Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 138 (всего у книги 311 страниц)

Благодарности

В написании этого романа мне помогала замечательная команда поддержки. Прежде всего хочу поблагодарить мою жену Ольгу. Как я люблю повторять, Ольга прекрасно обошлась бы без меня, тогда как я без нее давным-давно бы умер. Затем – Джулию, Пьеро, Стефанию, Вирджинио, Тамару и весь остальной клан.

Благодарю Данте Карамеллино за советы, Луиджи Патти – за подбадривание, мою помощницу Валентину Мисгур – за первые вычитки, моего терпеливого агента Лауру Гранди, моего коллегу и друга Карло Караббу и всех в Harper Collins: незаменимого Оскара Аличикко, редактора этого романа, с которым мы увлеченно распотрошили каждую строчку, Веронику Димарио – за заботу о тексте, профессора Паоло Лукку – за помощь с еврейским языком и иудейской религией и художественного редактора Рикардо Фальчинелли – за обложку.

В вопросах ветеринарной медицины я полагался главным образом на «Атлас методов общей хирургии собак и кошек» Марка М. Смита и Дона Р. Уолдрона, а во всем, что касается ос, – прежде всего на «Пособие по прикладной энтомологии» Альдо Поллини.

В обоих случаях я допустил кое-какие вольности, как и в отношении ломбардской топографии. Ни Конки, ни Читта-дель-Фьюме не существует, как не было и описанного мной пожара в тюрьме Кремоны, тогда как наводнение вдохновлено разливом Танаро[330] в 1994 году. Другие книги, которые оказались мне полезны, – это «Паранойя» Дэвида Дж. Лапорта и «Энциклопедия еврейских мифов, магии и мистицизма» Джеффри У. Денниса. Названия глав соответствуют некоторым из наиболее известных скаутских терминов. Мне не пришлось их изучать, потому что я состоял в бойскаутах в Кремоне, и это был познавательный и увлекательный опыт.

Однако самое большое спасибо я, как всегда, хочу сказать вам, мои читатели. И вы, раз уж дочитали до конца, заслужили маленький бонус.

Переверните страницу, и приятного вам чтения.

С. Д. Меццанотте, Пергола, август 2022 г.

Прощание. Тридцать лет назад

Лейтенант карабинеров Массимо Бьянки дожидался на обочине провинциальной дороги в Пьяченцу, куря одну сигарету за другой и гася окурки в пепельнице автомобиля. Еще недавно он просто выбросил бы мусор в окно, но супружеская жизнь его изменила. Бьянки стал больше спать – когда позволял сын, – старался следить за языком и частенько возвращался домой к ужину, вместо того чтобы до двух часов ночи торчать в казарме. Мало-помалу его когти и клыки пообтесались, и он смирился со своим преображением. Конкуренция стала менее интересной, а борьба – более утомительной.

В нескольких метрах перед ним остановился «фиат-фиорино» и помигал фарами. Бьянки подошел к открытому окну со стороны водителя. Парочку, сидящую в фургончике, будто соскребли с асфальта после лобового столкновения с грузовиком и склеили соплями – особенно мужчину, казавшегося еще более огромным из-за гипсового корсета и рассеянно оглядывающегося по сторонам. Итала была сплошь покрыта бинтами и пластырями, но пребывала в здравом уме. Как она рассказала Бьянки, когда крыша «Квисисаны» обвалилась, они выбрались из гостиницы до прибытия спасателей.

– Да вы прямо-таки воплощение здоровья, – заметил Бьянки.

– Это потому, что мы призраки, – отозвалась Итала.

Локателли хмыкнул.

Бьянки протянул ей папку с новыми паспортами для обоих и новым водительским удостоверением для нее. Документы были выписаны на чужие имена.

– Не знаю, надолго ли они сгодятся, но пока что можете быть спокойны.

– Надеюсь, к тому времени мы раздобудем другие. Спасибо за все, что ты сделал с моим трупом, – ответила Итала. – Кем она была?

– Бродяжкой, умершей от цирроза. Вылитая ты.

– Да иди ты на хрен.

– Тело никто не затребует. Стало быть, все бросаешь и уезжаешь с этим чурбаном?

– Я ничего не бросаю, потому что мне больше нечего бросать.

– У тебя вроде как есть сын.

