Текст книги "Избранные детективы серии "Высшая лига детектива". Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Лорет Энн Уайт

Одержимость

Истинная История Преступления

22 апреля 1989 года, в субботу, на Глен Дэнниг, сонный городок в пригороде Медисин-Хат, опустилась теплая дымка. Вечерний воздух казался обитателям провинции непривычно теплым для ранней весны. Они не возражали. Тепло сулило жаркое, сухое лето. Скоро кактусы в засушливых прериях покроются цветами, и в воздухе повиснет аромат горячей полыни. После долгой, бесцветной зимы западных равнин нарастает чувство восторга – постепенно снимаются слои одежды, и мечты обращаются к новым садовым инструментам, мешкам земли для горшков, распродажам барбекю, садовой мебели и газонокосилок, и предвкушению туристических приключений в глубоких ущельях, таящих кости динозавров и змеиные ямы. Голова сержанта Марка Возняка была занята преимущественно постройкой новой теплицы, когда он патрулировал на своей машине проходящее сквозь городок шоссе. Он получил звонок в 8:58 вечера.

– Я сразу понял, дело серьезное – прежде мы с подобным не сталкивались. Ничего хорошего не ждал, – сказал позднее Возняк журналистам.

Полицейский диспетчер сообщил Возняку, что мужчина заглянул в освещенное подвальное окно соседей и увидел «тело в крови».

Возняк сразу ответил, что выезжает. Он включил сирены и поспешил на адрес, названный диспетчером.

Он первым оказался на месте преступления.

Сначала он увидел соседей, вышедших из домов на лужайки, некоторых еще в пижамах – они показывали ему путь.

Возняк остановил машину перед самым обыкновенным для Глен Дэннига одноэтажным домом. Внутри горел свет. Он пока не знал, с чем именно имеет дело – домашней ссорой, убийством, суицидом.

Он вышел из машины, обошел дом и заглянул в подвальное окно.

Ничто в предыдущей карьере Возняка не смогло подготовить его к увиденному в том окне.

Ожидающая его внутри ярко освещенного дома сцена навсегда оставила темный и печально известный след в анналах криминальной истории Канады. И глубокий шрам в душе Возняка.

Ру

Сейчас

Ру и Тоши наклоняются под веткой жасмина, следуя за Джо к его заросшему плющом коттеджу. За коттеджем возвышаются хвойные деревья парка Спирит Форест, мрачные и молчаливые. Отовсюду капает вода. Ру бросает взгляд на Тоши. Она видит, напарник тоже чувствует живое присутствие леса – словно он наблюдает, ждет, мягко покачивается от невидимого ветра.

Джо отпирает переднюю дверь и приглашает их войти.

– Здесь только одна спальня, моя, – объясняет Джо. – Мама проводит все время в студии, вон там.

Студия находится через лужайку от коттеджа, ближе к лесу. Плоское, прямоугольное здание с бетонными стенами, очень похожее на гараж.

– Как я сказал, мама спит в студии. Там есть кухонный фронт.

Джо по-прежнему говорит о матери в настоящем времени. И его можно понять. Он не видел ее разбитого тела, не принял того факта, что это его маму нашли мертвой на пляже.

В коттедже аккуратно. У входа – подставка для обуви и крючки для одежды. Овальный столик стоит рядом с кухней открытой планировки, со столешницей и двумя стульями. Гостиная размером с обувную коробку. Камин, судя по всему, недавно топили. Запах дыма еще витает в воздухе. Странно для лета, думает Ру. С другой стороны, коттедж стоит в тени леса, на него почти не попадает солнце, и сейчас холодно.

– Дверь в мою спальню там, в кухне, – говорит Джо. – А там маленькая ванная, – он показывает на дверь.

– Ты сказал, что пропали кроссовки твоей мамы – она оставила их возле этой двери? – спрашивает Ру.

– Да. И ее куртка обычно висит на этом крючке, рядом с фонариком и кепкой.

– Ты сказал, она обычно берет с собой мобильный? – спрашивает Тоши, пока Ру медленно рассматривает интерьер.

На стенах – фотографии Арвен Харпер. Она была красивой женщиной, по-цыгански красивой. В животе у Ру возникает комок. Похоже, ревность. И нечто большее – болезненные терзания, растущее чувство вины по непонятной ей самой причине. В погибшей определенно есть нечто знакомое. Но если она окажется той, кого преследовала Ру, граница уже пересечена, и с каждой секундой она вязнет все глубже. Она снова уверяет себя, что этого не может быть.

