мать?

– Я оставлю адрес. Вернешь малыша, передашь письмо и извинишься за меня перед ней. Все, что нужно, я давно написала, но не могу положить бумагу в конверт.

– И все же, – стоял на своем Собек, – я советую отказаться от авантюры.

– Старый добрый французский, на котором ругается наш палач… – улыбнулась графиня. – А оружие? Если они опять пошлют меня в логово дьявола с одной Библией, пусть она будет хотя бы в жесткой обложке.

– Медальон покойницы-матушки – все, что имела несчастная в смертный час. Отец заменил его потом на портрет Анабель. Может быть, еще мешочек сушеных трав, спрятанный под корсетом. Девицы в те времена не носили оружия.

– Или не докладывали об этом отцам.

– Анабель не из дьяволиц. Ее славила кротость и добродетель.

– Меня введут в игру перед смертью или дадут время?

– Достаточное, чтобы побороться за жизнь, но обратной дороги не гарантируют. Прошу тебя, откажись!

– Не всякая жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Не бойся, Собек! Мне надо заняться делом, чтобы не лезли в голову глупости. Если проблему бедняжки можно решить, я решу ее. Если нет – смерть решит все проблемы.

– Стало быть, душа человеческая уносится прочь из тела, чтобы избавиться от проблем? – спросил Валех.

– Если задуматься, Ангел мой, стоп-кран в самолете имеет не только синий цвет, но и скрытый смысл.

– Лучше задумайся, Человек, от каких проблем душа залетает в тело?

– Боюсь, не по собственной воле.

– А вылетает по собственной?..

– Как сложится жизнь.

– А что такое жизнь твоя, Человек? Почему ты поднимаешься в облака, чтобы видеть ее ничтожность? Что такое твоя душа, бегущая прочь от жизни?

– Душа моя, Ангел, – разумная энергия, которая использует изощренную материю мозга, как окно в мир иной. В мир, где можно творить и плевать на то, что оставишь в могиле.

– От чего же твой мозг изощрен, Человек?

– Оттого, мой Ангел, что все живое стремится к развитию, а все разумное к совершенству.

– Куда же уходит твой ум после смерти, Человек Совершенный?

– Что вышло из праха, мой Ангел, возвращается в прах; что снизошло из иного мира, восходит обратно.

– Если послушать тебя, Человек Разумный, выходит, что нет на свете ни жизни, ни смерти. Может быть, души в тебе тоже нет?

– Может, нет и мира человеческого? Может, ты выдумал его, Ангел?

– Кем же ты станешь, когда душа оставит тебя, Человек, Придуманный Ангелом?

– Фантомом, Валех. От меня останется только дух, который будет бродить по свету и пугать живых своей пронзительной достоверностью. Или ты, мой Ангел, возьмешь меня за руку, и отведешь туда, где от меня совсем ничего не останется.

– Жаль мне тебя, Человек Беспомощный, ни родиться ты не можешь без провидения свыше, ни умереть по-божески не умеешь.

На дне оврага гнили осенние листья. Солнце блестело средь веток. Клочья зеленого дыма катились по земле, уносимые ветром. Никаких разбойников. Только тесный корсет Анабель с непривычки давил на ребра, и ноги болели от вчерашней партии в теннис. Графиня поняла, что жива, что разбойники разбежались, узрев чудовище под маской добродетельной девы.

– Сюда! – кричали сверху. – Она упала! Она умерла!

«Ничего подобного», – возразила графиня и села среди поляны. Листья запутались в волосах, голова закружилась. Графиню понесли на руках, а зеленый туман поволокся за ней. Тело тряслось по неровной дороге, деревянные колеса бились о каждый камень. Графине казалось, что злодеи ее швырнули на дно телеги, но вокруг были слуги отца. Мокрая тряпка легла на лоб. Козья шкура согрела ноги. Мира вспомнила, как минуту назад почувствовала себя дурно, попросила остановиться и сама спустилась к оврагу, умыться у родника, но удушье свалило ее с ног и лишило чувств.

Прошло немного времени, и графиня познала ужасную мысль: Анабель больна, умирает мучительной смертью, и медицина не может предотвратить ужасный конец. Она нащупала на груди медальон с портретом матери и сжала его в кулаке, потому что силы оставили несчастную на разбитой лесной дороге, как раз, когда пришло время бороться за жизнь. К физическому бессилию Мира не была готова. Она опять потеряла сознание и пришла в себя среди ночи. Ее разбудили голоса, которые спорили из-за окон. Решали проблему: открывать или нет. Она слушала старый французский и вдыхала запахи. Сначала графине казалось, что спальня провоняла снадобьем, приготовленным на птичьем дерьме. Потом ей пришло в голову, что прислуга не вынесла из-под кровати горшок, а, может быть, год не меняла белье. Старуха запалила веник из трав, помахала над лицом умирающей.

