Текст книги ""Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33 (СИ)"

Автор книги: Си Джей Уотсон

Соавторы: Жоэль Диккер,Джулия Корбин,Маттиас Эдвардссон,Марчелло Фоис,Ориана Рамунно,Оливье Норек,Дженни Блэкхерст,Матс Ульссон,Карстен Дюсс,Карин Жибель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 186 (всего у книги 311 страниц)

– Банда Гольдманов! – произнес вдруг дедушка, помахав фотографией, и мы рассмеялись.

Светлая память нашему дедушке Максу Гольдману. Он скончался через полтора месяца. Эти последние встречи с ним оставили во мне память о его горячности и чувстве юмора, даже на пороге последнего пристанища.

Я всегда буду помнить его ласковый смех. Его требовательность. Его походку и неизменную элегантность. Перед любой церемонией, вручением премии, важной встречей я, повязывая галстук, всегда думаю о нем, о его безупречной манере одеваться.

Слава тебе, мой любимый дед. Знай, что здесь, на земле, мне тебя не хватает. Я хочу верить, что ты смотришь на меня с небес и с любопытством и волнением следишь за моей жизнью. А значит, тебе известно, что у меня идеальное пищеварение и я не страдаю спастическим запором. Возможно, благодаря килограммам отрубей All-Bran, которые я глотал во Флориде под твоим доброжелательным взглядом. Спасибо тебе за все, что ты мне дал, и мир твоему праху.

25

Дедушку похоронили 30 мая 2001 года в Секокусе, штат Нью-Джерси, в городе, где выросли они с бабушкой, мой отец и дядя Сол. Многие его друзья из Флориды пожелали непременно присутствовать на церемонии.

Я сидел рядом с кузенами. Александра тоже сидела с нами, в следующем ряду. Я просунул руку назад, и она тайком пожала ее. Рядом с ней я чувствовал себя сильным.

Я знаю, что в тот же день, позже, Вуди сказал ей:

– Здорово, что ты его так любишь.

Она улыбнулась.

– А как ты? – спросила она. – Гиллель мне говорил про ту девушку, Коллин.

– Она замужем. Там все сложно. Я сейчас с ней не вижусь.

– Ты ее любишь?

– Не знаю. Я к ней очень нежно отношусь. Мне с ней не так одиноко. Но она – не ты.

Похороны походили на самого дедушку: такие же строгие, но с ноткой юмора. Мой отец произнес остроумную речь и, намекнув в ней на отруби All-Bran, вызвал общее веселье. За ним говорил дядя Сол, он был более торжествен. Свою надгробную речь он начал так:

– Сегодня я впервые возвращаюсь в Нью-Джерси. Как вы знаете, наши отношения с папой не всегда были безоблачными…

Эти слова прозвучали странно. Я не почувствовал в его речи отзвуков той тесной связи между ними, какую наблюдал в эпоху расцвета Балтиморов.

После похорон и поминок бабушка захотела прогуляться по Секокусу. Я никогда здесь не был и предложил повозить ее. Мне хотелось узнать, на что намекал дядя Сол, и, оказавшись с бабушкой в машине наедине, решил ее расспросить.

– О чем сейчас говорил дядя Сол?

Бабушка сделала вид, что не слышала, и по-прежнему смотрела в окно.

– Бабушка?

– Марки, – отозвалась она, – сейчас не время задавать вопросы.

– Между ними что-то произошло? – не унимался я.

– Марки, смотри на дорогу и помолчи, пожалуйста. Неужели надо в такой день докучать мне своими вопросами?

– Прости, бабушка.

Я замолчал. Она показала мне дорогу к их бывшему дому, который пришлось заложить, когда финансовое благополучие фирмы пошатнулось. Потом попросила отвезти ее к старому заводу Гольдмана. Я никогда там не был, она подсказывала, куда ехать. Путь занял добрых минут двадцать, мы пересекли границу между Нью-Джерси и штатом Нью-Йорк и оказались в заброшенной промышленной зоне. Бабушка велела остановиться перед старым кирпичным зданием. Она провела рукой по фасаду и указала мне пальцем на дыру в стене, которая когда-то явно была окном.

– Здесь был мой кабинет.

– А что ты делала?