– Да, как я говорил, я пытался ей дозвониться, но безуспешно.

Возле тела не нашли телефона. Ру замечает на скамейке у входа холщовую сумку. Она чуть приоткрыта, и внутри виднеются полотенце и очки для плавания. На уголке полотенца – логотип спортзала. «Рекреационный центр Уиндзор Парк».

Она смотрит на него, и внутри все сжимается.

– Твоей мамы? – спрашивает она.

– Она любит плавать, – отвечает Джо. – Говорит, вода – символ бессознательного, и ей нужно погружаться, чтобы творить. У мамы есть подобные странности, в том числе – гадание на картах таро, – он переступает с ноги на ногу и вдруг трет глаза, и без того покрасневшие и опухшие. Парень измотан. Он выглядит так, будто вот-вот свалится в обморок.

– Значит, у твоей мамы есть членство в центре «Уиндзор Парк»? – осторожно спрашивает Ру.

Он кивает.

– А еще она ходит туда в спортзал. И любит бегать. Я… – внезапно он резко выдыхает, и его глаза наполняются слезами. – Простите.

– Джо, тебе нужно отдохнуть. Если ты дашь нам контакты врачей твоей мамы и мы сможем быстренько осмотреть ее студию, мы уйдем и вернемся уже позже, с научно подтвержденным опознанием. Тогда мы сможем поговорить еще и приведем сюда команду для тщательного исследования помещения, если ты не против.

Он кивает и идет к комоду. Открывает верхний ящик, роется и вытаскивает несколько листков бумаги.

– Вот, – он протягивает листы. – Эти медицинские счета она еще не оплатила. И, возможно, не планировала. Мы постоянно получаем повестки из-за неуплаты и тому подобного. Один из счетов – за услуги ее врача в Оаквилле, Онтарио, где мы жили. Еще один от стоматолога, и один от психотерапевта. Там есть все контакты.

Ру бросает взгляд на чек от терапевта.

– Твоя мама посещала сеансы психотерапии?

Он сглатывает и опускает взгляд.

– Эм… да, у нее… были некоторые сложности. До моего рождения она пыталась покончить с собой.

Ру и Тоши молчат.

Джо поднимает взгляд:

– Она никогда не делала ничего подобного после моего рождения. Она бы не стала. Я знаю только из-за шрамов на запястьях – я спросил, откуда они.

Тоши бросает взгляд на Ру. Ру не видела запястий погибшей на пляже – она не сдвигала рукавов куртки. Шрамы тоже помогут подтвердить личность.

– А здесь твоя мама ходила к психотерапевту, Джо?

Он качает головой.

– Говорила, она в порядке.

Ру протягивает Тоши медицинские счета.

– Где нам найти расческу и зубную щетку твоей мамы? В студии?

– Да. Сейчас отведу.

Джо идет на кухню, открывает маленький глиняный горшочек на подоконнике и достает ключ.

Они следуют за ним на улицу и пересекают лужайку к студии. Он впускает их, включает везде свет и отходит.

В отличие от коттеджа, здесь словно прошел ураган. Зайдя внутрь, Ру ударяется о велосипед, прислоненный к стене возле двери. Он падает на плиточный пол. У нее подпрыгивает сердце. Она нагибается, поднимает его и осторожно приставляет к стене. С двух сторон от руля висят сумки, на раме – светоотражатель в виде бабочки.

– Иногда она ездит на нем в спортзал, – говорит Джо.

Стены увешаны большими картинами на разных этапах создания. На мольберте возле дальнего окна стоит пустое полотно. Старый деревянный столик рядом с мольбертом завален красками, бутылками, банками и кистями.

Ру и Тоши переглядываются, пораженные мрачными картинами. Грубые мазки красной масляной краски, словно кровь, покрывают черные воронки с желтыми вкраплениями. На другой изображены полулюди-получудовища, как на ее татуировке. На третьей фигура без лица в мантии с капюшоном держит серп, стоя на груде человеческих черепов.

– Ого, – говорит Тоши.

– Мама зациклена на смерти, – тихо говорит Джо. – Она нарисовала их в Онтарио. Мы перевезли их в фургоне.

Ру подходит к картине. Под ней прикреплен к стене листок бумаги с написанным от руки текстом:

Лучше не противиться переменам, что приносит карта таро «Смерть». Сопротивление сделает трансформацию сложной. И болезненной. Вместо этого следует отпустить, принять необходимые перемены, увидеть в них новое начало. Карта «Смерть» означает, что пора провести под прошлым черту и двигаться вперед. Она говорит: отпусти то, что больше тебе не служит.

