Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 311 (всего у книги 311 страниц)

44. Обходные пути

Если путь – это цель, то и любой обходной путь – часть пути к самому себе.

Йошка Брайтнер. Замедление на полосе обгона – курс осознанности для руководителей

Лаура приехала ко мне на велосипеде. Я повез ее обратно к ней домой на своем «дефендере». Удивительно, но она ни в малейшей степени не обеспокоилась, когда Курт сообщил ей, что территория его фирмы сгорела. Она скорее рассердилась из-за того, что наш чудесный вечер закончился так рано.

– Типично для Курта. На него никогда нельзя положиться. Он даже не даст спланировать приятную секс-вечеринку между детсадовскими родителями.

На это замечание я не мог снова не рассмеяться.

– Может, пожар в главном офисе фирмы – приемлемое оправдание, нет?

– Любая катастрофа как единичное событие была бы оправданием. Но если катастрофы, как у Курта, являются правилом, то в какой-то момент они теряют свою силу как аргумент.

– Что ты имеешь в виду?

– Ой, вся профессиональная жизнь Курта – это один сплошной провал. Еще в середине восьмидесятых он одолжил у наших родителей пятьдесят тысяч марок. Якобы на потрясающую бизнес-идею. А потом он промотал все эти деньги. До сегодняшнего дня никто не знает, на что.

Отнюдь. Борис, Саша и я знали это. На много-много роз и одну проститутку. Но я не должен был грузить этим Лауру.

– И с тех пор он зарывает в песок все свои бизнес-идеи, одну за другой. Он называет это «хитрым обходным путем». Всегда делает на одну дугу больше, чем другие. В этом якобы и есть фишка.

Например, не убивать самому, когда представилась такая возможность, ненавистного человека, которого он находит в чьем-то подвале, а принудить к этому владельцев подвала.

– А какие еще идеи с обходными путями были у Курта?

– Доставка региональных органических овощей, прокат электронных сигарет, портал знакомств для трансгендеров… Что ни возьми – полное безумие. Ты знаешь, почему он захотел непременно завести прокат электросамокатов?

– Просвети меня.

– Потому что он случайно натолкнулся на потрясную недвижимость, которую ему захотелось непременно использовать. И ничего другого, кроме самокатов, ему просто не пришло в голову. То есть парень сначала нашел территорию, а потом подыскал подходящую для нее бизнес-идею. Неудивительно, что его фирма абсолютно несостоятельна.

Итак, это была вовсе не случайность, что Борис являлся арендодателем Курта. Единственное, что уже многие годы не давало покоя Курту, – это почти мазохистское стремление быть поближе к Борису. Пусть даже в качестве его арендатора. Какой, наверно, подарок был для Курта – совершенно нежданно и случайно найти Бориса в нашем подвале! И что делает этот идиот? Выбирает «хитрый обходной путь». Что ж, если все пойдет по плану, Курт и в самом деле довольно скоро приблизится к Борису.

– А как насчет его качеств бебиситтера, ты ему доверяешь?

– С детьми он умеет обращаться. Хотя, когда он там один, я всегда запираю свои ценные вещи. На прошлой неделе у меня пропал блок рецептурных бланков. Но Курт здесь, конечно же, ни при чем. Так он говорит.

Значит, вот откуда у Курта рецептурное снотворное.

– Он медикаментозно зависимый?

– Не знаю. Может быть, он просто хочет поиграть в доктора. Почерк для этого у него подходящий. Если ему надо написать больше четырех слов, он печатает их на компьютере. Потому что и сам не может прочитать свою писанину.

Интересная информация.

– Звучит так, будто ты изрядно злишься на своего брата. А я думал, у вас очень душевные отношения. Лучший в мире крестный и все такое.

– Мои родители заплатили мне двадцать пять тысяч евро, чтобы я вернулась сюда из Баварии. У меня еще был открытый образовательный кредит. Как я говорила, двадцать лет назад Курт получил пятьдесят тысяч марок просто так. Мои родители эмигрировали в Испанию не по собственной прихоти – они бежали от Курта. Они хотели наконец-то отдохнуть от своего сына, уже давным-давно совершеннолетнего. И они поддерживают с ним только письменную связь. По обычной почте. За свою долговую свободу я теперь тащу эту ношу. То, что он время от времени присматривает за Максом, пожалуй, самое меньшее, чем он может мне отплатить.

