Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 161 (всего у книги 311 страниц)

9. Черный «монте-карло»

– Слова – это здорово, Маркус. Но не пишите для того, чтобы вас прочли: пишите, чтобы вас услышали.

Книга моя продвигалась. Часы, проведенные за письменным столом, постепенно обрастали бумажной плотью, и во мне возрождалось неописуемое, казалось бы навсегда забытое чувство. Я словно наполнялся наконец жизненной силой, из-за нехватки которой все во мне прежде функционировало неправильно; мне словно кто-то нажал на кнопку в мозгу и внезапно включил его. Как будто я вновь вернулся к жизни. Я чувствовал себя писателем.

День у меня начинался еще до рассвета: я отправлялся бегать, пересекал Конкорд из конца в конец со своим мини-дисковым плеером в ушах. Потом, вернувшись в отель, заказывал целый литр кофе и садился за работу. Я снова мог рассчитывать на помощь Денизы: я позвал ее обратно из «Шмида и Хансона», и она согласилась вернуться на службу в мой офис на Пятой авеню. Я посылал ей написанное по электронной почте, а она вносила правку. Закончив очередную главу, я отправлял ее Дугласу, чтобы узнать его мнение. Забавно было наблюдать, сколько сил он вкладывает в эту книгу; я знал, что он не отходит от компьютера в ожидании следующей главы. И при каждом удобном случае он напоминал мне о неумолимо приближавшихся сроках, повторяя: «Если мы не закончим вовремя, нам крышка!» Он говорил «нам», хотя фактически ничем в этой ситуации не рисковал, просто был так же заинтересован в успехе, как и я.

Думаю, Дуглас испытывал сильное давление со стороны Барнаски и пытался меня от него уберечь: Барнаски боялся, что я не уложусь в срок без посторонней помощи. Он мне уже несколько раз звонил, дабы сказать это лично.

– Вам надо взять «негров», иначе вы ни за что не справитесь. У меня на это есть целые команды, вы набрасываете в общих чертах, а они пишут.

– Никогда, – ответил я. – Эту книгу пишу я, я за нее отвечаю. И никто это за меня не сделает.

– Ох, Гольдман, как вы надоели со своей моралью и честностью. Сейчас все пишут книги чужими руками. Вот Н., например, никогда не отказывается от «негров».

– Н. пишет книги не сам?

Он издал свой характерный дурацкий смешок.

– Ну конечно же нет! Как вы хотите, чтобы он выдерживал такой ритм? Читатели не хотят знать, как Н. пишет книги и вообще кто их пишет. Все, чего они хотят, – это каждый год в начале лета уйти в отпуск с новой книжкой Н. И мы им ее даем. Это называется коммерческий подход.

– Это называется обман публики, – отозвался я.

– Обман публики… Пфф, Гольдман, вы просто непревзойденный мастер высокой трагедии.

Я дал ему понять, что никто, кроме меня, писать книгу не будет, об этом не может быть и речи; он потерял терпение и сорвался на грубость:

– Гольдман, по-моему, я вам отвалил за эту гребаную книжку миллион долларов, и вы могли бы быть посговорчивее. Я сказал, что вам нужны мои негры, значит, они будут работать, мать вашу!

– Успокойтесь, Рой, книгу вы получите в срок. При условии, что прекратите отрывать меня от работы бесконечными звонками.

Тут Барнаски начал просто ругаться как извозчик:

– Черт вас раздери, Гольдман, вы сознаете, надеюсь, что с этой книгой я поставил на карту свои яйца! Свои яйца! На карту! Я вложился на куеву хучу бабла и рискую репутацией одного из крупнейших издательств страны. Так что если дело не выгорит, если книжки не будет из-за ваших капризов или еще какого говна и я пойду ко дну, вас я тоже утоплю, имейте в виду! И так, чтоб не выплыли!

– Я учту, Рой. Буду иметь в виду.

Барнаски, помимо чисто человеческих недостатков, обладал врожденным даром маркетинга: рекламная кампания – в виде громадных плакатов на стенах Нью-Йорка – только стартовала, а моя книга уже сейчас была книгой года. Вскоре после пожара в Гусиной бухте он выступил с громким заявлением: «Где-то в Америке скрывается писатель, который хочет выяснить правду о том, что же произошло в 1975 году в Авроре. Но это неудобная правда, и кто-то готов на все, чтобы заставить его замолчать». На следующий день New York Times поместила статью под заголовком: «Кто охотится за Маркусом Гольдманом?» Естественно, моя мать ее прочла и тут же мне позвонила:

– О боже, Марки, где ты?