– Они… тревожные, – говорит Тоши.

– Мама всегда говорила, искусство должно рождаться в тревоге и тревожить тех, кто спокоен.

Ру думает о чеке от психотерапевта. Она подходит к другой картине. Женское лицо, разделенное на две части.

– Мама называет ее «Апата», – поясняет Джо. – В честь греческой богини. У нее на бедре татуировка с этой богиней.

– А какую роль Апата исполняла у греков? – спрашивает Тоши.

– Она – воплощение обмана, жульничества и коварства, – говорит Джо. – Богиня лжи. Апата – один из злых духов, выпущенных из шкатулки Пандоры, и, освободившись, она бродила по земле тысячу лет, сеяла разрушения и использовала свой дар для обмана людей. Мама говорит, чаще всего люди обманывают сами себя, и поэтому лицо на ее картине расколото.

Ру поднимает бровь. Она подходит к странному шкафу, прибитому к стене перед столом – по сути, гигантской пробковой доске за открытыми дверцами. Из доски торчат булавки и виднеются дырки от уже вытащенных. Под некоторыми булавками – крошечные клочки бумаги, словно все резко посрывали.

– Для чего это? – спрашивает она.

– Для ее проекта.

– Какого проекта?

– Она многое держала в тайне, в том числе и это. Какой-то дурацкий большой секрет, до того секретный, что она запирала эти двери, когда им не занималась. И настолько большой, что нам пришлось переехать сюда с другого конца страны ради ее работы над ним. Она уверяет, он станет нашим большим прорывом.

– И она скрывала это от тебя?

Он глубоко вздыхает.

– Не знаю, зачем она его прятала, – он смотрит на доску. – Иногда мне кажется, она прятала вещи от себя, чтобы не приходилось смотреть на них без крайней необходимости.

– Значит, она сюда что-то крепила? – спрашивает Тоши.

– Не знаю. Я видел его исключительно с запертыми дверцами. На столе перед доской стоял ноутбук, но он исчез. Я искал везде. Не могу найти ни его, ни телефон.

Ру и Тоши снова переглядываются. Ни телефона. Ни компьютера. Пропала вся ее электроника?

В дверь студии кто-то стучит. Все удивленно оборачиваются.

Дверь со скрипом открывается.

– Джо? – появляется женщина. Она видит полицейских и округляет глаза. – Джо? Все в порядке?

Но Джо внезапно белеет как полотно. Молчит. Смотрит на дверь. Словно он ожидал увидеть мать.

– Я Ханна, – смущенно представляется незнакомка. – Ханна Коди из дома напротив.

Арвен

Тогда

7 июня, вторник

Двенадцать дней до ее смерти.

Сегодня у Арвен выходной, и она сосредоточена на работе в студии.

Она сидит за столом напротив собственноручно сделанного «шкафа» из пробковой доски. Дверцы можно закрыть и запереть, чтобы спрятать доску от любопытных глаз. Сейчас дверцы открыты, демонстрируя нечто вроде доски для расследования преступлений – следователи до сих пор используют такие в телешоу про убийства. Фотографии четырех жертв прикреплены сверху.

Перед Арвен стоит ноутбук, на экране мигает курсор. Дверь в студию заперта, и она закрыла жалюзи. Свет приглушен, и соляная лампа дарит комнате мягкое оранжевое сияние. В блюдечке дымится самокрутка с марихуаной. Рядом стоит бокал пино гриджио с тающим льдом. Еще одна бутылка вина охлаждается в холодильнике. Из колонок звучит легкий джаз. Арвен в своей среде, и когда она погружается в такую мысленную утробу, внешний мир растворяется. Реальность становится безвременной.

Она берет самокрутку, затягивается. Глубоко вдыхает и на несколько мгновений задерживает дым в легких, разглядывая старые газетные вырезки и фотографии, приколотые к доске. Ее взгляд прослеживает нити, связующие жертв с разными местами, родственниками, офицерами полиции и линиями времени. Арвен медленно выдыхает, закрывает глаза и погружается в события тридцатитрехлетней давности. В теплый день в прериях. 22 апреля 1989 года.

Она представляет равнины прерий, глубокие извилистые ущелья, колючие кактусы опунции с желтыми цветами, высокие столбы из песчаника, вылепленные ветром в причудливые формы.