– Вела всю бухгалтерию. За финансы отвечала я. В продажах твоему деду не было равных, но, выручив доллар, он тратил два. Я ведала всеми расходами, и на заводе, и в доме.

Когда я наконец отвез бабушку обратно на парковку кладбища, семейство Балтиморов уже сидело в нетерпении в большом микроавтобусе с водителем, который должен был отвезти их на Манхэттен. Дядя Сол снял номера для бабушки и всех Балтиморов в «Нью-Йорк Плазе». Монклеры отбыли в свой Монклер.

Назавтра дядя Сол попросил меня зайти к ним в гостиницу; я приехал. Он собрал нас троих, Вуди, Гиллеля и меня, в тихом уголке гостиничного бара и объявил, что дедушка в своем завещании просил поделить один из его сберегательных счетов поровну между «тремя его внуками». Каждому из нас причиталось по двадцать тысяч долларов.

* * *

Через неделю после похорон я отвез бабушку во Флориду. Мы с ней летели на самолете, потом я несколько дней побыл с ней в Майами, чтобы она не оставалась одна. Дядя Сол предоставил в мое распоряжение свою квартиру в «Буэнависте».

Мое присутствие в доме престарелых придало бабушке сил. Я как сейчас вижу ее в день приезда в Майами: она курит на террасе, отрешенно глядя на океан. На столе в ее крохотной гостиной стояла обувная коробка, полная старых фотографий. Я взял несколько и, поскольку не узнавал ни людей, ни места, где они были сняты, стал ее расспрашивать. Она отвечала через раз, я чувствовал, что ей хочется покоя. Вдруг она заговорила про вещи на мебельном складе.

– Каком складе? – спросил я.

– На складе в Авентуре. Адрес в шкафчике для ключей.

– И что там такое?

– Все семейные альбомы. Раз ты хочешь посмотреть фотографии, поезжай лучше туда. Там они все разложены по порядку и подписаны. Делай с ними, что хочешь, только перестань задавать вопросы.

Я и сейчас не знаю, зачем она мне про них сказала – то ли чтобы я за ними съездил, то ли чтобы я просто ушел. Любопытство погнало меня на склад, и там, как она и сказала, я обнаружил всю жизнь Гольдманов в тысячах фотографий, разобранных и разложенных по пыльным альбомам. Я стал наудачу открывать их; на меня смотрели молодые лица, все мы, какими мы были прежде. Потом я перешел к более ранним альбомам и временам и развлечения ради стал искать себя. Вот я совсем младенец, вот дом в Монклере, краска на нем совсем свежая. Вот я сижу голый в пластмассовом бассейне, стоящем на нашем газоне. Вот фото моих первых дней рождения. Довольно быстро обнаружилось, что на всех фотографиях не хватает самых важных действующих лиц. Сперва я подумал было, что это случайность или фото разложены неправильно. Я несколько часов просматривал альбомы, и наконец пришлось признать очевидное: мы были везде, их не было нигде. Монклеров сколько угодно, а Балтиморы, казалось, были персонами нон-грата. Ни единого снимка маленького Гиллеля, ни новорожденного, ни его дней рождения. Ни одного фото со свадьбы дяди Сола и тети Аниты, притом что мои родители удостоились целых трех альбомов. На первых фотографиях Гиллеля ему было как минимум пять лет. Оказалось, что в архивах дедушки и бабушки Гольдманов-из-Балтимора долгое время не существовало вообще.

Бабушка Рут наверняка думала, что я останусь на складе навсегда и она сможет мирно и без помех курить себе на террасе. На ее беду, я ввалился в ее квартирку с кучей семейных альбомов.

– Марки, ну зачем ты мне все это приволок? Если бы я знала, никогда бы не сказала тебе про склад!

– Бабушка, где они были все эти годы?

– Ты про что, дорогой? Про альбомы?

– Нет, про Гольдманов-из-Балтимора. Тут нет ни одного фото Гольдманов-из-Балтимора, пока Гиллелю не исполнилось пять лет…

Сначала она, казалось, рассердилась и махнула рукой, словно отсекая возможность разговора:

– А, давай лучше не будем о прошлом.

Мне снова пришла на память странная речь дяди Сола на похоронах дедушки.

– Ну, бабушка, – настаивал я, – ведь получается, что в какой-то момент они словно исчезли с лица земли.