Значит, бывают и такие дети, которые причинили душевные травмы своим родителям. Я решил при случае спросить у господина Брайтнера, существуют ли внутренние родители. Во всяком случае, испанская марка на первом конверте с шантажистским письмом Курта получила объяснение.

– Но давай не будем заканчивать этот чудесный вечер разговорами о моем брате. А для чего у тебя в машине все эти стройтовары?

Я бросил быстрый взгляд через плечо. После Сашиного шопинг-тура в багажнике лежали несколько мешков с цементом, блоки газобетона, штукатурка, стенные крюки, цепи, навесные замки, а также шпатели, ведра и мастерки.

– Нужно кое-что починить в подвале. Скоро должны вынести старое мазутное отопление, и я тогда смогу заделать пару повреждений за ним.

– Ты прямо мастер на все руки, – сказала Лаура и многозначительно улыбнулась.

Потом она показала мне свой дом. Перед входом ожидал арендованный лимузин, на котором мы с Куртом ездили на ланч.

Я поцеловал Лауру в губы, и она вышла из машины. Мой внутренний ребенок на этот раз ничего не имел против. В своей неприязни к собственному брату Лаура вдруг стала ему гораздо симпатичнее. Я посмотрел, как Лаура исчезла в подъезде, и поехал обратно к себе домой. Встречаться сейчас с Куртом было бы контрпродуктивно, он бы наверняка попросил меня как «своего» адвоката сопровождать его на место преступления. Пусть уж он там один в полной мере ощутит страх перед Хольгерсонами. И только потом объявится у меня.

Подъехав к дому, я увидел свет в окнах Сашиной квартиры. Я вошел в подъезд и позвонил к нему.

Он приветствовал меня лукавой ухмылкой.

– Ну что, у тебя был прекрасный вечер? – осведомился он.

– Можно и так сказать. А твой как?

– Все оказалось предельно просто. Я оставил послание на стене. Взломал дверь. Два «молли» бросил в воздух, а три взорвал под машинами. Быстро вошел, быстро вышел.

«А ты описывал мне это гораздо красивее», – похвалил меня мой внутренний ребенок.

– Но должен признаться, после шести месяцев созидательного труда в качестве директора детского сада это было и правда здорово – просто что-то разрушить. А теперь что?

– Теперь мы ждем, пока объявится Курт. Думаю, это случится завтра рано утром. Когда полиция с ним закончит.

– То есть до завтрашнего заседания совета мы будем знать, осуществляется ли первая часть твоего плана.

– А после него мы узнаем, придерживаются ли все участники второй части.

Мы с Сашей вместе прибрались в багажнике и унесли все, что в нем было, в подвал. Затем я прибрался в своей квартире. Поставил в холодильник продукты, из которых мы с Лаурой так и не приготовили еду, и, довольный, улегся в кровать. Сегодняшний день показал, что я вполне могу ладить с моим внутренним ребенком как с партнером. Мою проблему с Катариной мы решили вместе. Мой свежеиспеченный роман он, несмотря на отвращение, принял. Завтра выяснится, смогу ли я справиться с возмущением моего внутреннего ребенка по поводу планов родительского совета и Леди Капитуляции. И прежде всего: можно ли, несмотря на конфликт интересов, претворить в жизнь наше совместное решение относительно Бориса и Курта.

Мы оба с нетерпением ждали завтрашнего дня.

45. Сюрпризы

Дети любят сюрпризы. Правда, у них несколько иное понимание сюрприза, чем у взрослых. Дети позитивно воспринимают такие сюрпризы, в которых все происходит в точности так, как ожидалось: является Санта-Клаус или Пасхальный заяц, каждый день снова восходит солнце. Используйте это свойство вашего внутреннего ребенка. Радуйтесь тому, как ваш внутренний ребенок радуется повседневным сюрпризам.

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

В семь часов утра Курт стоял перед моей дверью. В ожидании его визита я уже проснулся, принял душ и выпил свою первую чашку кофе. Хотя спал я не много, но чувствовал себя превосходно. Совсем не так, как человек, стоящий сейчас у моей двери.

