Текст книги "Избранные детективы серии "Высшая лига детектива". Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Лорет Энн Уайт

Глава 33

– Входи, – придерживая дверь, Алекс Страусс отступил, пропуская Энджи в дом.

– Спасибо, что согласились принять меня так сразу, – выдохнула она, выбираясь из форменной куртки. Алекс взял у нее мокрую одежду и повесил на крючок, а Энджи присела на скамейку и стянула сапоги.

– Признаюсь, ты зацепила меня сестрой-близнецом, – отозвался Алекс. – Кстати, тебе идет форма.

– Ну, еще бы… – Энджи встала. – Я бы переоделась, но нужно было заехать к отцу предупредить, что моя история вот-вот станет достоянием гласности. Ему предстоит многое объяснять коллегам и знакомым и как-то подготовить мою мать. За них сейчас возьмутся журналисты и, мне кажется, будут особо напирать то, что они скрыли от меня мое прошлое.

– Как он воспринял новость о возможной сестре, о найденной маленькой ноге? – спросил Алекс, идя в гостиную.

Энджи вошла следом. Волнение усилилось при виде большого старого кресла, в котором она сидела во время прошлой сессии гипноза.

– Тяжело, – она с силой выдохнула и осторожно опустилась в кресло. В камине весело пылали дрова, в гостиной было тепло. Алекс убавил свет.

– И без того скверно, что они сделали вид, будто я и есть их покойная дочь: вставили меня на место погибшей девочки и зажили дальше. А тут еще оказалось, что у меня есть мертвый биологический двойник… Папа тоже хочет получить ответы об этой маленькой ноге.

– А ты не думала, что, когда все появится в газетах, это может оказаться полезным? Кто-нибудь что-нибудь вспомнит и откликнется.

– А еще все узнают, что это я застрелила Спенсера Аддамса, если Грабловски исполнит свою угрозу. Это добром не кончится. Если правда выйдет наружу, люди, причастные к старым трагедиям, затаятся. Я хочу продвинуться в собственном расследовании и побольше успеть, пока дерьмо не попало в вентилятор СМИ и мне не перекрыли доступ к нашим электронным базам…

Алекс показал на чайник и две чашки:

– Чаю?

– Нет, спасибо.

– Чего-нибудь еще, прежде чем мы начнем?

Энджи покачала головой, борясь с волнением.

– Лучше давайте приступим, мне еще вещи собирать.

Кроме того, ей хотелось заехать на яхту к Мэддоксу и обязательно увидеть его, прежде чем уехать на все выходные. Рассказать о визите полицейских и о ДНК детской ноги.

Алекс присел напротив.

– Телефон выключен?

– Да.

– Сидишь удобно?

Энджи глубоко вздохнула, положила руки на подлокотники и пошевелила пальцами ног в носках, разминая стопы. Поленья в камине потрескивали, дождь тихо барабанил по медному козырьку над крыльцом. Она кивнула.

Алекс начал негромким спокойным голосом:

– Твои веки тяжелеют. Ты расслабляешься все больше и больше. Все напряжение дня уходит из груди и стекает вниз по рукам.

Энджи закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Ты чувствуешь, как напряжение уходит по рукам до самых запястий. Теперь оно у тебя в ладонях, вытекает из тела через кончики пальцев. Оно уходит из твоего живота по ногам к стопам, сочится наружу через подошвы и впитывается в ковер.

Энджи сосредоточилась на физических ощущениях, подчиняясь словам Алекса. Мышцы начали расслабляться, в голове прояснело.

– Ты глубоко вдыхаешь и долго-долго выдыхаешь воздух из легких. И еще раз. Комфорт мягок и приятен, он окутывает тебя теплым одеялом…

Голос Алекса звучал монотонно и тихо. Энджи прислушивалась к его словам и реакции своего тела. Она действительно чувствовала, как напряжение в ней точно растворяется по краям. Разум начал раскрываться.

– Твой мозг как весенний цветок – расцветает, открывается, поворачивается к солнцу. Тебе хорошо и комфортно, тебя увлекает куда-то вниз. Глубже. Еще глубже. В твое прошлое.

Время эластично растягивалось, а Энджи проваливалась куда-то вниз, в тепло. Ее веки затрепетали.

– О’кей, расскажи, что случилось в последний раз, когда ты перенеслась в воспоминаниях назад, Энджи.

Она облизала губы.

– Я… лежала на кровати в маленькой комнате. Темно. Рядом со мной кто-то был, держал за руку. Женщина. Кожа прохладная, мягкая. Она поет. Тихо, нежно… Может, колыбельную. О двух котятах. На польском. Вдруг она перестала петь, потому что кто-то вошел. Я испугалась. В комнате стало темнее… – от напряжения перехватило горло, когда та картина всплыла из глубин памяти. – В комнате был мужчина, он лежал на ней. Большой мужчина.

– На ком на ней, Энджи?

– Я… не знаю. На женщине, которая пела. Он рычал, как собака, лежа на ней, а она тихо плакала. Я очень боялась. Это плохо. Ужасно.

– О’кей, о’кей, но затем я дал тебе волшебный ключ, чтобы выйти из комнаты, помнишь?

Энджи вдруг ощутила в ладони ключ – большой, бронзовый, как из книги сказок. Она кивнула:

– Да, помню.

– Ты отперла дверь и вышла.

Энджи кивнула.

– Давай вернемся к этой двери. Я повторю все, что мы сделали в прошлый раз, и помни, когда я начну считать от четырех в обратном порядке, ты вернешься в мою гостиную. Ключ все время будет при тебе. Это волшебный ключ, Энджи, ты всегда будешь в безопасности. Если тебе покажется, что ты застряла, скажи слово «дом», понимаешь? Или воспользуйся ключом.

– Да.

– Хорошо. Твое дыхание становится медленным и свободным. