Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 159 (всего у книги 311 страниц)

– А преступники? – спросил Гэхаловуд.

– Их так и не нашли. Эта шайка уже не первый раз орудовала в наших краях. И всякий раз они всласть упражнялись в своих «филдголах». Но случай с Лютером оказался самым ужасным: они чудом его не убили. Об этом писали все газеты, полиция сбилась с ног. Но больше о них никто никогда не слышал. Наверно, испугались, что их поймают.

– Что было потом с вашим братом?

– Следующие два года Лютер не делал ничего, только слонялся целыми днями по дому. Как привидение. Отец допоздна засиживался на своем складе, мать старалась как можно чаще уходить по делам. Это были невыносимые два года. А потом, в 1966 году, вдруг кто-то позвонил в дверь.

1966

Он отпер не сразу: для него невыносима была мысль, что его увидят. Но, кроме него, дома никого не было, вдруг что-то важное? Он открыл. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, очень элегантный.

– Привет, – сказал мужчина. – Прости, что приходится ломиться в дверь, но у меня машина сломалась. Метров пятьдесят отсюда. Ты, случайно, в механике не разбираешься?

– Фмотря фто у ваф, – ответил Лютер.

– Ничего серьезного, просто колесо село. Но никак не могу справиться с домкратом.

Лютер согласился пойти посмотреть. Машина, роскошное купе, стояла на обочине неподалеку. Правое переднее колесо напоролось на гвоздь. Плохо смазанный домкрат заело, но Лютер все-таки одолел его и поменял колесо.

– Что ж, впечатляет, – сказал мужчина. – Повезло мне, что я тебя встретил. Ты чем занимаешься? Механик?

– Нифем. Раньфе рифовал. Но потом был неффафтный флуфай.

– А чем на жизнь зарабатываешь?

– Я не варабатываю на вивнь.

Мужчина пристально посмотрел на него и протянул ему руку:

– Меня зовут Элайджа Стерн. Спасибо, я тебе по гроб жизни обязан.

– Лютер Калеб.

– Приятно познакомиться, Лютер.

С минуту они разглядывали друг друга. В конце концов Стерн задал вопрос, мучивший его с тех пор, как Лютер открыл дверь:

– Что случилось с твоим лицом?

– Вам приходилось флыфать о банде филдголов?

– Нет.

– Они нападали на людей профто ради вабавы. И били по голове как по мяфу.

– Какой ужас… Сочувствую.

Лютер обреченно пожал плечами.

– А ты не сдавайся! – дружески сказал Стерн. – Если жизнь тебя бьет под дых, дай ей сдачи! Как ты посмотришь на то, чтобы получить работу? Я ищу человека, чтобы занимался моими машинами и был моим шофером. Ты мне очень нравишься. Если соблазнишься, я тебя беру.

Через неделю Лютер переехал в Конкорд, в пристройку для служащих в огромном фамильном поместье Стерна.

* * *

Силла считала, что встреча со Стерном была невероятной удачей для брата.

– Благодаря Стерну Лют снова стал человеком. У него появилась работа, деньги. Его жизнь понемногу опять обретала смысл. А главное, он снова начал рисовать. Они со Стерном прекрасно ладили: он был не только его шофером, но и доверенным лицом, я бы даже сказала, почти другом. Стерн недавно принял дела от отца; он жил в громадном доме, слишком большом для него одного. По-моему, он был рад обществу Лютера. Они сильно привязались друг к другу. Лют оставался у него на службе все следующие девять лет. До самой своей смерти.

– Миссис Митчелл, – спросил Гэхаловуд, – а какие отношения были с братом у вас?