Курт в эту ночь явно не сомкнул глаз. На этот раз от него воняло не отвратительным парфюмом и паром электронных сигарет, а отвратительным парфюмом и настоящим дымом сгоревшей электросамокатной фирмы.

– Курт! – сказал я, сияя. – Что привело тебя так рано? Заходи.

– Нам нужно поговорить, – сказал он со смесью отчаяния и упрямства.

Я провел его к обеденному столу, за которым вчера вечером почти поужинал с его сестрой.

Садиться с Куртом на диван, на котором я отнюдь не ужинал с его сестрой, мне как-то не хотелось.

Курт был в апатии. Я приготовил ему эспрессо и поставил перед ним чашку. Он выпил кофе одним глотком. Я ждал, чтобы он начал разговор.

– Сегодня ночью Хольгерсоны сожгли мою фирму.

«Какая жалость!» – издевательски заметил мой внутренний ребенок. Хорошее начало.

Итак, в часть истории Курт уже поверил.

– Но полиция подозревает меня. Они полагают, я сам поджег свою фирму, чтобы получить страховку!

«Юхху!» – ликовал нежный детский голосок во мне. Становилось все лучше и лучше. Эта часть плана тоже явно сработала.

– Так что, с одной стороны, мне угрожают, а с другой – меня некому защитить.

«Есть!» Какой приятный сюрприз, что все сработало так, как задумывалось.

– Уф. Это неожиданность. Ты… Я хотел сегодня, как и обещал, поразмыслить, как мне лучше всего связаться с Хольгерсонами. Теперь, конечно, это кое-что меняет… Но просто скажи мне, что я могу для тебя сделать? – спросил я, вероятно слишком по-дружески.

Курт грохнул пустую чашку на стол и посмотрел мне в глаза:

– Давай-ка прекратим играть в прятки. Ты знаешь, что я обнаружил Бориса у вас в подвале. Я знаю, что именно из-за этого ты отрезал ухо одному из Хольгерсонов, а двоих бросил под мой грузовик. Только поэтому я теперь сижу в дерьме.

Нет. Ты теперь сидишь в дерьме, потому что нервировал моего внутреннего ребенка, когда начал свои игры с Борисом.

Но для начала я поддержал версию Курта:

– Ну хорошо, давай поговорим откровенно. Чего ты сейчас от меня хочешь?

– Я не знаю, почему ты держишь Бориса в плену. И мне без разницы до тех пор, пока ты его уничтожаешь. Но если Хольгерсоны захотят моей головы, я лучше пожертвую твоей. Вчера я уже пытался это до тебя донести. Сейчас есть два варианта. Либо ты ясно и недвусмысленно рассказываешь Хольгерсонам, что это ты виновен в смерти их людей, либо я рассказываю полиции, что Борис живет в твоем подвале.

Я пил свой эспрессо маленькими глотками и делал вид, будто размышляю.

– Хм. Недостаток обоих сценариев в том, что после этого Борис останется в живых.

Курт напряженно слушал.

Я продолжил:

– Я понятия не имею, почему ты хочешь получить голову Бориса. Но похоже, тебе важно, чтобы кто-то другой убил Бориса, а не ты. По какой-то причине. – О том, что я знал об этих его причудах с «хитрым обходным путем», говорить было необязательно. Так что это я опустил. – Только, к сожалению, при том и другом твоем решении голова Бориса останется на своем месте. И по всей вероятности, Борис после этого будет свободным человеком. Если Хольгерсоны меня убьют, полиция, как положено, перевернет весь мой дом вверх тормашками и найдет его. А если ты расскажешь полиции, что Борис сидит в моем подвале, он тем более окажется на свободе максимум через час.

Кажется, только сейчас Курт призадумался:

– Проклятье.

Я вздохнул:

– Может быть, есть и третий вариант.

Курт насторожился:

– И какой же?

– Я позабочусь о том, чтобы Борис умер. Взамен ты заляжешь на дно и начнешь жизнь заново где-нибудь в другом месте. Никаких Хольгерсонов. Никакого подозрения в поджоге. Никакого Бориса с бьющимся сердцем.

