Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 240 (всего у книги 311 страниц)

Дерек Cкотт

Последние дни августа 1994 года. С момента убийства прошел месяц. Петля на горле Теда Тенненбаума сжималась: к нашим с Джесси прежним подозрениям теперь добавилось предположение, что мэр шантажировал его остановкой работ в кафе “Афина”.

Несмотря на то что списания средств со счета Тенненбаума и зачисления мэра Гордона совпадали и по суммам, и по датам, считать их доказательствами было нельзя. Мы хотели допросить Тенненбаума относительно этих денег, но так, чтобы не оступиться. Поэтому мы официально вызвали его повесткой в окружное отделение полиции штата. Как мы и ожидали, он явился со своим адвокатом Робином Старром.

– Считаете, мэр Гордон взял меня за яйца? – засмеялся Тенненбаум. – Большего бреда не могли придумать, сержант?

– Мистер Тенненбаум, – возразил я, – за один и тот же период одна и та же сумма, плюс-минус несколько тысяч долларов, была списана с вашего счета и зачислена на счет мэра.

– Видите ли, сержант, каждый день миллионы американцев, сами того не ведая, совершают аналогичные операции, – заметил Робин Старр.

– На что пошли эти деньги, мистер Тенненбаум? – спросил Джесси. – Это все-таки не пустяки, полмиллиона долларов. И нам известно, что работы в ресторане оплачивались не из них, это другой счет, и мы получили к нему доступ.

– Доступ вы получили только благодаря доброй воле моего клиента, – напомнил нам Старр. – На что мистер Тенненбаум тратит свои деньги, никого не касается.

– Почему бы вам просто не сказать, как вы потратили эту сумму, мистер Тенненбаум, раз вам нечего скрывать?

– Люблю ходить по ресторанам, вкусно обедать, люблю жить на широкую ногу. И никому не собираюсь давать отчет, – заявил Тенненбаум.

– У вас сохранились чеки, подтверждающие ваши слова?

– А если я содержал подружек направо и налево? – с насмешкой отозвался он. – Девицы такого сорта чеков не выписывают. Довольно шуток, господа, эти деньги абсолютно легальны, я их унаследовал от отца. И делаю с ними, что хочу.

Тут с Тенненбаумом спорить было трудно, и мы понимали, что больше ничего из него не вытянем.

Майор Маккенна указал нам с Джесси, что в нашем распоряжении целый ворох улик против Тенненбаума, но не хватает главной, такой, чтобы его добила: “До сих пор Тенненбауму не надо было опровергать доказательства. Вы не можете доказать, что его фургон стоял на улице, не можете доказать факт шантажа. Найдите что-нибудь такое, чтобы Тенненбауму пришлось доказывать обратное”.

Мы заново пересмотрели все расследование с самого начала: наверняка где-то есть изъян, надо только его найти. Мы сидели в Наташиной гостиной, совершенно преобразившейся в ходе расследования, и снова и снова рассматривали варианты. Все следы вели к Тенненбауму.

Обедали мы то в “Афине”, то в “Маленькой России”. Замыслы Дарлы и Наташи осуществлялись полным ходом. Обе целыми днями хлопотали у плиты, опробовали разные рецепты и потом записывали их в большую красную книгу для будущего меню. Лучше всех устроились мы с Джесси: всякий раз, когда мы являлись к ним домой, хоть днем, хоть ночью, на кухне что-нибудь происходило. Впрочем, однажды случился небольшой дипломатический казус. Я упомянул те самые Наташины сэндвичи:

– Успокойте меня, пожалуйста, скажите, что вы собираетесь включить в меню те невероятные сэндвичи с мясом на гриле.

– Ты их пробовал? – возмутилась Дарла.

Я понял, что прокололся. Наташа попыталась поправить дело:

– Когда они на той неделе летали в Монтану, я давала сэндвичи Джесси, чтобы он перекусил в самолете.

– Мы же договаривались, что все будем давать им на пробу вместе, вдвоем, и смотреть на реакцию, – сетовала Дарла.

– Прости, – извинилась Наташа, – мне их стало жалко: рейс на рассвете, лететь через всю страну.

Я думал, что инцидент исчерпан. Но несколько дней спустя, когда мы с Дарлой были одни, она снова о нем заговорила:

– Знаешь, Дерек, я в себя прийти не могу. Как Наташа могла так поступить?

