Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 247 (всего у книги 311 страниц)

– Да, верно. Но я тогда же все рассказал полиции, и они сказали, что это ерунда.

– Мне нужно знать, что именно вы видели.

– Черную машину, она мчалась на бешеной скорости. Со стороны Пенфилд-роуд, направлялась к Саттон-стрит. Прямиком. Летела как полоумная. Я у насоса был, успел заметить.

– Вы опознали модель?

– Конечно. Фургон, “Форд Е-150”, с каким-то странным рисунком сзади.

Мы с Дереком переглянулись: у Тенненбаума был как раз “Форд Е-150”.

– Вы видели, кто был за рулем? – спросил я.

– Вот это нет. Я тогда подумал, что это молодежь дурит.

– В какое время это было?

– Около семи вечера, но во сколько точно, понятия не имею. Может, ровно в семь, может, в семь десять. Знаете, это все за долю секунды случилось, я не особо обратил внимание. Потом я узнал, что стряслось с мэром, и подумал, а вдруг это как-то связано. И пошел в полицию.

– С кем вы разговаривали? Вы не помните имени полицейского?

– Конечно помню. Меня пришел допрашивать сам шеф полиции. Кирк Харви.

– И что?

– Я ему рассказал то же, что и вам, он ответил, что к расследованию это не имеет никакого отношения.

В 1994 году Лина Беллами видела фургон Теда Тенненбаума у дома мэра. Ее свидетельство подтверждалось словами Марти Коннорса, опознавшего ту же машину, двигавшуюся со стороны Пенфилд-роуд. Но почему Кирк Харви скрыл это от нас?

Выйдя из магазина при заправке, мы немного задержались на парковке. Дерек развернул карту города, и мы проследили путь фургона со слов Марти Коннорса.

– Фургон ехал по Саттон-стрит, – сказал Дерек, ведя по карте пальцем, – а Саттон-стрит выходит на Мейн-стрит.

– Как ты помнишь, в вечер открытия фестиваля движение на Мейн-стрит было перекрыто, но в конце оставили проезд к Большому театру для спецтранспорта.

– Спецтранспорта? Ты хочешь сказать, что волонтер-пожарник, дежуривший в тот вечер, должен был иметь разрешение на проезд или на парковку?

В свое время мы уже задавались вопросом, видел ли кто-нибудь, как Тенненбаум проезжает пропускной пункт на Мейн-стрит, позволяющий попасть в Большой театр. Но, судя по опросам волонтеров и полицейских, сменявших друг друга в этой точке, там царил такой бардак, что никто ничего не видел. Фестиваль пал жертвой собственного успеха: на Мейн-стрит было черно от народа, все парковки были забиты. Постовые не справлялись. Вскоре толпа перестала обращать внимание на указатели – люди парковались где попало, шли там, где еще оставалось место, вытаптывая газоны и травяные бордюры. Так что выяснить, что и в какое время происходило на пропускном пункте, оказалось решительно невозможно.

– Значит, Тенненбаум проехал по Саттон-стрит и вернулся в Большой театр. Именно так, как мы предполагали, – сказал Дерек.

– Но почему Харви нам ничего не сказал? Это свидетельство позволило бы нам задержать Тенненбаума гораздо раньше. Может, Харви хотел, чтобы тот выпутался?

Внезапно в дверях магазина появился Марти Коннорс и устремился к нам:

– Как хорошо, что вы еще здесь. Я тут вспомнил одну вещь: я тогда рассказывал про фургон еще одному человеку.

– Какому человеку? – спросил Дерек.

– Забыл, как его звали. Помню только, что он был не местный. После убийства он целый год регулярно появлялся в Орфеа. Говорил, что ведет собственное расследование.

