Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 188 (всего у книги 311 страниц)

30

Флорида, январь 2011 года

(спустя семь лет после Драмы)

Бабушка регулярно приглашала дядю Сола на ужин. Когда я гостил у него, я к ним присоединялся.

В тот вечер она заказала столик в рыбном ресторане на севере Майами и оставила на автоответчике дяди Сола указания относительно костюма.

Мы идем в шикарный ресторан, Сол, ты уж постарайся, пожалуйста.

Перед выходом дядя Сол, облачившись в свой единственный блейзер, спросил меня:

– Ну как я?

– Ты великолепен.

Бабушка была иного мнения. Приехали мы вовремя, но поскольку она пришла раньше, то сочла, что мы опоздали.

– Во всяком случае, ты вечно опаздываешь, Сол. Но имей в виду, что сегодня, раз с тобой Марки, я подумала, что вы застряли в пробке.

– Прости, мама.

– И посмотри на себя: неужели нельзя было найти рубашку под цвет пиджака.

– Марки сказал, что так неплохо.

– Правда сказал, – подтвердил я.

Она пожала плечами:

– Ну, если Марки считает, что неплохо, значит, неплохо. Он же у нас звезда. Но ты, Сол, мог бы немножко последить за собой. Раньше ты был такой элегантный.

– Это было раньше.

– Да, только что звонили Монклеры. Натан хочет летом пригласить нас к себе. Думаю, тебе надо проветриться. Он говорит, что купит билеты на самолет.

– Нет, мама. Не хочется. Я же тебе уже сказал.

– Вечно ты говоришь «нет». Упрямый как осел. Натан весь в меня, покладистый, а тебе всегда все надо делать по-своему. Ты как твой отец! Вот потому вы и не ладили.

– Ничего подобного, – возразил дядя Сол.

– Именно так. Если бы вы оба не были такими несговорчивыми, все бы пошло иначе.

Они немного поспорили. Потом мы заказали ужин и съели его в почти полном молчании. В конце бабушка вышла из-за стола, сказав, что ей нужно «в одно местечко», и оплатила счет, чтобы не смущать сына. Перед отъездом она поцеловала дядю Сола и незаметно сунула ему в карман пятидесятидолларовую бумажку. Она уселась в такси, парковщик подогнал мой «ренджровер», и мы вернулись домой.

В тот вечер, как обычно, дядя Сол попросил немного покатать его просто так. Он не указывал точно направление, но я знал, чего он ждет. Я ехал вверх по Коллинз-авеню, мимо прибрежных домов. Иногда добирался до Форт-Лодердейла. Иногда сворачивал на Авентуру и Кантри-Клаб-Драйв и проезжал перед зданиями времен славы Балтиморов. Наконец он говорил: «Поехали домой, Марки». Я так и не знаю, чем были для него эти поездки – уступкой ностальгии или попыткой бегства. И мне казалось, что скоро он попросит меня свернуть на трассу I-95, ту, что идет на Балтимор, и мы вернемся в Оук-Парк.

Пока мы бесцельно катались по Майами, я спросил дядю Сола:

– Что произошло между вами с дедушкой, почему вы двенадцать лет не разговаривали?

31

У бабушки на ночном столике всегда стояла на почетном месте одна фотография. Сделана она была в Нью-Джерси в середине 1960-х годов и запечатлела трех мужчин ее жизни. На переднем плане – два подростка, мой отец и дядя Сол. За ними – дедушка, Макс Гольдман, гордый, статный, совсем не похожий на того бледного, согбенного старичка-пенсионера, вполне довольного своей мирной жизнью во Флориде, каким я его помнил. На заднем плане – красивый белый дом в Секокусе, где они жили: номер 1603 по Грэм-авеню.

Ни одно семейство не пользовалось в квартале таким уважением, как они. Они были Гольдманами-из-Нью-Джерси. То были их лучшие годы.

Во главе семьи стоял Макс Гольдман. Внешность киноактера и сшитые на заказ костюмы. Вечная сигарета в углу рта. Надежный, честный, жесткий делец, чье слово стоило любого договора. Любящий муж, заботливый отец. Подчиненные его обожали. Уважаемый человек. Со своей любезностью и обаянием он мог продать что угодно и кому угодно. Если к ним в дверь звонили коммивояжеры или Свидетели Иеговы, Великий Гольдман учил их искусству продаж. Усаживал на кухне, давал несколько теоретических советов, а потом шел с ними на практические занятия.