– Ты опять про эти несчастные сэндвичи? – спросил я.

– Ну да. Для тебя это, наверно, пустяки, но, когда между партнерами нет доверия, дело не пойдет.

– По-моему, ты слегка преувеличиваешь, Дарла.

– Ты за кого, Дерек? За меня или за нее?

Думаю, Дарла немножко завидовала Наташе, хотя сама не была обделена ни в чем. Но по-моему, Наташе рано или поздно начинали завидовать все девушки: она была умнее, естественнее, красивее. Когда она входила в комнату, все смотрели только на нее.

Что до расследования, то мы с Джесси сосредоточились на поиске доказательств. Особенно нас интересовал один факт: отсутствовал ли Тенненбаум в Большом театре хотя бы двадцать минут. Он уверял, что никуда не выходил. Значит, мы должны были доказать, что он лжет. Тут у нас еще оставалось пространство для маневра. Волонтеров мы опросили всех, но не смогли поговорить с труппой, которая играла на открытии: ведь Тенненбаума мы стали подозревать после окончания фестиваля.

Труппа была из университета Олбани и, к несчастью, за это время распалась. Большинство участвовавших в ней студентов окончили университет и разъехались по всей стране. Чтобы выгадать время, мы с Джесси решили сосредоточиться на тех, кто еще жил в штате Нью-Йорк, и поделили работу пополам.

Джекпот сорвал Джесси. Он поехал допрашивать Базза Ленарда, режиссера труппы, оставшегося в университете Олбани.

Стоило Джесси упомянуть Теда Тенненбаума, как Базз Ленард взорвался:

– Не заметил ли я чего-то необычного в поведении пожарного, который дежурил на премьере? Еще бы не заметить, ему было пофиг. Около семи в одной гримерке случилось ЧП, фен загорелся. А этого типа где-то носило, пришлось мне выкручиваться самому. Хорошо еще, огнетушитель был.

– Значит, вы утверждаете, что в девятнадцать ноль-ноль пожарный на месте отсутствовал?

– Да, утверждаю. На мои крики тогда прибежали другие актеры, из соседней гримерки. Они вам подтвердят. А пожарному вашему я высказал все, что про него думаю, когда он волшебным образом материализовался ровно в девятнадцать тридцать.

– Значит, пожарного не было на месте полчаса? – еще раз уточнил Джесси.

– Именно так, – подтвердил Базз Ленард.

Джесси Розенберг

Четверг, 10 июля 2014 года

16 дней до открытия фестиваля

Ночь я провел в камере, на рассвете меня выпустили и отвели в какой-то кабинет. На столе лежала снятая телефонная трубка. На том конце провода ждал майор Маккенна.

– Джесси, – заорал он, – ты совсем спятил! Ты зачем избил этого бедолагу, да еще и прицеп ему разнес?

– Простите, майор. Он говорил, что у него важная информация об убийствах 1994 года.

– Мне плевать на твои извинения, Джесси! Ты слетел с катушек, этому нет оправдания. Или ты вообще не в том психическом состоянии, чтобы дальше заниматься этим делом.

– Я возьму себя в руки, майор. Обещаю.

Майор тяжело вздохнул. Потом голос его внезапно смягчился:

– Послушай, Джесси. Я даже не представляю, каково тебе сейчас заново переживать все, что случилось в девяносто четвертом. Но тебе нельзя терять над собой контроль. Мне пришлось задействовать все связи, чтобы вытащить тебя оттуда.

– Спасибо, майор.

– Этот Харви не станет подавать в суд, если ты обещаешь впредь не подходить к нему близко.

– Отлично, майор.

– А теперь ищи ближайший нью-йоркский рейс и немедленно возвращайся. Тебе еще дело закрывать.

Пока я летел из Калифорнии в Орфеа, Анна с Дереком отправились к Баззу Ленарду, постановщику спектакля, которым открывался фестиваль. Теперь он жил в Нью-Джерси, преподавал в школе актерское мастерство.