Джесси Розенберг

Среда, 16 июля 2014 года

10 дней до открытия фестиваля

Первая полоса “Орфеа кроникл”:

“ЧЕРНАЯ НОЧЬ”: ПЕРВЫЕ РОЛИ РАСПРЕДЕЛЕНЫ

Сегодня должно завершиться прослушивание, на которое, к великой радости городских торговцев, съехалось невероятное количество кандидатов со всего округа. Первым кандидатом, удостоенным роли, оказался не кто иной, как знаменитый критик Мита Островски (на фото). По его словам, это пьеса-куколка, в которой “тот, кого все считали гусеницей, окажется величественной бабочкой”.

Мы с Анной и Дереком приехали в Большой театр прямо к началу третьего дня прослушивания. В зале еще никого не было, только Харви стоял на сцене. Увидев нас, он закричал:

– Вы не имеете права здесь находиться!

Не удостоив его ответом, я кинулся к нему и схватил за шиворот:

– Что вы от нас скрываете, Харви?

Я выволок его за кулисы, подальше от посторонних глаз.

– Вы уже тогда знали, что именно фургон Тенненбаума стоял у дома Гордонов. Но сознательно не дали хода свидетельству заправщика. Что вам известно об этом деле?

– Я ничего не скажу! – завопил Харви. – Как ты смеешь так надо мной издеваться, макака говноедская?

Я вытащил револьвер и упер ствол ему в живот.

– Джесси, ты что делаешь? – заволновалась Анна.

– Спокойно, Леонберг, – стал торговаться Харви. – Что ты хочешь знать? Разрешаю тебе задать один вопрос.

– Я хочу знать, что такое “Черная ночь”.

– “Черная ночь” – это моя пьеса, – ответил Харви. – Ты совсем дурак?

– “Черная ночь” 1994 года, – уточнил я. – Что значит эта долбаная “Черная ночь”?

– В 1994 году это тоже была моя пьеса. Ну, не та же самая пьеса. Мне из-за этого кретина Гордона пришлось все переписывать. Но название я сохранил, оно мне очень нравится. “Черная ночь”. Броско, правда?

– Не держите нас за идиотов, – взбесился я. – С этой “Черной ночью” были связаны определенные события, и вы как бывший шеф полиции прекрасно это знаете: по всему городу появлялись загадочные надписи, потом случился пожар в будущем кафе “Афина” и этот обратный отсчет, закончившийся смертью Гордона.

– Да ты совсем тупой, Леонберг! – вне себя воскликнул Харви. – Это же был я! Это был способ привлечь к пьесе внимание! Начиная все эти инсценировки, я был уверен, что мою “Черную ночь” сыграют на открытии фестиваля. Я думал, что если люди свяжут эти загадочные надписи с афишей пьесы, интерес к ней вырастет в десятки раз.

– Это вы подожгли здание будущего кафе “Афина”? – спросил Дерек.

– Нет, конечно, ничего я не поджигал! Меня вызвали на пожар, я там оставался полночи, пока пожарные не потушили огонь. Улучил минуту, когда всем было не до меня, зашел на пожарище и написал на стенах “Черная ночь”. Раз уж подфартило! Пожарные на рассвете увидели, поднялся шум. А обратный отсчет относился не к смерти Гордона, а к дате открытия фестиваля, лох ты недоделанный! Я был совершенно уверен, что пьеса будет стоять на афише первой и что 30 июля 1994 года ознаменуется пришествием “Черной ночи”, сенсационной пьесы великого маэстро Кирка Харви.

– То есть это все было лишь дурацкой рекламной кампанией?

– “Дурацкой”, “дурацкой”, – обиделся Харви, – не такой уж дурацкой, Леонберг, если двадцать лет прошло, а ты до сих пор ее вспоминаешь!

В этот момент из зала донесся шум. Начали собираться кандидаты. Я отпустил Харви.

– Ты нас здесь не видел, Кирк, – предупредил Дерек. – Иначе будешь иметь дело с нами.

Харви не ответил. Поправил рубашку и вернулся на сцену, а мы незаметно выскользнули через запасной выход.

