Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"
Автор книги: Си Джей Уотсон
Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
Жанры:
Крутой детектив
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 168 (всего у книги 311 страниц)
– Время от времени на вашем веку будут происходить великие события. Упоминайте их в книгах, Маркус. Ведь если вдруг окажется, что книги плохи, у них будет, по крайней мере, одно достоинство – в них запечатлится несколько страниц Истории.
Барак Обама избран 44-м президентом Соединенных Штатов
Кандидат от Демократической партии Барак Обама в ходе президентских выборов одержал победу над республиканцем Маккейном и стал 44-м президентом Соединенных Штатов. Штат Нью-Гэмпшир, где в 2004 году победил Джордж У. Буш, вновь перешел в стан демократов […]
Concord Herald, 5 ноября 2008 г.
5 ноября 2008 года
На следующий день после выборов Нью-Йорк веселился. Люди на улицах до поздней ночи праздновали победу демократов, словно изгоняя бесов двух последних президентских сроков. Я же, со своей стороны, участвовал в народном ликовании лишь посредством телевизора в кабинете, где безвылазно сидел уже трое суток.
В то утро Дениза явилась в офис в пуловере с Обамой, с чашкой с Обамой, бейджем с Обамой и пакетом наклеек с Обамой.
– О, Маркус, вы уже здесь, – сказала она в дверях, увидев, что везде горит свет. – Вы были на улице вчера вечером? Какая победа! Я вам принесла наклейки на машину.
С этими словами она положила вещи на стол, включила кофеварку, отключила автоответчик и вошла в мой кабинет. Обнаружив, во что превратилась комната, она вытаращила глаза:
– О господи, Маркус, что тут произошло?
Я сидел в кресле и созерцал стену, которую ночью увешивал своими заметками и схемами расследования, снова и снова слушая записи Гарри, Нэнси Хаттауэй, Роберта Куинна.
– Чего-то я в этом деле не понимаю, – отозвался я. – И это меня сводит с ума.
– Вы здесь просидели всю ночь?
– Да.
– Ох, Маркус, а я-то думала, вы на улице, отвлеклись немного. Вы уже так давно не отдыхали. Это ваш роман вам жизни не дает?
– Мне жизни не дает то, что я выяснил на прошлой неделе.
– А что вы выяснили?
– Вот именно, что точно не знаю. Что делать, если вдруг понимаешь, что человек, которым всегда восхищался, с которого брал пример, тебя предал и тебе солгал?
Она на секунду задумалась:
– Со мной такое было. С первым мужем. Я его застала в постели со своей лучшей подругой.
– И что вы сделали?
– Ничего. Ничего не сказала. Ничего не сделала. Это было в Хэмптонсе, в отеле на берегу океана, мы туда поехали на выходные с моей подругой и ее мужем. В субботу под вечер я пошла прогуляться по берегу океана. Одна, потому что мой муж сказал, что устал. Я вернулась гораздо раньше, чем собиралась. В конце концов, гулять одной – удовольствие небольшое. Пошла обратно в номер, открыла дверь магнитным ключом, и тут я их и увидела, в постели. Он распластался на ней, на моей лучшей подруге. Эти магнитные ключи такие классные, можно входить совершенно бесшумно. Они меня не видели и не слышали. Я какое-то время смотрела на них, смотрела, как мой муж дергается во все стороны, а она поскуливает, как собачонка, потом так же бесшумно вышла из номера, проблевалась в туалете на ресепшне и отправилась гулять дальше. Я вернулась через час: мой муж сидел в баре отеля вместе с мужем моей лучшей подруги, пил джин и смеялся. Я ничего не сказала. Мы поужинали все вместе. Я сделала вид, что ничего не случилось. Вечером он повалился спать как убитый, сказал, что обессилел от безделья. Я ничего не сказала. Я молчала полгода.
– Но в итоге подали на развод…
– Нет. Он меня бросил, ушел к ней.
– Вы жалеете, что сами не сделали ничего?