По дороге Дерек в общих чертах обрисовал Анне ситуацию:

– В 1994 году против Тенненбаума было две главных улики: денежные переводы, но теперь мы знаем, что они шли не от него, и его отсутствие на месте в момент, когда за кулисами Большого театра начался пожар. Причем решающее значение имел тот факт, что он мог отлучиться. Одна тогдашняя свидетельница, Лина Беллами, которая жила в нескольких домах от Гордонов, утверждала, что в момент выстрелов видела на улице фургон Тенненбаума, а Тед утверждал, что все время был в театре, дежурил там как пожарный. То есть слово Беллами против слова Тенненбаума. Но тут Базз Ленард, режиссер, заявил, что перед началом спектакля в одной из гримерок загорелся фен, а Тенненбаума не могли найти.

– То есть Тенненбаума не было в Большом театре, потому что он сел в свой фургон и поехал расстреливать мэра Гордона с семейством, – подытожила Анна.

– Именно.

Баззу Ленарду стукнуло шестьдесят, он облысел. Принимал он их в гостиной, где красовалась под стеклом афиша спектакля 1994 года.

– “Дядя Ваня”, которого мы в том году сыграли на фестивале в Орфеа, запомнился всем. Не забывайте, мы были всего лишь университетской труппой. Фестиваль делал первые шаги, мэрия Орфеа и не надеялась привлечь к участию профессионалов. Но мы показали публике блестящий спектакль. Все десять вечеров подряд в Большом театре яблоку негде было упасть, критики были в восторге. Настоящий триумф. Все считали, что после такого успеха наши актеры сделают карьеру.

Базз Ленард буквально светился, видно было, что воспоминания о тех временах доставляют ему удовольствие. Убийство четырех человек было для него каким-то пустяком, не имевшим особого значения.

– И как? – с любопытством спросил Дерек. – Другие члены труппы тоже сделали карьеру в театре, как и вы?

– Нет, никто не пошел по этой части. Осуждать я их не могу, театральный мир очень непростой. Уж я-то знаю: метил на Бродвей, а приземлился в частной школе в пригороде. Но одна из студенток могла стать настоящей звездой – Шарлотта Кэрелл, она играла роль Елены, жены профессора Серебрякова. Играла просто невероятно, все только на нее и смотрели. Такое простодушие, такая отрешенность… Она была лучше всех. В ней была непритворная сила. Если честно, именно ей мы обязаны успехом спектакля на фестивале. Мы все мизинца ее не стоили.

– Почему она не стала актрисой?

– Для нее это было не важно. Она заканчивала университет, училась на ветеринара. До меня доходили слухи, что она открыла ветеринарную клинику в Орфеа.

– Погодите, – вдруг сообразила Анна, – Шарлотта, про которую вы говорите, – это же Шарлотта Браун, жена мэра Орфеа?

– Ну да, совершенно верно, – кивнул Базз Ленард. – Благодаря спектаклю они и познакомились. Любовь с первого взгляда. Великолепная пара. Я был у них на свадьбе, но со временем мы перестали общаться. Жаль.

– Значит, в девяносто четвертом году прелестной подружкой Кирка Харви была Шарлотта, будущая жена мэра? – подхватил Дерек.

– Да, конечно, сержант. Вы не знали?

– Понятия не имел, – отозвался Дерек.

– Знаете, этот Кирк Харви был круглый идиот: кичливый коп и паршивый актер. Хотел быть драматургом и режиссером, но таланта у него не было ни на грош.

– Но, говорят, его первая пьеса все-таки имела некоторый успех.

– Она имела успех по одной-единственной причине: в ней играла Шарлотта. Она ее и спасла. Сама по себе пьеса была бездарная. Но Шарлотта могла вам читать со сцены телефонный справочник, и вы падали в обморок – до чего прекрасно! Вообще я никогда не понимал, как ее угораздило связаться с таким типом, как Харви. Какая-то необъяснимая загадка жизни. Кто из нас не встречал невероятных, возвышенных девушек, которые влюблялись в тупых уродов? Короче, этот дебил даже не сумел ее удержать.

– Они долго были вместе?

– По-моему, около года, – ответил, подумав, Базз Ленард. – Харви бегал по лучшим нью-йоркским театрам, Шарлотта тоже. Так и познакомились. Она сыграла в этой его пресловутой первой пьесе, и успех окрылил Харви. Дело было весной 1993 года. Я помню, потому что мы как раз начинали готовить “Дядю Ваню”. А тот раздухарился, решил, что он гений, и тоже написал пьесу. Когда заговорили о том, что в Орфеа будет театральный фестиваль, он не сомневался, что для главного спектакля возьмут его пьесу. Но пьеса была вообще никакая, я читал. Параллельно я предложил оргкомитету фестиваля нашего “Дядю Ваню”, и после нескольких прослушиваний выбрали нас.