В зале стартовал третий день прослушивания. Первым на сцену вышел не кто иной, как Сэмюел Пейделин, решивший заклясть призраки прошлого и отдать дань памяти убитой жене. Харви немедленно его взял, сославшись на то, что ему его жалко:

– О, бедный мой друг! Если б ты только знал! Я подбирал твою жену с тротуара, ее так изрешетили… Там дырочка, тут дырочка!

– Знаю, я там тоже был, – ответил Сэмюел Пейделин.

Потом, к изумлению Харви, на сцену поднялась Шарлотта Браун. Он был растроган. Он так давно представлял себе эту минуту. Хотел обойтись с ней жестко, унизить ее перед всеми, как она унизила его, когда предпочла ему Брауна. Хотел сказать, что она недостойна роли в его пьесе, но не смог. Одного взгляда было достаточно, чтобы ощутить исходящий от нее магнетизм. Она была прирожденной актрисой.

– Ты совсем не изменилась, – только и произнес он.

– Спасибо, Кирк. Ты тоже, – улыбнулась она.

Он пожал плечами:

– Пффф! Я теперь полоумный старик. Тебе хочется снова выйти на подмостки?

– Кажется, да.

– Ты принята, – просто сказал он. И записал ее имя.

* * *

Тот факт, что Кирк Харви раздул всю эту историю с “Черной ночью” на ровном месте, только укрепил нас во мнении, что он полоумный. Пускай сыграет свою пьесу, выставит себя на посмешище, а заодно и Брауна.

Браун нас очень занимал. Почему Стефани прилепила у себя на складе фото, где он произносит речь на открытии фестиваля 1994 года?

Сидя в кабинете Анны, мы еще раз пересмотрели этот фрагмент видеозаписи. Речь у Брауна была неинтересная. Что там могло быть еще? Дерек предложил отправить кассету на экспертизу, пусть попытаются изучить этот эпизод. Потом он встал и оглядел магнитную доску. Стер с нее надпись “Черная ночь”: тайна раскрыта, никакого интереса для расследования она не представляет.

– Подумать только, это всего лишь название пьесы, которую хотел показать Харви, – вздохнула Анна. – А мы-то гипотез нагромоздили!

– Иногда ответ лежит прямо перед глазами, – произнес Дерек, повторив пророческую фразу Стефани, не выходившую у нас троих из головы.

Он вдруг задумался.

– Ты чего? – спросил я.

Он повернулся к Анне:

– Анна, помнишь, когда мы в прошлый четверг ездили к Баззу Ленарду, он сказал, что Кирк Харви читал монолог под названием “Я, Кирк Харви”?

– Да, конечно.

– А почему он читал монолог, а не “Черную ночь”?

Хороший вопрос. В этот момент у меня зазвонил телефон. Говорил Марти Коннорс, заправщик.

– Я его нашел, – произнес его голос в динамике.

– Кого его? – спросил я.

– Того типа, который вел свое расследование после убийств. Только что увидел его фото в сегодняшней “Орфеа кроникл”. Он будет играть в спектакле. Его зовут Мита Островски.

* * *

В Большом театре после недолгого разброда и пары истерик Кирка Харви на сцену поднялись Джерри и Дакота Райс: пришла их очередь прослушиваться.

Харви смерил взглядом Джерри и ледяным тоном отчеканил:

– Как тебя зовут и откуда ты?

– Джерри Райс, из Нью-Йорка. Нас судья Куперстайн…

– Ты приехал из Нью-Йорка, чтобы сыграть в спектакле? – перебил его Харви.

– Мне нужно побыть с дочерью, Дакотой, пережить вместе какой-то новый опыт.

– Зачем?

– Затем, что, по-моему, я ее теряю и хотел бы обрести снова.