– Все время. Каждый день.
– Значит, мне надо действовать. Вы это хотите сказать?
– Да. Действуйте, Маркус. Не будьте обманутой мокрой курицей вроде меня.
Я улыбнулся:
– Вы кто угодно, только не курица, Дениза.
– Маркус, что произошло на прошлой неделе? Что вы выяснили?
Пятью днями ранее
31 октября профессор Гидеон Алканор, один из ведущих специалистов по детской психиатрии Восточного побережья и хороший знакомый Гэхаловуда, подтвердил то, в чем уже не оставалось сомнений: у Нолы было серьезное психотическое расстройство.
На следующий день после возвращения из Джексона мы с Гэхаловудом поехали на машине в Бостон; Алканор принял нас в своем кабинете в Бостонском детском госпитале. Он считал, что на основе данных, которые ему предварительно переслали, можно диагностировать детский психоз.
– В общих чертах, что это значит? – нетерпеливо спросил Гэхаловуд.
Алканор снял очки и долго протирал их, словно обдумывая то, что хотел сказать. Наконец он повернулся ко мне:
– Это значит, что, по-моему, вы правы, мистер Гольдман. Я прочел вашу книгу пару недель назад. В свете того, что вы описываете, и тех данных, что прислал мне Перри, я бы сказал, что Нола иногда теряла связь с реальностью. Вероятно, в момент одного из таких припадков она и подожгла комнату матери. Той ночью, 30 августа 1969 года, у Нолы возникли искаженные отношения с реальностью: она хочет убить мать, но понятие «убить» в данный конкретный момент для нее ничего не значит. Она совершает поступок, смысл которого не осознает. На эту первичную травму впоследствии накладывается эпизод с изгнанием дьявола, память о котором вполне могла спровоцировать раздвоение личности, временные «переключения», когда Нола вдруг превращалась в свою мать, которую сама же и убила. И тут все усложняется: теряя связь с реальностью, Нола целиком оказывается во власти воспоминания о матери и о своем страшном поступке.
С минуту я пытался осмыслить услышанное:
– То есть вы хотите сказать…
Алканор кивнул, не дав мне закончить фразу:
– На стадии декомпенсации Нола избивала себя сама.
– Но что могло вызывать эти припадки? – спросил Гэхаловуд.
– Вероятно, значительные эмоциональные перепады – стрессовые ситуации, глубокая печаль. То, что вы описываете в своей книге, мистер Гольдман: встреча с Гарри Квебертом, в которого она безумно влюбилась, потом его отказ, из-за которого она даже пыталась покончить с собой. Картина, я бы сказал, почти «классическая». Когда эмоции зашкаливают, наступает декомпенсация. А когда наступает декомпенсация, Нола видит мать, которая наказывает ее за то, что она с ней сделала.
Все эти годы Нола и ее мать составляли единое целое. Нам нужно было получить подтверждение у Келлергана, и в субботу, 1 ноября 2008 года, мы отправились на Террас-авеню целой делегацией: Гэхаловуд, я и Тревис Доун; последнего мы поставили в известность о том, что узнали в Алабаме, и Гэхаловуд попросил его пойти с нами, чтобы подбодрить Дэвида Келлергана.
Открыв дверь и увидев нас, тот с порога заявил:
– Мне нечего вам сказать. Ни вам, ни кому-то еще.
– Зато мне надо вам что-то сказать, – спокойно объяснил Гэхаловуд. – Я знаю, что произошло в Алабаме в августе 1969 года. Я знаю про пожар, я знаю все.
– Ничего вы не знаете.
– Выслушай их, – сказал Тревис. – И впусти нас, Дэвид. Разговаривать лучше внутри.
Дэвид Келлерган наконец уступил; он впустил нас в дом и провел на кухню. Налил себе чашку кофе, не предложив нам, и сел за стол. Гэхаловуд и Тревис уселись напротив, а я остался стоять в некотором отдалении.
– Ну так что? – спросил Келлерган.