– Анабель, – обратился к дочери граф. – Пришла в себя, моя королева!

Графиня пришла в себя и вдохнула незнакомую жизнь. Ее ноги еще ныли от тенниса, грудь давила болезнь, с которой мужественно сражалась средневековая медицина. Голова кружилась от дыма, который затмил отвратительный смрад не проветренной спальни, и зелень дехрона еще мерещилась в темноте. Графиня увидела потолок над задранным паланкином, узкое окно и девушку в чепчике, которая суетилась над медным тазом.

«Вот попала!» – подумала про себя Мира. Она хотела сказать пару слов, чтобы утешить отца, но ограничилась печальной улыбкой.

– Она улыбнулась, – заметил граф.

Старуха приложила ко лбу графини влажное полотенце и лишила ее возможности видеть.

– Пей, дорогая, – сказала она, тыча чашкой в рот пациентки. – Пей и уснешь, а когда проснешься, станет легче.

«Какая брехня, – решила графиня. – Наверно эти сказки рассказывают всем безнадежным больным, прежде чем дать им яд. Может, не пить? Или выпить, чтобы не мучиться?» Чашка с варевом вполне тянула на роковое событие. Решение нужно было принять сейчас, на развилке. Но жгучая дрянь потекла по горлу раньше, чем графиня оценила ответственность. Боль вонзилась в грудь вместе с вдохом, с кашлем вылетела прочь душа, и туман укрыл бездыханное тело.

Все исполнилось в точности так, как сказала старуха. Графиня проснулась от далеких раскатов грома. Дышать было нечем, но корсет уже не давил. Тяжесть в груди прошла. Ей захотелось распахнуть окно настежь, потому что комнаты замка прокисли от смрада, а по случаю грозы доступ воздуха в помещения совсем прекратился. Мира открыла глаза и не увидела окон. Она не увидела ничего, только почувствовала, как сильно затекла спина.

Графиня перевернулась на бок. Она не помнила, как свалилась с перины на пол, да еще забралась под кровать. Графине было значительно лучше. Она решила встать, поискать свечу или звонок для прислуги, сообщить отцу, что дела пошли на поправку, но, вылезая из-под кровати, наткнулась лбом на препятствие.

– Дерьмо… – выругалась графиня и покрылась испариной. – Эй… – позвала она и ощупала дно перевернутого корыта, укрывшего ее с головы до ног. Колени уперлись в деревяшку, что-то хрустнуло, треснула ткань, крышка приподнялась и позволила сделать вдох. Пот градом потек на подстилку. Страшная мысль отрезвила сонную голову. Воскресшая «Анабель» скинула с себя ящик, вскочила с ложа и с размаха набила шишку о каменный потолок. Холодный мрамор окружал ее с четырех сторон.

– Помогите!!! – закричала графиня. – Эй, сюда!

Она утешала себя надеждой на чудо, на землетрясение, которое пленило ее в руинах. На то, что сейчас прибегут уцелевшие слуги, и будут искать под завалом хозяев. Но корыто, в котором графиня нашла свое тело, сомнений не допускало. Плита над ней была ровной, стены – прямыми, пол – гладким, а мешочек с сухой травой заменял подушку. Графиня ощупала ложе со всех сторон.

– Вот, дерьмо! – прошептала она. – Неужели отец не спустится, погрустить у саркофага любимой дочери? Помогите!!! – она уперлась в плиту ногами, но не сдвинула ее с места. Страдалица Анабель слишком долго болела, чтобы орудовать плитами как заправский каменотес.

– И ты считаешь, что в самолете нужен стоп-кран? – спросил графиню Валех. – Ты тоже веришь, что тормоз на небесах решает земные проблемы?

– Плевать мне на ваши проблемы.

– Тогда чего же ты испугалась?

– Что будет с крошкой? – спросила графиня Ангела. – Если малыш не захочет вернуться домой, форт убьет его. Они превратят его в медиума или утопят в море. Один залп из крепости и от «Рафинада» не останется мокрого места. Что будет, если Собек не сможет крошку прогнать?

– Там, в лучшем мире, тебя не будет волновать судьба крошки.

– Пока что я в этом мире. Ничего, что я жива до сих пор, господин Валех? Или вам не терпится меня сплавить в Долину Мертвых?..

– Облегчить страдания, – поправил Валех.

– Посмотрите, если не трудно, плита надо мной очень толстая? Или ее можно как-нибудь отпихнуть?

– Едва ли. Если б на ней не стояла фигура скорбящего Ангела, выточенная из камня, можно было бы попытаться.