Повисла пауза. Харви еще раз оглядел стоявшего перед ним мужчину и вынес решение:

– Мне это нравится. Папа принят. Посмотрим, чего стоит дочь. Выйди, пожалуйста, на свет.

Дакота послушно встала в круг света. Харви внезапно пробила дрожь: от нее исходила невероятная сила. Она бросила на него такой тяжелый взгляд, что он невольно отвел глаза. Харви взял со стола листок с записью сцены и поднялся, чтобы дать его Дакоте, но та отказалась:

– Не надо, я эту сцену слышу добрых три часа, уже выучила.

Она закрыла глаза и с минуту постояла молча. Остальные претенденты глядели на нее из зала, затаив дыхание, поддавшись исходившему от нее магнетизму. Харви, тоже во власти ее чар, не произносил ни звука.

Дакота открыла глаза и прочитала нараспев:

Ужасное утро. Льет дождь. Движение на загородном шоссе перекрыто, возникла гигантская пробка. Отчаявшиеся водители яростно сигналят. По обочине дороги, вдоль неподвижно стоящих машин, идет молодая женщина. Подходит к заграждениям и обращается к постовому полицейскому.

Она сделала несколько быстрых шагов по сцене, подняла воображаемый воротник пальто и, огибая воображаемые лужи, доскакала до Харви, словно спасаясь от дождевых струй.

– Что случилось? – спросила она.

Харви молча смотрел на нее. Она повторила:

– Так что, мистер полицейский? Что тут происходит?

Харви спохватился и подал ей реплику:

– Человек погиб. Разбился на мотоцикле.

Он еще с минуту смотрел на Дакоту, а потом торжествующе воскликнул:

– У нас есть восьмой, последний актер! Завтра с самого утра можно начинать репетиции.

В зале раздались аплодисменты. Браун вздохнул с облегчением.

– Ты потрясающая, – сказал Кирк Дакоте. – Ты когда-нибудь училась актерскому мастерству?

– Нет, мистер Харви, никогда.

– Ты сыграешь главную роль!

Они смотрели друг на друга с каким-то невероятным напряжением. И Харви спросил:

– Ты убила человека, дитя мое?

Та побледнела и, дрожа, пролепетала в панике:

– От… откуда вы знаете?

– У тебя в глазах написано. Первый раз вижу такую мрачную душу. Завораживающее зрелище.

Перепуганная Дакота не сдержала слез.

– Не бойся, дорогая, – ласково сказал Харви. – Ты станешь звездой первой величины.

* * *

Была почти половина одиннадцатого вечера. Анна сидела в машине у кафе “Афина” и следила за тем, что происходит внутри. Островски оплатил счет. Когда он встал из-за стола, она схватила радиопередатчик:

– Островски выходит.

Мы с Дереком, выйдя из засады на террасе, перехватили критика, как только он переступил порог ресторана.

– Мистер Островски, – произнес я, указывая на стоявшую перед нами полицейскую машину, – мы бы хотели задать вам несколько вопросов, если вы согласитесь проехать с нами.

Десять минут спустя Островски уже сидел в кабинете Анны и пил кофе.

– Верно, – признал он, – это дело меня страшно интересовало. Уж сколько я ездил по театральным фестивалям, но чтобы в вечер открытия случилось массовое убийство, такого не было никогда. Как любому сколько-нибудь любопытному человеку, мне захотелось докопаться до разгадки этой истории.

– По словам заправщика, – сказал Дерек, – вы несколько раз бывали в Орфеа в год после убийства. Но дело к тому времени было уже закрыто.

– Насколько я знал, убийца умер, не успев дать признательные показания, хотя его вина в глазах полиции не подлежала сомнению. Признаюсь, меня тогда это зацепило. Без признания вины я успокоиться не мог.

Мы с Дереком незаметно переглянулись.

– Поэтому я время от времени заезжал в Орфеа, пользуясь тем, что регулярно отдыхал в таком дивном месте, как Хэмптоны. Задавал вопросы разным людям.