Курт выглядел в равной мере удивленным и заинтересованным. Для новых идей такой бизнесмен-новатор, как он, конечно же, всегда был открыт.

– Я гарантирую тебе, что Борис умрет. Ты сам сможешь в этом убедиться. Когда это случится, я помогу тебе залечь на дно.

– Что для этого нужно сделать?

– Чтобы убить Бориса?

– Чтобы успешно залечь на дно.

– Насколько далеко ты готов зайти?

– Если Борис умрет и мне не надо будет бояться Хольгерсонов? Тогда я легко брошу все. Меня здесь ничего не держит.

Ни слова о его крестнике. Или о сестре. Которая только ради него сюда переехала. И ради двадцати пяти тысяч евро.

– Тогда вот мое предложение. Борис умирает. Ты исчезаешь. Я оставлю пару следов, указывающих на самоубийство. Тогда никто не будет задавать вопросов. Даже полиция. Расследование против тебя быстро прекратится. Они вяло поищут твой труп. И когда полиция наконец заключит, что ты мертв, Хольгерсоны тоже это проглотят. Ты говоришь по-французски?

– Я… немного. А зачем?

– А затем, что я могу раздобыть тебе новые документы для жизни на маленькой ферме во Франции.

– И на что я должен там жить?

Этот спектакль начинал доставлять мне удовольствие. В детстве я с воодушевлением участвовал в школьных театральных постановках. Мой внутренний ребенок, похоже, вспомнил об этом и теперь подкидывал мне свои патетические реплики.

– Я смогу жить спокойно только в том случае, если ты сможешь жить спокойно. Пока ты остаешься во Франции и хранишь молчание о том, что касается моих преступлений, я буду тебя финансово поддерживать.

Кажется, Курт увидел свет в конце туннеля.

– Верно. В конце концов, я, по существу, в гораздо лучшей переговорной ситуации, чем ты, – задумчиво сказал он.

«Ты, по существу, законченный идиот», – задумчиво сказал мой внутренний ребенок.

– Точно, – сказал я вслух. – Значит, так и сделаем? Борис умирает, ты исчезаешь?

– Звучит неплохо. Но мне нужно немного поразмыслить об этом. Я почти две ночи глаз не смыкал. Мне нужно, перед тем как принять решение, поспать хотя бы пару часов.

– Бери все время мира. Насколько это позволит тебе полиция, – сказал я с нарочито неправдоподобной непринужденностью, посылая Саше заранее составленное СМС.

– Что, если уже сегодня полиция начнет задавать мне вопросы?

– Она совершенно точно будет их задавать. Кто-нибудь знает, что ты сейчас у меня?

– Нет.

– Ты звонил сестре?

– У меня аккумулятор сел. А мой зарядный кабель сегодня ночью сгорел, к сожалению.

Очень хорошо. В моей веб-сети этот идиот еще не был зарегистрирован.

– Тогда тебя и здесь никто не найдет. Все, что мы обсуждаем, подпадает под адвокатскую тайну. Пока ты официально не совершил самоубийство, я могу официально быть твоим адвокатом. Правда, для этого ты должен подписать мне доверенность…

– Давай сюда.

Я огляделся по сторонам:

– Хм. Только что была здесь… Секунду…

Зазвонил мой телефон. Неизвестный абонент. Я взял трубку.

– Привет, Петер… – произнес я, зная, что это Саша. – Нет, конечно же, я не могу тебе сказать, где Курт Фрилинг. Почему я должен?.. Нет, если бы он был моим клиентом, то я бы не имел права сообщать тебе его местонахождение… А если бы он не был моим клиентом, то откуда мне знать, где он?.. Да, тебе тоже… – Я положил трубку.

– Извини. Петер Эгманн. Комиссар. Тебя и в самом деле уже ищут. Это он пальнул наугад – расспрашивать меня. Я ведь еще официально не твой адвокат. Так что не волнуйся. Как только я стану твоим адвокатом, никто больше не будет вправе тебя допрашивать без меня.

Фраза «не волнуйся» – самый четкий указатель на тот факт, что кое-кому давно уже пора начать волноваться.

– Давай я сейчас же подпишу эту доверенность! – почти взмолился Курт.