– Был, но эти отношения не сложились ни для меня, ни для него. Я стану думать о нем каждый день, но это к лучшему… А вот тебя мне будет не хватать.

Бьянки задержал дыхание, чтобы не прослезиться.

– Зато ты разделалась с этим мерзавцем. Ты молодец, хотя никто об этом никогда не узнает.

Итала кивнула:

– Того-то мне и надо. Пусть мое имя забудут вместе с именем Окуня. Хочу, чтобы эта история закончилась навсегда. – Она пожала ему руку. – Возможно, однажды я вернусь тебя повидать.

– Не вернешься.

В кои-то веки Бьянки оказался прав.

Жоэль Диккер
Правда о деле Гарри Квеберта

Моим родителям

Исчезновение
^{(суббота, 30 августа 1975 года)}

– Единый диспетчерский центр полиции. Что случилось?

– Алло! Меня зовут Дебора Купер, я живу на Сайд-Криклейн. По-моему, я только что видела, как какой-то мужчина гонится в лесу за девушкой.

– Опишите точно, что произошло.

– Я не знаю! Я стояла у окна, смотрела в сторону леса и увидела там эту девушку, она бежала между деревьями… И ее преследовал мужчина… По-моему, она пыталась от него спастись.

– Где они сейчас?

– Я… Я их больше не вижу. Они в лесу.

– Немедленно высылаю к вам группу, мэм.

Именно с этого звонка начались события, всколыхнувшие весь город Аврора, что в штате Нью-Гэмпшир. В тот день бесследно исчезла Нола Келлерган, местная девушка пятнадцати лет. И больше ее никто никогда не видел.

Пролог
Октябрь 2008 года
^{(спустя 33 года после исчезновения)}

О книге говорили все. Я больше не мог спокойно бродить по улицам Нью-Йорка, я больше не мог совершать обычную пробежку по аллеям Центрального парка – гуляющие встречали меня возгласами: «Э, да это Гольдман! Тот самый писатель!» Бывало, кто-нибудь даже пробегал несколько шагов, чтобы догнать меня и задать терзавшие его вопросы: «Так это правда, то, про что написано в вашей книжке? Гарри Квеберт действительно это сделал?» В моем любимом кафе в Уэст-Виллидж некоторые посетители, недолго думая, усаживались за мой столик и заводили разговор: «Я сейчас читаю вашу книгу, мистер Гольдман, буквально не могу оторваться! Первая тоже была хороша, но эта! Вам правда отвалили миллион долларов, чтобы вы ее написали? А лет вам сколько? Только что исполнилось тридцать? Тридцать лет! И у вас уже такая куча деньжищ!» Даже привратник в моем доме, чье продвижение к концу книги я наблюдал каждый раз, когда он открывал мне двери, наконец, закончив чтение, надолго зажал меня у лифта, чтобы излить душу: «Так вот что случилось с Нолой Келлерган? Какой кошмар! Но как же человек может до такого докатиться, а, мистер Гольдман? Как такое может быть?»

Весь Нью-Йорк гонялся за моей книгой; она вышла всего две недели назад и уже обещала стать лидером продаж года на всем американском континенте. Всем хотелось знать, что произошло в Авроре в 1975 году. Об этом говорили везде: на телевидении, на радио, в газетах. Мне только что исполнилось тридцать, и эта книга, всего лишь вторая в моей карьере, сделала из меня самого популярного писателя Америки.

Громкое дело, которое взбудоражило всю страну и из которого я почерпнул сюжет для своего рассказа, случилось несколькими месяцами раньше, в начале лета, когда были обнаружены останки девушки, исчезнувшей тридцать три года назад. Так было положено начало событиям в Нью-Гэмпшире, о которых здесь пойдет речь. И не будь их, о существовании городка Аврора в остальной Америке наверняка никто бы и не подозревал.

Часть первая
Болезнь писателей
Страх чистого листа
^{(за 8 месяцев до выхода книги)}

31. В глубинах памяти

– Самое главное, Маркус, это первая глава. Если она читателям не понравится, остальное они читать не будут. С чего вы думаете начать свою книгу?

– Не знаю, Гарри. Думаете, у меня когда-нибудь получится?

– Что?

– Написать книгу.

– Я в этом уверен.

