Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 255 (всего у книги 311 страниц)

Анна Каннер

Пятница, 21 сентября 2012 года. День, когда рухнуло все.

До этого у меня все было хорошо. И в профессиональной жизни, и в личной. Я работала инспектором в уголовном отделе 55-го участка. Марк – адвокатом в бюро моего отца; сеть его клиентов-бизнесменов постоянно росла, а с нею росли и доходы. Мы любили друг друга. Счастливая семья, и в работе, и дома. Счастливые молодожены. Мне даже казалось, что наша семейная жизнь счастливее и полнее, чем у большинства наших знакомых. Я часто себя с ними сравнивала.

По-моему, первая трещина в наших отношениях появилась после моего назначения на новый пост в полиции. Я быстро показала, на что способна как оперативник, и начальство предложило мне перейти в качестве переговорщика в спецподразделение, занимавшееся освобождением заложников. Я блестяще прошла тесты на эту должность.

Марк поначалу не вполне понимал, что означает моя новая деятельность. Вплоть до начала 2012 года, когда меня, вопреки моему желанию, показали по телевизору во время операции по освобождению заложников в одном супермаркете в Куинсе. Я стояла на экране в своей черной форме, облаченная в бронежилет и с пуленепробиваемым шлемом в руках. Эту картину наблюдала вся наша семья и все друзья.

– Я думал, ты переговорщица, – в ужасе сказал Марк, несколько раз прокрутив сцену.

– Так и есть, – заверила его я.

– Судя по твоему костюму, ты скорее участвуешь в боевых действиях, чем что-то обсуждаешь.

– Марк, это группа по освобождению заложников. Такие проблемы медитацией не решаются.

Он помолчал, явно нервничая. Плеснул себе виски, выкурил несколько сигарет, а потом сообщил:

– Не знаю, смогу ли я пережить, что ты занимаешься такими делами.

– Ты знал, что моя работа связана с риском, когда женился на мне, – напомнила я.

– Нет, когда мы познакомились, ты была инспектором и не занималась этими глупостями.

– Глупостями? Марк, я людям жизнь спасаю.

Напряжение между нами усилилось после того, как какой-то псих в Бруклине в упор расстрелял двоих полицейских, которые пили кофе в припаркованной машине с открытым окном.

Марк тревожился. Когда утром я уходила, говорил: “Надеюсь, вечером я тебя увижу”. Так прошло несколько месяцев. Понемногу намеков Марку показалось мало, он стал настойчивее и даже предложил мне переквалифицироваться.

– Почему бы тебе не перейти тоже в адвокатское бюро, Анна? Могла бы помогать мне в запутанных делах.

– Помогать тебе? Ты хочешь сделать из меня помощницу? Думаешь, я не способна вести собственные дела? Могу тебе напомнить, что я дипломированный адвокат, как и ты.

– Не выдумывай, этого я не говорил. Но по-моему, тебе стоить подумать не только о ближайшем будущем, иметь в виду в дальнейшем работу на полставки.

– На полставки? Это почему?

– Анна, когда у нас появятся дети, ты же не будешь бросать их на целый день одних?

Родители Марка были карьеристы и почти не занимались им, когда он был маленький. Свою травму он пытался изжить, работая как проклятый ради того, чтобы иметь возможность в одиночку обеспечить семью и позволить жене сидеть дома.

– Я никогда не буду домохозяйкой, Марк. И это ты тоже знал до свадьбы.

– Но тебе больше не нужно работать, Анна, я зарабатываю достаточно!

– Я люблю свою работу, Марк. Жаль, что тебе это так неприятно.

– Обещай хотя бы подумать.

– Марк, я сказала “нет”! Но не волнуйся, у нас не будет как у твоих родителей.

– Не впутывай в это дело моих родителей, Анна!

Сам он тем не менее впутал в это дело моего отца. Он все ему рассказал. И отец, когда мы с ним однажды оказались вдвоем, заговорил со мной об этом. Дело было в ту самую пресловутую пятницу, 21 сентября. Помню, стояло великолепное бабье лето: Нью-Йорк купался в ослепительных солнечных лучах, на термометре было больше двадцати градусов. В тот день была не моя смена, и мы с отцом обедали на террасе маленького итальянского ресторана, нашего с ним любимого. Заведение находилось довольно далеко от бюро отца, и я подумала, что если он зовет меня туда в будний день, значит, хочет поговорить о чем-то важном.