– Я ездил в Джексон, – ответил Гэхаловуд. – Я говорил с пастором Джереми Льюисом. Я знаю, что сделала Нола.
– Замолчите!
– Она страдала детским психозом. У нее случались приступы шизофрении. 30 августа 1969 года она подожгла комнату матери.
– Нет! – выкрикнул Дэвид Келлерган. – Вы лжете!
– В ту ночь вы обнаружили Нолу на крыльце, она пела. В конце концов вы поняли, что произошло. И вы изгоняли из нее дьявола. Думая, что это пойдет ей на пользу. Но последствия были катастрофическими. У нее начались припадки раздвоения личности, во время которых она пыталась наказать себя сама. Тогда вы уехали подальше от Алабамы, на другой конец страны, в надежде оставить призраков позади, но призрак жены преследовал вас, потому что она по-прежнему жила в голове Нолы.
По щеке Келлергана скатилась слеза.
– У нее иногда случались припадки, – всхлипнул он. – Я не мог ничего сделать. Она сама себя избивала. Она была и дочь и мать одновременно. Она себя била, а потом сама себя умоляла прекратить.
– И тогда вы включали музыку и закрывались в гараже, потому что это было невыносимо.
– Да! Да! Невыносимо! Я не знал, что делать. Моя дочь, моя милая дочь, она была так больна…
Он зарыдал. Тревис смотрел на него, в ужасе от услышанного.
– Почему вы ее не лечили? – спросил Гэхаловуд.
– Я боялся, что ее у меня отберут. Что ее посадят в сумасшедший дом! И потом, со временем приступы становились все реже. Несколько лет мне даже казалось, что пожар постепенно изгладился из ее памяти, я даже думал иногда, что эти сцены прекратятся совсем. Ей становилось все лучше. До лета 1975 года. Внезапно у нее опять начались сильнейшие приступы, не знаю почему.
– Из-за Гарри, – сказал Гэхаловуд. – Встреча с Гарри была для нее слишком сильным эмоциональным потрясением.
– Это было страшное лето, – отозвался отец Келлерган. – Я чувствовал, когда приближались приступы. Я почти мог их предсказывать. Это было ужасно. Она била себя линейкой по пальцам и по груди. Она наливала полный чан воды и совала туда голову, умоляя мать перестать. А мать ее собственным голосом поносила ее почем зря.
– Вы сами когда-нибудь ее так топили?
– Джереми Льюис клялся, что только это и поможет! Мне говорили, что он считает себя экзорцистом, но мы с ним никогда это не обсуждали. А потом вдруг он мне заявляет, что в тело Нолы вселился нечистый и его надо изгнать. Я согласился, только чтобы он не выдал Нолу полиции. Джереми был совершенно ненормальный, но что еще я мог сделать? У меня не было выбора… В этой стране детей сажают в тюрьму!
– А побеги? – спросил Гэхаловуд.
– Она однажды убежала из дома. На целую неделю. Помню, это было в самом конце июля 1975 года. Что мне было делать? Звонить в полицию? И что им сказать? Что моя дочь сходит с ума? Я решил, что подожду до конца недели, а потом подниму тревогу. Я всю неделю ее искал, днем и ночью. А потом она вернулась.
– А что произошло тридцатого августа?
– У нее был сильнейший приступ. Я никогда ее не видел в таком состоянии. Я пытался ее успокоить, но ничего не помогало. Тогда я ушел в гараж, чинить этот проклятый мотоцикл. Включил музыку на полную мощность. Я там прятался почти до самого вечера. Что было дальше, вы знаете: когда я пошел к ней, ее уже не было… Я вышел было на улицу, решил обойти квартал, и тут услышал разговоры, что неподалеку от леса Сайд-Крик видели окровавленную девушку. Мне стало страшно.
– Что вы подумали?
– Честно говоря, сперва я подумал, что Нола убежала из дома и что она в крови от того, что сама с собой сотворила. Что Дебора Купер, вероятно, видела Нолу в самый разгар приступа. В конце концов, это было тридцатое августа, день, когда сгорел наш дом в Джексоне.