Он начинал с нуля. Сначала торговал пылесосами, потом автомобилями и наконец занялся медицинским оборудованием и основал собственную фирму. Через несколько лет он, глава компании «Гольдман и К^о», становится одним из главных поставщиков медицинского оборудования в округе и ведет весьма обеспеченную жизнь. Его жену, Рут Гольдман, все ценят и уважают как мать семейства. Скромно и незаметно она ведет всю бухгалтерию фирмы. Женщина она добрая, волевая и с железным характером; ее двери всегда открыты для тех, кто нуждается в помощи.

Уже несколько лет двое сыновей Макса Гольдмана на школьных каникулах работают у него на фирме. Не то чтобы ему действительно нужна их помощь, но он хочет пробудить в них интерес, надеется, что сможет передать им бразды правления и они добьются еще большего процветания. Мальчики – его величайшая гордость. Вежливые, умные, спортивные, воспитанные; им еще нет семнадцати, но он чувствует, что это уже мужчины. Зовет их к себе в кабинет, излагает свои замыслы и стратегию, спрашивает их мнение. Мой отец больше интересуется станками и механизмами, считает, что нужно развивать технологии, придумывать более легкие сплавы. Он хочет стать инженером. Дядя Сол склонен скорее к умозрению, ему нравится придумывать стратегии развития компании.

Макс Гольдман на седьмом небе: сыновья дополняют друг друга. Они не соперники, наоборот, у каждого собственный подход к делу. Летними вечерами он любит прогуляться с ними по улицам. Они никогда не отказываются. Ходят, болтают, а по дороге садятся на скамейку. Макс Гольдман, убедившись, что никто их не видит, протягивает сыновьям пачку сигарет. Он держится с ними как со взрослыми. «Только матери не говорите». Иногда они просиживают на скамейке больше часа, обсуждают мировые проблемы и забывают о времени. Он обнимает их за плечи и говорит: «Мы откроем филиал на другом побережье, и грузовики, окрашенные в цвета Гольдманов, будут колесить по всей стране».

Но Макс Гольдман не знает, что сыновья, разговаривая между собой, мечтают о куда большем. Отец хочет открыть два завода? Они воображают себе десять. Они мыслят масштабно. Они уже видят, как станут жить в одном квартале: их дома стоят рядом, а летними вечерами они прогуливаются вместе. Они вместе купят летнюю виллу на озере и станут отдыхать там со своими семьями. Соседи называют их «братья Гольдманы». Между ними всего год разницы, оба стремятся быть лучшими во всем. Их редко можно увидеть по отдельности. Они делятся всем, а субботними вечерами ездят вдвоем в Нью-Йорк, на Первую авеню. Их всегда можно найти у Шмульки Бернстайна, в первом кошерном китайском ресторане Нью-Йорка. Сидя на высоких стульях в китайских шапочках на голове, они пишут лучшие страницы своей молодости, совершают свои самые прекрасные подвиги.

* * *

Прошли десятилетия, и все изменилось.

От зданий семейной фирмы не осталось и следа. По крайней мере от тех, какими они были. Часть из них срыли, а другие стоят заброшенными: с тех пор, как ассоциация окрестных жителей заблокировала проект постройки жилья на их месте, они превратились в развалины. Фирму «Гольдман и К^о» купила в 1985 году технологическая компания «Хейендрас».

Мест, где проходила их молодость, тоже больше нет. Нет ресторана Шмульки Бернстайна: на его месте на Первой авеню теперь модерновый богемный ресторан, где подают отменные сэндвичи с жареным сыром. Все, что осталось от прошлого, – это висящее у входа в ресторан старое фото заведения. На нем двое похожих мальчиков-подростков в китайских шапочках восседают на высоких стульях.