И действительно, не успели мы сесть за столик, как он сказал:

– Анна, дорогая, я знаю, что у тебя семейные неурядицы.

Я чуть не поперхнулась водой, которую в тот момент пила.

– Можно узнать, кто тебе рассказал, папа?

– Твой муж. Знаешь, он боится за тебя.

– Когда мы познакомились, я уже работала в полиции.

– То есть ты готова всем пожертвовать ради того, чтобы остаться копом?

– Я очень люблю свою работу. Хоть кто-то может относиться к этому с уважением?

– Ты каждый день рискуешь жизнью!

– Папа, в конце концов, я с равным успехом могу попасть под автобус, выйдя из ресторана.

– Не играй словами, Анна. Марк – фантастический парень, не наделай глупостей.

В тот вечер мы с Марком крупно поссорились.

– Поверить не могу, ты пошел плакаться отцу в жилетку! – в бешенстве кричала я. – Наши семейные дела никого, кроме нас, не касаются!

– Я надеялся, твой отец тебя вразумит. Только он может как-то на тебя повлиять. Но, в сущности, ты только о себе и думаешь, о своем удовольствии. Ты поразительная эгоистка, Анна.

– Я люблю свою работу, Марк! И я хороший полицейский! Неужели так трудно понять?

– А ты, ты можешь понять, что я устал за тебя бояться? Трястись, когда твой телефон начинает трезвонить среди ночи и ты мчишься на срочный вызов?

– Не передергивай. Не так часто это случается.

– Но случается. Ну правда же, Анна, это слишком опасно! Эта работа не для тебя!

– Откуда ты знаешь, какая работа для меня, а какая нет?

– Знаю, и все.

– Просто удивительно, каким ты иногда бываешь идиотом…

– Твой отец со мной согласен!

– Марк, я выходила замуж не за своего отца! И мне плевать, что он думает!

И тут у меня зазвонил телефон. На дисплее я увидела, что звонит шеф. В подобный час это могло означать только чрезвычайную ситуацию, и Марк сразу это понял.

– Анна, пожалуйста, не отвечай!

– Марк, это шеф.

– У тебя выходной.

– Вот именно, Марк. Если он звонит, значит, это важно.

– Да елки зеленые, ты что, единственный коп в этом городе?

Мгновение я колебалась. Потом приняла вызов.

– Анна, – сказал шеф, – в ювелирном магазине на углу Мэдисон-авеню и Пятьдесят седьмой улицы захвачены заложники. Квартал оцеплен. Нам нужен переговорщик.

– Отлично, – ответила я, записывая адрес на бумажке. – Как называется магазин?

– Ювелирный Сабара.

Я нажала на отбой и схватила сумку с вещами, она всегда стояла у двери в полной готовности. Хотела поцеловать Марка, но он ушел на кухню. Я грустно вздохнула и ушла. Выходя из дому, я увидела в окне наших соседей, они сидели у себя дома в столовой за ужином. Вид у них был счастливый. И мне первый раз пришло в голову, что другие семьи живут, наверно, лучше нас.

Я села в немаркированную машину, включила маячки и умчалась в ночь.

Дерек Скотт

Четверг, 13 октября 1994 года. День, когда рухнуло все.

Мы на полной скорости влетели на автозаправку. Тед Тенненбаум не должен был уйти.

Мы настолько увлеклись погоней, что я забыл про Наташу, которая пристегивалась на заднем сиденье. Джесси показывал мне, куда ехать, следуя полученным по радио указаниям.

Мы свернули на 101-е шоссе, потом на 107-е. За Тенненбаумом уже гнались два полицейских патруля, которые всеми средствами пытались его остановить.

– Давай вперед, потом сверни на девяносто четвертое, – приказал Джесси, – перекроем ему дорогу.

Я еще прибавил скорость, чтобы опередить Тенненбаума, и помчался по 94-му шоссе. Но, когда мы подъезжали к 107-му, нас подрезал черный фургон с логотипом на заднем стекле. Я едва успел его заметить.