Она грустно улыбнулась:

– Ты сам не знаешь, насколько угадал, Марки. Ты никогда не задавался вопросом, как твой дядя оказался в Балтиморе? Дядя Сол и твой дедушка не разговаривали больше десяти лет.

26

Вуди вернулся в Мэдисон после похорон дедушки в конце июня 2001 года, когда учебный год уже закончился. Ему страшно хотелось повидать Коллин.

На заправке ее не было. Вместо нее работала какая-то незнакомая девица. Он поехал в город и остановился неподалеку от ее квартала. Пикап Люка стоял перед домом; он был здесь. Вуди притаился в машине и стал ждать. Коллин он так и не увидел. Ночь он провел на улице.

На рассвете Люк вышел из дому, с сумкой. Сел в свой пикап и поехал. Вуди двинулся за ним, держась на изрядном расстоянии. Они подъехали к офису транспортной компании, на которую работал Люк. Через час он выехал из ворот на большегрузе. По крайней мере сутки Вуди мог быть спокоен.

Он вернулся к дому. Постучал в дверь. Никто не ответил. Постучал еще, попробовал заглянуть в окна. Казалось, в доме никого нет. Внезапно он так и подскочил: за его спиной раздался голос:

– Ее здесь нет.

Он обернулся. Это была соседка.

– Простите, миссис?

– Вы ведь пришли к малышке Коллин?

– Да, миссис.

– Ее нет.

– Вы знаете, где она?

– Она в больнице, мой мальчик, – сказала соседка с удрученным видом.

Вуди кинулся в госпиталь Мэдисона. Он нашел ее в постели, с распухшим лицом и ортопедическим аппаратом на шее. Ее сильно избили. Увидев его, она просияла:

– Вуди!

– Тише, тебе нельзя волноваться.

Он хотел поцеловать, коснуться ее, но боялся сделать ей больно.

– Вуди, я думала, ты не вернешься.

– Теперь я здесь.

– Прости, что прогнала тебя. Ты мне нужен.

– Я никуда не уеду. Теперь я здесь.

Вуди знал, что, если он ничего не предпримет, Люк в конце концов ее убьет. Но как ее защитить? Он попросил Гиллеля помочь, а тот спросил совета у дяди Сола и Патрика Невилла. Вуди предлагал всякие нелепые идеи, как заманить Люка в ловушку, – подбросить ему в машину оружие или марихуану и связаться с федеральной полицией. Но все пути все равно вели к нему и его родственникам. Гиллель знал: чтобы задержать Люка на законном основании, тот должен оказаться за пределами юрисдикции своего отца. Ему пришла в голову одна мысль.

Мэдисон, Коннектикут, 1 июля 2001 года

Коллин вышла из дому после полудня. Положила чемодан в багажник своей машины и уехала. Через час домой вернулся Люк. И нашел записку, которую она оставила на кухонном столе.

Я ухожу. Я хочу получить развод.

Если ты готов поговорить спокойно, я в мотеле «Дейз-Инн» на 38-й магистрали.

Он взбеленился. Поговорить хочет? Он ей покажет. Он у нее отобьет эти хотелки. Он прыгнул в машину и как бешеный помчался в мотель. И сразу заметил ее машину у одного из номеров. Кинулся туда и заколотил в дверь:

– Коллин! Открой!

Она почувствовала, как внутри у нее все сжалось.

– Люк, я открою, только если ты успокоишься.

– Открой немедленно!

– Нет, Люк.

Он колотил в дверь со всей силы. Коллин невольно вскрикнула.

Гиллель и Вуди сидели в соседнем номере. Гиллель снял трубку и позвонил в полицию. Ответил оператор.

– Тут один тип избивает жену, – сказал Гиллель. – По-моему, он ее сейчас убьет…

Люк по-прежнему был за дверью и яростно молотил в нее кулаками и ногами. Гиллель, повесив трубку, посмотрел на часы, выждал минуту, потом сделал знак Вуди, и тот позвонил в номер Коллин. Она ответила.

– Готова, Коллин?

– Да.

– Все получится…

– Я знаю.

– Ты очень храбрая.

– Я это делаю ради нас.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже.

– А теперь давай.

Она повесила трубку, сделала глубокий вдох – и открыла дверь. Люк бросился на нее и стал избивать. По парковке мотеля разносились крики. Вуди выскочил из номера, вытащил из кармана нож и, проткнув заднее колесо пикапа Люка, убежал, ни жив ни мертв.