Если бы бабушка Рут не рассказала мне, как были близки мой отец и дядя Сол, мне бы это и в голову не пришло. Сцены, которые разворачивались перед моими глазами в Балтиморе на День благодарения или во время зимних каникул во Флориде, казалось, вообще не имели ничего общего с рассказами об их детстве. В моих глазах они были настолько непохожи, насколько это вообще возможно.

Я прекрасно помню наши семейные поездки в Майами. Отец с дядей Солом всегда договаривались заранее, в каком ресторане мы будем ужинать, и обычно выбирали из примерно одинаковых, где нам всем нравилось. Счет за ужин, несмотря на протесты дедушки, оплачивали поровну дядя Сол с отцом – во имя абсолютного братского равенства. Но иногда, примерно раз за лето, дядя Сол вел нас всех в ресторан высшего разряда. Он заранее предупреждал: «Я приглашаю». Для всех слегка взбудораженных Гольдманов это означало, что моим родителям этот ресторан не по карману. Обычно все приходили в восторг: Гиллель, Вуди и я радовались, что пойдем в новое место; бабушка с дедушкой, со своей стороны, ликовали главным образом из-за разнообразного меню, красивой солонки, отличной посуды, льняных салфеток, мыла в туалете или светозарных автоматических писсуаров. Только мои родители были недовольны. Каждый раз я слышал, как мать перед походом в ресторан чертыхалась: «Мне надеть нечего, я же не брала вечерних платьев. Мы в отпуске, а не в цирке! Натан, ты мог бы все-таки что-то сказать». После ужина, выходя из ресторана, родители слегка отставали от процессии Гольдманов, и мать жаловалась, что еда не стоит своих денег, а официанты слишком подобострастны.

Я не понимал, почему она так относится к дяде Солу, вместо того чтобы признать его щедрость. Однажды я даже слышал, как она высказалась о нем совсем грубо. В то время шли разговоры о сокращениях в компании, где работал отец. Я ничего не знал, но родители, оказывается, чуть не отказались от отпуска во Флориде, чтобы отложить денег на черный день, но потом все-таки решили поехать, как обычно. В такие моменты я сердился на дядю Сола, потому что он унижал моих родителей. Он словно напускал на них денежную порчу, и они уменьшались в размерах, превращались в двух жалких крошечных нытиков, которым приходится притворяться, чтобы выйти в свет и поесть того, что им не по средствам. Видел я и горделивые взоры старших Гольдманов. После таких ужинов дедушка целыми днями рассказывал всем встречным и поперечным, как его сын, великий Сол, царь племени Балтиморов, преуспел в жизни. «Вы бы видели, какой ресторан! – твердил он. – Французское вино, какое вам и не снилось, мясо просто во рту тает. А официанты какие услужливые! Вы и глазом моргнуть не успеете, а ваш бокал уже снова полон».

На День благодарения дядя Сол покупал бабушке с дедушкой билеты на самолет до Балтимора в бизнес-классе. Они громко восхищались удобными креслами, отменным обслуживанием на борту, едой на настоящей посуде и тем, что садились в самолет раньше остальных пассажиров. «Посадка вне очереди! – торжествующе восклицал дедушка, повествуя нам о своих путевых подвигах. – И не потому, что мы старые и немощные, а потому, что благодаря Солу мы важные клиенты!»

Всю жизнь я видел, как бабушка с дедушкой превозносят дядю. Любой его выбор был совершенством, всякое слово – истиной. Тетю Аниту они любили как собственную дочь; они поклонялись Балтиморам. У меня в голове не укладывалось, что целых двенадцать лет дедушка и дядя Сол не разговаривали!

Помню и наши семейные выезды во Флориду до появления «Буэнависты», в те времена, когда мы все жили в квартире старших Гольдманов. Часто наши самолеты приземлялись почти одновременно, и в квартиру мы приезжали вместе. Бабушка с дедушкой, открыв дверь, всегда первым целовали дядю Сола. Потом говорили нам:

– Идите, дорогие, поставьте чемоданы. Дети, вы будете жить в гостиной, Натан и Дебора – в комнате с телевизором, а вы, Сол и Анита, – в гостевой комнате.

Каждый год они объявляли спальные места так, словно это результаты лотереи, но каждый год повторялась одна и та же история: дядя Сол с тетей Анитой удостаивались гостевой комнаты со всеми удобствами и большой кроватью, рядом с ванной, а моих родителей отправляли на раскладной диван в тесной комнатушке, где бабушка с дедушкой смотрели телевизор. В моих глазах эта комната была двойным бесчестьем. Во-первых, потому, что Банда Гольдманов втайне окрестила ее «вонючкой» из-за стойкого затхлого запаха (дедушка с бабушкой никогда не включали там кондиционер). Каждый год Вуди с Гиллелем, свято верившие в случайное распределение постелей, тряслись при мысли, что им придется там спать. И я видел, как в минуту, когда дедушка объявлял выигрыши, они, держась за руки, молили небеса: «Только не вонючку! Пожалуйста, только не вонючку!» Они так и не поняли, что пытка «вонючкой» предназначалась моим родителям: жить в ней всегда выпадало им.

Второе бесчестье было связано не с самой комнатой, а с тем, что рядом не было туалета. А значит, моим родителям, если им вдруг приспичит ночью, приходилось идти через гостиную, где спали мы, Банда Гольдманов. Моя мать, всегда кокетливая и изящная, никогда не показывалась мне неодетой. Помню, как по воскресеньям за завтраком мы с отцом подолгу ждали ее за столом. Я спрашивал, где мама, а отец неизменно отвечал: «Прихорашивается». Я представлял себе, как во Флориде она посреди ночи идет в туалет через комнату в противной мятой ночной рубашке и с всклокоченными волосами. Мне эта сцена казалась унизительной. Однажды ночью, когда она проходила мимо нас, подол ее ночной рубашки задрался, так что были видны голые ягодицы. Мы все трое сделали вид, будто спим, но я знаю, что Гиллель с Вуди видели ее: когда она заперлась в туалете, они, убедившись, что я сплю – но я не спал, – прыснули и стали над ней насмехаться. Я долго ненавидел ее за то, что она показалась голой и лишний раз осрамила Монклеров, спавших в «вонючке» и разгуливающих по ночам нагишом, тогда как дядя Сол с тетей Анитой появлялись из своей комнаты с ванной всегда чистенькими и одетыми.

А еще во Флориде мне случалось тайком наблюдать постоянные конфликты между родителями и дядей Солом. Однажды я услышал, как отец, думая, что они с дядей одни в гостиной, резко сказал ему:

– Ты мне не сказал, что покупаешь родителям билеты в бизнес-классе. Такие решения в одиночку не принимают. Сколько я тебе должен? Я выпишу чек.

– Брось, не стоит.

– Нет, я хочу заплатить свою долю.

– Правда, не бери в голову. До такого я еще не дошел.

«До такого я еще не дошел». Лишь годы спустя я понял, что бабушка с дедушкой никогда не смогли бы прожить на скудную ренту, которую дедушка получал после краха его фирмы, и что своей жизнью во Флориде они были обязаны исключительно щедрости дяди Сола.

Каждый раз, возвращаясь после Дня благодарения, я слышал, как мать перечисляла свои претензии к дяде Солу.

– Конечно, он может выпендриваться и покупать вашим родителям билеты в бизнес-класс. У нас нет таких денег, он же должен понимать!

– Он отказался брать у меня чек, он за все заплатил, – защищался отец.

– Конечно, это же такие мелочи! Ну и ну!

Я не любил эти возвращения в Монклер. Мне не нравилось, что мать плохо отзывается о Балтиморах. Не нравилось слышать, как она их хает, бранит их невероятный дом, их стиль жизни, их вечно новые машины, как она ненавидит все, к чему меня так тянуло. Долгое время я считал, что матери просто обидно за собственную семью. И только потом я понял смысл фразы, которую она бросила однажды отцу и которая отозвалась лишь годы спустя. Никогда не забуду, как на обратном пути из Балтимора она сказала:

– Ты что, не понимаешь? Он имеет все, что имеет, только благодаря тебе!

32

Тогда, в апреле 2012 года, я наводил порядок в дядином доме и нечаянно опрокинул на себя чашку кофе. Чтобы последствия были не так заметны, я стянул с себя футболку и замыл испачканное место. Потом, полуголый, повесил ее сушиться на террасе. Эта сцена напомнила мне, как дядя Сол развешивал белье на веревке, натянутой за домом. Так и вижу, как он вынимает чистое белье из стиральной машины, кладет в пластмассовый бак и несет на улицу. От белья исходит приятный запах кондиционера. Просохшую одежду он неумело гладил сам.

К моменту переезда в Коконат-Гроув у него еще оставались весьма значительные средства. Он нанял домработницу, Фернанду, она приходила трижды в неделю, прибирала в доме, радуя его живыми цветами и ароматическими травами, готовила ему еду и стирала белье.

Через несколько лет он потерял все, и ему пришлось отказаться от ее услуг. Я уговаривал дядю Сола не увольнять ее, обещал платить ей, но он не желал ничего слушать. Чтобы вынудить его согласиться, я заплатил Фернанде вперед за полгода, но когда она пришла, он выставил ее вон, даже не впустив в дом.

– Мне больше нечем оплачивать ваши услуги, – заявил он ей через дверь.

– Но меня мистер Маркус прислал. Он мне уже заплатил. Если вы не даете мне работать, получается, что я вашего племянника обворовала. Вы же не хотите, чтобы я воровала у вашего племянника, а?

– Договаривайтесь с ним, как знаете, это ваше дело. А я прекрасно обойдусь сам.

Она в слезах позвонила мне прямо с его террасы. Я сказал, чтобы деньги за полгода она оставила себе и спокойно поискала новое место.

После ухода Фернанды я взял за правило каждую неделю относить свое белье в прачечную. Я умолял дядю Сола позволить брать заодно и его вещи, но он был слишком горд и не желал никаких одолжений. Хозяйство он тоже вел сам. Когда я гостил у него, он ждал, когда я отлучусь, и возился по дому. Вернувшись из магазина, я находил его за мытьем полов, мокрого от пота.

– Приятно, когда в доме чисто, – рассуждал он с улыбкой.

Однажды я сказал:

– Мне неудобно, что ты не даешь мне тебе помочь.

Он оторвался от мытья окон и повернулся ко мне с тряпкой в руках:

– Тебе неудобно, что ты мне не помогаешь или что я при тебе занимаюсь уборкой? Считаешь, что это меня унижает? Где тот великий, кому зазорно помыть собственный туалет?

Он угадал. И я понял, что он прав. Меня одинаково восхищал и дядя Сол – миллионер, и дядя Сол, выходящий с полными сумками из супермаркета. Дело было не в богатстве, а в достоинстве. Сила и красота дяди заключались в невероятном чувстве собственного достоинства; именно оно возвышало его над другими людьми. И отнять у него это достоинство оказалось не под силу никому. Наоборот, с годами оно только крепло. Но, глядя, как он моет полы, я невольно вспоминал времена Гольдманов-из-Балтимора: целыми днями по дому в Оук-Парке сновала целая армия прислуги, которая поддерживала его в идеальном состоянии. Мария, постоянная домработница, служившая у Балтиморов, еще когда мы были детьми; садовник Скунс, люди, следившие за бассейном и обрезавшие деревья (слишком высокие для Скунса), кровельщики, милая филиппинка с сестрами – они приходили по вызову и прислуживали за столом в День благодарения или на званых обедах.

Из всего этого теневого люда, благодаря которому дворец Балтиморов представал во всем блеске, мне больше всего нравилась Мария. Ко мне она относилась очень ласково, а на день рождения дарила мне коробку шоколадных конфет. Я звал ее волшебницей. Благодаря ей моя разбросанная по всей гостевой комнате грязная одежда исчезала и в тот же вечер оказывалась у меня на кровати, чистая и выглаженная. Я был просто покорен ее расторопностью. У нас в Монклере стиркой и глажкой занималась мать. Стирала она по субботам или воскресеньям (когда не ходила на работу), а значит, чистые вещи я мог получить примерно раз в неделю. То есть мне приходилось тщательно выбирать одежду в зависимости от того, что предстояло на будущей неделе, чтобы не остаться в нужный день без какого-нибудь пуловера, в котором я собирался производить впечатление на девиц.