– В Конкорде, в отеле «Риджентс». Номер люкс 208.

– Замолчи сейчас же! – закричала она. – Я не хочу знать!

– Но, мама, ты же сама…

– Если ты мне скажешь, я не удержусь и скажу мяснику, а он своему приказчику, а тот скажет своей матери, а она кузина консьержа Фелтоновской школы и уж точно ему скажет, а этот паразит пойдет и расскажет директору, а тот все разболтает в учительской, и скоро весь Монтклер будет знать, что мой сын сейчас в 208-м люксе отеля «Риджентс» в Конкорде и тот-кто-охотится-за-тобой придет и зарежет тебя во сне. А кстати, почему номер люкс? У тебя подружка? Ты собираешься жениться?

И я услышал, как она кричит отцу: «Нельсон, подойди к телефону! Марки собрался жениться!»

– Мама, я не собираюсь жениться. Я один в номере.

Гэхаловуд, сидевший в моей комнате и поглощавший весьма плотный завтрак, не нашел ничего лучшего, как крикнуть: «Эй! Я тоже здесь!»

– Кто это? – тут же заинтересовалась мать.

– Никто.

– Не говори, что никто! Я слышала мужской голос. Маркус, я должна тебе задать крайне важный медицинский вопрос, и ты честно ответишь той, что носила тебя в животе целых девять месяцев: в твоей комнате прячется мужчина, гомосексуалист?

– Нет, мама. Это сержант Гэхаловуд, он полицейский. Он вместе со мной ведет расследование, а заодно старается, чтобы мои счета за обслуживание не похудели.

– Он голый?

– Что? Ну конечно нет! Это полицейский, мама! Мы вместе работаем.

– Полицейский… Я, знаешь ли, не вчера на свет родилась: бывает такая музыка, когда мужчины хором поют, бывает байкер, весь в коже, и водопроводчик бывает, и индеец, и полицейский…

– Мама, он самый настоящий полицейский.

– Марки, заклинаю нашими предками, бежавшими от погромов, если ты любишь мамочку, прогони из своей комнаты этого голого мужчину.

– Мама, я никого прогонять не буду.

– О, Марки, зачем ты мне звонишь и меня расстраиваешь?

– Это ты звонишь, мама.

– Потому что мы с твоим отцом боимся этого сумасшедшего преступника, который тебя преследует.

– Никто меня не преследует. Газеты преувеличивают.

– Я каждое утро и каждый вечер заглядываю в почтовый ящик.

– Зачем?

– Зачем? Зачем? И он еще меня спрашивает зачем! Из-за бомбы!

– Вряд ли кто-нибудь подложит вам бомбу, мама.

– Нас взорвут! Мы умрем! И так и не порадуемся внукам. Ты доволен собой? На днях, вообрази себе, за отцом до самого дома ехала огромная черная машина. Папа вбежал внутрь, а машина встала на улице, прямо рядом.

– Вы вызвали полицию?

– Ну разумеется. Приехали две машины, с сиренами.

– И?..

– Это были соседи. Эти негодяи купили новую машину! Даже не предупредив нас! Новую машину, тц-тц-тц! Все говорят, что скоро будет страшный экономический кризис, а они покупают новую машину! Разве это не подозрительно, а? Думаю, муж занимается наркоторговлей или чем-то в этом роде.

– Мама, ну что за глупости ты говоришь?

– Я знаю, что говорю! И не разговаривай так со своей бедной матерью, которая с минуты на минуту может погибнуть от бомбы! Как твоя книга?

– Двигается, и быстро. Через месяц должен закончить.

– А чем она кончается? Может, тот, кто убил девочку, и тебя хочет убить.

– Вот это моя единственная проблема: я до сих пор не знаю, чем кончается эта книга.

Под вечер понедельника, 21 июля, когда я писал главу, где Нола и Гарри решают вместе уехать в Канаду, ко мне в номер влетел Гэхаловуд. Он был невероятно возбужден и первым делом схватил бутылку пива из мини-бара.