Я помчался следом. Он сумел оторваться от патрулей. Я твердо решил его не упускать. Вскоре перед нами показался большой мост через реку Серпент. Мы почти соприкасались бамперами. Мне удалось еще прибавить скорость, я почти поравнялся с ним. Впереди машин не было.

– Попробую прижать его к парапету на мосту.

– Отлично, валяй, – сказал Джесси.

В ту секунду, когда мы въезжали на мост, я резко крутанул руль и ударил сзади в фургон Тенненбаума. Фургон потерял управление и врезался в парапет. Но тот не выдержал удара, и фургон вылетел в пролом. Затормозить я не успел.

Фургон Теда Тенненбаума рухнул в реку. А за ним и наша машина.

Часть третья
Ввысь

1. Наташа
Четверг, 13 октября 1994 годаДжесси Розенберг

Четверг, 13 октября 1994 года

В тот день мы погнались за Тедом Тенненбаумом, Дерек потерял контроль над машиной, и парапет моста разлетелся вдребезги. Я вижу, словно в замедленной съемке, как мы летим в воду. Время как будто вдруг остановилось. Я вижу, как поверхность воды приближается к ветровому стеклу. Мне кажется, что падение длится минут десять. На самом деле все случилось за несколько секунд.

Когда машина в миллиметре от воды, я вспоминаю, что не пристегнулся. От удара влетаю головой в бардачок. Свет меркнет. Перед глазами проходит вся жизнь. Я возвращаюсь в прошлое.

Вижу себя девятилетним мальчиком, в конце 1970-х. После смерти отца мы с матерью переехали в Риго-парк, поближе к бабушке с дедушкой. Матери пришлось работать с утра до ночи, чтобы свести концы с концами. А поскольку она не хотела, чтобы я слишком долго болтался один после уроков, я должен был из школы идти к дедушке и бабушке, жившим на той же улице, где стояла моя начальная школа, и сидеть у них, пока не вернется мать.

Если говорить объективно, дедушка с бабушкой были люди жуткие, но я любил их самой нежной любовью. Никто не видел от них ни доброты, ни ласки, а главное, они были абсолютно не способны всегда держаться в рамках приличий. Любимой фразой дедушки было: “Шайка мелких ублюдков!”, а бабушки – “Какое говно!”. Они твердили свои ругательства целыми днями напролет, словно два скрюченных попугая.

На улице они бранили детвору и оскорбляли прохожих. Сперва слышалось: “Шайка мелких ублюдков!” Затем вступала бабушка: “Какое говно!”

В магазинах они не давали проходу продавцам. “Шайка мелких ублюдков!” – припечатывал дедушка. “Какое говно!” – добавляла бабушка.

На кассе супермаркета они беззастенчиво лезли без очереди. Если покупатели пытались возражать, дедушка изрекал: “Шайка мелких ублюдков!” Если те же покупатели молчали из уважения к пожилым людям, дедушка изрекал: “Шайка мелких ублюдков!” А после того, как кассир, отсканировав их покупки, объявлял общую сумму, бабушка отзывалась: “Какое говно!”

Когда на Хеллоуин кому-нибудь из детей приходила в голову злосчастная мысль позвонить к ним и потребовать конфет, дверь с грохотом распахивалась, и дедушка орал: “Шайка мелких ублюдков!” За ним появлялась бабушка с ведром холодной воды и с криком “Какое говно!” окатывала их с ног до головы. Бедные ряженые малыши, мокрые насквозь, бежали в слезах по ледяным улицам осеннего Нью-Йорка, обреченные в лучшем случае на простуду, а в худшем – на воспаление легких.

У бабушки с дедушкой сохранились привычки людей, переживших голод. В ресторане бабушка обычно перекладывала весь хлеб из корзинки к себе в сумку. Дедушка немедленно просил официанта принести еще, и бабушка продолжала заготовки. У вас были дедушка с бабушкой, которым официант в ресторане заявлял: “Если вы попросите еще хлеба, нам придется включить его в счет”? А у меня были. Сцена, разворачивавшаяся дальше, была еще невыносимей. Бабушка беззубым ртом клеймила официанта: “Какое говно!” Дедушка добавлял: “Шайка мелких ублюдков!” – и швырял ему хлеб в лицо.