Даже в университетские годы, когда я приезжал к Балтиморам на День благодарения, Мария умудрялась собрать все мое грязное белье и сложить его чистым на кровать. После Драмы, случившейся накануне Дня благодарения в 2004 году, дядя Сол больше не возвращался в Оук-Парк. Но она приходила по-прежнему, ее верность была неколебима.

Флорида, весна 2011 года

На следующий день после ужина с бабушкой я, вернувшись с долгой пробежки, застал дядю Сола с пылесосом в руках.

Накануне, в машине, он только начал вспоминать молодость, а когда мы подъехали к дому, прервал свой рассказ.

– Ты мне вчера недорассказал про вас с дедушкой.

– Там уже особо и рассказывать нечего. И вообще, прошлое есть прошлое.

Он выдернул пылесос из розетки, скрутил шнур и убрал его в шкаф, словно все это не имело никакого значения. Но потом повернулся ко мне и сказал нечто поразительное:

– Знаешь, Маркус, бабушка с дедушкой всегда предпочитали мне твоего отца.

– Что? Какая чепуха! Они всегда так восторгались тобой!

– Восторгались – да, возможно. Но все равно твоего отца они любили больше.

– Да как тебе такое в голову могло прийти!

– Могло, потому что это правда. До университета мы с твоим отцом были очень близки. Наши отношения осложнились после того, когда твой дед запретил мне заниматься медициной.

– Ты хотел стать врачом?

– Да. А дедушка не хотел. Говорил, что для семейной компании это вещь бесполезная. Зато твой отец хотел быть инженером, и это входило в дедушкины планы. Меня он послал в заштатный университет, потому что учеба там стоила недорого, и отдал все, что имел, твоему отцу, чтобы тот смог поехать в один из лучших университетов. Он получал образование по высшему разряду. Твой дед назначил его директором фирмы. А я, хоть и старший, остался на вторых ролях. Все, что я мог после этого делать, – это стараться поразить бабушку с дедушкой. И стараться забыть, что они всегда считали меня хуже твоего отца.

– Но что же между вами произошло? – спросил я.

Он пожал плечами, подхватил тряпку и чистящее средство и пошел мыть окна на кухне.

Поскольку дядя Сол был явно не расположен к рассказам, я решил поговорить с бабушкой. Ее версия событий слегка отличалась от дядиной.

– Дедушка хотел, чтобы Сол с твоим отцом вместе руководили фирмой. Он считал, что твоей отец справится с технической стороной дела, а у твоего дяди характер лидера. Но это было до ссоры между дедушкой и Солом.

– Дядя Сол сказал, что хотел быть врачом, а дедушка не позволил.

– Дедушка считал, что медицина – пустая трата времени и денег.

Бабушка предложила выйти на балкон, чтобы она могла курить. Мы уселись на два пластиковых стула, я смотрел, как она вертит в скрюченных пальцах сигарету, подносит ко рту, зажигает. Она глубоко затянулась и продолжала:

– Понимаешь, Марки, «Гольдман и К^о» – это было дедушкино детище. Он выдержал тяжкую борьбу, чтобы довести дело до конца, и ясно представлял себе, как надо управлять фирмой. Он был человек очень широких взглядов, но в некоторых вопросах сдвинуть его с места было невозможно.

В конце шестидесятых дядя Сол решил стать врачом, но не встретил понимания со стороны отца.

– Столько лет учиться, чтобы что? Твоя задача на фирме – вести ее к новым рубежам. Ты должен учиться стратегии, коммерции, бухгалтерскому учету. Всяким таким вещам. А медицина – пфф! Что за дурацкая идея!

Дяде Солу ничего не оставалось, как смириться. Он начал учиться на факультете управления в маленьком университете Мэриленда. Все изменилось, когда он выяснил, что родители посылают брата в Стэнфорд. Решил, что они предпочитают ему второго сына, и его это больно задело. Когда семья собиралась вместе, все, естественно, куда больше восхищались моим отцом, гордым студентом престижного университета, чем дядей с его второсортным учебным заведением. Дядя Сол решил показать, на что он способен. У него сложились прекрасные отношения с одним из преподавателей, и тот помог ему подготовить план развития фирмы «Гольдман и К^о». Однажды Сол приехал домой с внушительных размеров папкой и хотел все в подробностях изложить отцу.