– У нее бывали раньше сильные приступы в этот день?
– Нет.
– Тогда что же могло вызвать такой припадок?
Дэвид Келлерган ответил не сразу. Тревис Доун понял, что надо ему помочь.
– Дэвид, если тебе что-то известно, ты должен нам сказать. Ради Нолы.
– Когда я в тот день вошел к ней в комнату, а ее там не оказалось, я нашел у нее на кровати распечатанный конверт. Адресованный ей. В нем лежало письмо. Думаю, это письмо и вызвало приступ. Там говорилось о разрыве.
– Письмо? Но ты никогда не говорил ни про какое письмо! – воскликнул Тревис.
– Потому что, судя по почерку, письмо писал человек явно не того возраста, чтобы иметь роман с моей дочерью. Как я мог об этом сказать? Чтобы весь город считал Нолу потаскухой? В тот момент я был уверен, что полиция найдет ее и приведет домой. И уж тогда я бы ее стал лечить по-настоящему! Всерьез!
– И кто написал это письмо про разрыв? – спросил Гэхаловуд.
– Гарри Квеберт.
Мы все трое потеряли дар речи. Келлерган поднялся, вышел на минуту и вернулся с картонной коробкой, полной писем.
– Я их нашел после того, как она пропала, они были спрятаны в ее комнате, за отошедшей от стены доской. Нола переписывалась с Гарри Квебертом.
Гэхаловуд взял наугад одно из писем и быстро пробежал глазами.
– Почему вы решили, что это Гарри Квеберт? – поинтересовался он. – Они же без подписи…
– Потому что… Потому что это те самые тексты, которые приводятся в его книге.
Я порылся в коробке: в самом деле, в ней лежала переписка из «Истоков зла», по крайней мере те письма, что получала Нола. Там было все: письма о любви, о будущем, письма в Шарлотс-Хилл. Я узнавал четкий, изысканный почерк рукописи и почти испугался – фразы совпадали слово в слово.
– Вот то последнее письмо, – сказал Келлерган, протягивая Гэхаловуду конверт.
Он прочел, потом передал мне.
Моя милая!
Это мое последнее письмо. Мои последние слова. Я пишу, чтобы сказать Вам «прощайте».
С сегодняшнего дня «мы» перестанет существовать. Влюбленные расстаются и не встречаются вновь; так кончаются все истории любви.
Милая моя, мне будет Вас не хватать. Мне будет так Вас не хватать.
Мои глаза плачут. Во мне все горит.
Мы не увидимся больше никогда; мне будет так Вас не хватать.
Надеюсь, Вы будете счастливы.
Я говорю себе, что Вы и я – это был сон, а теперь пора просыпаться.
Мне будет не хватать Вас всю жизнь.
Прощайте. Я люблю Вас так, как больше не буду любить никогда.
– То же самое, что на последней странице «Истоков зла», – пояснил Келлерган.
Я кивнул. Я узнал текст. Я был оглушен.
– Давно вы знаете, что Гарри и Нола состояли в переписке? – спросил Гэхаловуд.
– До меня дошло всего несколько недель назад. Мне в супермаркете попались «Истоки зла». Их только что снова пустили в продажу. Не знаю почему, но я их купил. Мне надо было прочесть эту книгу, чтобы попытаться понять. И у меня очень быстро возникло ощущение, что некоторые фразы я уже где-то видел. Память – страшная штука. А потом, подумав, я все понял: это были письма, которые я нашел в комнате Нолы. Я к ним не притрагивался тридцать лет, но где-то в памяти они у меня отложились. Я их перечитал, и тут мне все стало ясно… Из-за этого мерзкого письма, сержант, моя дочь сошла с ума от горя. Может, Лютер Калеб и убил Нолу, но в моих глазах Квеберт виновен не меньше: не случись этого припадка, она, быть может, не убежала бы из дома и не встретила Калеба.