В начале 2008 года, то есть примерно через полтора года после того, как благодаря своему первому роману я сделался новым идолом американской литературы, на меня напал жестокий страх чистого листа – похоже, довольно обычный синдром среди писателей, переживших внезапный и громкий успех. Болезнь проявилась не сразу, она угнездилась во мне постепенно. Такое ощущение, что она поразила мозг и он постепенно оцепенел. На первые симптомы я не обращал внимания: я говорил себе, что вдохновение вернется завтра или послезавтра, а может, послепослезавтра. Но шли дни, недели, месяцы, а вдохновение не возвращалось.

Мое нисхождение в ад поделилось на три этапа. Первым, без которого никаких головокружительных падений просто не может быть, стал стремительный взлет: первый роман, распроданный в количестве двух миллионов экземпляров, возвел меня в ранг популярного писателя. Стояла осень 2006 года, и за несколько недель мое имя превратилось в Имя: я был везде – на телевидении, в газетах, на обложках журналов. Мое лицо глядело с гигантских рекламных плакатов на каждой станции метро. Самые суровые критики крупнейших ежедневных газет Восточного побережья в один голос утверждали, что молодой Маркус Гольдман обещает стать великим писателем.

Одна-единственная книга – и передо мной уже открыты врата новой жизни: жизни юных звезд-миллионеров. Я съехал из дома своих родителей в Монтклере, штат Нью-Джерси, и обосновался в дорогой квартире в Гринвич-Виллидж, я сменил свой весьма потрепанный «форд» на новенький черный «рейнджровер» с тонированными стеклами, я сделался завсегдатаем фешенебельных ресторанов, я прибегнул к услугам литературного агента, который ведал моим времяпрепровождением и приходил в мой новый дом смотреть бейсбол на гигантской плазменной панели. Я снял офис в двух шагах от Центрального парка, где слегка влюбленная секретарша по имени Дениза разбирала мою почту, варила мне кофе и сортировала мои важные бумаги.

Первые полгода после выхода книги я лишь наслаждался своим новым приятным существованием. По утрам я заходил в офис, при случае просматривал статьи о себе и читал десятки писем от поклонников, которые приходили ежедневно и которые Дениза затем убирала в большие папки. Потом, довольный собой, я решал, что поработал достаточно, и шел бродить по улицам Манхэттена, провожаемый шушуканьем прохожих. Остаток дня я пользовался новыми правами, приобретенными вместе с известностью: правом покупать все, что захочется, правом на VIP-ложу в Мэдисон-сквер-гарден на матчах «Рейнджеров», правом шагать по красным дорожкам вместе с музыкальными звездами, чьи диски я собирал в ранней юности, правом появляться в свете вместе с Лидией Глур, героиней последнего телесериала, которую буквально рвали на части. Я был знаменитый писатель; мне казалось, что это самая прекрасная профессия. Уверенный, что успех будет длиться вечно, я не придал значения первым предупреждениям своего агента и издателя, которые торопили меня и усаживали за работу – писать новый роман.

За следующие полгода я обнаружил, что ветер изменился: писем от поклонников приходило все меньше, а на улице ко мне подходили все реже. Вскоре те из прохожих, кто меня еще узнавал, стали задавать один и тот же вопрос: «А о чем будет ваша следующая книга, мистер Гольдман? И когда она выйдет?» Я понял, что пора браться за дело, и взялся за дело: записал на листочках некоторые идеи и набросал на компьютере несколько синопсисов. Но ничего хорошего не вышло. Тогда я стал придумывать другие идеи и набросал новые синопсисы. С тем же успехом. В конце концов я купил новый компьютер – в надежде приобрести в комплекте отличные идеи и отменные синопсисы. Все напрасно. Потом я попытался сменить метод: призвав на помощь Денизу, я до глубокой ночи диктовал ей опорные фразы, остроумные шутки и великолепные подступы к роману. Но наутро шутки казались мне плоскими, фразы – банальными, а пресловутые подступы – перекрытыми. Я вступал во второй этап своей болезни.