Она улыбнулась:

– Он был совсем непохож на других. Такой добрый, нежный! Любил цветы, любил искусство. Он не должен был умереть, как обыкновенный шофер лимузина! Поймите меня правильно, я ничего не имею против шоферов, но Лют – это было что-то особенное! По воскресеньям он часто приезжал домой обедать. Появлялся утром, проводил с нами весь день и вечером возвращался в Конкорд. Я так любила эти воскресенья, особенно когда он принимался рисовать в своей бывшей комнате: он устроил там мастерскую. У него был огромный талант. Как только он начинал рисовать, он излучал неописуемую красоту. Я садилась на стул у него за спиной и смотрела. Смотрела, как из хаотичных поначалу мазков проступают реалистичные, невероятные по силе сцены. Сперва казалось, что он малюет неизвестно что, а потом вдруг среди пятен и линий возникал образ, и каждая черточка обретала смысл. Это был совершенно неповторимый момент. Я ему говорила, что он должен продолжать занятия живописью, подумать все же о школе изящных искусств, выставлять свои работы. Но он не хотел – из-за своего лица, из-за своей дикции. Из-за всего. До нападения он говорил, что рисует, потому что иначе не может. А когда в итоге оправился, говорил, что рисует, чтобы не было так одиноко.

– Можно взглянуть на его картины? – попросил Гэхаловуд.

– Да, конечно. Отец собрал что-то вроде коллекции – все картины, какие остались в Портленде, и те, что он забрал у Стерна, из комнаты Лютера, после его гибели. Он говорил, что однажды их можно будет отдать в музей, что они могут иметь успех. Но до тех пор просто сгрузил их в ящики, на память; потом родители умерли, и теперь я храню их у себя.

Силла отвела нас в подвал; в одном из помещений громоздилась целая гора больших деревянных ящиков. Из них торчали несколько больших картин, среди рам грудой лежали наброски и рисунки. Их было на удивление много.

– Тут такой беспорядок, – извиняющимся тоном произнесла она. – Просто ворох воспоминаний. У меня рука не поднялась что-то выбрасывать.

Перебирая картины, Гэхаловуд вытащил полотно с портретом юной белокурой женщины.

– Это Элеонора, – пояснила Силла. – Эти картины написаны еще до нападения. Он любил ее рисовать. Говорил, что может рисовать ее всю жизнь.

Элеонора была молодая красивая блондинка. Любопытная деталь: она невероятно походила на Нолу. В ящиках нашлось много других женских портретов; все женщины были белокурые, все картины датированы годами после нападения.

– Кто эти женщины на картинах? – спросил Гэхаловуд.

– Не знаю, – ответила Силла. – Наверно, просто плод воображения Лютера.

Именно в этот момент мы наткнулись на серию набросков углем. На одном из них я узнал зал «Кларкса»; за стойкой стояла красивая, но грустная женщина. Сходство с Дженни было разительным, но я подумал, что это совпадение – пока, перевернув рисунок, не обнаружил на оборотной стороне подпись: «Дженни Куинн, 1974 г.» Я спросил:

– Откуда у вашего брата эта навязчивая идея – рисовать одних блондинок?

– Не знаю, – ответила Силла. – Правда не знаю…

Тогда Гэхаловуд, ласково и в то же время серьезно глядя на нее, произнес:

– Миссис Митчелл, настало время рассказать, почему вечером 31 августа 1975 года ваш отец сказал, что Лютер «сделал глупость».

Она кивнула.

31 августа 1975 года

В девять утра, повесив трубку после разговора с Элайджей Стерном, Джей Калеб понял, что дело неладно. Стерн сказал, что Лютер взял отпуск на неопределенный срок. «Вы ищете Лютера? – удивился Стерн. – Но его нет. Я думал, вы знаете». – «Его нет? А где же он? Вчера мы его ждали на дне рождения сестры, но он не пришел. Я очень волнуюсь. А что конкретно он вам сказал?» – «Он сказал, что, вероятно, не будет больше у меня работать. Это было в пятницу». – «Не будет больше работать у вас? Но почему?» – «Не знаю. Я думал, вы знаете».

Не успев положить трубку, Джей снова взял ее в руки, чтобы позвонить в полицию. Но почему-то не стал этого делать. У него было странное предчувствие. В кабинет влетела Надя, его жена:

– Что сказал Стерн?

– Что Лютер в пятницу уволился.

– Уволился? То есть как это – уволился?

Джей вздохнул: бессонная ночь измотала его.

– Понятия не имею, – ответил он. – Вообще не понимаю, что происходит. Совсем… Я должен его разыскать.

– Но где его искать?

Он пожал плечами: он не имел об этом ни малейшего представления.

– Оставайся здесь, – велел он Наде. – Вдруг он появится. Я буду тебе звонить каждый час и сообщать, как дела.