– Вот почему вы приезжали к Гарри в мотель… – заключил Гэхаловуд.
– Да! Я тридцать три года задавался вопросом, кто написал эти чертовы письма. А ответ, оказывается, с самого начала лежал во всех библиотеках Америки. Я поехал в мотель «Морской берег», мы поругались. Я был в таком бешенстве, что поехал домой за ружьем, но когда вернулся, он уже исчез. Думаю, я бы его убил. Знал, что она нездорова, и довел ее до предела!
Я изумился:
– Знал? Что вы имеете в виду?
– Он все знал про Нолу! Все! – закричал Дэвид Келлерган.
– Вы хотите сказать, ему было известно, что у Нолы бывают приступы психоза?
– Да! Я знал, что Нола иногда ходит к нему с пишущей машинкой. Обо всем остальном, естественно, не подозревал. Я считал, что знакомство с писателем ей даже на пользу. Дело было на каникулах, все-таки занятие. Пока этот несчастный писатель не пришел со мной ругаться, потому что считал, что моя жена ее бьет.
– Гарри приходил к вам в то лето?
– Да. В середине августа. Незадолго до того, как она пропала.
15 августа 1975 года
День клонился к вечеру. Из окна своего кабинета преподобный Келлерган увидел, как на приходской парковке остановился черный «шевроле». Из него вышел Гарри Квеберт и быстрым шагом направился к главному входу. Интересно, зачем он понадобился Гарри? Ведь тот за все время, что жил в Авроре, ни разу не появлялся в храме. Он услышал, как хлопнула дверь, в коридоре раздались шаги, и спустя несколько секунд Гарри появился на пороге его кабинета.
– Добрый день, Гарри, – сказал он. – Какой приятный сюрприз.
– Здравствуйте, преподобный отец. Я вас не отрываю?
– Ни в коей мере. Входите, пожалуйста.
Гарри вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
– Все хорошо? – спросил преподобный Келлерган. – У вас какой-то странный вид.
– Я хотел поговорить с вами о Ноле…
– А, очень кстати: я хотел вас поблагодарить. Я знаю, что она иногда ходит к вам и возвращается всегда очень радостная. Надеюсь, она вам не докучает… Благодаря вам у нее есть занятие на каникулах.
Гарри сидел с непроницаемым лицом.
– Она приходила сегодня утром, – сказал он. – В слезах. Она все мне рассказала про вашу жену…
Преподобный побледнел.
– Про… мою жену? Что она вам сказала?
– Что она ее бьет! Что она сует ее головой в таз с ледяной водой!
– Гарри, я…
– Довольно, преподобный отец. Я все знаю.
– Гарри, все гораздо сложнее… Я…
– Сложнее? Вы хотите меня убедить, что у вас есть причины для подобного обращения? Да? Я вызываю полицию, преподобный отец. Я всех на ноги подниму.
– Нет, Гарри… Только не это…
– Ну уж нет, сейчас же еду туда. Вы что думаете? Что я не осмелюсь вас выдать, потому что вы священник? Да вы никто! Вы не человек, если позволяете жене избивать дочь.
– Гарри… Прошу, выслушайте меня. Думаю, произошло ужасное недоразумение и нам надо поговорить спокойно.
* * *
– Не знаю, что Нола наговорила Гарри, – продолжал преподобный. – Не он один подозревал, что у нас не все ладно, но до тех пор я имел дело только с друзьями Нолы, с детьми, и мне нетрудно было уйти от ответа. Тут было иначе. Так что мне пришлось признаться, что мать Нолы существует только у нее в голове. Я умолял его никому не говорить, но он начал лезть, куда не просят, учить меня, что делать с моей собственной дочерью. Он хотел, чтобы я обратился к врачам! Я его послал куда подальше… А потом, две недели спустя, она пропала.
– И вы тридцать лет избегали Гарри, – произнес я, – потому что только вы двое знали тайну Нолы.