– Харви, наверно, страшно бесился!

– О да! Говорил, что я его предал, что без него мне бы и в голову не пришло предлагать спектакль на фестиваль. Что было чистой правдой. Но его пьесу не стали бы играть в любом случае. Лично мэр воспротивился.

– Мэр Гордон?

– Да. Он однажды попросил меня зайти к нему в кабинет, и я слышал обрывок разговора. Где-то в середине июня. Я пришел заранее, ждал под дверью. Вдруг дверь открылась – Гордон выгнал Харви. Сказал: “У вас не пьеса, а черт знает что, Харви. Я никогда не позволю играть ее в моем городе! Только через мой труп! Вы позорите Орфеа”. И на глазах у всех порвал текст пьесы, который ему дал Харви.

– Гордон так и сказал “только через мой труп”? – переспросил Дерек.

– Этими самыми словами, – подтвердил Базз Ленард. – Поэтому, когда его убили, вся труппа задавалась вопросом, не замешан ли тут Харви. В довершение всего на следующий день после смерти мэра Харви прорвался на сцену Большого театра – во втором отделении, после нашего спектакля. Читал какой-то кошмарный монолог.

– Кто ему позволил? – поинтересовался Дерек.

– Он просто воспользовался неразберихой после этих четырех убийств. Всем направо и налево рассказывал, что договорился с Гордоном, и организаторы его пустили.

– Почему вы никогда не говорили полиции о разговоре мэра с Кирком Харви?

– А зачем? – поморщился Базз. – Было бы его слово против моего. Да и плохо я представляю, чтобы этот тип мог расстрелять целую семью, честно говоря. Он был такое ничтожество, просто смешно. Когда кончался “Дядя Ваня”, зрители вставали и начинали выходить из зала, а он кидался на сцену и орал: “Внимание! Спектакль не окончен! А теперь слушайте “Я, Кирк Харви”, автор и исполнитель – знаменитый Кирк Харви!”

Анна невольно прыснула:

– Вы шутите?

– Какие уж тут шутки, – отозвался Базз Ленард. – Тут же заводил свой монолог, до сих пор помню начало: “Я, Кирк Харви, человек без пьесы!” Что он дальше завывал, я забыл, но помню, мы все выскакивали из-за кулис в зал, на балкон, посмотреть, как он глотку дерет. До самого конца продержался. Зрителей уже никого, а он невозмутимо продолжает перед уборщиками да рабочими сцены. Дочитывал, спускался со сцены и удалялся; никто не обращал на него никакого внимания. Бывало, уборщики заканчивали работу быстрее и последний, уходя, прерывал декламацию Харви прямо посреди фразы. Говорил: “Хватит уже, мистер Харви, мы закрываем зал, пора уходить”. И свет сразу гасили. А покуда Харви там унижался в одиночку, Алан Браун приходил к нам на балкон и ухаживал за Шарлоттой, сидевшей с ним рядом. Простите, а почему вас это все интересует? Вы мне сказали по телефону, что хотите спросить про один инцидент?

– Совершенно верно, мистер Ленард, – ответил Дерек. – Нас в первую очередь интересует фен, который загорелся в одной из гримерок перед началом “Дяди Вани”.

– А, да, помню. Ко мне тогда приезжал инспектор полиции, спрашивал, не было ли чего необычного в поведении дежурного пожарного.

– Это был мой тогдашний коллега Джесси Розенберг, – уточнил Дерек.

– Да, верно. Его звали Розенберг. Я сказал, что пожарный, по-моему, нервничал, а главное, фен загорелся около семи часов вечера, а пожарный, как ни странно, куда-то пропал. К счастью, кто-то из актеров отыскал огнетушитель и успел справиться с огнем, пока вся гримерка не загорелась. Могла бы быть настоящая катастрофа.

– В тогдашнем рапорте написано, что пожарный появился только около девятнадцати тридцати, – сказал Дерек.

– Да, насколько я помню. Но если вы читали мои показания, зачем вы приехали? Двадцать лет прошло… Думаете, я за это время еще что-то вспомнил?