– Я был у Элайджи Стерна, – сообщил он.

– У Стерна? Без меня?

– Не забывайте, что Стерн подал в суд на вашу книгу. Короче, сейчас расскажу…

Гэхаловуд объяснил, что появился у Стерна без предупреждения, чтобы визит не выглядел официальным, и встретил его адвокат Стерна, Бо Силфорд, бостонский гений защиты. Он был в спортивном костюме, весь потный, и сказал: «Дайте мне пять минут, сержант. Быстренько приму душ и буду в вашем распоряжении».

– Приму душ? – переспросил я.

– Вот именно, писатель, я же и говорю: этот Силфорд разгуливал в вестибюле полуголый. Я подождал в маленькой гостиной, потом он вернулся, уже в костюме, а с ним Стерн, и Стерн сказал: «Ну вот, сержант, вы познакомились с моим партнером».

– С его партнером? Вы хотите сказать, что Стерн…

– Гомосексуалист. А следовательно, он, скорее всего, никогда не испытывал ни малейшего влечения к Ноле Келлерган.

– И что все это значит? – спросил я.

– Я ему задал тот же вопрос. Он был вполне открыт для разговора.

Стерн сказал, что очень раздражен моей книгой, что я сам не знаю, что пишу. И тут Гэхаловуд перехватил мяч и предложил Стерну прояснить некоторые пункты расследования.

– Мистер Стерн, – сказал он, – в свете того, что мне стало известно о ваших… сексуальных предпочтениях, можете ли вы сказать, какого рода отношения связывали вас с Нолой?

Стерн и бровью не повел:

– Я же вам говорил с самого начала. Чисто рабочие отношения.

– Рабочие отношения?

– Это когда кто-то для вас что-то делает, а вы ему платите, сержант. В данном случае она позировала.

– То есть Нола Келлерган в самом деле приезжала сюда позировать вам?

– Да. Только не мне.

– Не вам? А кому же?

– Лютеру Калебу.

– Лютеру? Зачем?

– Ради его удовольствия.

Сцена, о которой рассказал Стерн, происходила вечером, в июле 1975 года. Стерн не помнил точной даты, но дело было в конце месяца. Сопоставляя числа, я установил, что это случилось перед самой поездкой на Мартас-Винъярд.

Конкорд. Конец июля 1975 года

Было уже поздно. В доме находились только Стерн и Лютер: они сидели на террасе и играли в шахматы. Когда в дверь вдруг позвонили, оба удивились, кто мог прийти в такой час. Лютер пошел открывать и вернулся на террасу, ведя за собой очаровательную белокурую девушку с покрасневшими от слез глазами. Нолу.

– Добрый вечер, мистер Стерн, – робко сказала она. – Извините, пожалуйста, что я пришла без предупреждения. Меня зовут Нола Келлерган, я дочь пастора из Авроры.

– Из Авроры? Ты доехала сюда из Авроры? – спросил он. – Как же ты добралась?

– Автостопом, мистер Стерн. Мне непременно надо с вами поговорить.

– Мы знакомы?

– Нет. Но у меня к вам просьба огромной важности.

Стерн окинул взглядом юную маленькую женщину с лучистыми, но грустными глазами, явившуюся к нему поздним вечером с «просьбой огромной важности». Он усадил ее в удобное кресло, а Калеб принес ей стакан лимонаду и печенье.

– Я тебя слушаю, – сказал он, когда она залпом выпила лимонад; сцена начинала его почти забавлять. – Что же такое важное ты хотела у меня попросить?

– Еще раз простите, пожалуйста, мистер Стерн, что беспокою вас в такое время. Но у меня чрезвычайные обстоятельства. Пожалуйста, никому не говорите. Я пришла, чтобы… Чтобы попросить вас взять меня на работу.

– Взять тебя на работу? Но в качестве кого?

– Кого хотите. Я буду делать все, что угодно.

– Тебя? На работу? – Стерн никак не мог понять. – Но зачем? Тебе нужны деньги, девочка?

– Взамен я хочу, чтобы вы разрешили Гарри Квеберту остаться в Гусиной бухте.

– Гарри Квеберт уезжает из Гусиной бухты?

