Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 183 (всего у книги 311 страниц)

– Может, она к ней еще вернется.

Он дружески пожал мне руку, готовясь распрощаться.

– Не надо ей было ехать в университет.

– Вот как? А куда надо было?

– В Нэшвилл, в Теннесси, – выпалил я.

– В Нэшвилл, штат Теннесси? Почему туда?

– Потому что это город великих музыкантов. Она бы стала звездой. Она потрясающая певица, а вы этого не видите.

Не знаю, почему я сказал про Нэшвилл. Может, потому, что мечтал уехать с Александрой далеко-далеко. Я долго воображал себе, что она не поехала в университет Мэдисона. Воображал, что, приехав в Монклер, чтобы порвать со мной, она на самом деле хотела, чтобы я увез ее в Нэшвилл, штат Теннесси. Вот я слышу гудок ее машины и выхожу из дому с чемоданом в руке. Она за рулем старого кабриолета, в солнечных очках, на губах – яркая губная помада, какой она красится, когда счастлива. Я прыгаю в машину, не открывая дверцу, она нажимает на газ, и мы едем. Мы едем в лучший мир, в мир мечты. Мы катим два дня – через Нью-Джерси, Пенсильванию, Мэриленд, Вирджинию. Ночь мы проводим в Вирджинии, в Роаноке. И наутро следующего дня въезжаем наконец в Теннесси.

19

Той ранней весной 2012 года за первой статьей о нас с Александрой косяком пошли статьи в других таблоидах. Это стало главной темой дня, все только про нас и говорили. Желтые газетки перекупали друг у друга одни и те же ворованные фото, но больше никаких конкретных фактов у них не было, а читатели требовали подробностей. Поэтому щеголять им приходилось интервью моих бывших одноклассников, жаждавших минутной славы: те соглашались рассказать про нас, но к делу это не имело никакого отношения.

Они, к примеру, разыскали Нино Альвареса, милого мальчика, мы с ним учились в одном классе в одиннадцать лет. Его спросили:

– Вы когда-нибудь видели Александру и Маркуса вместе?

– Нет, – важно ответствовал Альварес.

И газетка вышла с заголовком:

ДРУГ МАРКУСА УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ЕГО С АЛЕКСАНДРОЙ

По улице все время шастали соседи и папарацци-любители, фотографировали мой дом. Сам я их прогнать не мог, чтобы не попасть на фото, и потому без конца звонил в полицию и просил меня от них избавить. В итоге я даже сдружился со всем полицейским отрядом, и как-то в воскресенье они зашли ко мне на барбекю.

В Бока-Ратон я приехал в поисках покоя, а меня доставали со всех сторон, в том числе мои собственные друзья, которым я тоже не рассказывал о снедавших меня тайных чувствах – они могли проболтаться. Я требовал права на личную жизнь, от которого сам отказался ради славы. Нельзя иметь все.

В конце концов я завел привычку уезжать в Коконат-Гроув, в дом дяди Сола. Странно было находиться там без него. Как раз поэтому я вскоре после его смерти купил дом в Бока-Ратоне. Мне хотелось во Флориду, но поехать к нему я больше не мог. Не было сил.

Но раз уж пришлось, я стал заново обживаться в его доме. Набрался храбрости и начал наводить порядок в папках дяди Сола. Нелегко было отобрать, что из его дел можно выбросить. Еще труднее было взглянуть в глаза реальности и смириться с фактом: Балтиморов больше не существует.

Мне не хватало Вуди и Гиллеля. Александра, оказывается, была права: какая-то часть меня считала, что я мог их спасти. Что я мог предотвратить Драму.

Хэмптоны, штат Нью-Йорк, 1997 год

Корни Драмы, безусловно, уходили в то последнее лето, что мы провели с Гиллелем и Вуди в Хэмптонах. Волшебное детство Банды Гольдманов не могло длиться вечно: нам уже стукнуло семнадцать, и следующий школьный год должен был стать для нас последним. Потом нам предстояло поступать в университет.