Беседы матери со своими родителями сводились в основном к фразам типа: “Перестаньте сейчас же!”, или “Ведите себя прилично!”, или “Не позорьте меня, очень прошу!”, или “Ну хоть при Джесси придержите язык!”. Когда мы шли домой, мама часто говорила, что ей стыдно за родителей. Но мне не в чем было их упрекнуть.

После переезда в Риго-парк я, естественно, пошел в другую школу. После нескольких недель учебы на новом месте один мой одноклассник выдал: “Тебя зовут Джесси? Как Джессика!” Не прошло и четверти часа, как мое новое прозвище было у всех на устах. И мне весь день пришлось терпеть шуточки вроде “Джесси – девчонка!” или “Джессика – телка!”.

Из школы я вернулся в слезах, униженный и несчастный.

– Ты почему ревешь? – сухо спросил дедушка, когда я вошел. – Если мужчина плачет – он баба.

– Меня в школе прозвали Джессикой, – пожаловался я.

– Вот видишь, они правы.

Дедушка отвел меня на кухню, где бабушка готовила мне полдник.

– Что это он нюни распустил? – спросила бабушка.

– Его одноклассники дразнят девчонкой, – объяснил дедушка.

– Пффф! Если мужчина плачет – он баба, – заявила бабушка.

– Ну вот! Видишь, все согласны, – сказал мне дедушка.

Я по-прежнему не мог успокоиться, и бабушка с дедушкой стали давать мне добрые советы:

– Поколоти их! – сказала бабушка. – Не давай им спуску!

– Да, побей их всех! – одобрил дедушка, шаря в холодильнике.

– Мне мама не разрешает драться, – стал объяснять я в надежде, что они придумают более достойный ответ. – А вы не можете пойти поговорить с учительницей?

– С учительницей? Какое говно! – отрезала бабушка.

– Шайка мелких ублюдков! – добавил дедушка, извлекая из холодильника копченое мясо.

– Ну-ка, двинь дедушку в пузо, – велела бабушка.

– Да, ну-ка двинь меня в пузо! – в восторге возопил дедушка, выплевывая кусочки холодного мяса, которое он жадно жевал.

Я решительно отказался.

– Не стукнешь – будешь девчонкой! – предупредил дедушка.

– Выбирай: либо стукнешь дедушку, либо будешь девчонкой! – подтвердила бабушка.

Поставленный перед подобным выбором, я ответил, что лучше буду девчонкой, чем сделаю больно дедушке, и весь оставшийся вечер они называли меня “девчонка”.

Назавтра, придя к ним после школы, я обнаружил на кухонном столе подарок. На розовой наклейке было написано “Джессике”. Я разорвал бумагу. Внутри лежал светлый девчачий парик.

– Будешь теперь носить парик, а мы будем звать тебя Джессикой, – хихикая, объяснила мне бабушка.

– Не хочу быть девчонкой! – сопротивлялся я, пока дедушка напяливал его мне на голову.

– Тогда докажи, что ты не девчонка, – велела бабушка. – Если ты мальчик, то вот тебе задание: достань покупки из багажника и положи в холодильник.

Я бросился к машине. Но когда все было готово и я попросил разрешения снять парик и вновь обрести свое мальчишечье достоинство, бабушка решила, что этого мало. Ей нужно было еще одно доказательство. Я немедленно потребовал новое испытание, снова блестяще с ним справился, но бабушку не убедило и оно. Два дня я наводил порядок в гараже, наполнял дедушке таблетницу, носил одежду в прачечную (причем платил за нее из своих карманных денег), мыл бесконечную посуду и начищал все ботинки в доме. И понял, что Джессика просто бедная маленькая пленница, бабушкина рабыня.

Избавление пришло после одной сцены в супермаркете, куда мы ездили на дедушкиной машине. Въезжая на парковку, дедушка, тот еще водитель, слегка зацепил бампер выдвигавшейся задним ходом машины. Они с бабушкой вышли оценить нанесенный ущерб, я остался сидеть на заднем сиденье.

– Шайка мелких ублюдков! – заорал дедушка на даму за рулем пострадавшей машины и на ее мужа, осматривавшего кузов.

– Придержите язык, не то я вызову полицию, – рассердилась дама за рулем.

– Какое говно! – вступила бабушка, как всегда, весьма кстати.