– Поймите, это был мой единственный ребенок! Мне хотелось, чтобы все помнили о ней только хорошее, а не считали ее сумасшедшей. Да она сумасшедшей и не была! Просто не совсем здоровая! И потом, если бы полиция узнала правду о ее припадках, они бы не стали ее так искать. Сказали бы, что она полоумная, вот и сбежала!
Гэхаловуд повернулся ко мне:
– И что все это значит, писатель?
– Что Гарри нам солгал: он не ждал ее в мотеле. Он хотел порвать. И с самого начала знал, что порвет с Нолой. Он не собирался бежать с ней. Тридцатого августа она получила последнее письмо от Гарри, где говорилось, что он уехал без нее.
От отца Келлергана мы с Гэхаловудом сразу поехали в Главное управление полиции штата, чтобы сравнить письмо с последней страницей рукописи, найденной вместе с Нолой: они совпадали.
– Он все предусмотрел! – воскликнул я. – Он знал, что бросит ее. С самого начала знал.
Гэхаловуд кивнул:
– Когда она предлагала ему бежать, он знал, что не уедет вместе с ней. Не хотел он вешать себе на шею пятнадцатилетнюю девочку.
– Но она же читала рукопись! – заметил я.
– Конечно, но она считала, что это просто роман. Не знала, что это в точности их история и что конец уже написан: Гарри она не нужна. Стефани Ларжиняк говорила, что они переписывались и что Нола поджидала почтальона. В субботу утром, в день побега, в день, когда, как ей казалось, она уедет искать счастья с мужчиной своей жизни, она в последний раз проверяет почтовый ящик. Хочет убедиться, что не забыла там какое-нибудь компрометирующее письмо с важными сведениями про их побег. А находит вот эту записку от него, где говорится, что между ними все кончено.
Гэхаловуд внимательно рассмотрел конверт, в котором лежало последнее письмо.
– Адрес на конверте есть, но письмо не запечатано, и марки нет, – сказал он. – Его положили прямо в ящик.
– Вы хотите сказать, Гарри положил?
– Да. Наверное, ночью, перед тем как уехать подальше. Вероятно, он сделал это в последнюю минуту, в ночь с пятницы на субботу. Чтобы она поняла, что никакой встречи в мотеле не будет. В субботу, найдя записку, она впадает в исступление, происходит декомпенсация, у нее ужасный припадок, она истязает себя. Перепуганный отец Келлерган в очередной раз прячется в гараже. Придя в себя, Нола понимает связь между письмом и романом. Она хочет объяснений. Берет рукопись и отправляется в мотель. Она надеется, что это неправда, что Гарри будет там. Но по дороге встречает Лютера. И дело кончается плохо.
– Но зачем тогда Гарри возвращался в Аврору на следующий день после того, как она пропала?
– Он узнал, что Нола исчезла. Он оставил ей письмо; ему страшно. Он, конечно, тревожится за нее, вероятно, чувствует себя виноватым, но главное, по-моему, боится, что кому-нибудь попадет в руки письмо или рукопись и у него будут неприятности. Он предпочитает находиться в Авроре и следить за развитием событий, а может, даже выкрасть какие-нибудь компрометирующие его улики.
Надо было срочно найти Гарри. Я обязательно должен был с ним поговорить. Зачем он мне сказал, что ждал Нолу, если написал ей прощальное письмо? Гэхаловуд начал поиск по операциям с кредитными картами и телефонным звонкам. Но следов его кредитки нигде не обнаружилось, телефон был выключен. В базе данных таможенных постов мы обнаружили, что он миновал пост Дерби-Лайн в Вермонте и въехал в Канаду.
– Он пересек канадскую границу, – сказал Гэхаловуд. – Почему в Канаду?
– Он считает, что это рай писателей, – ответил я. – В рукописи, которую он мне оставил, в «Чайках Авроры», он в конце селится там с Нолой.