– Ангел большой?

– Большой, тяжелый и не на шутку скорбящий.

– Дерьмо…

– Смешные вы, люди. Ни черта не смыслите в жизни и смерти. Ломитесь в чужие миры, расталкивая друг друга, так хоть бы дверь за собой не запирали на ключ. Как думаешь, Человек, твоя душа способна скорбеть о теле также сильно, как каменный Ангел?

– Вы мне, конечно, помочь не хотите, – догадалась графиня.

– Как же тебе не помочь? Только скажи, я мигом найду стоп-кран той крылатой машины, что мчит вас сквозь время и называется жизнью человеческой.

– Вы чертовски любезны.

– А как же? Помощь Человеку – мой долг.

– Можно одну предсмертную просьбу?

– Буду рад исполнить ее.

– Окажите любезность, не сочтите за труд… пойдите прочь!

Графиня поставила на бок нижнюю часть гроба, громоздкую и тяжелую, прижалась лицом к камням и втянула тонкую струйку воздуха, неизвестно откуда взявшегося на дне саркофага. Облачко, величиной с монету, словно таилось в щели и ждало приглашения. Графиня вдохнула еще и еще. В саркофаг сочилось еле уловимое дыхание подпола с ароматом кислой капусты. «На такой подаче кислорода можно протянуть день», – решила графиня.

– Эй, там, внизу, кто-нибудь! – крикнула она в щель, и сердце заколотилось о каменный пол, словно теннисный мячик, с подачи загнанный под скамейку. – Уроды! Изверги! Выпустите меня отсюда!

Камни пахли парижской улицей, промытой летним дождем, и Мира расплакалась от отчаяния. Она почувствовала грозу, ощутила телом громовые раскаты, такие далекие и прекрасные, запертые в недосягаемом мире за стенами замка.

«Собраться! – приказала себе графиня. – Успокоиться, набраться сил и сдвинуть камень со статуей Ангела. Хоть немножко, хоть чуть-чуть… По миллиметру в час – и дело пойдет». Но силы покинули ее слишком быстро. Хуже того, графине стало все равно, куда отправится ее душа после смерти, и чем утешится там, где нет малыша.

Следующая попытка приподнять плиту саркофага была продумана до деталей. Графиня изготовила топчан из досок гроба, чтобы приподнять уровень и оптимально использовать силу ног. Подстелила тряпку под спину. Она отбила от крышки гроба металлический вензель Пьемонтов, чтобы зафиксировать возможную щель. Графиня съела горсть соломы из подушки и вспомнила молитву. Задыхаясь от недостатка воздуха, она сделала упражнение, которое привело в тонус мышцы. Графиня продумала оптимальную точку приложения силы, но, после бесплодных усилий, потеряла сознание.

Каждый раз, собираясь на новый рывок, Мира верила: Бог сжалится над добродетельной Анабель, пошлет ей Ангела-Спасителя вместо Насмешника. Но однажды, открыв глаза после обморока, поняла, что теряет счет времени. Графиня допустила мысль, что умрет. Она использовала все идеи, и не придумала новых. Ее уверенность шла на убыль. Тело, покрывалось занозами и синяками, переставало отзываться на боль, а разбитый в щепки гроб не годился для конструкции нового рычага. Графиня не просто исчерпала запас инженерных идей, она перестала верить, что усилия дадут результат. Мысль о смерти в чужом саркофаге показалась ей естественной и логичной. Последнее, с чем она не могла согласиться, это ожидание, растянутое до бесконечности. Ожидание избавления. Ожидание конца. Она перестала чувствовать тело и однажды не смогла припасть к щели, чтобы вдохнуть воздух. «Собек прогонит крошку из форта, – утешила себя графиня. – С чего я взяла, что не получится? Вышвырнет, как щенка. Собек обещал… Черт! Но почему Валех? Почему не Эккур? Если б Эккур был жив, то не позволил бы мне валяться здесь в отчаянии… Что ж я за дура! – корила себя графиня. – Нельзя было брать мальчишку в крепость. Лучше могила под елками, чем такая жизнь. На что я рассчитывала?»

– На что ты рассчитывала? – спросил графиню Валех. – На что надеялась твоя душа, пришедшая в человеческий мир? Что искала и чего не нашла?

– Вы еще здесь? Значит, моя предсмертная просьба для вас пустой звук!

– Отчего же? Я выполнил ее, но потом решил, что стоит вернуться.

– Пойдите к отцу, скажите ему, что я здесь.

– Ваше сиятельство полагает, что графу неведомо, где покоится дочь?

– Скажите, что я не покоюсь. Скажите, что я убью его, если он сейчас же не пришлет людей снять с меня Ангела. И каменного, и живого! Скажите, что я буду являться к нему в кошмарах.