Помню день, когда я туда приехал. Я сидел в «пятипенсовике»,[340] маршрут которого знал наизусть. Мне был знаком каждый поворот, каждая остановка, каждый город, мимо которого мы проезжали. Через три с половиной часа показалась главная улица Ист-Хэмптона, где меня нетерпеливо поджидали Гиллель и Вуди. Автобус еще не остановился, а они уже, подпрыгивая от возбуждения, выкрикивали мое имя, потом, не дожидаясь, пока он встанет у перрона, бросились чуть ли не под колеса меня встречать. Я прилип к окну, они тоже прилипли к нему носами с другой стороны и стучали в стекло, чтобы я быстрей шел к ним, словно не могли больше ждать.

Оба они и сегодня, как живые, стоят у меня перед глазами. Мы выросли. Они стали настолько же непохожи внешне, насколько были близки внутренне. Гиллель, все такой же тощий, выглядел младше своих лет и до сих пор таскал во рту сложные брекеты. Вуди с его ростом и телосложением казался куда старше: высокий, красивый, пышущий здоровьем, с выпирающими мускулами.

Я спрыгнул с подножки. Мы бросились друг другу в объятия и долго изо всех сил сжимали плотный ком своих тел, мышц, костей и сердец.

– Клевый Маркус Гольдман! – вопил Вуди, сияя от радости.

– Банда Гольдманов снова в строю! – ликовал Гиллель.

Теперь у нас у всех троих были водительские права. Они приехали меня встречать на машине дяди Сола. Вуди подхватил мой чемодан и бросил в багажник. Потом мы расселись и победоносно пустились навстречу своим последним каникулам.

Все двадцать минут до дома они наперебой рассказывали, что ждет нас этим летом, стараясь перекричать шум горячего ветра, врывавшегося в открытые окна машины. Вуди, в темных очках и с сигаретой в зубах, был за рулем; я сидел рядом с ним, а Гиллель, устроившись сзади, просунул голову между передними сиденьями, чтобы удобнее было разговаривать. Мы въехали на побережье и покатили вдоль океана через Ист-Хэмптон к чистенькому кварталу, где стоял наш дом. Колеса заскрипели по гравию, Вуди резко затормозил и погудел, возвещая о нашем прибытии.

Дядю Сола и тетю Аниту я нашел там же, где оставил в прошлом году: оба удобно устроились под навесом на террасе и читали. Из распахнутого окна гостиной лилась все та же классическая музыка. Все было так, словно мы и не расставались, словно Ист-Хэмптон будет длиться вечно. Я помню нашу встречу и, вызывая в памяти момент, когда обнял их и прижал к груди – в сущности, это было единственным наглядным свидетельством того, что мы в самом деле долго не виделись, – вновь ощущаю, как я любил их объятия. С тетей я чувствовал себя мужчиной, руки дяди преисполняли меня гордостью. А еще я помню все связанные с ними запахи: их кожа пахла мылом, одежда – прачечной в Балтиморе; помню аромат шампуня тети Аниты и туалетной воды дяди Сола. Каждый раз жизнь вводила меня в обман, и я снова верил, что круговорот наших встреч будет длиться вечно.

На столике под навесом я нашел привычную стопку литературных приложений к «Нью-Йорк таймс», которые дядя Сол еще не прочел и перелистывал в хронологическом порядке, хоть и весьма приблизительном. Еще я заметил несколько проспектов разных университетов. И нашу драгоценную тетрадь: в нее мы записывали прогнозы на следующий сезон по всем видам спорта – бейсболу, футболу, баскетболу и хоккею. Не ограничиваясь доморощенными пророчествами о том, кто выиграет Супербоул или поднимет над головой Кубок Стэнли, мы шли куда дальше: пытались угадать победителя в каждой из конференций,[341] счет финального матча, лучших игроков, лучших бомбардиров и суммы самых дорогих трансферов. Писали свои имена и рядом – свои прогнозы. А на следующий год брали тетрадь и смотрели, у кого из нас лучший нюх. Это было одним из дядиных увлечений; по ходу сезона он собирал и записывал спортивные результаты и сравнивал их с нашими предсказаниями. Если кому-то из нас случалось угадать или почти угадать, он приходил в изумление:

– Ну надо же! Ничего себе! Как вы могли такое вычислить?