Снова удары. А полицейской сирены что-то не слышно.

– Перестань! – плача, молила Коллин, свернувшись на полу и пытаясь защититься от ударов его башмаков.

Люк поднял ее с пола за волосы, решив, что пока с нее довольно. Он выволок ее из номера и силой запихнул в пикап. Клиенты мотеля выбежали из номеров на крики, но не рискнули вмешаться.

Наконец послышалась сирена. Две полицейских машины прибыли как раз в тот момент, когда Люк на полной скорости выезжал с парковки. Уехал он недалеко: пробитое колесо заставило его остановиться. Еще через минуту он был арестован.

Отправившись в мотель, он пересек границу штата Нью-Йорк. Здесь он и будет сидеть в следственном изоляторе в ожидании суда за насильственные действия и незаконное лишение свободы.

* * *

На какое-то время Коллин поселилась в Балтиморе, у Гольдманов. Она наконец ожила. Весь август она ездила с нами – Вуди, Гиллелем и мной – во Флориду помогать бабушке наводить порядок в дедушкиных делах.

Чтобы разобрать документы и книги, оставшиеся от дедушки, четырех человек явно было много, и мы отправили Вуди с Коллин побыть немного вдвоем. Они взяли напрокат машину и отправились на Флорида-Кис.

Мы с Гиллелем провели неделю, роясь в дедушкиных бумагах.

Мы договорились, что я занимаюсь архивами, а Гиллель – юридическими документами. Поэтому, найдя в ящике стола завещание дедушки, я, не читая, отдал его Гиллелю.

Гиллель внимательно его прочел. С каким-то странным видом.

– Все в порядке? – спросил я. – У тебя вдруг лицо стало какое-то не такое.

– Все норм. Просто жарко. Выйду на балкон, проветрюсь.

Он сложил документ пополам и вышел с ним из комнаты.

27

В начале сентября 2001 года Люка приговорили к трем годам тюремного заключения в штате Нью-Йорк. Для Коллин это означало свободу, она тогда же подала на развод. Теперь ей снова можно было спокойно жить в Мэдисоне.

У нас как раз начинался последний, четвертый год учебы в университете. Тот самый, когда стадион «Бургер-Шейк» в Мэдисоне превратился в стадион «Сол Гольдман».

Я присутствовал на церемонии смены названия и помню, что дело было в субботу, восьмого сентября. Собрался весь цвет университета. Массивные металлические буквы были закрыты полотнищем, и после речи ректора дядя Сол потянул за веревку. Занавес упал, открыв новое название стадиона. По какой-то необъяснимой для меня причине единственным человеком, который в тот день отсутствовал, была тетя Анита.

Несколько дней спустя в Нью-Йорке случился теракт 11 сентября. Мэдисон, как и вся остальная страна, переживал глубокое потрясение, и только победы «Титанов» немного отвлекли жителей от телевизоров и заставили их вернуться на стадион.

Для Вуди начинался блистательный сезон. Он играл на пределе возможностей. В тот момент ничто не предвещало дальнейших событий. Тот год должен был стать для «Титанов» временем окончательного признания. Вуди демонстрировал в игре бешеную волю к победе. Сезон едва успел начаться, а команда из Мэдисона уже набрала немыслимое количество очков, изничтожая соперников одного за другим. Ее достижения привлекали огромное количество зрителей, билеты на матчи достать было невозможно, и город Мэдисон извлекал из этого немалую выгоду: рестораны были набиты битком, а майки цветов команды и флаги шли в магазинах нарасхват. Весь регион пребывал в легком помешательстве: по всем признакам, «Титаны» в этом году должны были выиграть университетский чемпионат.

К числу болельщиц Вуди принадлежала и Коллин. Отныне она гордо показывалась с ним в Мэдисоне. Если выдавалась возможность, она пораньше запирала автозаправку и приходила на тренировки. Когда свободное время появлялось у него, он ей помогал. Организовывал поставки, иногда занимался машинами клиентов, а те ему говорили: «Мог ли я вообразить, что чемпион по футболу будет заливать мне полный бак…»

Вуди стал не только звездой для студентов, но и любимчиком всего Мэдисона; одно местное кафе даже включило в меню гамбургер его имени: «Вуди». Это был четырехслойный сэндвич с таким количеством хлеба и мяса, что даже величайший обжора не мог его доесть. Тому, кто все-таки его приканчивал, еда доставалась за счет заведения; еще он удостаивался почетного снимка «Полароидом», который, под бурное одобрение других посетителей, тут же вешался на стену. А хозяин заведения гордо говорил про свой гамбургер: «Этот „Вуди“ – совсем как наш Вуди: его никому не одолеть!»