– У него нет средств, чтобы там оставаться. Он уже связался с агентством, которое сдает дом. Он не может заплатить за август. Но ему надо остаться! Потому что у него книга, он только что начал писать, и я чувствую, это будет потрясающая книга! Если он уедет, он никогда ее не допишет! С его карьерой будет покончено! И потом, есть мы! Я люблю его, мистер Стерн. Люблю так, как никого никогда не полюблю! Я знаю, вам это покажется смешным, вы думаете, что мне всего пятнадцать и я ничего не знаю о жизни. Может быть, я ничего не знаю о жизни, мистер Стерн, но я знаю свое сердце! Без Гарри я ничто.

Она умоляюще сложила руки, и Стерн спросил:

– Чего же ты ждешь от меня?

– У меня нет денег. Иначе я бы заплатила за аренду дома, чтобы Гарри мог остаться. Но вы можете нанять меня! Я буду служить у вас и стану работать столько, сколько нужно, чтобы хватило на оплату аренды еще на несколько месяцев.

– У меня дома хватает работников.

– Я могу делать все, что вы захотите. Все! Или тогда позвольте мне платить за аренду понемногу: у меня уже есть сто двадцать долларов! – Она вынула из кармана банкноты. – Это все мои сбережения! По субботам я работаю в «Кларксе», я буду работать, пока все вам не выплачу!

– Сколько ты зарабатываешь?

– Три доллара в час! Плюс чаевые! – гордо ответила она.

Стерн улыбнулся, растроганный ее просьбой. Он смотрел на Нолу с нежностью: в сущности, ему не нужны были деньги от аренды Гусиной бухты, он прекрасно мог позволить Гарри пользоваться домом несколько лишних месяцев. Но в эту минуту Лютер сказал, что хочет поговорить с ним наедине. Они вышли в соседнюю комнату.

– Эли, – сказал Лютер, – я хофу ее рифовать. Повалуйфта… Повалуйфта…

– Нет, Лютер. Только не это… Не сейчас…

– Я тебя умоляю… Повволь мне ее рифовать… Я уве так давно…

– Но почему? Почему ее?

– Потому фто она мне напоминает Элеонору.

– Опять Элеонора? Довольно! Пора это прекратить!

Сначала Стерн отказался. Но Лютер так долго упрашивал, что он наконец сдался. Они вернулись к Ноле, которая потихоньку клевала печенье из тарелки.

– Нола, я подумал, – сказал он. – Я готов позволить Гарри Квеберту пользоваться домом столько, сколько он захочет.

Она порывисто бросилась ему на шею:

– Спасибо! Спасибо, мистер Стерн!

– Погоди, есть одно условие…

– Ну конечно! Все, что хотите! Вы так добры, мистер Стерн.

– Ты будешь позировать. Для картины. Рисовать будет Лютер. Ты разденешься, и он будет писать тебя обнаженной.

Она остолбенела:

– Обнаженной? Вы хотите, чтобы я разделась догола?

– Да. Но только чтобы позировать. К тебе никто не притронется.

– Но… это же так стыдно – быть голой… Я хочу сказать… – Она начала всхлипывать. – Я думала, я могу вам оказывать какие-то мелкие услуги: работать в саду или составить каталог вашей библиотеки. Я не думала, что мне надо будет… Я о таком не думала.

Она утерла слезы. Стерн смотрел на эту бедную, нежную юную женщину, которую он принуждал позировать обнаженной. Ему хотелось обнять ее, успокоить, но он не мог давать волю чувствам.

– Такова моя цена, – сухо произнес он. – Ты позируешь голой, и Квеберт сохраняет за собой дом.

Она кивнула:

– Я буду, мистер Стерн. Сделаю все, что вы захотите. Я теперь ваша.

* * *

Спустя тридцать три года после этой сцены Стерн, одолеваемый угрызениями совести, словно во искупление своего греха, провел Гэхаловуда на ту террасу, где когда-то потребовал от Нолы, чтобы она ради спасения великой любви своей жизни разделась догола перед его шофером.

– Вот так, – проговорил он, – вот так Нола вошла в мою жизнь. Наутро после ее прихода я попытался связаться с Квебертом и сказать ему, что он может остаться в Гусиной бухте, но ему невозможно было дозвониться. На целую неделю он как сквозь землю провалился. Я даже послал Лютера покараулить его у дома. В конце концов он сумел его перехватить, когда тот уже собирался уезжать из Авроры.