– В рапорте сказано, что вы находились в коридоре, увидели, что из-под двери гримерки идет дым, и стали звать дежурного пожарного, но его нигде не было.

– Точно, – подтвердил Базз Ленард. – Я открыл дверь, увидел этот фен, он дымился, и на нем уже был огонь. Все очень быстро случилось.

– Это я прекрасно понимаю, – сказал Дерек. – Но, когда я перечитывал ваши показания, меня поразило другое: почему человек, находившийся в гримерке, сам не среагировал на начинающийся пожар.

– Потому что в гримерке никого не было, – вдруг сообразил Базз. – Она была пустая.

– Но фен был включен?

– Да, – в смятении подтвердил Базз Ленард. – Не понимаю, почему я не обратил внимания на эту деталь… Я так зациклился на пожаре…

– Бывает, что-то лежит прямо перед глазами, а никто не видит, – произнесла Анна, припомнив мрачную фразу, произнесенную Стефани.

– Скажите, Базз, чья это была гримерка? – продолжал Дерек.

– Шарлотты Браун, – не задумываясь, ответил режиссер.

– Почему вы так уверены?

– Потому что тот неисправный фен был ее. Я хорошо помню. Она еще говорила, что если слишком долго им пользоваться, он нагревается и начинает дымить.

– И она его специально перегрела? – удивился Дерек. – Зачем?

– Нет-нет, – сказал Базз Ленард, собираясь с мыслями. – В тот вечер просто электричество вырубилось. Пробки не выдержали напряжения. Было около семи. Это я запомнил, потому что паниковал: до начала спектакля всего час, а электрики никак не могут справиться с пробками. Это продолжалось довольно долго, но в конце концов свет дали, а вскоре после этого как раз и случился пожар.

– Значит, Шарлотта вышла из гримерки, пока не было света, – заключила Анна. – Фен был в розетке и включился в ее отсутствие.

– Но если ее не было в гримерке, то где она была? – задумался Дерек. – Где-то в театре?

– Если бы она была за кулисами, то точно прибежала бы на всю эту бучу вокруг пожара, – заметил Базз Ленард. – Такой крик стоял, суматоха! Но, насколько я помню, она ко мне подошла минимум через полчаса, пожаловалась, что ее фен пропал. Это я могу утверждать наверняка: я был в ужасе, занавес вот-вот поднимется, а мы не готовы. Уже официальная часть началась, мы не могли себе позволить никаких задержек. Шарлотта заявилась ко мне в гримерку и сказала, что кто-то взял ее фен. Я тогда страшно разозлился: “Сгорел твой фен, он на помойке! Ты почему до сих пор не причесана? А туфли почему мокрые?” Помню, она была в мокрых сценических туфлях. Как будто по щиколотку в воде ходила. За полчаса до выхода на сцену! Кошмар!

– У нее промокли туфли? – переспросил Дерек.

– Ну да. Я все эти подробности прекрасно помню, потому что тогда боялся, что мы спектакль запорем. Пробки вылетели, пожар еле потушили, главная героиня не готова, да еще и нарисовалась в мокрых туфлях. Хорошенький триумф нас ждет!

– Но дальше спектакль шел нормально?

– Абсолютно.

– Когда вы узнали, что мэра Гордона и его семью убили?

– В антракте ходили какие-то слухи, но мы не особо обратили внимание. Я хотел, чтобы актеры полностью сосредоточились на пьесе. Во втором акте оказалось, что несколько человек ушли из зала, в том числе мэр Браун. Его я заметил, он сидел в первом ряду.

– В какой момент исчез мэр?

– Вот этого сказать не могу. Но у меня есть кассета с записью спектакля, может, она вам чем-то поможет?

Базз Ленард подошел к книжному шкафу, порылся в куче какого-то барахла и вытащил старую кассету VHS.

– Мы записали премьеру на видео, на память. Качество так себе, техника тогда была не такая, как сейчас, но атмосферу, наверно, почувствуете. Только верните мне ее, пожалуйста, она мне дорога.

– Разумеется, – заверил его Дерек. – Спасибо, мистер Ленард, вы нам очень помогли.

Когда они выходили из дома Базза Ленарда, вид у Дерека был очень озабоченный.

– Что стряслось, Дерек? – спросила Анна, садясь в машину.

– Странная эта история с туфлями. Помню, в вечер убийства у Гордона прорвало трубу автополива, газон перед домом был затоплен.

– Думаешь, Шарлотта как-то в этом замешана?

– Мы теперь знаем, что ее не было в Большом театре в момент убийства. Если она выходила на полчаса, времени дойти до квартала Пенфилд и вернуться у нее было с лихвой, причем все считали, что она в гримерке. Я все думаю про ту фразу Стефани Мейлер: что-то было у нас перед глазами, а мы не увидели. А если в тот вечер, пока мы оцепляли квартал Пенфилд и перекрывали все окрестные дороги, убийца стоял на сцене Большого театра, на глазах у сотен зрителей, служивших ему алиби?

– Дерек, по-твоему, эта кассета поможет нам в чем-то разобраться?

– Надеюсь, Анна. Если там видно публику, возможно, мы заметим какую-нибудь мелочь, которая от нас ускользнула. Честно говоря, когда мы вели расследование, нас не слишком интересовало, что происходило во время спектакля. Сейчас мы возвращаемся к этому только из-за Стефани Мейлер.

* * *

В этот самый момент Алан Браун в своем кабинете в мэрии раздраженно слушал своего заместителя Питера Фрогга.

– Так ваш фестивальный джокер – это Кирк Харви? – недоумевал тот. – Бывший шеф полиции? Может, вам напомнить, как он выступал со своим “Я, Кирк Харви”?

– Не стоит, Питер. Но его новая пьеса, похоже, блестящая.

– Да откуда вы знаете? Вы же ее в глаза не видели! Обещать в прессе “сенсационный спектакль” – чистейшее безумие!

– А что мне было делать? Майкл меня подставил, надо было как-то выкручиваться. Питер, мы с тобой работаем уже двадцать лет, я хоть раз давал тебе повод во мне сомневаться?

Дверь кабинета приоткрылась, в щель робко просунулась голова секретарши.

– Я же просил меня не беспокоить! – рявкнул Браун.

– Знаю, господин мэр. Но у вас неожиданный посетитель: Мита Островски, великий критик.

– Этого еще не хватало! – ужаснулся Питер Фрогг.

Через пару минут Островски, лучезарно улыбаясь, сидел в кресле напротив мэра. Как хорошо, что он уехал из Нью-Йорка в этот прелестный городок, здесь его ценят по заслугам. Однако первый же вопрос мэра его изрядно задел:

– Не совсем понял, мистер Островски, что вы делаете в Орфеа?

– Как? Я был очарован вашим радушным приглашением и прибыл на ваш знаменитый театральный фестиваль.

– А вам известно, что фестиваль начнется только через две недели?

– Конечно.

– Тогда зачем?

– Что зачем?

– Зачем вы приехали? – Мэр начал терять терпение.

– Как зачем я приехал? Выражайтесь яснее, старина, что вы из меня душу тянете?

Питер Фрогг, видя, что патрон злится, вмешался в разговор:

– Мэр хочет знать, каковы причины вашего, так сказать, преж девременного визита в Орфеа.

– Причины моего визита? Но вы же сами меня позвали. А когда я наконец приезжаю, полный дружества и радости, вы меня спрашиваете, что я здесь делаю? Я правильно понимаю, что у вас легкое обострение нарциссизма? Как хотите, могу вернуться в Нью-Йорк. И всем расскажу, что на плодоносной земле Орфеа пышно расцветает наглость и демагогия!

Внезапно Брауну пришла в голову мысль.

– Никуда не уезжайте, мистер Островски! Кажется, вы-то мне и нужны.

– Ах, вот видите, как я вовремя!

– Завтра, в пятницу, у меня пресс-конференция, я должен объявить, каким спектаклем откроется фестиваль. Это будет предпремьера пьесы мирового масштаба. Мне нужно, чтобы вы были рядом и подтвердили, что это самая невероятная пьеса, какую вам приходилось видеть за всю вашу жизнь.

Островски в изумлении воззрился на мэра:

– Вы хотите, чтобы я беззастенчиво лгал журналистам и расхваливал пьесу, которую в глаза не видел?

– Именно так, – подтвердил мэр. – Взамен я с сегодняшнего вечера поселю вас в люксе “Палас дю Лак”, будете там жить до конца фестиваля.

– По рукам, старина! – в восторге воскликнул Островски. – За номер люкс обещаю превознести ее до небес!