Она переносится в Глен Дэнниг, городок рядом с Медисин-Хат.

Арвен открывает глаза, кладет самокрутку на край блюдца и начинает печатать.

«Первое, что увидел Возняк, – тело женщины, лежащей на спине перед диваном, с задранной до талии синей ночной рубашкой. Нижняя половина тела была обнажена, ноги выгнуты под неестественным углом. Она была вся в крови. Каштановые волосы до плеч закрывали лицо.

Согласно официальным материалам полиции, Возняк поспешил обратно в машину и вызвал подкрепление. Он не знал, есть ли в доме кто-то еще, а если есть, человек мог быть вооружен или в опасности. Он принес из багажника тактический щит, взял пистолет и стал ждать подкрепления.

Вскоре зазвучали сирены. Приехали еще три офицера из департамента, со скрежетом остановившись возле его машины.

Через одиннадцать минут после сообщения диспетчера команда из четырех офицеров полиции вскрыла переднюю дверь скромного домика в Глен Дэнниге.

Они не догадывались, что войдут в криминальную историю как первые свидетели одного из самых шокирующих убийств в стране.»

Арвен тянется за самокруткой. Делает еще одну долгую затяжку. Рассматривает фотографию сержанта Марка Возняка на доске. Она была сделана газетным фотографом больше тридцати лет назад. Возняк был простым патрульным сержантом. Честный взгляд. Густая каштановая шевелюра, гладкая кожа. Свежий вид. Возняк все еще работает копом в Королевской канадской конной полиции. Теперь у него седые, редеющие волосы. Он стал инспектором и руководит операциями конной полиции в Медисин-Хат. У него по-прежнему сильное лицо. Хорошее лицо. Добрые глаза, но их уголки опустились, придавая ему усталый вид. В тот день этим добрым глазам пришлось увидеть ужасающие вещи. Она вздыхает и тушит самокрутку. Делает глоток вина и начинает писать.

«Возняк никогда не забудет леденящую душу сцену, представшую перед ним и его товарищами в доме.

«С тех пор я повидал немало страшных картин, мертвых тел», – сказал Возняк журналисту из «Медисин-Хат стандарт» на десятую годовщину убийств. – «Но очень мало – с детьми, и еще меньше – с детьми, оставленными в таком состоянии… Я не понимаю – как можно совершить подобный кошмар. Жестокость. Не могу понять, даже теперь, столько лет спустя».

Через двадцать лет после ответа на вызов в скромный домик в мирном Глен Дэнниге Возняк выступил на телевидении: «Это было отвратительно, гнусно – я бы больше никогда не хотел такое увидеть. Это по-прежнему самая худшая сцена в моей жизни». Он помолчал, а потом в его взгляде появилось нечто странное. Он посмотрел прямо в камеру. «Если зло существует – в тот день оно было там. В том доме».

Арвен делает еще глоток вина, вспоминая, с чем столкнулся тем апрельским вечером Возняк. И печатает:

«Сначала он заметил кровь – на лестнице, на стенах в гостиной, на кухне, на полу, на задней двери. Возняк уже знал, что ждет его в подвале. Он видел в окно. Потом офицеры услышали плач.»

Внезапно Арвен чувствует волнение. Она перематывает страницы документа. Хочет вернуться к началу и подробнее описать экспозицию, колорит места. Ненадолго задумавшись, она пишет:

«Медисин-Хат известен как «Газовый город». Если верить туристическим сайтам, город может похвастать большим количеством солнечных дней в году, чем любой другой город Канады – в среднем 330 дней – и если зима сковывает прерии льдом, то летом здесь жарко и сухо. Когда в 1904 году под городом обнаружили месторождение газа, оно оказалось огромным – около 400 квадратных километров. Оно обеспечило растущий город таким объемом энергии, что фонари горели ночью и днем: это выходило дешевле, чем нанимать работников для выключения газовых фонарей.

Еще газ обеспечивал работу гигантских печей в богатом глиной регионе. Жар в печах позволял делать водонепроницаемые красные кирпичи, а благодаря запасам кирпичей на Западе началось активное строительство домов. А еще в ульевых печах делали знаменитую керамику, которую развозили по всему миру. Но почти постоянные вспышки из газовых колодцев и окружающих кирпичных фабрик, где люди тяжко трудились в мучительном зное, окрашивали небо в оранжевый цвет. Когда в 1907 году город посетил Редьярд Киплинг, его взору открылась инфернальная картина, о чем любят писать на туристических сайтах.