– Непременно в кошмарах! Когда его сиятельство построит рядом саркофаг на двоих, чтобы упокоиться рядом с вашим сиятельством… Он сойдет с ума, увидев разметанный в щепки гроб и ваш скелет в углу с зажатым в костях медальоном.

Графиня вздрогнула. Она действительно жалась в угол, тиская в руке медальон с портретом покойной матушки. Сидела, не чувствуя тела, как попрошайка на грязном тряпье, и что-то клянчила у сильных мира сего. Она поймала себя на том, что влипла в холодный угол и уже не в силах поменять позу.

– Интересно, – спросила графиня Ангела, – что вы делаете с людьми, которые умерли, и все равно не хотят идти с вами?

– Они продолжают сидеть в своих саркофагах, – ответил Валех.

– Мне нужно вернуться в форт человеком, а не привидением. Тогда, в лесу, мне было все равно, а сейчас… Наверно, я не готова. Можно, я еще посижу?

– Тогда, в лесу, ты просто искала смерти.

– Тогда не было малыша. Сейчас малыш есть.

– И хоть бы что-нибудь изменилось. Там, брошенная на пустой планете, ты не видела разницы между жизнью и смертью. Здесь, замурованная среди домашних и слуг, ты тоже не видишь разницы.

– Послушайте, господин Валех, зачем вы ко мне привязались? Почему зовете туда, куда я все равно не пойду? Неужели мало со мной хлопот? Что вам стоит сдвинуть плиту и пойти домой, почитать полезную книжку?

– Ничего не стоит, – согласился Валех, – только это тебе не поможет, потому что склеп заперт.

– Что вам стоит сломать замок или выбить окно?

– Ничего не стоит, но первый слуга, что встретит ваше сиятельство на пути, умрет от разрыва сердца. Замок Пьемонт будет проклят, а старый граф пошлет в монастырь за священником, чтобы изгнать из вас беса. В следующий раз красавицу Анабель похоронят в овраге и вобьют в могилу осиновый кол.

– Разве отец не слышал о заживо погребенных? Разве не мог представить, что его дочь вышла из комы в гробу?

– Все истинно так, но хрупкая Анабель ни за что не сдвинет плиту сама. А сделка с нечистью – хуже мучительной смерти.

– Никуда я с вами не пойду, – решила графиня. – Я выйду отсюда только с Эккуром. Если мне действительно конец, пусть он придет, чтобы забрать мою душу. С ним мне есть, о чем толковать. С вами – не о чем.

– Истинно так, – согласился Валех, – Человеку с Ангелом говорить не о чем. Скорее слепой договорится с глухим. Ты просишь о помощи и отвергаешь протянутую руку. Требуешь сломать замок, но не видишь распахнутой двери. Ты выйдешь отсюда, когда поймешь, что истинная свобода не требует поводыря. Выйдешь, когда поверишь, что ты не мудрее Творца, а мир придуман не для того, чтобы тебя потешать. Выйдешь и пойдешь, куда хочешь, если услышишь мои слова, обращенные к тебе, Человек, а не призыв повиноваться судьбе. Услышишь и не отвернешься от Истины, даже если она не похожа на чудесное избавление.

– Оставьте меня в покое! – попросила графиня и увидела ноги Привратника на каменном полу склепа. «Все, – решила она, – мне конец…» Пол вокруг был выложен теми же плитами, что внутри саркофага. Рядом стояла матушкина гробница. Низкая дверь, выходящая в коридор, имела крошечное окошко, чтобы обитатели замка, прежде чем войти, могли убедиться, что покойники лежат по местам, а не пляшут менуэт под звуки клавесина. Графиня поняла, что минуту назад перестала дышать, и тело дернулось в конвульсии, чтобы заставить легкие сделать вдох.

Мира испытала приступ агорафобии, таким просторным ей показался мир фамильного склепа. Глаза открылись, и стенка саркофага вернулась на место. Она не видела, но чувствовала, как Ангел ушел, и светлые шарики, притаившиеся в углах, заиграли под потолком, запрыгали по полу, заглянули к ней и кинулись прочь, испугавшись погрома. Графиня поняла, что не может дышать. Она вцепилась в тряпку, оторванную от подстилки гроба, и несуществующий мир вновь захлопнул ее в шести стенах. На мгновение стало легче, на мгновение тело ощутило легкость, но отчаяние вернулось к ней еще раз, словно забыло что-то перед уходом. Вернулось, оставив крошечный шарик под крышкою саркофага и глубокую рану от медальона, сжатого в кулаке. Шарик плыл ей навстречу, излучая удивительный свет, но, приблизившись к лицу, взмыл вверх и исчез.