Он схватил ключи от своего пикапа и пустился в дорогу, толком не зная, откуда начать поиски. В конце концов решил доехать до Конкорда. Город он знал плохо и колесил по нему наугад. Несколько раз миновал один и тот же полицейский пост, хотел было остановиться и попросить помощи, но что-то его удерживало. В итоге он отправился к Элайдже Стерну. Тот куда-то отлучился; один из служителей провел его в комнату сына. Джей надеялся, что Лютер оставил записку, но ничего не нашел. В комнате царил порядок: ни письма, ни каких-то иных признаков, указывающих на отъезд.

– Лютер вам что-нибудь говорил? – спросил Джей у стоявшего рядом служителя.

– Нет. Меня два дня не было, но мне сказали, что Лютер какое-то время работать не будет.

– Какое-то время? Так он взял отпуск или уволился?

– Не могу вам сказать.

Вся эта путаница была очень странной. Джей убедился, что произошло нечто серьезное, иначе его сын не растворился бы вот так, ни слова не сказав. Он покинул поместье Стерна и вернулся в город. Остановился у ресторана, чтобы позвонить жене и наскоро проглотить сэндвич. Надя сказала, что от Лютера по-прежнему никаких вестей. За завтраком он просмотрел газеты: везде только и писали, что о происшествии в Авроре.

– Что это за история с пропавшей девочкой? – спросил он у хозяина.

– Скверное дело… Это случилось в городишке в часе езды отсюда: убили какую-то бедную женщину и похитили пятнадцатилетнюю девочку. Вся полиция штата ее ищет…

– А как доехать до Авроры?

– Едете по сто первому на восток. Доезжаете до океана, дальше по шоссе 1, на юг, и вы на месте.

Движимый смутным предчувствием, Джей Калеб направился в Аврору. На шоссе 1 его дважды останавливали полицейские кордоны. Проезжая мимо густого леса Сайд-Крик, он воочию оценил масштабы поисковой операции: десятки машин скорой помощи, всюду полицейские с собаками. Добравшись до центра города, он затормозил у ресторанчика на центральной улице, сразу за пристанью для яхт. Ресторан был набит битком. Он вошел и сел у стойки. Очаровательная молодая блондинка налила ему кофе. На какую-то долю секунды ему показалось, что он ее знает, хотя раньше никогда здесь не был. Он присмотрелся, она ему улыбнулась, потом он увидел на бейджике ее имя – Дженни. И внезапно понял: женщина на рисунке Лютера, на том наброске углем, который ему особенно нравился, – это она! Он прекрасно помнил подпись на обороте: «Дженни Куинн, 1974 г.»

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – обратилась к нему Дженни. – У вас растерянный вид.

– Я… Это такой кошмар, то, что здесь произошло…

– И не говорите… До сих пор никто не знает, что случилось с девочкой. Она такая молоденькая! Всего пятнадцать лет. Я ее хорошо знаю, она здесь работает по субботам. Ее зовут Нола Келлерган.

– Как… Как вы сказали? – заикаясь, проговорил Джей, надеясь, что не расслышал.

– Нола. Нола Келлерган.

Услышав это имя, он пошатнулся. Его тошнило. Надо убираться отсюда. И подальше. Он оставил на стойке десять долларов и быстро ушел.

Когда он вернулся домой, Надя в ту же секунду заметила, что муж не в себе. Она бросилась к нему и почти рухнула в его объятия.

– Боже, Джей, что происходит?

– Три недели назад мы с Лютером ходили на рыбалку, помнишь?

– Ну да, и наловили совершенно несъедобных окуней. Но почему ты спрашиваешь?

Джей рассказал жене, что происходило в тот день – в воскресенье, 10 августа 1975 года. Лютер приехал в Портленд накануне вечером: они договорились с раннего утра отправиться на озеро ловить рыбу. Погода стояла прекрасная, клевало хорошо, они выбрали тихий уголок, и им никто не мешал. Потягивая пиво, они разговорились о жизни.

– Папа, мне надо тебе фкавать, – произнес Лютер. – Я вфтретил необыкновенную венфину.

– Правда?