«Похоже, у этой части страны, – гласит его знаменитое изречение, – вместо подвала настоящий ад, а единственный люк туда – Медисин-Хат».

И действительно, настоящая сцена из ада предстала перед…»

За спиной у Арвен хлопает дверь. Она оборачивается, задевая бокал вина. Он с грохотом разбивается об плиточный пол. Над головой загораются яркие лампы. Колотится сердце. Арвен моргает от неожиданного, слепящего света, застигнутая врасплох и физически вырванная из своего далекого мира убийств.

– Мам?

– Господи! Джо!

Она вскакивает, роняя стул, спешит к доске и захлопывает дверцы. В крови бурлит адреналин, когда она резко поворачивается к сыну.

– Какого дьявола, Джо. Убирайся отсюда! – она указывает на дверь. – Как ты смеешь вот так врываться? Черт подери… Неужели нельзя просто постучать?

Ее сын стоит огорошенный. Арвен бросает взгляд на собственное отражение в зеркале на стене. Видит растрепанные, непричесанные волосы, вспоминает, что на ней по-прежнему ночная рубашка, сине-белая, как у погибшей женщины из ее истории, и это приводит ее в ярость. Потому что сын застал ее в таком виде, и ей это отвратительно.

– Я велела тебе никогда сюда не ходить. Никогда. Ясно? Что непонятного? Здесь мое рабочее место. Мое личное пространство. Мы с тобой делим коттедж, но не это место, Джо. Уходи.

Но Джо упрямо стоит, глядя на захлопнутые дверцы шкафа и слегка приоткрыв рот.

Арвен с тревогой задается вопросом, многое ли он успел увидеть.

– Прости, – уже тише говорит она. – Господи, Джо. Ты меня правда напугал. Я… Я погрузилась в работу.

Сын переводит взгляд на ноутбук, потом на стопку блокнотов, испещренных записями интервью, взятых до приезда сюда. Он смотрит на папку с вырезками из старых газет, потом на старый магнитофон и кассеты.

– Я просто зашел спросить, не хочешь ли ты поужинать, – тихо говорит Джо. – Я подогреваю остатки пасты. Зашел узнать, может, ты хочешь. Я…

– Джо, у нас договоренность насчет завтрака. На завтраке мы всегда вместе. Но если я решаю поработать допоздна, то пропускаю ужин. У меня здесь есть еда в холодильнике. Есть микроволновка.

Ее сын прекрасно знает – иногда она рисует всю ночь в противошумных наушниках, погрузившись в собственную голову, в свою психику, в свое сердце.

Он смотрит на пустые бутылки из-под алкоголя на столешнице, на бокал с вином, на дымящуюся в блюдце самокрутку, и Арвен вдруг четко ощущает запахи марихуаны и ладана и запах собственного немытого тела.

– Да, мам. Вижу, у тебя тут… наркота.

Она поджимает губы. Ее сын ее осуждает. И она снова упала в глазах своего мальчика. Арвен страдает и одновременно хочет защититься. Иногда ей кажется, что ей самой было шестнадцать буквально вчера. Она помнит, как чувствовала себя одновременно совершенно взрослой и ребенком. Иногда она ощущает себя на шестнадцать лет – словно подросток, заключенный в более взрослой и решительной женщине с дурной головой и слабеющим телом, изношенным из-за оборотов в стиральной машинке времени. Она не имеет права быть матерью.

Она не способна нести ответственность даже за себя саму.

С чего она вообще решила, что справится – сможет вырастить мальчика и соответствовать стандартам собственного сына? Чем она заслужила такого цельного человека? По логике, с такой матерью Джо должен был стать куском дерьма и сидеть в тюрьме. Но иногда плохие родители получают хороших детей.

Иногда хорошие родители получают самых худших детей.

– Это твой проект? – спрашивает он, кивнув в сторону доски. – Для этого мы приехали на запад?

Арвен глубоко вздыхает.

– Да. Ты… много успел увидеть? Ты долго стоял у меня за спиной, прежде чем включить свет?

– Что это за проект, мама?

– Джо, я не могу рассказать. Пока. Он… Сначала мне нужно его закончить. Собрать всю информацию. Я должна быть уверена.

– В смысле, тебе нужны доказательства? Как в тех телевизионных проектах, где ты работала?

– Вроде того. Да. Но это важнее. Гораздо важнее. Мы достигнем больших успехов.