Потом Гэхаловуд спросил:

– Но неужели вас не удивила просьба Нолы? И тот факт, что девочка пятнадцати лет состоит в любовной связи с мужчиной за тридцать и просит вас сделать ему одолжение?

– Знаете, сержант, она так прекрасно говорила о любви… Так прекрасно… Я бы никогда не смог найти такие слова. И потом, сам я любил мужчин. Вы знаете, как в те времена относились к гомосексуализму? Да впрочем, и сейчас… Недаром же я по-прежнему прячусь. Настолько, что когда этот Гольдман описывает меня старым садистом, намекая, что я надругался над Нолой, я боюсь что-то сказать. Посылаю адвокатов, затеваю суды, пытаюсь добиться, чтобы книгу запретили. А ведь мне довольно заявить всей Америке, что я иной ориентации. Но наши сограждане столь высоконравственны, а мне нельзя пятнать репутацию.

Гэхаловуд перевел разговор на другую тему:

– А как все происходило с Нолой?

– Лютер ездил за ней в Аврору. Я сказал, что ничего не хочу об этом знать. Велел ему брать свою личную машину, синий «мустанг», а не черный служебный «линкольн». Как только я видел, что он отправился в Аврору, я отсылал всю прислугу. Не хотел, чтобы хоть кто-то оставался в доме. Мне было очень стыдно. Поэтому же я не хотел, чтобы все происходило на веранде, которая обычно служила Лютеру мастерской: боялся, а вдруг кто-то заметит. Так что он устраивал Нолу в маленькой гостиной рядом с моим кабинетом. Я приходил поздороваться с ней, когда она появлялась, и попрощаться, когда уезжала. Я поставил Лютеру такое условие: мне хотелось убедиться, что все хорошо. Ну или не слишком плохо. Помню, первый раз она сидела на тахте, накрытой белой простыней. Уже обнаженная, дрожащая, смущенная, испуганная. Я пожал ей руку: она была ледяная. Я никогда не оставался в комнате, но всегда был поблизости, хотел быть уверенным, что он не сделает ей ничего плохого. Потом даже спрятал в комнате переговорное устройство. Включал его и мог слышать все, что происходит.

– И что вы слышали?

– Ничего. Лютер не произносил ни слова. Он и вообще-то был молчалив, из-за своих переломанных челюстей. Он писал ее, вот и все.

– То есть он к ней не притрагивался?

– Никогда! Я же вам говорю, я бы не потерпел.

– Сколько раз приезжала Нола?

– Не помню. Наверно, раз десять.

– И сколько картин он написал?

– Одну.

– Ту, что мы конфисковали?

– Да.

Значит, Гарри смог остаться в Авроре только благодаря Ноле. Но почему у Лютера Калеба возникла потребность ее написать? И почему Стерн, который, по его словам, готов был позволить Гарри жить в его доме безвозмездно, вдруг уступил просьбам Калеба и заставил Нолу позировать обнаженной? На эти вопросы Гэхаловуд ответить не мог.

– Я его спрашивал, – объяснил он. – Я ему сказал: «Мистер Стерн, я по-прежнему не могу понять одну вещь: почему Лютер хотел рисовать Нолу? Вы только что сказали, что это доставляло ему удовольствие: вы имеете в виду сексуальное удовольствие? Еще вы упомянули Элеонору – это его бывшая подружка?» Но он не захотел говорить на эту тему. Сказал, что это сложная история, что я знаю все, что мне нужно, а остальное – дело прошлое. И закончил беседу. Я был у него неофициально, я не мог заставить его отвечать.

– Дженни рассказывала, что Лютер хотел писать и ее тоже, – напомнил я.

– Ну и что это такое? Он что, был маньяк с кистью?

– Понятия не имею, сержант. Думаете, Стерн согласился на просьбу Калеба, потому что тот ему нравился?