Дама разозлилась еще сильнее и накинулась на мужа, который, не говоря ни слова, водил мокрым пальцем по царапине на бампере, проверяя, действительно он поврежден или это просто грязь.

– Роберт, черт тебя побери! – воззвала она к нему. – Скажи наконец что-нибудь!

Несколько любопытных с тележками остановились поглазеть на эту сцену. Пресловутый Роберт глядел на жену и по-прежнему не произносил ни звука.

– Поищите в бардачке, сударыня, – обратился к даме дедушка, – не там ли лежат яйца вашего мужа.

Роберт, выпрямившись, угрожающе сжал кулаки.

– У меня нет яиц? – заорал он. – Это у меня нет яиц?

Увидев, что он вот-вот ударит дедушку, я, в своем парике, немедленно выскочил из машины:

– Не трогайте дедушку!

Роберт в растрепанных чувствах не разглядел, что на мне парик, и удивился:

– А девчонке-то что надо?

Это было уже слишком. Они все когда-нибудь поймут, что я не девчонка?

– Вот твои яйца, получай! – крикнул я во весь свой детский голосок и так удачно засветил ему кулаком, что он рухнул на землю.

Бабушка сцапала меня, швырнула на заднее сиденье нашей машины и загрузилась туда сама, а дедушка, уже за рулем, рванул с парковки. “Шайка мелких ублюдков!”, “Какое говно!” доносилось до свидетелей, которые записали номер дедушкиной машины и вызвали полицию.

Случай этот имел сразу несколько положительных последствий. Одним из них было то, что в моей жизни появились Эфрам и Бекки Дженсон. Это были дедушкины соседи, раньше я их видел только мельком. Я знал, что Бекки иногда ходит за покупками для бабушки, а Эфрам оказывает мелкие услуги дедушке, например, когда замена лампочки требует чудес эквилибристики. Еще я знал, что они бездетны, потому что однажды бабушка у них спросила:

– А детей у вас нет?

– Нет, – ответила Бекки.

– Какое говно! – сочувственно сказала бабушка.

– Не могу с вами не согласиться.

Но по-настоящему моя с ними дружба началась вскоре после случая с яйцами Роберта и нашим поспешным бегством из супермаркета. К бабушке с дедушкой пришла полиция.

– Кто-то умер? – спросил дедушка, когда на пороге выросли двое полицейских.

– Нет, сэр. Зато, судя по всему, вы и маленькая девочка замешаны в инциденте на парковке торгового центра в Риго.

– На парковке торгового центра? – возмущенно переспросил дедушка. – Меня там вообще ни разу в жизни не было!

– Тем не менее машина, оформленная на ваше имя и идентичная той, что стоит у вашего дома, была официально опознана несколькими свидетелями, видевшими, как светловолосая девочка напала на мужчину.

– Здесь нет никаких светловолосых девочек, – заверил его дедушка.

Я не знал, что происходит, и подошел к двери посмотреть, с кем разговаривает дедушка. Все в том же парике на голове.

– А вот и девочка! – воскликнул второй полицейский.

– Я не девочка! – завопил я басом.

– Руки прочь от моей Джессики! – рявкнул дедушка, заслоняя собой дверной проем.

В эту минуту на сцене появился сосед, Эфрам Дженсон. Услышав крики, он тут же прибежал на помощь и показал свой полицейский жетон. Я не уловил, что такое он сказал двоим коллегам, но понял, что Эфрам – какой-то важный полицейский. Стоило ему произнести одну фразу, как те извинились перед дедушкой и ушли.

В тот день бабушка, со времен своей жизни в Одессе побаивавшаяся властей и людей в форме, возвела Эфрама в ранг праведника народов мира. И в благодарность каждую пятницу под вечер готовила им с женой вкуснейший чизкейк по своему рецепту. Когда я возвращался из школы, чизкейком благоухала вся кухня, но я знал, что мне не достанется ни кусочка. Изготовив и упаковав пирог, бабушка говорила: “Неси им скорей, Джесси. Этот человек – наш Рауль Валленберг!” Я шел к Дженсонам и, вручая им пирог, произносил, как мне было велено: “Дедушка с бабушкой благодарят вас за то, что вы спасли им жизнь”.