– Доверенность, да… Секундочку. Я сейчас принесу лист бумаги. Ты можешь просто поставить на нем свою подпись, а я потом в конторе сразу же оформлю доверенность.

Я встал, прошел в кухню, приготовил Курту еще один эспрессо, а потом взял лист бумаги с полки в гостиной.

– Просто подпиши внизу. Тогда я совершенно официально избавлю тебя от полиции. Для начала можешь нормально выспаться здесь, в моей квартире, а потом спокойно обдумаешь, хочешь ли ты залечь на дно.

Курт потянулся к листу бумаги. Но я придержал его:

– Но за это ты твердо пообещаешь мне ни у кого не объявляться, пока окончательно не определишься. Даже у твоей сестры. Между деловыми партнерами должно быть полное доверие.

Курт кивнул. Он чувствовал себя польщенным тем, что его не считают явным неудачником, каким он, вообще-то, и был.

Я дал ему чистый лист бумаги. Курт посмотрел на него так, будто ему, как деловому партнеру, действительно нужно было сначала прочитать, что там говорится, прежде чем подписывать. Похоже, он не нашел никакого подвоха в несуществующих формулировках и поставил свою подпись. Он отдал мне подписанный лист и залпом выпил вторую чашку эспрессо.

– Фу. Какой-то он горький. Это была другая капсула?

– Такая же капсула. Только с небольшой дозой мидазолама.

Курт вопросительно посмотрел на меня. Однако к тому моменту, когда он понял, что это то самое снотворное, которое он приобрел по украденному рецепту своей сестры и внутривенно ввел Борису и которое я сохранил у себя в виде наполовину заполненной ампулы, глаза Курта уже закрылись. Голова его опустилась на столешницу рядом с чашкой из-под эспрессо.

46. Идентичность

Люди ценнее, чем алмазы. Но те и другие имеют грани. И каждая отдельная грань сверкает совершенно по-разному, в зависимости от того, как на нее падает свет.

Если кто-то думает, что может описать алмаз одним-единственным словом, то это, как правило, объясняется не однобокостью алмаза, а однобокостью смотрящего.

Почему же применительно к людям это должно быть иначе?

Йошка Брайтнер. Внутренний желанный ребенок

С этого момента Курта никто не должен был видеть. Кроме Саши, меня и Бориса. И поскольку Курт должен был оставаться в моей квартире по крайней мере до закрытия детского сада, мне поневоле пришлось применить к нему некоторое насилие. Кабельными стяжками я привязал его руки и ноги к стойкам кровати в спальне. Заткнул ему рот носком и заклеил изолентой. Дверь я для надежности запер снаружи и взял с собой ключ. А то вдруг Катарина невзначай снова без предупреждения заявится в мою квартиру и опять пересмотрит свое позитивное мнение обо мне из-за очередной случайной находки?

Я кратко информировал Сашу, что пока все идет по плану, и отправился в подвал. До послеполуденного заседания совета детского сада я, в принципе, был свободен, и мне надо было сделать еще парочку приготовлений к сегодняшнему вечеру. Чтобы отметить этот день, я даже принес Борису свежий эспрессо. Борис не стал спрашивать о причине, но выпил неординарный напиток не моргнув глазом, одним глотком. Вкус мидазолама его, кажется, не смутил, а если и смутил, то слишком поздно. Так как в следующую секунду и он отправился в царство грез.

Моя работа в подвале продвигалась успешно, и вскоре после часа дня я все закончил. Я как раз принял душ и переоделся в своей квартире, когда позвонила Лаура.

– Я совсем забыла написать что-нибудь на туалетном зеркале в благодарность за прекрасный вечер, – сказала она.

Я внутренне рассмеялся. С Лаурой было удивительно легко. Уже один только факт, что вчера мы ни словом не обмолвились об «отношениях», а просто наслаждались друг другом, поднял ее рейтинг в моих глазах.

– Это объясняет, почему мое утро до сих пор было таким безмятежным, – ответил я. – А твое как?

– Абсолютно спокойное. Я отвела Макса в детский сад в половине девятого и пошла на работу. Сейчас у меня как раз обеденный перерыв.