– Фефтное флово. Она не такая, как вфе. Она вафтавила битьфя мое фердфе, и внаефь, она меня любит. Она фама фкавала. Однавды я тебя ф ней повнакомлю. Уверен, она тебе офень понравитфя.

Джей улыбнулся:

– А имя у этой женщины есть?

– Нола, папа. Ее вовут Нола Келлерган.

И вот, вспоминая этот день, Джей Калеб и сказал жене:

– Нола Келлерган – имя девочки, которую похитили в Авроре. По-моему, Лютер сделал огромную глупость.

В эту минуту в дом вошла Силла и услышала слова отца.

– Что это значит? – закричала она. – Что Лютер натворил?

Отец объяснил ей ситуацию и строго-настрого приказал никому не говорить об этой истории. Никто не должен был связать имя Лютера с Нолой. Всю следующую неделю он почти не бывал дома, искал сына: изъездил весь Мэн, потом все побережье от Канады до Массачусетса. Забирался в самые глухие уголки, на озера, в шалаши, которые сын так любил. Говорил себе, что он, быть может, забился туда, напуганный, затравленный, как дикий зверь, всей местной полицией. Но нигде не нашел никаких следов Лютера. Каждый вечер он ждал, прислушивался к малейшему шуму. И когда из полиции позвонили и сообщили о его смерти, он чуть ли не вздохнул с облегчением. И велел Наде и Силле больше никогда не заговаривать об этой истории, чтобы память о сыне оставалась незапятнанной.

* * *

Силла закончила свой рассказ, и Гэхаловуд спросил:

– Вы хотите сказать, что, по-вашему, ваш брат имел отношение к похищению Нолы?

– Он странно вел себя с женщинами, скажем так… Любил их рисовать. Особенно блондинок. Я знаю, что иногда он рисовал их в общественных местах, тайком. Никогда не понимала, что ему в них так нравилось… Да, думаю, у него могло что-то произойти с этой девушкой. Отец думал, что Лютер сорвался, что она ему отказала и он ее убил. Когда позвонили из полиции и сказали, что он погиб, отец долго плакал. И я слышала, как он говорил сквозь слезы: «Даже лучше, что он умер… Если бы его нашел я, то, наверное, сам бы убил. Чтобы он не окончил жизнь на электрическом стуле».

Гэхаловуд склонил голову. Потом быстро осмотрел вещи Лютера и вытащил записную книжку.

– Это почерк вашего брата?

– Да, тут пометки, как подрезать розы… Он, помимо прочего, ухаживал за розами у Стерна. Не знаю, зачем я ее сохранила.

– Можно я возьму?

– Возьмете? Да, конечно. Только, боюсь, эти записи вряд ли представляют интерес для вашего расследования. Я их просматривала: это просто руководство по уходу за цветами.

Гэхаловуд кивнул:

– Видите ли, мне нужно сделать экспертизу почерка вашего брата.

11. В ожидании Нолы

– Бейте по этому мешку, Маркус. Бейте так, словно от этого зависит ваша жизнь. Вы должны боксировать так, как вы пишете, и писать так, как боксируете; вы должны выкладываться целиком, потому что каждый матч и каждая книга могут оказаться последними.

Лето 2008 года выдалось в Америке очень спокойным. Бои вокруг списка кандидатов в президенты завершились в конце июня, когда после праймериз в Монтане демократы выдвинули Барака Обаму; республиканцы же проголосовали за Джона Маккейна еще в феврале. Теперь пришло время собирать сторонников: ближайшие важные события ожидались только с конца августа, когда на съездах двух ведущих и старейших партий страны будут официально утверждены их претенденты на Белый дом.

В этот период затишья перед электоральной бурей, которая будет бушевать до Election Day, Дня выборов 4 ноября, вся пресса накинулась на дело Гарри Квеберта, породив небывалое волнение в обществе. Оно разделилось на «квебертистов» и «антиквебертистов», появились сторонники теории заговоров и те, кто считал освобождение под залог результатом денежной сделки с отцом Келлерганом. В придачу с тех пор, как мои записи попали в газеты, моя книга была у всех на устах; все только и говорили, что о «новом Гольдмане, который выйдет осенью». Элайджа Стерн, хоть его имя и не было прямо упомянуто в записях, подал иск о диффамации, чтобы помешать публикации. Дэвид Келлерган, со своей стороны, яростно отбивался от обвинений в дурном обращении с дочерью и также выразил намерение обратиться в суд. Среди всей этой шумихи радостно потирали руки два человека: Барнаски и Рот.