В Балтиморе, за обедом в честь Дня благодарения, Вуди испросил у семейства согласия изменить имя на своей футбольной майке и написать на ней «Гольдман». Все ужасно обрадовались и разволновались. Впервые он превзошел нас: благодаря ему мы были уже не Монклерами и Балтиморами – мы были Гольдманами. Наконец-то мы объединились под одним знаменем.

Через неделю «Мэдисон Дейли Стар», городская газета, напечатала репортаж о Балтиморах: в нем рассказывалась история Вуди, Гиллеля, тети Аниты и дяди Сола. На фотографии все четверо, улыбающиеся и счастливые, держали майку Вуди с надписью «Гольдман».

Пока все взоры были обращены на Вуди, устремившегося к спортивной славе, в Балтиморе дядя Сол и тетя Анита незаметно для всех медленно погружались во мрак.

Сначала дядя Сол проиграл очень важный процесс, над которым трудился несколько лет. Он защищал женщину, преследовавшую по суду медицинскую страховую компанию, которая отказалась оплачивать лечение ее мужу-диабетику; в результате тот умер. Дядя Сол требовал для нее несколько миллионов долларов возмещения ущерба. В иске ей отказали.

Потом между ним и тетей Анитой вспыхнули серьезные разногласия. Сперва она захотела узнать размеры пожертвования, которое он сделал университету Мэдисона, чтобы стадион носил его имя. Он утверждал, что это сущие крохи, он просто договорился с ректором. Она не поверила. Он вел себя странно. Вовсе не в его духе было выпячивать свое эго. Она знала, что он очень щедр, всегда внимателен к другим людям. Он добровольно участвовал в раздаче супа неимущим, всегда что-то подавал бездомным. Но никогда об этом не распространялся. Никогда не хвастался. Он был скромным, застенчивым, за это она его и любила. Кто этот человек, вдруг пожелавший видеть свое имя на футбольном стадионе?

Она стала делать то, чего за всю их совместную жизнь не делала ни разу: рылась в его столе, шарила в его вещах, читала его почту и мейлы. Ей непременно нужно было выяснить правду. Не найдя ничего дома, она, пока он был в суде, под каким-то предлогом зашла в его контору и заперлась в его кабинете. Она нашла скоросшиватель с его личной бухгалтерией и в конце концов докопалась до истины: дядя Сол обещал университету Мэдисона шесть миллионов долларов. Сперва она не поверила своим глазам. Ей пришлось несколько раз перечитать документы. Как ее муж мог такое сделать? Зачем? А главное, из каких денег? Ей казалось, что это кошмарный сон. Она подождала его в кабинете, чтобы потребовать объяснений, но он воспринял ее открытие совершенно спокойно:

– Тебе не стоило копаться в моих делах. Особенно здесь. Я обязан хранить профессиональную тайну.

– Не заговаривай мне зубы, Сол. Шесть миллионов долларов! Ты пообещал шесть миллионов? Откуда у тебя подобная сумма?

– Тебя это не касается!

– Сол, ты мой муж! Как это может меня не касаться?

– Ты все равно не поймешь.

– Сол, скажи мне, умоляю. Откуда ты взял такие деньги? Что ты от меня скрываешь? Ты что, связан с организованной преступностью?

Он расхохотался:

– Чего тебе только в голову не придет! А сейчас оставь меня, пожалуйста. Уже поздно, а мне еще нужно поработать.

Я ничего не замечал. Я был либо в университете, либо с Александрой. Рядом с ней я был абсолютно, безраздельно счастлив. Она знала меня как никто, понимала меня как никто. Могла читать мои мысли, угадывать, что я скажу, когда я только открывал рот.