Осенью 2007-го исполнился год с момента выхода моей первой книги, а я не написал еще ни единой строчки. Когда письма в папках иссякли, в общественных местах меня перестали узнавать, а из больших книжных магазинов на Бродвее исчезли афиши с моим лицом, я понял, что слава мимолетна. Что эта вечно голодная горгона быстро покидает тех, кто ее не кормит: популярные политики, старлетка из последнего реалити-шоу и нашумевшая рок-группа забрали себе внимание, предназначавшееся мне. А ведь после выхода моей книги прошел всего год, всего лишь годик, до смешного короткий в моих глазах, но с точки зрения человечества равнозначный вечности. За этот самый год в одной только Америке родился миллион детей, еще миллион человек умерли, добрых тысяч десять были застрелены, полмиллиона пристрастились к наркотикам, еще миллион стали миллионерами, семнадцать миллионов сменили мобильный телефон, пятьдесят тысяч погибли в автокатастрофах, а еще два миллиона при тех же обстоятельствах получили более или менее серьезные травмы. А я написал всего одну книгу.

«Шмид и Хансон», влиятельное нью-йоркское издательство, заплатившее мне кругленькую сумму за право напечатать мою книгу и возлагавшее на меня большие надежды, наседало на моего агента Дугласа Кларена, а тот, в свою очередь, теребил меня. Он говорил, что время поджимает, что мне непременно надо представить новую рукопись, а я, пытаясь его успокоить, чтобы успокоить самого себя, уверял, что мой второй роман движется полным ходом и ему не о чем волноваться. Но я часами просиживал взаперти в кабинете и так и не написал ни строчки: вдохновение внезапно ушло и больше не возвращалось. А по вечерам, лежа без сна в постели, я представлял себе, что скоро, еще до своего тридцатого дня рождения, великий Маркус Гольдман перестанет существовать. Эта мысль навела на меня такой ужас, что я решил слегка встряхнуться и уехать в отпуск: провести месяц на вилле в Майами, так сказать, ради новых впечатлений – и в тайной уверенности, что, расслабившись под пальмами, полностью восстановлю контроль над своим творческим гением. Но Флорида, естественно, оказалась всего лишь пышной попыткой бегства, а эту тягостную ситуацию за две тысячи лет до меня уже опробовал на себе философ Сенека: куда бы вы ни бежали, ваши проблемы залезают к вам в багаж и следуют за вами повсюду. Вот так сразу по приезде в Майами меня догнал у выхода из аэропорта симпатичный носильщик-кубинец и спросил:

– Вы мистер Гольдман?

– Да.

– Тогда это ваше.

И протянул мне пакет с пачкой бумаги.

– Это мои чистые листы?

– Да, мистер Гольдман. Вы же не можете без них ехать.

Так что месяц во Флориде я провел в одиночестве, запершись в люксе со своими демонами, раздосадованный и жалкий. Мой компьютер был включен день и ночь, но документ, озаглавленный «новый роман.doc», оставался безнадежно пустым. То, что я подцепил болезнь, весьма распространенную в творческой среде, я понял однажды вечером, предложив коктейль «Маргарита» пианисту в гостиничном баре. Пересев за стойку, он поведал мне, что за всю жизнь написал одну-единственную песню, но эта песня оказалась оглушительным суперхитом. Он имел такой успех, что так и не смог написать ничего другого и теперь, несчастный, без гроша в кармане, зарабатывал на хлеб, наигрывая для гостиничных постояльцев чужие хиты. «Я тогда мотался в адские туры по самым большим залам страны, – говорил он, держа меня за отворот рубашки. – Десять тысяч человек орали мое имя, одни телки падали в обморок, другие швыряли мне на сцену трусики. Это было нечто». И, слизав, как собачка, соль с края стакана, добавил: «Клянусь, это правда». И что хуже всего – я знал, что это правда.

Третий этап моих бедствий начался сразу после возвращения в Нью-Йорк. По дороге из Майами я прочел в самолете статью о некоем молодом писателе, только что выпустившем роман, который критика превозносила до небес, а по прибытии в аэропорт Ла-Гуардиа я увидел в зале получения багажа его лицо, смотревшее на меня с огромных плакатов. Жизнь издевалась надо мной: меня не только забыли, но, что еще хуже, заменили другим. Дуглас, встречавший меня в аэропорту, был вне себя: «Шмид и Хансон», потеряв терпение, требует доказательств того, что роман продвигается и вскоре я смогу принести им законченную новую рукопись.

– Дело дрянь, – сказал он мне в машине, пока мы ехали в Манхэттен. – Ну скажи мне, что во Флориде ты набрался сил и твоя книжка почти готова! Еще этот тип, про которого все говорят… Его книга будет иметь большой успех на Рождество. А ты, Маркус? Что у тебя есть на Рождество?