Рой Барнаски развернул полки́ своих нью-йоркских адвокатов даже в Нью-Гэмпшире, дабы пресечь любые юридические неувязки, способные задержать выход книги, и теперь ликовал: утечка (организованная им самим, в этом уже не оставалось сомнений) позволила ему занять все медийное пространство и обеспечивала неслыханные продажи. Он считал, что его методы не хуже и не лучше любых других, что мир книг уже не благородное издательское искусство, а капиталистическое безумие XXI века, что отныне книгу надо писать, чтобы она продавалась, а чтобы продать книгу, о ней должны говорить, а чтобы о ней говорили, надо силой отвоевать себе некое пространство, иначе его займут другие. Глотай, или тебя проглотят.

Что же касается процесса, то почти ни у кого не оставалось сомнений: уголовное дело скоро развалится. Бенджамин Рот имел все шансы стать адвокатом года и обрести всенародную известность. Он направо и налево раздавал интервью и целыми днями торчал в телестудиях и на местном радио. Не важно где, лишь бы о нем говорили. «Представляете, я теперь могу требовать тысячу долларов за час, – сказал он мне. – Всякий раз, как меня печатают в газете, мой почасовой тариф для будущих клиентов возрастает еще на десять долларов. Не важно, что вы там, в прессе, говорите, важно, что вы там есть. Люди помнят, что видели ваше фото в New York Times, а не то, что вы наплели». Рот всю жизнь ждал, когда на него свалится дело века; наконец он его нашел. И теперь в лучах софитов скармливал журналистам все, что те хотели услышать: рассказывал про шефа Пратта, про Элайджу Стерна, постоянно твердил, что Нола была девушка сомнительная, скорее всего манипуляторша, и что в конечном счете истинная жертва – это Гарри. Для пущего возбуждения аудитории он стал даже выдумывать какие-то подробности, намекая, что пол-Авроры состояло с Нолой в интимных отношениях, так что мне пришлось ему звонить и расставлять точки над «i»:

– Кончайте свои порнографические байки, Бенджамин. Хватит всех поливать грязью.

– Послушайте, Маркус, моя задача не столько в том, чтобы отмыть честь Гарри, сколько в том, чтобы показать, сколько грязи и мерзости пятнает честь других. Если суд все-таки состоится, я вызову свидетелем Пратта, приглашу Стерна, заставлю прийти всех мужчин Авроры, чтобы они прямо в зале, публично, каялись в своих плотских грехах с малышкой Келлерган. И докажу, что бедняга Гарри виноват лишь в том, что, подобно многим до него, дал себя соблазнить развратной девице.

– Да что вы такое несете? – возмутился я. – Ничего подобного и в помине не было!

– Ну-ну, друг мой, давайте называть кошку кошкой. Эта девчонка была потаскухой.

– Вы невыносимы, – сказал я.

– Я невыносим? Я всего лишь повторяю то, что сказано в вашей книжке, разве нет?

– Именно что нет, и вы это прекрасно знаете! В Ноле не было ничего развязного, ничего вызывающего. Ее роман с Гарри – это история любви!

– Любовь, любовь, куда ни плюнь, везде любовь! Любовь – ничто, Гольдман! Любовь – это увертка, которую придумали мужчины, чтобы самим не стирать носки!

Пресса во всем обвиняла прокуратуру; атмосфера в коридорах уголовной полиции штата накалялась: по слухам, губернатор во время трехсторонней встречи лично потребовал от следствия как можно скорее завершить дело. Рассказ Силлы Митчелл внес в расследование Гэхаловуда некоторую ясность; все факты указывали на Лютера, и сержант очень рассчитывал, что графологическая экспертиза записной книжки подтвердит его догадки. А пока ему нужно было узнать о Лютере побольше, особенно о его похождениях в Авроре. Поэтому в воскресенье, 20 июля, мы встретились с Тревисом Доуном, чтобы он рассказал нам все, что знает по этому поводу.