Дабы скрепить наше братство, мы лет в десять-двенадцать решили выбрать команды, приемлемые для всех членов Банды Гольдманов, и официально за них болеть. Компромисс достигался по географическому принципу. В бейсболе это были «Балтимор Ориолс» (выбор Вуди и Гиллеля). В баскетболе – «Майами Хит» (в честь бабушки и дедушки Гольдманов). В футболе – «Даллас Ковбойз» и, наконец, в хоккее – «Монреаль Канадиенс», наверно, потому, что, когда мы выбирали, они выиграли Кубок Стэнли, и это убедило нас окончательно.

В тот год мы решили вычеркнуть футбол из списка прогнозов – из-за того, что произошло с Вуди и Гиллелем в школьной команде. Один дядя Сол рассуждал про футбольный сезон как ни в чем не бывало. Я знаю, он делал это ради Вуди – хотел примирить его с этим видом спорта.

– Рад, что снова проведешь сезон со своей командой, Вуди? – спросил он.

Вуди молча пожал плечами.

– Давай, Вуд, ты ж теперь вообще силач, – подбодрил его Гиллель. – Мама говорит, если будешь продолжать в том же духе, точно получишь стипендию и поступишь в университет.

Он снова пожал плечами. С кухни вернулась тетя Анита и принесла нам чаю со льдом.

– Оставьте его в покое, – сказала она, услышав конец разговора, ласково погладила Вуди по голове и села рядом с нами на скамейку.

Как и все наши сверстники, перешедшие в выпускной класс, мы только и говорили, что о выборе университета. Лучшие университеты брали только самых сильных учеников, и наше будущее отчасти зависело от выпускных экзаменов.

– Студентов надо бы отбирать по их возможностям, а не по способности тупо заучивать и выдавать все, чем им забивают мозги, – произнес вдруг Гиллель, словно прочитав наши мысли.

Вуди помахал рукой у головы, словно отгоняя неприятные думы, и предложил пойти на пляж. Мы не заставили себя долго упрашивать. В мгновение ока все трое были уже в плавках, сидели в машине и с включенным на полную мощность радио катили на наш любимый маленький пляж у выезда из Ист-Хэмптона.

На пляж этот ходила в основном молодежь нашего возраста. Наше появление вызвало живейший интерес у группки девушек, явно поджидавших Гиллеля и Вуди. Особенно Вуди. Вокруг Вуди вечно вилась стайка девиц, чаще всего очень красивых, по крайней мере с отличной фигурой. Они раскинулись на пляжных полотенцах и жарились на солнце. Некоторые были сильно старше нас – это мы знали, потому что они законным образом покупали пиво и нас снабжали, – что отнюдь не мешало им бросать на Вуди пылкие взоры.

Я первым нырнул в океан. Побежал к деревянным мосткам и прыгнул в волны. За мной немедля последовали Вуди с Гиллелем. Сперва Гиллель, по-прежнему похожий на прутик. Затем Вуди, пышущий силой и здоровьем, словно высеченный из камня. Прежде чем прыгнуть, он выпрямился на мостках, подставил рельефную грудь солнцу, расплылся в ослепительной улыбке и, сияя белоснежными здоровыми зубами, воскликнул:

– Банда Гольдманов вернулась!

Мышцы его напряглись, образовав устрашающий панцирь, и он, сделав эффектное сальто, исчез в океане.

Мы с Гиллелем хотели быть как Вуди, хоть никогда себе в этом не признавались. В спорте он был бог: лучшего атлета я в жизни не видел. Он мог добиться успеха в любой дисциплине: боксировал как лев, бегал как пантера, отлично играл в баскетбол и поклонялся футболу. От лета к лету я наблюдал, как менялось его тело. Теперь он производил сильное впечатление. Я заметил его мышцы под футболкой, когда он ждал меня на автовокзале, ощутил их, когда он прижал меня к себе, а теперь воочию созерцал его обнаженный торс, бултыхающийся в холодных волнах.

Сидя в воде, мы окинули взором свои владения. Воздух был такой прозрачный, что вдали виден был маленький частный пляж «Рая на Земле».

Гиллель сказал, что дом в итоге продали.

– Кому? – спросил я.

– Понятия не имею. Папа говорил с кем-то из обслуги, вроде к концу недели должен появиться владелец.

– Интересно, кто дом купил, – сказал Вуди. – С Кларками хорошо было. Надеюсь, новые хозяева разрешат иногда пользоваться их пляжем, а мы им с садом поможем.