В половине девятого я как раз привязывал последнюю кабельную стяжку к лодыжкам ее брата. С телефоном в руке я прошлепал по коридору и приоткрыл дверь спальни. Курт лежал на кровати – оглушенный, но с открытыми глазами.

– Что слышно о твоем брате?

– Ничего. Но меня это не удивляет. Когда он в глубоком дерьме, он всегда поначалу тихарится. Иногда месяцами не объявляется, если потерпел грандиозный крах.

Это успокаивало. Лаура не так скоро хватится своего брата. До Курта наконец дошло, что я стою в дверях спальни, и в глазах его возник вопрос.

– Огромный привет от твоей сестры! – шепнул я ему, прикрыв одной рукой микрофон телефона.

Правда, носок, зафиксированный клейкой лентой, помешал Курту ответить на приветствие.

– Увидимся на заседании совета? – спросил я Лауру.

– Конечно. Дискуссию о климатически нейтральном детском саде я не пропущу. Ты уже разговаривал с практиканткой по поводу конца света, который устроили Макс и Эмили?

– Нет, но собираюсь сделать это прямо сейчас.

Мы положили трубки. Как легко с этой женщиной.

Я спустился в детский сад. Не только из-за разговора с Лаурой, но прежде всего для того, чтобы угодить моему внутреннему ребенку, я хотел наконец прояснить дело с практиканткой и концом света. Как отец. Без разницы, что думали об этом другие матери. Я постучал в дверь Сашиного кабинета и вошел. Саша как раз занимался строительными планами детского сада. Когда я появился, он удивленно взглянул на часы:

– Бьорн? До заседания совета еще полно времени…

– Да. Но я хотел перед этим побеседовать с Леди Капитуляцией о запрете фруктового пюре.

– С какой Леди?

– С Леди Капитуляцией. Мнемонический прием. Как зовут эту практикантку, еще раз?

– А, ты имеешь в виду Фрауке?

– Точно. Я хочу поговорить с Фрауке.

– Как отец Эмили или как представитель родительского комитета?

– Ты спрашиваешь как друг или как директор детского сада?

– Как директор детского сада, я вынужден тебе указать, что при проблемах с воспитательницами родители должны следовать определенному административному порядку. Это значит, что они обращаются либо в родительский комитет, либо ко мне. После этого родительский комитет может побеседовать с воспитательницей в присутствии детсадовского начальства.

Для бывшего водителя мафиози Саша очень быстро усвоил все формальности, необходимые для корректного руководства детским садом. Но благодаря этим своим способностям он и стал директором.

– Я здесь как отец. Состоящий в родительском комитете. Что ты мне скажешь как друг?

– Как друг, я робко намекну, что разговор в таком раскладе – родительский комитет, директор детского сада, практикантка, – конечно же, несколько щекотливый. Двое старых белых мужчин и одна молодая женщина – так, вообще-то, не пойдет.

– Ты не старый белый мужчина. Тебе не больше тридцати, и ты болгарин, – возразил я.

– Если бы все было так просто. Две недели назад у меня была переподготовка для директоров детских садов на тему гендерной и прочей дискриминации в стиле руководства. Это все немного сложнее, – попытался объяснить Саша.

– И чему конкретно тебя там научили? – спросил я.

– Соблюдению политкорректности по принципу «камень, ножницы, бумага». На самом деле, весьма занятная игра.

– Объясни, пожалуйста.

– Итак: возьмем для примера Фрауке, тебя и меня. Одна пышнотелая женщина около двадцати, один мужчина с миграционным фоном около тридцати и один этнический немец около сорока. Все трое сидят за столом и дискутируют. Кто будет прав?

– А о чем они дискутируют? – наивно поинтересовался я.

– Уже этот вопрос показывает, что ты не понял проблемы. Принцип «камень, ножницы, бумага» подразумевает, что абсолютно все равно, о чем идет речь. Все сводится к тому, чтобы оценить идентичность участников. Прав будет тот, кто относится к большему количеству подлежащих защите меньшинств, чем остальные.

– И как же это должно выглядеть?

Саша встал и подошел к белой маркерной доске, что висела на стене в его кабинете. Он стер список имен – очевидно, результаты выборов в совет воспитателей.