Когда Островски ушел, Браун поручил Питеру Фроггу поселить критика в гостиницу.

– Люкс в “Паласе” на три недели? – ошалел тот. – Алан, вы шутите? Это же целое состояние.

– Не бери в голову, Питер. Найдем, как свести концы с концами. Если фестиваль пройдет успешно, меня выберут снова и горожанам будет без разницы, уложились мы в смету или нет. В крайнем случае сократим расходы на следующий год.

* * *

В Нью-Йорке, в квартире Райсов, Дакота лежала на кровати и молча плакала, глядя в потолок спальни. Ее наконец выписали из Маунт-Синая, и она вернулась домой.

Она не помнила, что делала после субботнего побега из дома. Кажется, была на какой-то вечеринке с Лейлой, нагрузилась там кетамином и алкоголем, потом где-то бродила, места незнакомые, какой-то клуб, чья-то квартира, целовалась с каким-то мальчиком, и с девочкой тоже. Помнила, что оказалась на крыше дома с бутылкой водки, выпила ее всю, подошла к краю и стала смотреть на людную улицу внизу, чувствуя, как ее неумолимо влечет пустота. Хотела спрыгнуть. Посмотреть, что будет. Но не спрыгнула. Может, потому она и напивалась. Чтобы набраться храбрости и однажды это сделать. Исчезнуть. Успокоиться. Полицейские разбудили ее на какой-то улочке, она спала, одежда на ней превратилась в лохмотья. Судя по заключению гинеколога в больнице, ее не изнасиловали.

Она не сводила глаз с потолка. Крупная слеза поползла по щеке к складкам губ. Как она могла до такого докатиться? Когда-то она хорошо училась, была одаренной, честолюбивой девочкой, ее все любили. Все при ней. Легкая жизнь, никаких подводных камней, родители во всем ее поддерживали. Получала все, что захочет. А потом появилась Тара Скалини и случилась трагедия. С тех пор она себя ненавидела. Ей хотелось себя уничтожить. Сдохнуть наконец раз и навсегда. Хотелось расцарапать себя до крови, чтобы было больно, чтобы все увидели рубцы и поняли, как она себя ненавидит и как страдает.

Джерри, ее отец, стоял под дверью и слушал. Из спальни не доносилось даже дыхания. Он приоткрыл дверь. Она тут же закрыла глаза и притворилась спящей. Он неслышно подошел по толстому ковру к кровати, увидел ее опущенные веки и вышел из комнаты. На другом конце огромной квартиры, на кухне, его ждала Синтия. Она сидела у стойки на барном стуле.

– Ну что?

– Спит.

Он налил себе воды и облокотился на стойку, напротив жены.

– Что будем делать? – горько спросила Синтия.

– Не знаю, – вздохнул Джерри. – Иногда мне кажется, что уже ничего не поделаешь. Безнадежно.

– Джерри, я тебя не узнаю. Ее же могли изнасиловать! Когда ты так говоришь, мне кажется, что ты отказался от собственной дочери.

– Синтия, мы перепробовали всякие индивидуальные терапии, семейные терапии, бегали по гуру, гипнотизерам, по всем врачам, какие есть, по всем! Она дважды проходила курс детоксикации, оба раза это кончалось катастрофой. Я не узнаю свою дочь. Что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Но ты же не пытался, Джерри!

– Ты про что?

– Да, ты отправлял ее ко всем врачам, какие есть, иногда даже сам с ней ездил, но ты сам не пытался ей помочь!

– Но что я могу сделать такого, чего не могут врачи?

– Что еще ты можешь сделать? Но ты же ее отец, черт возьми! И когда-то у вас все было иначе. Ты забыл, как вы всегда были заодно?

– Ты прекрасно знаешь, что с тех пор случилось, Синтия!

– Знаю, Джерри! Вот именно: ты должен вернуть ее к жизни. Только ты можешь это сделать.

– А эту умершую девочку? – вспыхнул Джерри. – Ее тоже можно вернуть к жизни?

– Хватит, Джерри! Прошлое не вернуть. Ни тебе, ни мне, никому. Пожалуйста, увези отсюда Дакоту, спаси ее. Нью-Йорк ее убивает.

– Куда я ее увезу?

– Туда, где мы были счастливы. Увези ее в Орфеа. Дакоте нужен отец. А не родители, которые целый день орут друг на друга.