Поскольку я еще не был морально готов снова появляться в центре Авроры, Тревис согласился приехать к нам в придорожный ресторан невдалеке от Монберри. Я не ждал теплой встречи после всего, что написал про Дженни, но он держался со мной очень любезно.

– Прости за эту утечку, мне очень жаль, – сказал я. – Это были личные заметки, они не предназначались для чужих глаз.

– Мне не за что на тебя сердиться, Марк…

– Есть за что…

– Ты всего лишь сказал правду. Я прекрасно знаю, что Дженни была без ума от Квеберта… Я же видел, как она на него тогда смотрела… Наоборот, я думаю, твое расследование, Марк, вполне убедительно… По крайней мере, это тому подтверждение. Кстати о расследовании: какие новости?

Ответил ему Гэхаловуд:

– Новости такие, что у нас очень серьезные подозрения насчет Лютера Калеба.

– Лютера Калеба… А, этого психа? Значит, эта история с картиной – правда?

– Да. Судя по всему, девочка регулярно ездила домой к Стерну. Вы были в курсе относительно шефа Пратта и Нолы?

– В смысле, всей этой гадости? Нет! Я, когда узнал, ушам своим не поверил. Знаете, он, может, и оступился, но он всегда был отличный коп. В газетах пишут, что его следственные действия могут оказаться под вопросом, так вот я в этом сомневаюсь.

– Что вы думаете о подозрениях насчет Стерна и Квеберта?

– Что они беспочвенны. Тамара Куинн заявляет, что еще тогда говорила нам про Квеберта. По-моему, надо немного иначе взглянуть на ситуацию: она утверждала, что все знает, но она ничего не знала! Она ничем не могла подтвердить свои слова. Все, что она могла сказать, это что у нее было вполне конкретное доказательство, но она его загадочным образом потеряла. Как ей верить? Вы же сами знаете, сержант, насколько надо быть осторожным с голословными обвинениями. Против Квеберта у нас был только один факт: черный «шевроле-монте-карло». Мягко говоря, маловато.

– Одна подруга Нолы утверждает, что рассказывала Пратту о том, что творится у Стерна.

– Пратт мне ни разу не говорил.

– Ну и как тут не подумать, что он вел расследование спустя рукава? – возразил Гэхаловуд.

– Не надо мне приписывать того, чего я не говорил, сержант.

– А что вы можете сказать о Лютере Калебе?

– Лютер был странный тип. Он приставал к женщинам. Я даже заставил Дженни подать на него жалобу после того, как он повел себя с ней агрессивно.

– Он у вас никогда не был под подозрением?

– По-настоящему нет. Мы внесли его имя в список и проверили, какая у него машина: синий «мустанг», насколько я помню. Да и вообще, вряд ли это он.

– Почему?

– Незадолго до исчезновения Нолы я постарался, чтобы больше его в Авроре не видели.

– То есть?

Тревис вдруг смутился.

– Ну, в общем… Я его увидел в «Кларксе», дело было в середине августа, как раз после того, как я убедил Дженни на него заявить… Он с ней грубо обошелся, у нее на руке остался жуткий синяк. То есть дело было уже все-таки серьезное. Он заметил, что я подъезжаю, и удрал. Я за ним, догнал его на шоссе 1. И там… Я… Знаете, Аврора мирный городок, я не хотел, чтобы он тут шастал…

– Что вы сделали?

– Вздул его как следует. Невелика заслуга, конечно. И…

– Что «и», шеф Доун?

– Я ему ствол приставил к причинному месту. Задал ему трепку, и когда он валялся скрюченный на земле, прижал его хорошенько, вытащил кольт, загнал в барабан одну пулю и сунул пушку ему в ширинку. Сказал ему, чтобы он больше не попадался мне на глаза. Он скулил. Скулил, что больше его здесь не будет, умолял отпустить. Так не положено себя вести, я знаю, но я хотел быть уверен, что ноги его больше не будет в Авроре.

– И вы думаете, он послушался?

– Само собой.

– То есть вы последний, кто его видел в Авроре?

– Ну да. Я дал ориентировку коллегам, с описанием машины. Он больше ни разу не показывался. Через месяц стало известно, что он погиб в Массачусетсе.

– Что с ним случилось?