– Я сейчас за нее засяду! – в панике вскричал я. – Я успею! Устроим большую рекламную кампанию, и все получится! Людям понравилась первая книга, понравится и вторая!

– Марк, ты не понимаешь: все это можно было бы сделать еще несколько месяцев назад. В том и состояла стратегия: оседлать волну успеха, накормить публику, дать ей то, чего она хочет. Публика хотела Маркуса Гольдмана, но поскольку Маркус Гольдман тихо слинял во Флориду, читатели пошли и купили книжку кого-то другого. Ты экономику учил хоть немножко, Марк? Книги стали взаимозаменяемым продуктом: люди хотят, чтобы роман им нравился, они хотят расслабиться и развлечься. Если этого не дашь им ты, значит, даст твой сосед, а ты отправишься прямиком в корзину.

Перепуганный пророчествами Дугласа, я засел за работу как одержимый: я начинал писать в шесть утра и заканчивал не раньше девяти-десяти вечера. Целыми днями я сидел в кабинете, писал без передышки, набрасывал слова, начинал фразы, придумывал все новые идеи романа. Но, к величайшему моему разочарованию, ничего стоящего не получалось. Со своей стороны, Дениза целыми днями беспокоилась о моем состоянии. Делать ей больше было нечего, диктовки кончились, почту разбирать было не нужно, кофе варить не нужно, и она вышагивала взад-вперед по коридору. А когда силы ее иссякали, начинала барабанить в дверь.

– Маркус, умоляю, откройте! – стенала она. – Выйдите из кабинета, погуляйте в парке! Вы же сегодня ничего не ели!

В ответ я орал:

– Не хочу есть! Не хочу есть! Нет книжки – нет еды!

Она почти рыдала.

– Не говорите таких ужасов, Маркус! Я сбегаю в закусочную на углу, принесу вам сэндвичи с ростбифом, ваши любимые. Я мигом! Я мигом!

Я слышал, как она хватает сумку, бежит к входной двери и устремляется вниз по лестнице, как будто ее поспешность может что-то изменить в моем положении. Ибо я наконец постиг размеры поразившего меня бедствия: когда я был никем, написать книгу казалось мне делом очень легким, но теперь, когда я достиг вершины, теперь, когда нужно взвалить на плечи свой талант и повторить изнурительный поход за успехом, то есть написать хороший роман, я чувствовал, что больше на это не способен. Меня убивал страх чистого листа, и помочь мне не мог никто: все, с кем я говорил, твердили, что это совершеннейшие пустяки, самое обычное дело, и если я не напишу свою книгу сегодня, то конечно же напишу завтра. Два дня я пытался работать в моей прежней комнате в Монтклере, у родителей, той самой, где нашел вдохновение для первого романа. Но эта попытка закончилась самым жалким провалом, которому отчасти, возможно, поспособствовала моя мать, в частности потому, что она оба дня просидела рядом со мной, вглядываясь в экран моего ноутбука и повторяя: «Очень хорошо, Марки».

– Мама, я не написал ни строчки, – в конце концов произнес я.

– Но я же чувствую, что это будет очень хорошо.

– Мама, пожалуйста, дай мне побыть одному…

– Почему одному? У тебя живот болит? Тебе нужно попукать? Ты можешь пукать при мне, дорогой. Я твоя мать.

– Нет, мама, мне не нужно попукать.

– Так ты голоден? Хочешь оладушек? Или вафель? Чего-нибудь солененького? А может, яишенку?

– Нет, я не голоден.

– Тогда почему ты хочешь, чтобы я ушла? Или ты пытаешься сказать, что тебе мешает присутствие женщины, которая дала тебе жизнь?

– Нет, ты мне не мешаешь, но…

– Но что?

– Ничего, мама.

– Тебе нужна подружка, Марки. Думаешь, я не знаю, что ты разошелся с этой телеактрисой? Как бишь ее там?

– Лидия Глур. В любом случае мы по-настоящему и не были вместе, мама. Я хочу сказать: это точно была история просто так.

– История просто так, история просто так! Вот что нынешние молодые-то делают: заводят истории просто так, а в пятьдесят лет остаются с лысиной и без семьи!

– При чем тут лысина, мама?