Поскольку к Дженсонам я ходил каждую неделю, они стали приглашать меня в дом посидеть с ними. Бекки говорила, что чизкейк огромный, а их всего двое, и, несмотря на мои протесты, отрезала мне кусок. Я съедал его у них на кухне со стаканом молока. Они мне очень нравились: Эфрамом я восхищался, а у Бекки находил материнскую любовь, которой мне так не хватало – ведь собственную мать я видел мало. Вскоре Бекки и Эфрам стали предлагать мне съездить на уикенд в Манхэттен погулять или сходить на выставку. Они открывали мне мир за пределами дедушкиного дома. Когда они звонили в дверь и спрашивали бабушку, можно ли мне поехать с ними, меня охватывала огромная радость.

Что же касается беленькой девочки, любительницы лупить кулаком по яйцам, то ее так и не нашли. Джессика исчезла навсегда, мне больше не надо было носить этот жуткий парик. Иногда бабушка забывалась, и Джессика снова всплывала у нее в голове. За семейным обедом, когда за столом собиралось человек двадцать, она вдруг объявляла:

– Джессика умерла на парковке супермаркета.

Обычно после этого все надолго замолкали. Потом какой-нибудь кузен робко спрашивал:

– Кто такая Джессика?

– Наверно, какая-то история времен войны, – шептал ему другой.

После этого все сидели с серьезным видом, комната погружалась в тишину. Про Одессу в доме не говорили никогда.

После истории с яйцами Роберта дедушка счел, что отныне я точно мальчик, и даже храбрый мальчик. В ознаменование этого он однажды под вечер отвел меня в подсобку кошерной мясной лавки, где какой-то старик, уроженец Братиславы, давал уроки бокса. Старик раньше был мясником (магазин перешел к его сыновьям), а теперь на досуге бесплатно обучал внуков друзей кулачному бою. Уроки состояли главным образом в том, что мы лупили по висящим на крюках тушам в ритме его рассказа: он со странным, неведомым акцентом повествовал о финале чемпионата Чехословакии по боксу 1931 года.

Так я выяснил, что каждый вечер в Риго-парке кучка стариканов, сославшись на желание побыть с внуками, сбегала от домашнего очага в мясную лавку. Кутаясь в пальто, они рассаживались на пластиковых стульях, пили кофе и курили, а стайка слегка испуганных мальчишек колотила по свисающим с потолка кускам мяса. Выбившись из сил, мы садились на пол и слушали истории старика из Братиславы.

Несколько месяцев я ходил по вечерам боксировать в мясную лавку, причем втайне от всех. Говорили, что у меня, похоже, боксерский талант; каждый вечер в холодный зал стекалась поглазеть на меня изрядная орда скверно пахнущих дедушек. Они делились консервами из восточноевропейских стран, мазали их на черный хлеб и подбадривали меня: “Давай, сынок!”, “Лупи их! Лупи как следует!”. А дедушка, раздуваясь от гордости, всем хвастался: “Это мой внук!”

Дедушка очень не советовал мне рассказывать матери, чем мы теперь занимаемся, и я знал, что он прав. Вместо парика он купил мне новенький спортивный костюм, который я оставлял у них и который бабушка каждый вечер стирала, чтобы назавтра он был чистый.

Все эти месяцы мать ни о чем не подозревала. Вплоть до того апрельского вечера, когда в грязную мясную лавку после целой волны отравлений заявилась городская санитарная инспекция и полиция. До сих пор помню отвисшие челюсти инспекторов, когда они вошли в подсобку, провонявшую потом и сигаретным дымом, и на них воззрилась стайка мальчишек в боксерских трусах и кучка курящих, перхающих стариков.

– Вы продаете мясо, по которому мальчики били кулаками? – спросил один из полицейских, не веря своим глазам.

– Таки да, – самым естественным тоном отвечал старик из Братиславы. – Убоине полезно, она от этого нежнее. Имейте в виду: они перед занятиями моют руки.

– Неправда, – прохныкал кто-то из мальчишек, – мы не моем руки!

– Ты больше не член боксерского клуба! – сухо отозвался старик из Братиславы.

– Так это боксерский клуб или мясная лавка? – в недоумении почесал в затылке другой коп.

– Немножечко то, немножечко это, – пояснил старик из Братиславы.