– А кто вам сказал, что заправщик что-то видел?

– Это чистая случайность. Я однажды остановился залить бак, и мы поболтали. Он рассказал мне о том, что видел. И добавил, что поставил в известность полицию, но его свидетельство сочли пустяком. А мое любопытство со временем иссякло.

– Это все? – спросил я.

– Это все, капитан. Искренне сожалею, что больше ничем не могу вам помочь.

Я поблагодарил Островски за сотрудничество и предложил подвезти его, куда ему удобно.

– Вы очень любезны, капитан, но мне хочется немного пройтись. Такая дивная ночь!

Он встал и откланялся. Но на пороге обернулся и сказал:

– Критик.

– Простите, не понял?

– Эта ваша детская загадка, там, на доске, – горделиво ответил Островски. – Я уже давно на нее смотрю. И сейчас догадался. “Кто хочет писать, но не может писать?” Ответ: критик.

Он кивнул на прощание и удалился.

– Это он! – закричал я Анне с Дереком, до которых дошло не сразу. – Человек, который хочет писать, но не может и который находился в Большом театре в вечер убийства, – это Островски! Это он заказал Стефани книгу!

Спустя несколько секунд Островски сидел в комнате для допросов и вел с нами куда менее приятный разговор.

– Нам все известно, Островски! – гремел Дерек. – Вы уже двадцать лет каждую осень даете объявление в газеты филологических факультетов округа Нью-Йорк, ищете того, кто бы написал книгу про убийство в Орфеа.

– Зачем вы давали объявление? – спросил я. – Пора рассказать все.

Островский посмотрел на меня так, словно я не понимал очевидных вещей:

– Ну знаете, капитан… Как вы себе это представляете? Чтобы великий критик унизился до детектива? Представляете, что скажут люди?

– А в чем проблема?

– Да в том, что есть жанры более уважаемые и менее уважаемые. На почетном месте всегда заумный роман, за ним – роман интеллектуальный, потом исторический, потом просто роман, и уже потом, совсем под конец, прямо перед розовым дамским романом, – детектив.

– Это шутка? – рассердился Дерек. – Издеваетесь над нами, да?

– Да нет же, тысяча чертей! Нет! Проблема именно в этом. С того вечера, когда произошло убийство, я заложник гениального детективного сюжета, но написать роман не могу.

* * *

Орфеа, 30 июля 1994 года

Вечер убийства

Когда спектакль “Дядя Ваня” закончился, Островски вышел из зала. Постановка неплохая, актеры играли хорошо. Уже в антракте он заметил, что публика в его ряду чем-то взволнована. Не все зрители досидели до конца. Причину беспокойства он понял, когда вышел в фойе Большого театра: здесь все бурлило, говорили о том, что только что были убиты четыре человека.

С высоты театрального крыльца он окинул взглядом толпу, нескончаемым потоком двигавшуюся в одном направлении – к кварталу Пенфилд. Все хотели взглянуть, что там случилось.

В воздухе чувствовалась взвинченность, почти исступление. Все новые люди вливались в человеческий поток, напомнивший Островски море крыс из “Гамельнского крысолова”. Достоинство критика не позволяло ему бежать туда, куда стремились все. Он не любил все модное, насмехался над популярностью и ненавидел любые коллективные восторги. Но атмосфера завораживала, и ему тоже захотелось отдаться течению. Он понял, что в нем проснулось любопытство. И в свой черед бросился в человеческую реку, которая текла по Мейн-стрит, принимая в себя ручьи из прилегающих к ней проулков, и упиралась в мирный жилой квартал. Островски шел быстро и вскоре добрался до Пенфилд-кресент. Повсюду стояли полицейские машины. На стенах домов плясали синие и красные блики маячков. Островски протолкался сквозь толпу, сгрудившуюся у полицейских заграждений. Стояла душная ночь тропического лета. Люди вокруг были взбудораженные, нервные, встревоженные, любопытные. Говорили, что это дом мэра. И что убили не только его, но и жену с сыном.