– Мне это приходило в голову, и я спросил Стерна. Задал ему вопрос, было ли у него что-то с Калебом. Он очень спокойно ответил, что абсолютно ничего. «Я весьма верный партнер мистера Силфорда, с самого начала семидесятых, – сказал он. – К Лютеру Калебу я никогда не испытывал ничего, кроме жалости, поэтому и взял его на службу. Бедняга жил в Портленде, его жестоко избили и изувечили. Он был хорошим механиком, а мне как раз нужен был шофер и человек, который бы занимался моими автомобилями. Между нами быстро возникли дружеские отношения. Знаете, он был отличный парень. Можно сказать, мы были друзьями». Видите ли, писатель, что меня смущает, так это именно их отношения, которые он назвал дружескими. Но у меня такое впечатление, что там что-то большее. Но не в сексуальном плане: я уверен, что Стерн не лжет и действительно не испытывал влечения к Калебу. Нет, это, по-моему, какие-то более… нездоровые узы. Мне так показалось, когда Стерн рассказывал, как он уступил Калебу и потребовал от Нолы позировать голой. Ему это было противно, и все-таки он это сделал: Калеб словно имел над ним какую-то власть. Кстати, от Силфорда это тоже не ускользнуло. До тех пор он не проронил ни слова, только слушал, но когда Стерн описывал, как зашел поздороваться с перепуганной обнаженной девочкой, он произнес: «Эли, как это? Как? Что это за история? Почему ты мне никогда не говорил?»

– А про исчезновение Лютера вы со Стерном говорили? – спросил я.

– Спокойно, писатель, самое вкусное я приберег под конец. Силфорд, сам того не желая, надавил на него. Он был совершенно ошарашен и на время утратил адвокатские рефлексы. Он начал вопить: «Но, Эли, объясни, в конце концов! Почему ты мне ничего не сказал? Почему ты молчал столько лет?» Этот самый Эли, как вы можете понять, перетрусил: «Да, я молчал, я молчал, но я не забыл! Я тридцать три года хранил эту картину! Каждый день я заходил в мастерскую, садился на кушетку и смотрел на нее. Выдерживал ее взгляд, ее присутствие. А она, этот призрак, в упор смотрела на меня! Это была моя кара!»

Гэхаловуд, естественно, спросил Стерна, о какой каре идет речь.

– Кара за то, что я тоже ее немножко убил! – воскликнул Стерн. – Думаю, что когда я позволил Лютеру писать ее обнаженной, я пробудил в нем страшных демонов… Я… я сказал малышке, что она должна позировать Лютеру обнаженной, и тем самым как бы соединил их. Наверное, я косвенно виноват в ее смерти!

– Что же произошло, мистер Стерн?

Стерн сначала молчал, маялся, явно не мог понять, стоит ли говорить то, что ему известно. Потом наконец решился:

– Я скоро понял, что Лютер без ума от Нолы и хочет понять, почему Нола без ума от Гарри. Он просто свихнулся на этом. И настолько помешался на Квеберте, что стал прятаться в лесу возле Гусиной бухты и шпионить за ним. Я видел, что он все чаще ездит в Аврору, знал, что иногда он проводит там целые дни. Мне казалось, что ситуация выходит из-под контроля, и однажды я поехал за ним. И нашел его машину в лесу, около Гусиной бухты. Я поставил свою подальше от чужих глаз и осмотрел лес. Тогда-то я его и увидел: он прятался в зарослях и следил за домом. Меня он не заметил. Я не стал показываться ему на глаза, но мне хотелось его как следует проучить, чтобы он почувствовал себя на волосок от гибели. Я решил, что заявлюсь в Гусиную бухту, как будто мне вдруг вздумалось неожиданно навестить Гарри. Я вышел на шоссе 1 и как ни в чем не бывало пошел по дороге к Гусиной бухте. Направился прямо на террасу, наделал шуму. Заорал: «Добрый день! Добрый день, Гарри!» – так чтобы Лютер точно меня услышал. Гарри, наверно, принял меня за полоумного, впрочем, помню, он тоже орал как сто чертей. Я сказал, что оставил свою машину в Авроре, и предложил ему отвезти меня в город и там вместе пообедать. К счастью, он согласился, и мы уехали. Я подумал, что так у Лютера будет время убраться и он отделается испугом. Мы отправились обедать в «Кларкс». Там Гарри Квеберт мне рассказал, что двумя днями раньше Лютер на рассвете подвез его из Авроры в Гусиную бухту: у него свело ногу во время бега. Гарри спросил, что делает Лютер в Авроре в такую рань. Я перевел разговор на другое, но очень встревожился: пора было это прекращать. В тот же день вечером я приказал Лютеру больше не появляться в Авроре, иначе у него будут неприятности. Но он все равно продолжал. Тогда, через неделю или две, я сказал, что больше не хочу, чтобы он рисовал Нолу. Мы сильно повздорили. Это было в пятницу, двадцать девятого августа семьдесят пятого года. Он заявил, что больше не может у меня работать, и ушел, хлопнув дверью. Я подумал, что он так поступил сгоряча и вернется. Назавтра, в тот самый день тридцатого августа, я уехал рано, у меня было несколько личных встреч, но, вернувшись к вечеру, обнаружил, что Лютера по-прежнему нет, и у меня возникло странное предчувствие. Я отправился его искать. Поехал в Аврору, примерно часов в восемь, и по дороге меня обогнала колонна полицейских машин. Оказалось, что в городе царит невероятное волнение: люди говорили, что Нола пропала. Я спросил адрес Келлерганов, хотя вполне мог просто последовать за любопытными и машинами скорой помощи, которые потоком стекались к их дому. Немного постоял там, в толпе зевак, все еще не веря; смотрел на дом, где жила эта милая девочка, маленький, спокойный, белый дощатый дом с качелями, повешенными на толстой вишне. В Конкорд я вернулся, когда было уже темно, и зашел в комнату Лютера, посмотреть, нет ли его, но, конечно, никого не было. И на меня смотрел портрет Нолы. Он был закончен, портрет был закончен. Я забрал его, повесил в мастерской. С тех пор он там и висел. Я прождал Лютера всю ночь – напрасно. Назавтра позвонил его отец: он тоже его искал. Я сказал, что его сын два дня назад уехал, ничего не уточняя. Впрочем, я вообще никому ничего не говорил. Я замолчал. Потому что если бы я сказал, что Лютер виновен в похищении Нолы Келлерган, это бы значило, что я сам как будто отчасти виновен. Я караулил Лютера три недели; каждый день ездил его искать. Пока его отец не сообщил, что он погиб в автокатастрофе.

– Вы хотите сказать, что, по-вашему, это Лютер Калеб убил Нолу? – спросил Гэхаловуд.

Стерн кивнул:

– Да, сержант. Я уже тридцать три года живу с этой мыслью.

Выслушав рассказ Гэхаловуда о разговоре со Стерном, я сперва потерял дар речи. Потом взял еще пару бутылок пива из мини-бара и включил плеер.

– Вы должны это все повторить, сержант. Мне надо вас записать, для книги.

Он охотно согласился:

– Ради бога, писатель.

Я нажал на кнопку. В эту минуту у Гэхаловуда зазвонил телефон. Он сказал «алло», и плеер зафиксировал его слова: «Вы уверены? Вы все проверили? Что? Что? О господи, офигеть!» Он попросил у меня клочок бумаги и ручку, записал то, что ему сообщили, и повесил трубку. Потом как-то странно посмотрел на меня и сказал:

– Это стажер нашей бригады… Я просил его найти отчет об автокатастрофе с Лютером Калебом.

– И?..

– Согласно тогдашнему отчету, Лютер Калеб был обнаружен в черном «шевроле-монте-карло», числившемся за компанией Стерна.

Пятница, 26 сентября 1975 года

День был пасмурный. Солнце встало несколько часов назад, но свет был тусклый, рассеянный. Всюду стелились плотные полосы тумана: так часто бывает сырой осенью в Новой Англии. В восемь часов утра Джордж Тент, ловец омаров, вместе с сыном вышел на своей лодке из маленького порта Сагамор, что в Массачусетсе. Его участок ловли располагался в основном вдоль побережья, но он принадлежал к числу тех редких представителей этой профессии, кто ставил ловушки в узких заливах, забракованных другими ловцами: те считали их труднодоступными и слишком зависящими от прихотей приливов, чтобы приносить серьезный доход. Как раз в один из таких заливов, где стояли две ловушки, и направился Джордж Тент. Когда он разворачивал лодку в бухте Сансет – так называлась эта лагуна меж отвесных скал, – его сына вдруг ослепила вспышка света. Луч солнца, пробившись сквозь облака, отразился от какого-то предмета. Это длилось всего долю секунды, но вспышка была достаточно сильной, и юноша, заинтересовавшись, достал бинокль и стал осматривать скалы.

– Что случилось? – спросил отец.