– В помещении даже нет холодильного оборудования! – возмущался контролер из санитарной инспекции, помечая что-то в блокноте.

– На улице холодно, а окна мы не закрываем, – услышал он в ответ.

Полиция позвонила матери. Но она не смогла вырваться с работы и позвонила соседу, Эфраму; тот немедленно при ехал и отвез меня домой.

– Я с тобой посижу, пока твоя мама не вернется, – сказал он.

– А ты кто в полиции? – спросил я.

– Инспектор по уголовным делам.

– Ты важный инспектор, да?

– Да. Я капитан.

Я был в восхищении. Потом решил поделиться с ним своей тревогой:

– Надеюсь, у дедушки не будет неприятностей с полицией.

– С полицией не будет, – ответил он с ободряющей улыбкой. – А вот с твоей мамой…

Как и предсказывал Эфрам, мама потом несколько дней кричала на дедушку по телефону: “Папа, ты окончательно спятил!” Говорила, что я мог пораниться, или отравиться, или еще бог знает что. А я был в полном восторге. Дедушка, благословенна будь его память, наставил меня на путь истинный. И тем не ограничился: приобщив меня к боксу, он, словно чародей, сделал так, что в моей жизни появилась Наташа.

Случилось это несколько лет спустя, мне только что исполнилось семнадцать. Я тогда превратил большое подвальное помещение в доме дедушки с бабушкой в тренажерный зал, натащил туда гантелей и подвесил мешок с песком. Тренировался я целыми днями напролет. Но однажды, в середине летних каникул, дедушка вдруг заявил: “Вытаскивай из подвала свое говно. Нам нужно место”. Я поинтересовался причиной своего изгнания, и дед объяснил, что они безвозмездно принимают у себя какую-то дальнюю кузину из Канады. Безвозмездно, держи карман шире! Наверняка содрали с нее за жилье. В порядке компенсации мне было предложено перебраться в гараж, где я смогу наслаждаться своими гимнастическими занятиями в пыли и масляной вони. Все следующие дни я проклинал старую, жирную, вонючую кузину, укравшую у меня тренажерный зал. Я так и видел ее волосы на подбородке, кустистые брови, желтые зубы, вонючий рот и тряпки советских времен. Хуже того, мне пришлось ее встречать на вокзале Джамейка в Куинсе: из Торонто она ехала поездом.

Дедушка всучил мне картонку с ее именем, написанным кириллицей.

– Я ей не шофер! – злился я. – Может, ты мне еще скажешь фуражку напялить?

– Без плаката ты ее никогда не найдешь!

На вокзал я отправился в ярости и хоть и с картонкой, но поклявшись обойтись без нее.

Однако в вокзальном зале, когда на меня хлынула толпа путешественников и я стал спрашивать у каких-то ополоумевших старух, не они ли та самая проклятая кузина, мне все-таки пришлось прибегнуть к своей смехотворной картонке.

Как сейчас помню момент, когда я ее увидел. Девушка лет двадцати со смеющимися глазами, чудесными тонкими локонами и ослепительной улыбкой встала передо мной и прочитала мой плакатик.

– Ты его вверх ногами держишь, – сказала она.

– А тебе-то что? – пожал я плечами. – Ты плакатная по лиция?

– Ты по-русски не говоришь?

– Нет, – ответил я, переворачивая плакат.

– Krassavtchik, – поддразнила меня девушка.

– Ты вообще кто? – спросил я, начиная злиться.

– Я Наташа, – улыбнулась она. – Это мое имя у тебя на картонке написано.

Так Наташа вошла в мою жизнь.

* * *

С того дня, как Наташа поселилась у дедушки с бабушкой, вся наша жизнь перевернулась. Я воображал себе жуткую старуху, а встретил фантастическую, потрясающую девушку, которая приехала учиться в кулинарной школе в Нью-Йорке.

Все наши привычки пошли прахом. Она заняла гостиную, куда давным-давно никто не заходил, и сидела там после лекций, читала или делала домашнее задание. Она валялась на диване с чашкой чаю, зажигала ароматизированные свечи, наполнявшие воздух благоуханием. Мрачная комната превратилась в центр притяжения для всех. Возвращаясь из школы, я находил там Наташу, уткнувшуюся в свои папки; напротив нее сидели в креслах бабушка с дедушкой, пили чай и созерцали ее в полнейшем восхищении.