– Если какие-нибудь старые пердуны, то вряд ли, – сказал я.

– Я тут дохлого скунса на дороге видел. Всегда можно его подобрать и зашвырнуть им в сад.

Мы посмеялись.

Вуди поднял со дна гальку и ловко запустил ее по поверхности воды. Его бицепс, напрягшись, превратился в громадный шар.

– Что это ты с собой сотворил за год? – спросил я, меряя пальцами обхват его руки. – Экая ты громадина!

– Шут его знает. Просто делал то, что надо: тренировался как черт.

– А что скауты из университетов?

– Интересовались, ага. Только знаешь, Марки, осточертел мне этот футбол… Раньше мы лучше жили. Когда мы с Гиллелем были вместе. До этой долбаной специальной школы…

Они с Гиллелем жили врозь второй год подряд. Вуди с бесшабашным видом запустил вдаль второй камешек. Так, словно все эти разговоры про университет не имели, в сущности, никого значения. И это было почти правдой: в тот момент мы хотели только одного – жить, пользоваться молодостью; могучий зов Хэмптонов звучал в нас. Город был прекрасен; в то лето стояла сильная жара. В смысле погоды и общего настроения июль 1997 года был, наверно, самым прекрасным летом для добрых американцев. Мы были счастливой молодежью мирной и процветающей Америки.

Вечером, после ужина, мы взяли машину дяди Сола и отправились втроем за город. Ночь стояла безоблачная, мы растянулись на траве и глядели на звезды. Мы с Вуди курили, Гиллель со своей сигаретой кашлял и задыхался.

– Кончай дымить, Гилл, – твердил ему Вуди. – Смотреть на тебя невозможно.

– Приезжай как-нибудь на матч с Вуди, Маркус, – сказал Гиллель. – Животики надорвешь.

– А что такого смешного я делаю? – оскорбился Вуди.

– Мочишь других игроков.

– У меня техника такая. Я же нападающий.

– Нападающий? Это надо видеть, Марки, чисто бульдозер. Двинет плечом, и все парни из другой команды уже полегли. Чихнуть не успеешь, а его команда уже в зачетной зоне. Они почти все матчи в этом сезоне выиграли.

– Тебе боксом надо заниматься, – сказал я. – Точно профессионалом станешь.

– Пффф! Да ни за что на свете! Боксом? Не хватало еще, чтобы мне нос расквасили. Какая девушка пойдет за меня замуж, если мне рубильник свернут?

Насчет девушки, которая пойдет за него замуж, Вуди волноваться не стоило. Все девушки любили Вуди. Все были от него без ума.

Гиллель внезапно посерьезнел.

– Чуваки, это, наверно, наше последнее лето здесь, потом еще неизвестно, когда встретимся. Начнется университет, другие заботы…

– Угу, – кивнул Вуди с явной грустью в голосе.

* * *

Под конец нашей первой недели в Хэмптонах дядя Сол, вернувшись из магазина, сообщил за завтраком, что видел машину у ворот «Рая на Земле». Новые жильцы приехали.

Вуди, Гиллель и я, сгорая от любопытства, срочно дожевали хлопья и кинулись туда взглянуть на новых владельцев и предложить им в обмен на пользование мостками и пляжем по нескольку часов работать у них в саду. Дабы внушить к себе доверие, мы облачились в свои футболки садовников Гольдманов (их регулярно переделывали нам по росту). Позвонили в дверь, а когда она открылась, дружно онемели: перед нами стояла Александра.

20

Хэмптоны, штат Нью-Йорк, июль 1997 года

В Хэмптонах мы встретились так, словно никогда и не расставались. Когда первое минутное изумление прошло, она испустила восторженный крик.

– Банда Гольдманов! – кричала она, обнимая всех нас по очереди. – Глазам не верю!

Меня она с обескураживающей непосредственностью заключила в объятия и одарила великолепной улыбкой.

На наш шум и гам вышел ее отец и сердечно поздоровался с нами. Мы сбегали к тете Аните и дяде Солу, и те в свой черед пришли поприветствовать новых хозяев дома.

– Ничего себе! – воскликнул дядя Сол, целуясь с Патриком. – Так это ты купил «Рай на Земле»?