– Ни при чем. Но, по-твоему, это нормально, если я узнаю́, что ты живешь с этой девицей, из журнала? Какой сын так обращается с матерью, а? Вообрази себе, как раз накануне твоего отъезда во Флориду прихожу я к Шнайгетцу – парикмахеру, не мяснику, – а там все на меня как-то странно смотрят. Я спрашиваю, в чем дело, и тут миссис Берг, сидя под сушкой, показывает мне журнал, который она читает, а там твое фото вместе с этой Лидией Глур, на улице, а в заголовке статьи написано, что вы расстались. Вся парикмахерская знала, что вы разошлись, а я даже не знала, что ты встречаешься с этой девицей! Конечно, мне не хотелось выглядеть круглой дурой: я сказала, что она очаровательная женщина и часто приходила к нам на обед.

– Мама, я тебе ничего не говорил, потому что это было несерьезно. Понимаешь, она не та.

– Но у тебя вечно не те! Тебе не попадается никто приличный, Марки! Вот в чем проблема. Думаешь, эти телеактрисы умеют вести хозяйство? Представь, вчера я встретила в супермаркете миссис Эмерсон: ее дочь тоже не замужем. Она тебе отлично подойдет. К тому же у нее прекрасные зубы. Хочешь, я им скажу, чтобы они к нам зашли?

– Нет, мама. Я пытаюсь работать.

В этот момент в дверь позвонили.

– Думаю, это они, – сказала моя мать.

– То есть какие такие они?

– Миссис Эмерсон с дочерью. Я их позвала на чай в четыре часа. Сейчас ровно четыре. Хорошая женщина – это женщина, которая приходит вовремя. Не правда ли, она тебе уже нравится?

– Ты пригласила их на чай? Гони их вон, мама! Я не хочу их видеть! Мне книгу надо писать, черт возьми! Я здесь не затем, чтобы чаи распивать, я должен написать роман!

– О, Марки, но тебе правда нужна подружка. Подружка, с которой ты обручишься и на которой ты женишься. Ты слишком много думаешь о книгах и слишком мало о женитьбе…

Никто не понимал всей серьезности положения: новая книга была мне абсолютно необходима, хотя бы для того, чтобы соблюсти условия договора с издательством. В январе 2008 года Рой Барнаски, всесильный директор издательства «Шмид и Хансон», пригласил меня в свой кабинет на 51-м этаже башни на Лексингтон-авеню, чтобы по всей строгости призвать к порядку. «Ну, Гольдман, и когда я получу вашу новую рукопись? – рявкнул он. – Мы заключили договор на пять книг: пора браться за дело, да поживее! Нужен результат, нужны цифры! Вы не укладываетесь в сроки! Вы вообще ни во что не укладываетесь! Видели того типа, что выпустил свою книжку перед Рождеством? Теперь публика читает его, а не вас! Его агент говорит, что у него почти готов следующий роман. А вы? Из-за вас мы теряем деньги! Так что встряхнитесь и выправляйте ситуацию. Нанесите решительный удар, напишите мне хорошую книжку и спасите свою шкуру. Даю вам полгода, последний срок – июнь». Полгода на книгу, когда я почти полтора года в ступоре. Это было невозможно. Хуже того, Барнаски, назначив свой срок, не поставил меня в известность о последствиях, которые меня ждут, если я не выполню обязательства. Эту миссию взял на себя Дуглас две недели спустя, во время энного по счету разговора у меня дома. «Надо писать, старина, нельзя больше отлынивать, – сказал он. – Ты подписался на пять книг! На пять! Барнаски в бешенстве, он больше не хочет ждать… Он мне сказал, что дал тебе сроку до июня. А знаешь, что будет, если ты сядешь в лужу? Они расторгнут договор, подадут на тебя в суд и пустят по миру. Они отнимут у тебя все бабло, и прости-прощай твоя красивая жизнь, твоя красивая квартира, твои понтовые штиблеты, твоя большая тачка: у тебя не останется ни гроша. Они тебя зарежут». Ну вот, год назад меня считали новой звездой в литературе этой страны, а теперь я стал великим разочарованием, главным лохом североамериканского книгоиздания. Урок номер два: слава не только мимолетна, слава чревата последствиями. Вечером, на следующий день после предостережений Дугласа, я снял трубку и набрал номер телефона единственного человека, который, как мне казалось, мог меня выручить: Гарри Квеберта, моего бывшего университетского преподавателя, а главное, одного из самых читаемых и почитаемых писателей Америки, с которым мы близко сошлись лет десять назад, когда я был его студентом в Университете Берроуза, в Массачусетсе.