Она окончила университет уже год назад и теперь пыталась пробиться в мир музыки, но ее карьера не клеилась. Мне не очень нравился продюсер, с которым она связалась. По-моему, он продвигал не столько ее музыку, сколько образ, картинку. Он говорил, что это взаимосвязано, но я думал иначе. Для таланта Александры такие методы не годились. Я старался донести это до нее, пытался внушить, чтобы она в первую очередь прислушивалась к себе. Она сочиняла отличные песни, а продюсер, вместо того чтобы помочь ей развить свой талант, все время тормозил ее и запихивал в готовые схемы, которые якобы нравятся большинству. Структура: вступление, куплет, припев, второй куплет, припев, разработка, предприпев, кода. Первый припев длился ровно минуту. Продюсеры проделывали с музыкой ту же кощунственную операцию, что с книгами и фильмами – подгоняли их под шаблон.

Порой она совсем падала духом. Говорила, что ничего не добьется. Что лучше ей все бросить. Я старался поднять ей настроение; иногда уезжал на ночь из университета к ней в Нью-Йорк. Обычно она, грустная и подавленная, сидела в своей комнате. Я уговаривал ее преодолеть себя, взять гитару и вел играть в какой-нибудь бар со свободной сценой. Результат всякий раз бывал одним и тем же: она электризовала зал. Шквал аплодисментов после каждой песни придавал ей сил. Со сцены она спускалась сияющая. Мы шли ужинать. Она снова была счастлива. Она снова болтала без умолку, как я любил. И забывала свою печаль.

Весь мир принадлежал нам.

* * *

Почти на каждые выходные я приезжал в Мэдисон, посмотреть, как играет Вуди. Присоединялся на трибунах стадиона «Сол Гольдман» к группе его главных болельщиков – дяде Солу, тете Аните, Патрику Невиллу, Гиллелю, Александре и Коллин.

Победы породили первую волну слухов: говорили, что каждую неделю посмотреть на него приезжают скауты главных клубов НФЛ. Патрик утверждал, что скоро прибудут представители «Джайентс». Дядя Сол уверял, что менеджеры «Рэйвенс» самым пристальным образом следят за «Титанами». В дни матчей Гиллель высматривал на галереях стадиона «Сол Гольдман» скаутов, а потом кидался в раздевалку и отчитывался перед Вуди.

– Вуд! – завопил он однажды вечером. – Я заметил по крайней мере одного! Сидит записывает и по телефону все время говорит. Я пошел за ним на парковку… У него массачусетские номера. Понимаешь, что это значит?

– «Нью-Ингленд Пэтриотс»? – недоверчиво спросил Вуди.

– «Пэтриотс», старик! – ликовал Гиллель.

Они бросились друг другу в объятия под восторженные вопли переодевавшихся игроков.

Дважды после окончания победного матча наблюдатели из знаменитых команд подходили непосредственно к дяде Солу и тете Аните. В день, когда «Титаны» разгромили «Ягуаров» из Кливленда – единственную команду, которая в этом сезоне, как и они, не потерпела ни одного поражения, а в прошлом году выиграла чемпионат, – Патрик Невилл пришел к Вуди в раздевалку со скаутом из «Нью-Ингленд Пэтриотс», тем самым, которого несколькими неделями раньше заметил Гиллель. Тот вручил Вуди свою визитку и сказал:

– Мой мальчик, «Пэтриотс» счастливы будут видеть тебя в своих рядах.

– Боже! Спасибо, сэр, – ответил Вуди. – Даже не знаю, что вам сказать. Надо поговорить с Гиллелем.

– Гиллель – этой твой агент? – спросил скаут.

– Нет, Гиллель – мой лучший друг. У меня, собственно, нет агента.

– Я могу быть твоим агентом, – внезапно предложил Патрик. – Всегда мечтал этим заняться.

– Конечно, с удовольствием, – отозвался Вуди. – Вы этим займетесь?

– Разумеется.

– В таком случае предоставляю вам вести переговоры с моим агентом, – с улыбкой сказал Вуди скауту.

Тот крепко пожал ему руку:

– Удачи, мальчик. Все, что тебе остается сделать, это выиграть чемпионат. Встретимся в НФЛ.

В тот вечер, вопреки обыкновению, Гиллель с Вуди не стали праздновать победу с остальной командой. Запершись в своей комнате с Патриком, страшно увлеченным новой ролью агента, они обсудили открывающиеся перед Вуди возможности.