Я видел, что кузены просто светятся от счастья: Александра снова с нами! Их чувства к ней легко читались в их жестах, в их возбуждении. Последний раз они виделись с ней в момент ее отъезда из Оук-Парка в Нью-Йорк, когда мы все четверо ревели белугами. Но для меня все было не так, как прежде.

Тетя Анита в тот же день пригласила Александру и Патрика на ужин; мы, все семеро, собрались в беседке, увитой кирказоном. Патрик Невилл сказал, что давно хотел купить дом в этом месте, и «Рай на Земле» подвернулся как нельзя кстати. Я не особо прислушивался к разговору. Я пожирал глазами Александру; мне казалось, что она избегает моего взгляда.

После ужина дядя Сол, тетя Анита и Патрик Невилл уселись с ликером у бассейна, а мы с Александрой и кузенами пошли прогуляться по улице. Было уже темно, но в воздухе стояло приятное тепло. Мы болтали о том о сем, Александра рассказывала про свою студенческую жизнь в Коннектикуте, в университете Мэдисона. Она еще толком не знала, чему себя посвятить.

– А музыка? – спросил Вуди. – Ты по-прежнему играешь?

– Меньше, чем раньше. Почти совсем времени нет…

– Жаль, – произнес я.

В ее глазах мелькнула грусть.

– Честно говоря, мне этого очень не хватает.

Встреча с ней разбила мне сердце. Меня до сих пор манил ее голос, ее лицо, ее улыбка, ее запах. В сущности, мне не очень хотелось снова ее видеть. Но она была нашей соседкой, и я плохо себе представлял, как смогу уклониться от встреч. К тому же кузены только про нее и говорили, а я не мог им рассказать, что произошло между нею и мной.

Назавтра она пригласила нас купаться у них. Я неохотно поплелся за Вуди и Гиллелем. Вода в океане была холодная, и после обеда мы сидели у их бассейна; он был куда больше, чем у Балтиморов. Она позвала меня помочь ей принести с кухни напитки, и мы оказались наедине.

– Маркикетик, я тебе хотела сказать… я очень рада тебя видеть. Надеюсь, ты не чувствуешь себя неловко; я – нет. Приятно, что мы можем оставаться друзьями.

Я надулся. Про дружбу раньше речи не было.

– Почему ты ни разу не дала о себе знать? – возмущенно спросил я.

– Знать о себе?

– Я часто бывал у дома твоего отца, в Нью-Йорке…

– У дома моего отца? Но, Маркус, чего ты от меня хочешь?

– Ничего.

– Не говори «ничего», я же вижу, что ты на меня сердишься. Ты сердишься, что я уехала?

– Возможно.

Она раздраженно вздохнула:

– Маркус, ты шикарный парень. Но мы больше не вместе. Я рада снова тебя видеть, и тебя, и твоих кузенов, но если тебе тяжело на меня смотреть и не мусолить прошлое, давай будем друг друга избегать.

Я солгал ей; сказал, что ничего не мусолю, что наш роман для меня почти ничего не значил и я про него почти забыл. Подхватил банки с газировкой и вышел на улицу к кузенам. Я снова встретил Александру, но это была уже не та Александра. Когда мы встречались в последний раз, она была еще моя. А теперь передо мной была цветущая взрослая девушка, студентка престижного университета, а я так и остался в своем тесном монклерском мирке. Я понимал, что должен ее забыть, но когда видел ее у бассейна в купальнике, ее отражение в воде превращалось в отражение в зеркале «Уолдорф-Астории», и воспоминания о прошлом неотвязно теснились в моей памяти.

В Хэмптонах мы все время проводили у Невиллов. Их двери всегда были для нас открыты, а великолепный «Рай» притягивал нас, как магнит. Я первый раз видел, чтобы владения Балтиморов уступали чьим-то еще: по сравнению с домом, который купил Патрик Невилл, летняя вилла дяди и тети выглядела Монклером в Хэмптонах.

Патрик Невилл с большим вкусом заново его обставил, полностью переделал кухню, а в подвале устроил хаммам. Заменил плитку в бассейне. Но фонтан, на который я мог любоваться без конца, сохранил – как и мощенную камнем дорожку, петлявшую среди кустов гортензии и ведущую к пляжу с белым песком, омываемому лазурным океаном.