– Да, но не забывайте, что в этой книге он не рассказывает правду. Нола умерла, и более того, он, похоже, и не собирался с ней бежать. И тем не менее оставляет вам эту рукопись, где они с Нолой встречаются в Канаде. Так где же правда?
– Ничего не понимаю! – чертыхнулся я. – Какого дьявола он сбежал?
– Такого, что он что-то скрывает. Но мы не знаем, что именно.
Тогда мы еще не знали, что нас подстерегают новые неожиданности. Вскоре двум важным событиям суждено было дать ответ на наши вопросы.
В тот же вечер я сказал Гэхаловуду, что назавтра улетаю в Нью-Йорк.
– То есть как это – улетаете в Нью-Йорк? Вы совсем спятили, писатель, нам осталось чуть-чуть! Дайте сюда удостоверение личности, я его конфискую.
Я засмеялся:
– Я вас не бросаю, сержант. Просто пора.
– Чего пора?
– Голосовать. У Америки назначено свидание с Историей.
* * *
В полдень того самого 5 ноября 2008 года, пока Нью-Йорк продолжал праздновать пришествие Обамы, я обедал в «Пьере» с Барнаски. Победа демократов привела его в хорошее расположение духа.
– Люблю черных! – заявил он. – Люблю красивых черных! Если вас пригласят в Белый дом, возьмите меня с собой! Ладно, что такого важного вы хотели мне сообщить?
Я рассказал, что выяснил относительно Нолы и ее диагноза. Он просиял:
– Значит, в ваших сценах с жестоким обращением матери это сама Нола себя истязала?
– Да.
– Потрясающе! – заорал он на весь ресторан. – Это настоящее открытие! Читатель сам сходит с ума, потому что персонаж матери существует, хотя в реальности ее нет. Вы гений, Гольдман! Гений!
– Нет, я попросту сел в лужу. Позволил Гарри меня одурачить.
– Гарри был в курсе?
– Да. А теперь куда-то сгинул.
– Как так?
– Его никто не может найти. Вроде бы он пересек канадскую границу. Оставил мне какое-то загадочное послание и неизданную рукопись про Нолу.
– Права у вас?
– Что, простите?
– У кого права на неизданную рукопись, у вас? Я покупаю!
– Да черт возьми, Рой! Об этом не может быть и речи!
– О, простите. Я просто спросил.
– Что-то тут не так. Чего-то я недопонял. Вся эта история с детским психозом, пропавший Гарри. В пазле недостает какой-то детали, но ума не приложу какой.
– Вы большой паникер, Маркус, а паника – дело бессмысленное, уж поверьте. Сходите к доктору Фрейду и попросите прописать вам успокоительное. А я, со своей стороны, свяжусь с прессой, подготовим коммюнике относительно болезни девочки, убедим всех, что все было известно с самого начала, а в книге это такой сюрприз, прием: показать, что правда не всегда там, где ее ищут, и не стоит полагаться на первые впечатления. Над теми, кто вас громил, будут смеяться, и все убедятся, что вы – великий первопроходец. Заодно про вашу книжку снова заговорят, и мы продадим еще вагон и маленькую тележку. Потому что после такого финта даже те, кто вовсе не собирался ее покупать, не устоят и купят из любопытства – узнать, как вы изобразили мать. Гольдман, вы действительно гений, обед за мой счет.
Я поморщился:
– Я не уверен, Рой. Мне бы надо еще покопаться, нужно время.