– Надо попытаться все оформить до конца года, – сказал Патрик. – Если ты выиграешь чемпионат, никаких особых сложностей не предвидится.

– О какой первоначальной сумме может идти речь, как вы думаете? – спросил Гиллель.

– Посмотрим. Но в прошлом месяце «Пэтриотс» предлагали университетскому игроку семь миллионов долларов.

– Семь миллионов долларов? – У Вуди перехватило дыхание.

– Семь миллионов долларов, – повторил Патрик. – И поверь, сынок, ты стоишь не меньше. Если не на этот год, так на следующий. За твою карьеру я спокоен.

После ухода Патрика Вуди и Гиллель не спали всю ночь. Лежа на кровати с открытыми глазами, они переваривали размер возможного контракта.

– Что будешь делать с этой кучей бабла? – спросил Гиллель.

– Поделим пополам. Половину тебе, половину мне.

Гиллель улыбнулся:

– Зачем тебе это делать?

– Ты же мне как брат, а братья делятся всем.

В начале декабря 2001 года «Титаны» перед полуфинальными матчами чемпионата проходили антидопинговый контроль.

Неделю спустя Вуди после утренней тренировки не явился на лекцию по экономике. Гиллель тщетно пытался прозвониться ему на мобильный. Он решил пойти на стадион, посмотреть, нет ли его там, но по дороге через кампус увидел, как перед зданием администрации паркуется черный «шевроле-юкон» Патрика Невилла. Гиллель понял, что что-то случилось, и подбежал к Патрику:

– Патрик, что стряслось?

– Вуди тебе не сказал?

– А что он должен был мне сказать?

– Он погорел на допинг-контроле.

– Что?

– Этот дурак принял допинг.

– Патрик, этого не может быть!

Гиллель пошел с Патриком в кабинет ректора. Помимо самого ректора, там сидел на стуле совершенно убитый Вуди, а перед ним стоял комиссар Университетской футбольной лиги.

Увидев Патрика, Вуди с умоляющим видом вскочил со стула.

– Патрик, я ничего не понимаю! – воскликнул он. – Клянусь, я ничего не принимал!

– Что происходит? – спросил Патрик.

Ректор представил Патрика комиссару как агента Вуди и попросил описать ситуацию.

– У Вудро положительная проба на пентазоцин. Основная и все проверочные пробы дали одинаковый результат. Это очень серьезно. Пентазоцин – производное от морфина, вещество, строго запрещенное Лигой.

– Я не принимал допинг! – крикнул Вуди. – Честное слово! Зачем мне это делать?

– Сейчас же прекратите этот цирк, Вудро! – рявкнул комиссар. – Ваши результаты слишком хороши, чтобы быть честными.

– Я недавно простудился, и врач прописал мне витамины. Я принимал только то, что он сказал. Зачем мне это дерьмо?

– Затем, что у вас травма.

Повисла короткая пауза.

– Кто вам сказал? – спросил Вуди.

– Командный врач. У вас тендинит руки. И порвана плечевая связка.

– Я прошлой весной ввязался в драку. А потом меня избили копы! Но с тех пор прошло по меньшей мере восемь месяцев.

– Я не желаю слушать ваши небылицы, Вуди, – оборвал его комиссар.

– Но это правда, честное слово!

– Вот как? И вы не перетренировались этим летом? У меня есть справка от врача команды, он утверждает, что из-за постоянных болей отправил вас на УЗИ руки, которое выявило довольно серьезный тендинит, вызванный, по его мнению, чрезмерно часто повторяющимися движениями.

Вуди был в отчаянии. Его глаза наполнились слезами.

– Да, верно, врач хотел, чтобы я на время прекратил играть, – объяснил он. – Но я чувствовал, что могу занимать свое место в команде. Я же знаю свое тело! После чемпионата я бы подлечился. Вы считаете, что я, как полный идиот, принимал допинг прямо перед полуфиналами чемпионата?

– Да, – ответил комиссар. – Потому что вам было слишком больно играть без обезболивающего. Думаю, вы принимали талацен перед играми. Все знают, что это очень действенное средство. Известно и то, что его следы в крови быстро исчезают. Думаю, вы прекрасно это знали и решили, что если прекратите его прием задолго до финала чемпионата, антидопинговые пробы ничего не покажут. Я ошибаюсь?