К тому времени я не видел его больше года и почти столько же не говорил с ним по телефону. Я позвонил ему домой, в Аврору, штат Нью-Гэмпшир. Услышав мой голос, он насмешливо произнес:

– О, Маркус! Неужто это вы мне звоните? Невероятно. С тех пор как вы стали звездой, вы не подаете признаков жизни. Я пытался вам звонить с месяц назад, но попал на вашу секретаршу, которая заявила, что вас ни для кого нет.

Я ответил без обиняков:

– Гарри, дело плохо. По-моему, я больше не писатель.

Он сразу посерьезнел:

– Что за вздор вы несете, Маркус?

– Я не знаю, что писать, мне конец. Чистый лист. И так месяцами. Может, даже уже целый год.

Он расхохотался – тепло, успокаивающе.

– Ступор в мозгах, Маркус, вот это что такое! Все эти чистые листы – такая же глупость, как сексуальные неудачи, когда нужен результат: это паника гения, та самая, из-за которой ваш маленький дружок повисает тряпочкой, когда вы собрались покувыркаться с поклонницей и думаете только о том, как бы довести ее до оргазма, измеримого по шкале Рихтера. Забудьте о гениальности, просто складывайте вместе слова. Гениальность придет сама собой.

– Вы думаете?

– Уверен. Только надо слегка отвлечься от светских раутов и тарталеток. Писать – дело серьезное. Мне казалось, я вам это внушил.

– Но я работаю как проклятый! Только этим и занимаюсь! И все равно ничего не получается.

– Значит, обстановка неподходящая. Нью-Йорк – это очень мило, но там чересчур шумно. Почему бы вам не приехать сюда, ко мне, как во времена, когда вы у меня учились?

Уехать из Нью-Йорка, переменить обстановку. Никогда еще призыв удалиться в изгнание не казался мне таким разумным. Отправиться за вдохновением для новой книги в американскую глушь, к своему старому учителю: это было как раз то, что нужно. Так что неделю спустя, в середине февраля 2008 года, я перебрался в Аврору, штат Нью-Гэмпшир. Это случилось за несколько месяцев до тех драматических событий, о которых я собираюсь вам рассказать.

* * *

Пока летом 2008 года не разразился скандал, всколыхнувший всю Америку, про Аврору вообще никто не слышал. Это городок на берегу океана, в пятнадцати минутах езды от границы Массачусетса. На главной улице находится кинотеатр – репертуар которого перманентно отстает от остальной страны, – несколько магазинов, почта, полицейский участок и горстка ресторанов, в частности «Кларкс», историческая городская забегаловка, diner. Кругом – мирные кварталы дощатых крашеных домов с приветливыми полотняными маркизами, шиферными крышами и садиками с безупречно ухоженными газонами. Это Америка в Америке, где никто не запирает дверь на ключ; одно из тех местечек, что существуют только в Новой Англии, настолько спокойное, словно все беды обходят его стороной.

Я хорошо знал Аврору, потому что часто приезжал навестить Гарри, пока был его студентом. Он жил за городом, возле федерального шоссе номер 1, на выезде в сторону Мэна, в роскошном доме из камня и сосны, на берегу залива, обозначенного на картах как Гусиная бухта. То был настоящий дом писателя, высящийся над океаном, с террасой для погожих дней, откуда лестница вела прямо на пляж. Вокруг царил покой дикой природы: прибрежный лесок, груды валунов и гигантских камней, влажные заросли папоротника и мхов, несколько прогулочных тропинок вдоль песчаного берега. Если забыть, что находишься всего в нескольких милях от цивилизации, временами можно почувствовать себя на краю света. И легко было представить себе, как старый писатель, сидя на террасе, создает свои шедевры, черпая вдохновение в приливах и закатах.