Островски долго стоял на Пенфилд-кресент, не в силах оторваться от открывшегося ему зрелища, и думал о том, что настоящий спектакль был разыгран не в Большом театре, а здесь. Но кто напал на мэра? Почему? Его снедало любопытство. В голове роилась тысяча разных гипотез.

Вернувшись в “Палас дю Лак”, он пошел в бар. Время было позднее, но возбуждение не давало ему уснуть. Что случилось? Почему его так взволновало обычное происшествие? Внезапно он понял. Попросил принести бумагу и ручку. Первый раз в жизни у него в голове был готовый сюжет. Захватывающая интрига: пока весь город празднует открытие театрального фестиваля, происходит ужасное убийство. Словно по волшебству: публика смотрит влево, а все происходит справа. Островски даже написал заглавными буквами: ПРЕСТИДИЖИТАЦИЯ. Какое название! Завтра же, прямо с утра, он сбегает в местную книжную лавку и скупит все детективы, какие там есть. И тут его вдруг осенило. До него дошла страшная вещь: если он напишет книгу, все скажут, что это низкий жанр, какой-то детектив. Его репутация будет подорвана навсегда.

* * *

– Поэтому я так и не смог написать эту книгу, – подытожил Островски двадцать лет спустя, сидя в комнате для допросов. – Я мечтал о ней, она не выходила у меня из головы. Я хотел прочитать эту историю, но написать ее сам не мог. Только не детектив. Слишком большой риск.

– И вы решили кого-нибудь нанять?

– Да. Просить какого-нибудь известного писателя мне было нельзя. Только подумайте, как бы он мог меня шантажировать, угрожая открыть всем мою тайную страсть к детективам. Я подумал, что менее рискованно нанять студента. Так мне и подвернулась Стефани. Я знал ее еще по “Нью-Йорк литерари ревью”, откуда этот кретин Стивен Бергдорф ее уволил. У Стефани было блестящее перо, чистый беспримесный дар. Она согласилась написать книгу, сказала, что уже много лет подыскивает хороший сюжет. Мы стали друг для друга подарком судьбы.

– Вы регулярно связывались со Стефани?

– Вначале да. Она часто приезжала в Нью-Йорк, мы встречались в кафе неподалеку от редакции. Она рассказывала, что ей удалось выяснить. Иногда читала мне отрывки. Но бывало и так, что она на какое-то время с головой уходила в поиски и не давала о себе знать. Поэтому я не особо беспокоился, когда на прошлой неделе не смог ей дозвониться. Я ей дал карт-бланш и тридцать тысяч долларов наличными на расходы. Все деньги и славу я оставлял ей, мне просто хотелось узнать развязку этой истории.

– Потому что вы считали, что убийца не Тед Тенненбаум, а кто-то другой?

– Совершенно верно. Я внимательно следил за развитием событий и знал, что, по свидетельству очевидца, его фургон стоял у дома мэра. А по описанию этого фургона понял, что видел его у Большого театра в вечер убийства, незадолго до семи вечера. В театр я пришел заранее, а внутри можно было сдохнуть от духоты. Я вышел покурить и, чтобы не стоять посреди толпы, отошел на соседнюю улицу. Там такой тупичок, где служебный вход в театр. И я видел, как проехала черная машина. Я обратил на нее внимание, потому что на зад нем стекле у нее странный рисунок. Тот самый фургон Тенненбаума, о котором все потом заговорили.

– Но в тот день вы видели, кто сидел за рулем, и это был не Тед Тенненбаум?

– Совершенно верно, – сказал Островски.

– Кто же тогда был за рулем, мистер Островски? – спросил Дерек.

– Шарлотта Браун, жена мэра, – ответил он. – За рулем фургона Тенненбаума была она.