– Орут, потому что…

Джерри повысил голос, и жена тут же нежно приложила к его губам палец, чтобы он замолчал.

– Спаси нашу дочь, Джерри. Только ты можешь это сделать. Ей надо уехать из Нью-Йорка, увези ее подальше от ее призраков. Уезжай, Джерри, умоляю. Уезжай и верни ее мне. Я хочу снова иметь мужа, снова иметь дочь. Я хочу снова иметь семью.

Она разрыдалась. Джерри с решительным видом кивнул, она убрала палец с его губ, и он твердым шагом направился к комнате дочери. Резко распахнул дверь и раздернул шторы.

– Эй, ты чего делаешь? – Дакота негодующе села в кровати.

– То, что должен был сделать уже давно.

Он выдвинул один ящик, потом другой и стал бесцеремонно в них шарить. Дакота соскочила с постели.

– Прекрати! Папа, прекрати! Доктор Лерн сказал…

Она хотела заслонить собой ящик, но Джерри с силой отстранил ее. Она удивилась.

– Доктор Лерн сказал, что тебе пора прекращать себя гробить! – гаркнул Джерри, доставая из ящика пакетик с белым порошком.

– Не трогай! – закричала она.

– Это что такое? Опять твой долбаный кетамин?

Не дожидаясь ответа, он направился в ванную, смежную со спальней.

– Кончай! Перестань! – Дакота пыталась выхватить у отца пакетик, но тот был сильнее и удерживал ее на расстоянии.

– Ты чего добиваешься? – спросил он, поднимая крышку унитаза. – Сдохнуть хочешь? В тюрьму сесть?

– Не надо! – взмолилась она и расплакалась то ли от злости, то ли от горя.

Он вытряхнул порошок в унитаз и немедленно спустил воду на глазах беспомощной дочери.

– Да, ты прав, сдохнуть хочу, чтобы больше тебя не видеть! – вопила Дакота.

Отец грустно посмотрел на нее и на удивление спокойно произнес:

– Собирайся, мы завтра рано утром уезжаем.

– Что? Что значит “мы уезжаем”? Я никуда не еду, – за явила она.

– Тебя никто не спрашивает.

– Можно узнать, куда мы едем?

– В Орфеа.

– В Орфеа? Какая муха тебя укусила? Ноги моей там больше не будет! И вообще, представь себе, я уже все обдумала, у меня есть план. У одного приятеля Лейлы есть дом в Монтоке, и…

– Про Монток забудь. Твои планы изменились.

– Что? – взвыла Дакота. – Нет, ты не можешь со мной так поступить! Я уже не ребенок, я буду делать что хочу!

– Нет, ты не будешь делать что хочешь. Я и так слишком долго тебе позволял делать все, что ты хочешь.

– Уходи отсюда, оставь меня в покое!

– Дакота, я тебя не узнаю…

– Я взрослая, я уже не маленькая девочка, которая ела хлопья и учила с тобой алфавит!

– Ты моя девочка, тебе девятнадцать, и ты будешь делать то, что я говорю. А я говорю: собирайся.

– А мама?

– Только мы с тобой, Дакота.

– Чего это я с тобой поеду? Я хочу сперва поговорить с доктором Лерном.

– Нет, никаких разговоров, ни с Лерном, ни с кем. Пора положить всему этому предел.

– Ты не можешь со мной так поступить! Ты не можешь меня заставить ехать с тобой!

– Могу. Я твой отец, я тебе приказываю.

– Ненавижу! Ненавижу тебя, слышишь?

– Знаю, Дакота, прекрасно знаю, можешь не повторять. А теперь складывай чемодан. Завтра с раннего утра мы уезжаем, – повторил Джерри не терпящим возражений тоном.

Он решительным шагом вышел из комнаты, налил себе виски и проглотил в пару глотков, глядя в огромное окно, как роскошная ночь накрывает Нью-Йорк.

В это время Стивен Бергдорф возвращался домой. От него разило потом и сексом. Жене он сказал, что отправился куда-то на вернисаж за счет журнала, а на самом деле ходил с Элис по магазинам. Он снова поддался ее безумной страсти к транжирству, она обещала потом ему дать и сдержала слово. В ее квартирке на Сотой улице он набросился на нее, как бешеная горилла, а потом она потребовала от него романтический уикенд.