Повисло долгое молчание.

– Вуди, ты принимал эту мерзость? – в конце концов спросил Патрик.

– Нет! Клянусь! Наверное, врач ошибся, когда я болел!

– Врач тебе талацен не прописывал, Вудро, – ответил комиссар. – Мы проверяли. Только витамины.

– Значит, фармацевт, когда делал порошки!

– Довольно, Вудро! – приказал ректор. – Вы обесчестили наш университет.

Он снял со стены рамку с университетской газетой, на обложке которой поместили фото Вуди, и выбросил в корзину.

Патрик Невилл повернулся к ректору:

– И что теперь будет?

– Нам надо все обсудить. Как вы понимаете, ситуация крайне серьезная. Правила Лиги в подобных случаях предусматривают отстранение игрока, а правила Мэдисона предусматривают отчисление из университета.

– Вы уже подписали контракт с «Нью-Ингленд Пэтриотс»? – спросил комиссар.

– Нет.

– Тем лучше, иначе они могли бы потребовать от нас возмещения ущерба за подрыв своего имиджа.

Первым в гнетущей тишине снова заговорил комиссар:

– Мистер Невилл, я имел долгую беседу с ректором. Этот случай может запятнать репутацию Мэдисона и репутацию чемпионата. Все вокруг зациклены на подвигах Вуди. Если зрители узнают, что он принимал допинг, это станет сильнейшим ударом по всем нам, и мы хотим во что бы то ни стало избежать подобной ситуации. Но мы не можем закрывать глаза…

– Так что вы предлагаете?

– Компромисс, который устроит всех. Скажите, что Вуди получил травму. Что у него серьезная травма и он больше не сможет играть. Взамен Лига прекратит разбирательство, и репутация Мэдисона не пострадает. Это означает, что дисциплинарный совет университета не станет заниматься Вудро и он сможет доучиться у нас.

– Сколько времени он не сможет играть из-за травмы?

– Он вообще не сможет играть.

– Но если он не будет играть, ни один клуб НФЛ его не возьмет.

– Мистер Невилл, вы, кажется, не осознали всю серьезность ситуации. Если вы не согласны, мы начнем дисциплинарное разбирательство, об этом узнают все. В случае дисциплинарного разбирательства Вуди будет исключен из команды и наверняка исключен из университета. У вас будет возможность обжаловать решение, но вы проиграете, потому что результат проб однозначный. Я даю вам возможность похоронить эту историю, пока не поздно. Услуга за услугу. Репутация «Титанов» не пострадает, а Вуди закончит учебу.

– Но с его карьерой футбольного игрока будет покончено, – сказал Патрик.

– Да. Если такой компромисс вас устраивает, даю вам двадцать четыре часа. Соберите пресс-конференцию и объявите, что Вуди получил травму на тренировке и больше не сможет играть в футбол.

Комиссар вышел из кабинета. Вуди, в полном отчаянии, молча закрыл лицо руками. Патрик и Гиллель отошли в сторону.

– Патрик, – сказал Гиллель, – наверняка можно что-то сделать! Это же безумие какое-то, в конце концов!

– Гиллель, он ни в коем случае не должен был принимать талацен.

– Да не принимал он эту дрянь!

– Гиллель, я сильно сомневаюсь, что фармацевт ошибся, выдавая ему витамины. А его травмы доказаны.

– Да даже если мы допустим, что он намеренно принимал талацен! Это же всего лишь обезболивающее!

– Это лекарство запрещено Лигой.

– Мы сможем обжаловать решение!

– Ты же слышал: он проиграет. Я это знаю, и ты знаешь. Ему дали уникальный шанс сохранить место в университете. Если он подаст жалобу, вся эта история с допингом выплывет наружу. Он потеряет все: университет вышвырнет его вон, и никакой другой университет не согласится его взять. Он парень очень перспективный, ему надо доучиться. При таком компромиссе он хотя бы голову свою спасет.

В этот момент Вуди вышел из кабинета, встал перед Гиллелем и Патриком и сказал, вытирая слезы тыльной стороной руки:

– Ничего мы обжаловать не будем. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Не хочу, чтобы дошло до Сола с Анитой. Если они узнают правду, мне будет слишком стыдно. Я ношу на майке имя «Гольдман». Я его не запятнаю.