Он смотрит на ее ноутбук.

– Важнее, чем твои статьи?

– Это книга, Джо. Мне пообещали аванс. Очень хороший.

– В смысле, деньги?

Она кивает.

– Ты работаешь в таверне под прикрытием или что?

У нее ускоряется пульс.

– Это… – она собиралась сказать, это тупо, но не хочет называть собственного сына тупым. Он – один из умнейших людей среди всех, кого она знает. Умнее ее, это точно. – Я работаю официанткой ради заработка.

– Так насколько велик аванс?

– Джо, пожалуйста, не сейчас.

– Я не понимаю, почему не сейчас – почему это должно быть секретом? Почему от меня? Я умею хранить секреты, мама. Ты должна сказать мне правду. Ты вырвала меня из жизни и заставила проехать через полстраны, в очередную новую школу. Ты заставила меня расстаться с друзьями и не можешь внятно объяснить зачем?

Она глубоко вздыхает и смотрит сыну в глаза. Такие же, как у отца. Она лишила Джо и этого – связи с отцовской стороной семьи. Связи с его японским культурным наследием. Она знает, ее сын остро нуждается в чувстве принадлежности, в возможности пустить корни. Но возможность давно упущена. Она даже не рассказала отцу Джо о беременности. Арвен просто исчезла из его жизни. Как сбегала от столь многих пугающих вещей. Истинная близость, пробуждающаяся любовь к отцу Джо стали такими всепоглощающими, что она сбежала. Она не знает почему. И пыталась понять большую часть жизни.

– Это связано с преступлением, Джо, – тихо говорит она. – С настоящим преступлением. Ужасным преступлением. Совершенном много лет назад.

Он стоит, замерев. Он ждет. В глазах горит надежда. Арвен становится больно. Она ближе к истине, чем когда-либо.

– Я получила инсайдерскую информацию, – рассказывает она. – Примерно восемнадцать месяцев назад. Больше никто не знает.

– Какую-то зацепку?

Она кивает.

– Она привела к другим, и наконец я докопалась до главного. Я пишу историю того преступления.

– Это убийство?

– Больше одного убийства.

Он медленно переводит взгляд на ноутбук.

– Эти убийства – их совершили здесь? В Стори-Коув? Участники истории все еще здесь живут?

– Большего я пока рассказать не могу. По моему… контракту требуется эксклюзивный материал, и все ужасно конфиденциально. Если допустить утечку, я могу потерять преимущество, аванс и всю сделку.

– Ты врешь. Нет никакого контракта.

– Будет, Джо. Скоро. Когда я напишу достаточно и материал одобрят.

– И сколько потребуется времени? Сколько чертового времени на этот раз?

На мгновение она теряется, не желая снова обманывать сына.

Выругавшись, он направляется к двери.

– Джо…

Он оборачивается. Все еще надеясь на правду.

Вместо этого Арвен говорит:

– Дверь в студию была заперта. И ты даже не постучался. Ты открыл ее ключом. Почему?

Он смотрит на нее с осуждением. И Арвен снова задается вопросом, многое ли он успел разглядеть на доске.

Она протягивает руку.

– Дай мне ключ, Джо. Мне нужны все ключи от моей студии.

Он швыряет ключ на стол. Он с грохотом пролетает по поверхности и падает на пол, рядом с осколками стекла и разлитым вином. Он уходит.

Выругавшись, Арвен спешит к двери, немного покачиваясь из-за вина и каннабиса – но она не может писать эту историю, не притупляя края. Хватается за дверной косяк, чтобы удержать равновесие. Она зовет сына, идущего через лужайку к коттеджу.

– Джо! – зовет она.

Он оборачивается и кричит в ответ:

– Я пришел пригласить тебя на ужин, потому что привел подругу из школы, мама. Я подумал, возможно, ты захочешь с ней познакомиться.

– С ней?

Он продолжает идти к двери коттеджа.

Она бежит за ним босиком по влажной траве.

– Джо!

Он идет дальше.

– Джо! Кто она?

Он останавливается у входа в коттедж.

– Ее зовут Фиби. Фиби Брэдли. Она живет на нашей улице и тоже мечтает стать художницей, и я подумал, ей было бы здорово познакомиться с моей мамой. Но знаешь? Это была тупая идея. Мне за тебя стыдно.

– Джо!

Он заходит внутрь и хлопает дверью.

– Нет, – шепчет она. – Ох, Джо, нет. Только не Брэдли.