– У меня возникли идеи относительно расширения фирмы, – пояснил он дедушке.

Тот взглянул на него недоверчиво:

– Зачем ее еще расширять? Почему нельзя сохранить то, что есть? Вот оно, ваше поколение, – войны не видели и считаете, что все лучше всех знаете.

– Профессор Хендрикс говорит, что…

– Кто такой профессор Хендрикс?

– Мой университетский преподаватель менеджмента. Он говорит, что свою фирму надо рассматривать только с двух сторон: чего я хочу – чтобы я съел или чтобы меня съели?

– Так вот, твой профессор ошибается. Именно когда хочешь расти любой ценой, тогда и идешь ко дну.

– Но если слишком осторожничать, вообще не вырастешь и тебя уничтожит более сильный.

– Этот твой профессор создал хоть одну фирму? – спросил дедушка.

– Насколько я знаю, нет, – ответил дядя Сол, понурив голову.

– А я – да! И дела в моей фирме идут прекрасно. Твой профессор разбирается в медицинском оборудовании?

– Нет, но…

– Ох уж этот университетский люд, все бы им теории строить. Твой профессор не основал ни одной фирмы, ничего не понимает в медицинском оборудовании, а хочет меня учить, как руководить «Гольдман и К^о».

– Да нет, ничего подобного, – урезонивал его дядя Сол, – у нас просто возникла пара идей.

– Идей? И что за идеи?

– Надо торговать нашей аппаратурой не только в Нью-Джерси, но и в других регионах.

– Мы уже сейчас можем обеспечить поставки куда угодно.

– А клиентура есть?

– Не то чтобы много. Но мы уже давно ведем речь о том, что надо открывать филиал на Восточном побережье.

– Вот именно, ты про это говорил, еще когда мы детьми были, а дело так и не сдвинулось.

– Рим не в один день строился, Сол!

– Профессор Хендрикс считает, что единственный способ расширить охват фирмы – это открывать филиалы в других штатах. В каждом будет филиал и склад оборудования, завяжутся доверительные отношения с клиентами, и можно будет быстро удовлетворять их запросы.

Дедушка поморщился:

– И на какие деньги ты собираешься открывать филиалы?

– Надо привлекать инвесторов. Мы могли бы открыть офис в Нью-Йорке, и там кто-нибудь…

– О-о, офис в Нью-Йорке! Это еще зачем? Секокус, штат Нью-Джерси, для тебя недостаточно шикарен?

– Не в том дело, но…

– Довольно, Сол! Я не желаю больше слушать эти глупости! Я все-таки хозяин своей фирмы или что?

Прошло два года; больше дядя Сол не заговаривал с отцом о своих идеях расширения фирмы. Зато он заговорил о гражданских правах. Профессор Хендрикс был левым активистом, борцом за гражданские права. Дядя Сол помогал ему в его деятельности. В те же годы у него завязался роман с дочерью Хендрикса Анитой. Теперь, возвращаясь в Секокус, он рассуждал об «отстаивании интересов» и «активных действиях». Вместе с профессором Хендриксом и Анитой он стал разъезжать по стране и участвовать в протестных маршах. Его увлечение политикой страшно раздражало дедушку. В результате между ними произошла ссора, после которой они не разговаривали двенадцать лет.

Случилось это ночью, в апреле 1973 года, когда дядя Сол приехал на весенние каникулы к родителям в Секокус. Около полуночи дедушка, дожидаясь его, расхаживал взад-вперед по гостиной. Временами он брал в руки «Тайм», а потом швырял его обратно на стол.

Бабушка сидела наверху, в спальне. Она несколько раз просила дедушку лечь спать, но тот не желал ничего слушать. Он желал получить от сына объяснения. В конце концов бабушка уснула. И проснулась от их криков. Снизу, через пол, глухо доносился голос дедушки.

– Сол, Сол, черт тебя раздери! Ты понимаешь, что ты делаешь?

– Это не то, что ты думаешь, папа.

– Я не думаю, я вижу! И вижу, что ты вляпался во всякие глупости!

– Глупости? А ты, папа, понимаешь, чего ты не делаешь, когда отказываешься протестовать?