– Да вы вечно ни в чем не уверены, старина! Нет у нас времени «копаться», как вы выразились. Вы поэт, вы думаете, что утекающее время имеет смысл, но утекающее время – это либо деньги, которые зарабатываешь, либо деньги, которые теряешь. И я пламенный сторонник первого варианта. Однако со вчерашнего дня, если вы в курсе, у нас новый президент, красивый, черный и страшно популярный. По моим расчетам, его будут подавать нам под разными соусами еще как минимум неделю. В эту неделю ни для кого, кроме него, места не останется. Значит, сейчас бесполезно связываться с прессой, нам в лучшем случае достанется пара строк среди новостей о задавленных собачках. То есть с прессой я свяжусь через неделю, эта неделя у вас есть. Естественно, если вдруг шайка южан в остроконечных колпаках не ухлопает нашего нового президента; тогда мы не попадем на первую полосу еще целый месяц. Да, примерно месяц. А это катастрофа: сами подумайте, через месяц начнутся предрождественские хлопоты, и до наших историй никому не будет дела. В общем, через неделю запускаем историю про детский психоз. Приложения в газетах и все такое. Будь у меня побольше времени, срочно издал бы брошюрку для родителей. Что-нибудь вроде: «Распознать детский психоз, или Как не допустить, чтобы ваш ребенок стал Нолой Келлерган и сжег вас заживо во сне». Какой был бы бум! Но, короче, времени у нас нет.
У меня оставалась всего неделя, прежде чем Барнаски вывалит все. Неделя, чтобы разобраться, чего же я не понял. Прошло четыре дня; четыре совершенно пустых дня. Я без конца звонил Гэхаловуду, но он с места так и не сдвинулся. Расследование буксовало, он ничего не мог сделать. А потом, в ночь на пятый день, произошло событие, полностью изменившее ход расследования. Дело было 10 ноября, в первом часу ночи. На шоссе Монберри – Аврора патрульный дорожной полиции Дин Форсайт начал преследование машины, проехавшей на красный свет и превысившей скорость. Дело бы ограничилось протоколом, если бы полицейский не обратил внимание на поведение водителя: тот был крайне возбужден и обильно потел.
– Откуда едете? – спросил Форсайт.
– Из Монберри.
– Что вы там делали?
– Я… был у друзей.
– Их имена?
Неуверенные ответы и страх, мелькавший в глазах водителя, еще больше разожгли любопытство полицейского Форсайта. Он посветил фонариком нарушителю в лицо и заметил у того на щеке царапину.
– Что у вас с лицом?
– А, это ветка, она была низко, я не заметил.
Полицейского ответ не убедил.
– Почему вы превысили скорость?
– Я… Извините, сожалею. Я спешил. Вы правы, не надо было…
– Вы пьяны?
– Нет.
Проверка на алкоголь показала, что мужчина действительно трезв. Машина была в порядке; посветив фонариком внутрь, полицейский не заметил никаких упаковок из-под лекарств, которые обычно разбросаны на заднем сиденье у токсикоманов. И все же что-то было не так: он интуитивно чувствовал, что человек одновременно и слишком возбужден, и чересчур спокоен, и решил разобраться с ним подробнее. Вдруг он заметил то, на что раньше не обратил внимания: руки у водителя были испачканы, ботинки в грязи, а брюки промокли.
– Выйдите из машины, – приказал Форсайт.
– Зачем? А? А? – забормотал водитель.
– Выполняйте распоряжение и выходите из машины.
Водитель мешкал, и раздраженный Форсайт решил выволочь его силой и задержать за неповиновение полиции. Он отвез его в окружное полицейское управление, сам сделал положенные фотографии и провел электронную дактилоскопию. Информация, которую вывел на экран компьютер, на миг привела его в замешательство. Потом, хотя было уже полвторого ночи, он схватился за телефон, решив, что обнаружил нечто такое, ради чего можно поднять с постели сержанта Перри Гэхаловуда из уголовной полиции штата.
Спустя три часа, примерно в половине пятого утра, меня, в свою очередь, разбудил телефонный звонок.
– Писатель? Гэхаловуд у телефона. Вы где?
– Сержант? – отозвался я, с трудом ворочая языком. – Я у себя в кровати, в Нью-Йорке, где мне еще быть?
– Птичка поймана, – произнес он.
– Простите?
– Тот, кто поджег дом Гарри… Мы его сегодня ночью задержали.
– Что?
– Вы сидите?
– Даже лежу.
– Тем лучше. Потому что я вас сейчас огорошу.