После переезда в Нью-Йорк Патрик Невилл добился в своем инвестиционном фонде несомненного успеха; в соответствии с его достижениями выросли и его зарплата и вознаграждения. Он в самом буквальном смысле купался в деньгах.

Нас ослепляла красота «Рая», но торчали мы там главным образом из-за Невиллов. Из-за Александры, конечно, но и из-за ее отца; тот к нам очень привязался. В Оук-Парке он всегда хорошо относился к нам. Это был на редкость добрый и славный человек. Но в Хэмптонах он предстал нам с другой стороны: харизматичным, образованным, не боящимся риска. Мы с удивлением осознали, что нас к нему тянет.

Случалось, Патрик, открыв нам дверь, сообщал, что Александра отлучилась и скоро вернется. В такие минуты он усаживал нас на кухне и угощал пивом.

– Вы уже не мальчики, – говорил он, словно заранее отметая возможные возражения. – По сути, вы уже мужчины. Знакомством с вами можно гордиться.

Он открывал банки и протягивал всем по очереди, а потом чокался с нами и пил за наше здоровье.

Я понял, что в Банде было что-то необычное и его это привлекало. Он любил с нами поболтать. Однажды он спросил, чем мы увлекаемся. Мы стали наперебой кричать, что любим спорт, и девушек, и прочее, что приходило в голову. Гиллель упомянул политику, и Патрик обрадовался еще больше.

– Я тоже всегда очень интересовался политикой, – подхватил он. – А еще историей. И литературой. The empty vessel makes the loudest sound.[342]

– Шекспир, – опознал Гиллель.

– Точно, – просиял Невилл. – А откуда ты знаешь?

– Этот чувачок все знает, – гордо отозвался Вуди. – Он у нас гений.

Патрик улыбался; наше присутствие явно доставляло ему удовольствие.

– Отличные вы мальчишки, – сказал он. – Родители небось вами гордятся.

– Мои родители – мудаки, – любезно пояснил Вуди.

– Ага, – подтвердил Гиллель. – Я даже одалживаю ему своих.

Невилл как-то странно взглянул на нас, а потом рассмеялся:

– Нет, вы правда отличные парни! Еще пива?

В «Раю» нам было хорошо и уютно. Вскоре мы уже околачивались там не только целыми днями, но и по вечерам. Но я быстро почувствавал, что присутствие в Банде Гольдманов Александры мешало нам, Вуди, Гиллелю и мне, быть заодно во всем. Мне стоило большого труда держаться от нее на расстоянии: приходилось считаться с Вуди и Гиллелем, у которых взыграли гормоны. Они пожирали ее глазами, и я слишком ревновал, чтобы оставлять их с ней наедине. В бассейне я следил за ними. Смотрел, как они стараются ее рассмешить, смотрел, как Вуди подхватывает ее своими мускулистыми руками и бросает в воду, всматривался в ее глаза, пытаясь понять, не блестят ли они сильнее, когда переводит их на кого-то из кузенов.

С каждым днем моя ревность разгоралась все больше. Я ревновал к Гиллелю, к его обаянию, к его познаниям, к его непринужденности. Я прекрасно видел, как она на него смотрит, как касается его, и сходил с ума.

Первый раз в жизни меня раздражал Вуди: я всегда его очень любил, а теперь, бывало, ненавидел. Когда он, вспотев, стягивал футболку и обнажал свой скульптурный торс, она невольно им любовалась, а иногда даже отвешивала комплименты. Я отлично видел, как она на него смотрит, как касается его, и сходил с ума.

Я стал шпионить за ними. Если кто-то из них отлучался, во мне тут же вспыхивало подозрение. Я воображал себе тайные свидания и бесконечные объятия. По вечерам, когда мы сидели на террасе у Балтиморов и ужинали, дядя Сол спрашивал:

– У вас все в порядке, ребятки? Какие-то вы неразговорчивые.

– Все хорошо, – отвечал кто-нибудь из нас.

– А у Невиллов все нормально? Ничего нового, о чем мне стоило бы знать?

– Все нормально, просто мы устали.

То, что настораживало дядю Сола, было плохо скрываемым напряжением между членами Банды. Впервые за всю нашу совместную жизнь мы все желали такого, что не могли поделить на троих.