Гнев дедушки был вызван фотографией на первой полосе «Тайм» – фото демонстрации, состоявшейся на прошлой неделе в Вашингтоне. На нем отчетливо были видны дядя Сол, тетя Анита и ее отец в первом ряду, с поднятым вверх кулаком. Дедушка боялся, что все это плохо кончится.

– Смотри, Сол! Полюбуйся на себя! – крикнул он, швырнув газету сыну в лицо. – Знаешь, что я вижу на этом снимке? Неприятности! Гору неприятностей! Ты чего добиваешься? Чтобы за тобой из ФБР пришли? А о фирме ты подумал? Знаешь, что сделает ФБР, если сочтет, что ты опасен? Поломает тебе жизнь, и нам заодно. Нашлют налоговую, и фирме конец! Ты этого хочешь?

– Тебе не кажется, папа, что ты делаешь из мухи слона? Мы вышли на демонстрацию за то, чтобы в мире было больше справедливости, ничего дурного я в этом не вижу.

– Ваши демонстрации совершенно бесполезны, Сол! Открой глаза хоть немного! Это все плохо кончится, вот чего ты добьешься. Тебя в конце концов убьют!

– Кто убьет? Полиция? Правительство? Браво, правовое государство!

– Сол, с тех пор как ты связался с этим профессором Хендриксом и особенно с его дочкой, от тебя только и слышно, что про всякие гражданские права…

– У нее есть имя, ее зовут Анита.

– Пускай Анита. Так вот, я не желаю, чтобы ты с ней встречался.

– Но почему, папа?

– Потому что она плохо на тебя влияет! С тех пор как ты с ней встречаешься, ты попадаешь черт знает в какие ситуации! Без конца разъезжаешь по побережью на всякие демонстрации. Хорош ты будешь, если завалишь экзамены, потому что все время готовил листовки и плакаты, вместо того чтобы учиться. Подумай о будущем, Господом Богом прошу! Твое будущее здесь, на фирме.

– Мое будущее с ней.

– Не говори ерунды. Это ее папаша тебе мозги промыл! С чего это ты вдруг стал великим защитником гражданских прав? Что такое случилось?

– Ее отец тут ни при чем!

Бабушка слышала, что голоса звучат все яростнее, но не осмелилась спуститься. Она думала, что откровенный разговор пойдет на пользу обоим. Но их спор перерос в настоящую ссору.

– Не понимаю, почему ты никак не хочешь доверять мне, папа. Почему тебе вечно надо все держать под контролем?

– Сол, ты совсем спятил! Тебе не приходит в голову, что я просто за тебя волнуюсь?

– Волнуешься? Правда? И что тебя волнует? Кому перейдет фабрика?

– Я волнуюсь, потому что ты ввязался во все эти истории с гражданскими правами и в один прекрасный день пропадешь!

– Пропаду? Да, именно это я и сделаю! Мне осточертело выслушивать твои вздорные бредни! Ты хочешь всем руководить! Всем командовать!

– Сол, прекрати разговаривать со мной в таком тоне!

– Тебя же, кроме Натана, все равно ничего не интересует. Ты только с ним и считаешься.

– У Натана хотя бы нет всех этих нелепых идей, которые нас всех погубят!

– Нелепых? Я хочу трудиться на благо фирмы, но ты же не желаешь меня слушать! Ты так и останешься торговцем пылесосами!

– Что ты сказал?! – заорал дедушка.

– Что слышал! Я больше не желаю иметь ничего общего с твоей убогой фирмой! Мне без тебя лучше! Я сваливаю!

– Сол, ты переходишь всякие границы! Предупреждаю: если ты сейчас выйдешь за дверь, можешь не возвращаться!

– Не волнуйся, я ухожу! Ноги моей больше не будет в этом долбаном Нью-Джерси!

Бабушка выбежала из спальни и кубарем скатилась по лестнице, но было уже поздно: дядя Сол хлопнул входной дверью и уже сидел в машине. Она босиком выскочила на улицу, она умоляла его не уезжать, но он нажал на газ. Она пробежала несколько метров за машиной, но поняла, что он не остановится. Он уехал навсегда.