– По сути, так же, как при игре в «камень, ножницы, бумага». Камень бьет ножницы, ножницы бьют бумагу, бумага бьет камень.

– И что конкретно это означает?..

Саша стал писать на белой доске.

– Меньшинство бьет большинство. Значит, женское бьет мужское… – начал он объяснять.

– Половина населения мира – женщины, – прервал я его. – Где же тут меньшинство?

– В правлениях крупнейших компаний женщины – меньшинство.

– Но детские сады – это не крупнейшие компании. К тому же здесь девяносто пять процентов работников – женщины.

– Не будь формалистом! Я, мужчина, руковожу детским садом. Таким образом, женщины в меньшинстве. Можно я продолжу?

– Жду с нетерпением. Любопытно, что будет дальше.

Саша написал на доске следующие понятийные пары.

– Итак, женское бьет мужское, миграционный фон бьет этническое население, гомосексуальность бьет гетеросексуальность, молодость бьет старость, инвалидность бьет совершенное здоровье, и левое бьет правое. Пока все ясно?

– Объясняешь вполне понятно.

– Может, тогда ты сам сообразишь, почему по принципу «камень, ножницы, бумага» мы с тобой вдвоем в разговоре с одной молодой пышнотелой женщиной будем иметь трудности с аргументами?

– «Пышнотелая» – это то, что раньше называлось «жирная»?

– Если бы такой вопрос был допустим, то и слово бы не меняли.

– Ладно. – Я все понял. – Молодая, пышнотелая и женщина. Трижды права во всем.

Саша кивнул, гордый своим педагогическим успехом.

Но у меня еще оставались вопросы.

– А как с тобой? Ты же имеешь миграционный фон.

– Против тебя я со своим фоном тоже прав.

– Только потому, что ты приехал из Болгарии?

– Сомневаешься в этом, ты, наци? – Саша провокационно встал передо мной, выпятив грудь.

– Нет-нет, все в порядке. – Тут я ничего не мог сказать против. Главное, чтобы меня не сочли наци. Но у меня все же был еще один вопрос. – Значит, если друг с другом разговаривают Фрауке-женщина, ты-мигрант и я – этнический немец мужского пола, все равно о чем, то две трети участников за столом уже правы, потому что они в меньшинстве. Оставшаяся треть – то есть я – в большинстве, и я исключен из игры… Почему еще раз?

– Потому что ты старый белый мужчина.

– Значит, по причинам моего возраста, расы и пола меня можно дискриминировать, чтобы я никого не дискриминировал по причине его возраста, происхождения или пола? Звучит убедительно. А если бы за столом сидели только ты и Фрауке?

– Сексизм бьет расизм. Мой мужской пол, к сожалению, перечеркивает мой миграционный бонус относительно Фрауке. Разве только Фрауке придерживается каких-нибудь содержательно консервативных взглядов. Тогда козырем становится «левое».

– Ну хорошо. То есть для нас троих это означает: если мы, двое старых мужчин, хотим поговорить с одной жир… пышнотелой молодой женщиной о паникерстве из-за климатической катастрофы применительно к трехлетним детям, то мы уже не правы, даже если ты имеешь миграционный фон?

– Правильно.

– Значит, мы можем даже не начинать разговор? – спросил я, почти сдаваясь.

– Ни в коем случае! – Саша ухмыльнулся до ушей. – Я только хотел вкратце объяснить тебе, почему то, что происходит сейчас, политически некорректно. Но уверен, это будет прикольно.

После Сашиного объяснения чьей-то правоты или неправоты по принципу «камень, ножницы, бумага» у меня возникли легкие угрызения совести по отношению к Фрауке из-за запланированного разговора. У моего внутреннего ребенка – нет. Маленький светловолосый мальчик в кожаных штанишках все еще страдал от последствий политкорректного воспитания семидесятых годов. И он хотел избавить других детей от точно такого же опыта. И поскольку это было ясно выраженное желание моего внутреннего ребенка – поговорить с Фрауке, – и причем в нашу первую партнерскую неделю, я отодвинул в сторону свои опасения. Старому белому мужчине просто следует успокоиться. Внутренний ребенок бьет толстую женщину. И этот ребенок во мне едва мог дождаться предстоящей дискуссии.

{PAG