– Не вписался в поворот, по-моему. Больше толком ничего не знаю. Честно говоря, не слишком интересовался. У меня в тот момент были дела поважнее.

Когда мы вышли из ресторана, Гэхаловуд сказал мне:

– По-моему, эта тачка – ключ к разгадке. Надо узнать, кто мог водить черный «шевроле-монте-карло». Вернее, вопрос надо ставить иначе: мог ли Лютер Калеб 30 августа 1975 года быть за рулем черного «шевроле-монте-карло»?

Назавтра я снова приехал в Гусиную бухту – в первый раз после пожара. Входить в дом запрещалось, на уровне крыльца висели заградительные ленты, но я все же пробрался внутрь. Все было разорено. На кухне я нашел коробку «На память о Рокленде, Мэн», она сохранилась. Я высыпал из нее сухой хлеб и сложил туда несколько уцелевших вещиц, которые подобрал в комнатах. В гостиной мне попался маленький фотоальбом, каким-то чудом избежавший пламени. Я вышел с ним на улицу, сел напротив дома под высокой березой и стал смотреть фотографии. В эту минуту ко мне подошел Эрни Пинкас.

– Я увидел у въезда твою машину, – просто сказал он и уселся рядом со мной. Потом спросил, указывая на альбом: – Это фото Гарри?

– Да. В доме нашел.

Мы помолчали. Я переворачивал страницы. Снимки относились, по-видимому, к началу 1980-х годов. На нескольких присутствовал желтый лабрадор.

– Это чей пес? – спросил я.

– Гарри.

– Не знал, что у него была собака.

– Его звали Шторм. Лет двенадцать – тринадцать у него прожил.

Шторм. Кажется, я уже слышал эту кличку, только не помнил где.

– Маркус, – снова заговорил Пинкас. – Прости, если обидел тебя на днях. Я не хотел.

– Ничего.

– Нет, чего. Я не знал, что тебе угрожали. Это из-за твоей книги?

– Наверно.

– Но кто это сделал? – возмущенно спросил он, указывая на сгоревший дом.

– Непонятно. Полиция говорит, использовалась горючая жидкость вроде бензина. На пляже нашли пустую канистру, но чьи на ней отпечатки пальцев – неизвестно.

– Значит, тебе угрожали, а ты остался?

– Да.

– Почему?

– А почему я должен уезжать? Потому что страшно? Ну так страху поддаваться нельзя.

Пинкас сказал, что я большой человек и что ему тоже хотелось бы достичь чего-то в жизни. Жена всегда в него верила. Она умерла несколько лет назад, от опухоли. И на смертном одре сказала ему – так, словно он был подающий надежды юноша: «Эрни, ты совершишь в жизни что-то великое. Я в тебя верю». – «Я уже слишком стар… Моя жизнь позади». – «Эрни, поздно никогда не бывает. Пока ты не умер, у тебя вся жизнь впереди». Но все, что сумел сделать Эрни после смерти жены, это получить работу в супермаркете Монберри, чтобы оплатить счета за химиотерапию и содержать в порядке надгробный памятник.

– Я собираю тележки, Маркус. Хожу по парковке, ловлю брошенные, одинокие тележки, забираю их с собой, утешаю и ставлю к их приятельницам на тележную стоянку, для следующих покупателей. Тележки никогда не бывают одиноки. Ну или совсем недолго. Потому что во всех супермаркетах мира есть какой-нибудь Эрни, который приходит за ними и возвращает их в семью. Но кто потом придет за самим Эрни и вернет его в семью, а? Почему для тележек в супермаркете делают больше, чем для людей?

– Да, ты прав. Что я могу для тебя сделать?

– Мне хочется быть среди тех, кого ты будешь благодарить в своей книжке. На последней странице, писатели часто так делают. Чтобы там было мое имя. Первым номером и крупными буквами. Ведь я тебе все-таки немного помог искать сведения. Как ты думаешь, это возможно? Моя жена гордилась бы мной. Ее муженек приложил руку к огромному успеху Маркуса Гольдмана, новой литературной звезды.

– Конечно, – сказал я. – Обязательно сделаю.

– Я буду читать ей твою книгу, Марк. Каждый день я буду садиться рядом с ней и читать ей твою книгу.

– Нашу книгу, Эрни. Нашу.

Внезапно мы услышали за спиной шаги. Это была Дженни.

– Я увидела у въезда твою машину, – сказала она.

Мы с Эрни улыбнулись ее словам. Я встал, и Дженни по-матерински меня обняла. Потом взглянула на дом и заплакала.

В тот же день на обратном пути в Конкорд я заехал к Гарри в мотель «Морской берег». Он стоял у дверей своего номера, голый по пояс, и отрабатывал боксерские удары. Он сильно изменился. Увидев меня, предложил:

– Пошли боксировать, Маркус.

– Мне надо с вами поговорить.

– Вот за боксом и поговорим.

Я протянул ему коробку «На память о Рокленде, Мэн», найденную в развалинах его дома:

– Возвращаю вам вот это. Я заезжал в Гусиную бухту. В доме полно ваших вещей… Почему бы вам их не забрать?

– А зачем мне что-то там забирать?

– На память, например…

Он поморщился:

– От воспоминаний одна печаль, Маркус. Вот я увидел эту коробку, и мне уже хочется плакать!

Он взял коробку в руки и прижал к груди.

– Когда она пропала, – произнес он, – я не участвовал в поисках… Знаете, чем я занимался?

– Нет…

– Я ждал, Маркус. Я ее ждал. Если бы я искал, это бы значило, что ее здесь больше нет. Поэтому я ждал, я был уверен, что она ко мне вернется. Не сомневался, что в один прекрасный день она придет. И хотел, чтобы в этот день она мною гордилась. Я тридцать три года готовился к ее возвращению. Тридцать три года! Я каждый день покупал цветы и шоколад, для нее. Я знал, что кроме нее никого не буду любить; любовь, Маркус, бывает только раз в жизни! Если вы мне не верите, значит, вы еще не любили. Вечерами я сидел на тахте и поджидал ее, говорил себе, что она появится неожиданно, как всегда. Когда я ездил с лекциями по стране, то всегда оставлял на двери записку: «Читаю лекцию в Сиэтле. Буду в ближайший вторник». На случай, если она вернется в эти дни. И никогда не запирал дверь. Никогда! За все тридцать три года я ни разу не закрыл дверь на ключ. Мне говорили, что я ненормальный, что однажды я вернусь и обнаружу, что дом обокрали – но в Авроре, штат Нью-Гэмпшир, никто ни у кого не ворует. Знаете, почему я целые годы провел в разъездах, почему принимал любые приглашения читать лекции? Потому что думал, что, быть может, найду ее. Я изъездил всю страну вдоль и поперек, от мегаполисов до самых захолустных городишек, я следил, чтобы о моем приезде сообщала вся местная пресса, и, бывало, платил за рекламные площади из своего кармана, и все ради чего? Ради нее, чтобы мы могли встретиться. И на каждой лекции я вглядывался в аудиторию, искал белокурых женщин ее возраста, искал похожие черты. Каждый раз я говорил себе: может, она окажется здесь. А после лекции отвечал на каждую просьбу, все думал, а вдруг она ко мне подойдет. Я годами высматривал ее среди слушателей, отыскивал глазами сперва девушек пятнадцати лет, потом шестнадцати, двадцати, двадцати пяти! Я потому и остался в Авроре, Маркус, что ждал Нолу. И вот полтора месяца назад ее нашли мертвой. Похороненной в моем саду! Я все это время ждал, а она была здесь, совсем рядом! Там, где я всегда хотел посадить для нее гортензии! С того дня как ее нашли, у меня сердце разрывается, Маркус! Потому что я потерял любовь всей моей жизни, потому что если бы я не назначил ей встречу в этом проклятом мотеле, она, быть может, была бы жива! Так что не надо являться ко мне с воспоминаниями и рвать мне душу. Хватит, умоляю вас, довольно.

Он направился к лестнице.

– Куда вы, Гарри?

– Заниматься боксом. Бокс – это все, что у меня осталось.

Он спустился на парковку и стал исполнять воинственные па под встревоженными взглядами посетителей соседнего ресторана. Я догнал его; он встал в боевую стойку и попытался проделать серию прямых ударов, но даже боксировал теперь как-то иначе.

– А на самом деле, зачем вы пришли? – спросил он между двумя атаками правой.