– Там, на берегу, что-то есть. Не знаю что, но я видел, как что-то вспыхнуло, и сильно.

Прикинув уровень океана относительно скал, Тент решил, что глубина позволяет приблизиться к берегу, и очень медленно двинулся вдоль откоса.

– Ты можешь сказать, что это было? – с любопытством спросил он сына.

– Отблеск, это точно. Но от чего-то необычного, вроде металла или стекла.

Они проплыли чуть дальше и, огибая утес, внезапно обнаружили то, что так ярко сверкнуло. «Вашу мамашу!» – ругнулся Тент-отец и с вытаращенными глазами кинулся к бортовому радио, вызывать береговые службы охраны.

В тот же день, в восемь сорок семь утра, в полицию Сагамора от береговой охраны поступил сигнал о несчастном случае со смертельным исходом: какая-то машина сорвалась с дороги, идущей вдоль бухты Сансет, и разбилась на скалах. На место выехал полицейский Даррен Венслоу. Он прекрасно знал этот участок: узкое шоссе вдоль головокружительного обрыва, с которого открывался великолепный вид. В самой высокой точке даже была устроена парковка, чтобы туристы могли полюбоваться панорамой. Это был чудесный уголок, но полицейский Венслоу всегда считал его опасным, поскольку там отсутствовали защитные ограждения. Он несколько раз обращался к городским властям с соответствующим запросом, поскольку летними вечерами на парковке всегда бывало много народу, – но безуспешно. Разве что поставили предупреждающий знак.

Подъезжая к парковке, Венслоу заметил пикап лесничества – значит, несчастный случай произошел здесь. Он немедленно выключил сирену и затормозил. Двое лесников наблюдали за тем, что происходило внизу: судно береговой охраны выдвигало телескопическую стрелу погрузчика.

– Они говорят, там машина, – сказал один из лесников Венслоу, – только вот ни черта не видно.

Полицейский подошел к краю обрыва: склон был почти отвесный, каменистый, поросший ежевикой и высокой травой. Действительно, увидеть что-либо было невозможно.

– Говорите, машина прямо под нами? – спросил он.

– Так сказали по экстренной связи. Судя по тому, где стоит судно, думаю, машина была на парковке и по какой-то причине свалилась со склона. Об одном молюсь, лишь бы это не подростки… Приехали целоваться среди ночи и не поставили машину на ручной тормоз.

– О господи, – прошептал Венслоу. – Я тоже очень надеюсь, что это не дети.

Он осмотрел часть парковки, примыкающую к обрыву. Между битумом и началом склона шла длинная полоса земли. Он поискал следы – вырванную траву, поломанную ежевику в том месте, где машина покатилась с обрыва.

– По-вашему, машина не остановилась? – спросил он лесника.

– Наверняка. Уж сколько твердят, что надо поставить ограждение. Говорю же, детишки. Точно детишки. Выпили лишнего и не затормозили. Потому что если не залить зенки, надо очень постараться, чтобы не затормозить у конца парковки.

Катер завершил операцию и отошел от скалы. Трое мужчин увидели автомобиль, болтавшийся на стреле. Венслоу вернулся к своей машине и связался по радио с береговой охраной.

– Машина какая? – спросил он.

– «Шевроле-монте-карло», – ответили ему. – Черный.

– Черный «шевроле-монте-карло»? Подтвердите, это черный «шевроле-монте-карло»?

– Подтверждаю. Номера нью-гэмпширские. Там внутри мертвяк. Малоприятное зрелище.

* * *

Мы тащились на одышливом служебном «крайслере» Гэхаловуда уже два часа. Дело было во вторник, 22 июля 2008 года.

– Хотите, я сяду за руль, сержант?

– Только не это.

– Вы слишком медленно едете.

– Я осторожно еду.

– Это не машина, сержант, а консервная банка.

– Это автомобиль полиции штата. Имейте уважение.

– Значит, это консервная банка штата. Может, музыку включим?

– Даже не мечтайте, писатель. Мы не подружки на прогулке, у нас расследование.

– Знаете, пожалуй, я напишу в своей книге, что вы водите, как старикашка.

– Включайте музыку, писатель. И как можно громче. Чтобы я больше вас не слышал, пока мы не приедем.

Я засмеялся:

– Ладно, напомните, кто такой этот тип. Даррен…