Если она не сидела в гостиной, значит, готовила на кухне. По дому расползались неслыханные запахи. На плите все время что-то булькало, холодильник всегда был забит под завязку. Когда Наташа готовила, бабушка с дедушкой, сидя за маленьким столиком и не сводя с нее влюбленных глаз, уписывали за обе щеки блюда, которые она перед ними ставила.

Подвальная комната стала ее спальней; она превратила ее в небольшой уютный дворец в теплых тонах; здесь все время курились благовония. Все выходные она проводила там, читала с утра до ночи. Мне было очень любопытно, что происходит в комнате, я часто спускался в подвал, подходил к ее двери, но так и не осмелился постучать. В конце концов бабушка, видя, что я слоняюсь по дому, устраивала мне выволочку:

– Чем болтаться без дела, отнеси нашей гостье, – велела она, вручая мне поднос с дымящимся самоваром и еще горячим печеньем. – Приветливее надо быть, ясно тебе?

Я скорей бежал в подвал со своим драгоценным грузом. Бабушка глядела на меня с растроганной улыбкой: я даже не замечал, что на подносе стояли две чашки.

Я стучал. Из-за двери раздавался голос Наташи, велящий мне войти, и сердце у меня начинало биться вдвое быстрее.

– Бабушка тебе сделала чаю, – робко говорил я, приоткрыв дверь.

– Спасибо, Krassavtchik, – улыбалась она.

Чаще всего она лежала на кровати и глотала книгу за книгой. Я послушно ставил поднос на журнальный стол у диванчика и несколько нарочито выстраивался рядом.

– Так ты входишь или уходишь? – спрашивала она.

Сердце у меня выскакивало из груди.

– Вхожу.

Я усаживался рядом с ней. Она наливала нам чаю, потом сворачивала косяк, и я не мог оторвать глаз от ее пальцев с накрашенными ногтями, скручивавших папиросную бумагу. Потом она лизала кончик сигареты и заклеивала его.

Ее красота слепила меня, мягкость заставляла таять как воск, а ум покорял. Не было такой темы, на которую она не могла бы поговорить, не было книги, которой бы она не прочитала. Она знала все и обо всем. А главное, к величайшему моему счастью, она, вопреки словам дедушки с бабушкой, вовсе не приходилась мне кузиной – во всяком случае, чтобы найти нашего с ней общего предка, пришлось бы возвращаться в прошлое на доброе столетие.

Шли недели, затем месяцы. Присутствие Наташи привнесло в дедушкин дом невиданное прежде оживление. Она играла с дедушкой в шахматы, вела с ним нескончаемые разговоры о политике и превратилась в настоящий счастливый талисман для кучки стариков из мясной лавки, которые отныне переселились в кафе на Куинс-бульвар и с которыми она общалась по-русски. Она ходила с бабушкой по магазинам, помогала ей по дому. Они вместе возились на кухне, и Наташа оказалась несравненной поварихой.

Часто в доме звучали телефонные разговоры, которые Наташа вела со своими кузинами – настоящими, – рассеянными по всему земному шару. Иногда она мне говорила: “Мы словно лепестки круглого, роскошного одуванчика; ветер подул, и мы разлетелись по разным уголкам земли”. Она часами висела на телефоне – либо в своей комнате, либо в прихожей, либо на кухне, где был длинный провод, болтала на самых разных языках и в любое время для и ночи, в соответствии с часовыми поясами. У нее была кузина в Париже, кузина в Цюрихе, в Тель-Авиве, в Буэнос-Айресе. Говорила она то по-английски, то по-французски, то на идише, то по-немецки, но чаще всего по-русски.

Ее звонки, наверно, обходились в астрономические суммы, но дедушка и не думал возражать. Наоборот. Нередко он без ее ведома снимал параллельную трубку в соседней комнате и увлеченно слушал разговор. Я устраивался рядом, и он мне тихонько переводил. Так я понял, что она часто рассказывает кузинам обо мне, говорит, что я красивый и чудесный, что у меня блестят глаза. “Krassavtchik – это значит красивый парень”, – как-то объяснил мне дедушка.