10 февраля 2008 года я покинул Нью-Йорк на пике кризиса чистого листа. Страна уже бурлила в преддверии президентских выборов: несколькими днями раньше, в «Супервторник» (который в виде исключения пришелся на февраль, а не на март, что предвещало необычный год), мандат от республиканцев получил сенатор Маккейн, тогда как у демократов еще продолжались ожесточенные бои между Хилари Клинтон и Бараком Обамой. Я домчался на машине до Авроры без единой остановки. Зима была снежная, и в проносившихся за окном пейзажах преобладал белый цвет. Я любил Нью-Гэмпшир: любил его спокойствие, его бескрайние леса, его заросшие кувшинками пруды, где летом можно купаться, а зимой кататься на коньках, любил думать о том, что здесь не платят ни подоходного налога, ни налога с продаж. Я считал его либертарианским штатом, а его девиз «Жить свободным или умереть», выбитый на номерах машин, обгонявших меня на шоссе, прекрасно выражал то могучее чувство свободы, какое охватывало меня в каждый мой приезд в Аврору. Помню, впрочем, что в тот холодный, туманный вечер, приехав к Гарри, я сразу ощутил внутренний покой. Он ждал меня на крыльце, укутанный в огромную зимнюю куртку. Я вышел из машины, он пошел навстречу, положил руки мне на плечи и улыбнулся широкой ободряющей улыбкой:

– Что с вами, Маркус?

– Не знаю, Гарри…

– Ну ладно, ладно. Вы всегда были слишком впечатлительным юношей.

Прежде чем я разложил свои вещи, мы посидели в гостиной и поговорили. Он сварил кофе. В очаге потрескивал огонь; в доме было тепло и уютно, а снаружи, за огромным панорамным окном, ледяной ветер трепал океан и мокрый снег падал на скалы.

– Я и забыл, до чего здесь красиво, – прошептал я.

Он кивнул:

– Вот увидите, мой милый Маркус, я вами займусь. Вы нам снесете не роман, а бомбу! Не переживайте, все хорошие писатели проходят через подобные трудности.

Он выглядел все таким же безмятежным и уверенным, каким я его знал всегда. Казалось, этот человек не ведал сомнений: харизматичный, знающий себе цену, он одним своим присутствием естественно подчинял себе окружающих. Ему шел шестьдесят седьмой год, он был статен, с безупречно пышной седой шевелюрой, широкими плечами и мощным торсом – свидетельством длительных занятий боксом. Он был боксер; именно на почве этого вида спорта, которым я сам усердно занимался, между нами и зародилась симпатия в Университете Берроуза.

С Гарри меня связывали очень глубокие связи, о которых я расскажу чуть ниже. Он вошел в мою жизнь в 1998 году, когда я поступил в Университет Берроуза, в Массачусетсе. В то время ему было пятьдесят семь, и он уже лет пятнадцать благоденствовал на кафедре литературы этого скромного провинциального университета с его мирной атмосферой и симпатичными, вежливыми студентами. Прежде я, как и все, знал по имени Гарри-Квеберта-Великого-Писателя; в Берроузе я встретил Просто-Гарри, того, кто, несмотря на разницу в возрасте, вскоре станет одним из ближайших моих друзей и научит меня, как стать писателем. Сам он получил признание в середине 70-х, когда вторая его книга, «Истоки зла», распроданная тиражом пятнадцать миллионов экземпляров, принесла ему National Literary Award и National Book Award, две самые престижные литературные премии страны. С тех пор он регулярно печатался и вел весьма популярную ежемесячную колонку в Boston Globe. То был один из великих представителей американской интеллигенции; он выступал с многочисленными лекциями, его часто звали на главные культурные мероприятия, к его мнению по политическим вопросам прислушивались. Его очень уважали, он был гордостью страны, тем лучшим, что могла породить Америка. Приехав к нему на несколько недель, я надеялся, что он сумеет вновь превратить меня в писателя, научит, как преодолеть пропасть чистого листа. Приходилось, однако, признать, что Гарри хотя и считал мое положение безусловно затруднительным, но отнюдь не видел в нем ничего ненормального. «У всех писателей иногда случаются осечки, это часть профессиональных рисков, – объяснил он. – Принимайтесь за работу, все само рассосется, вот увидите». Он устроил меня в своем кабинете на первом этаже, том самом, где написал все свои книги, в том числе «Истоки зла». Я сидел там часами, тоже пытался писать, но в основном смотрел как завороженный на океан и снег за окном. Он приносил мне кофе или чего-нибудь поесть и, глядя на мою унылую физиономию, пытался поднять мне настроение. Наконец однажды утром он сказал: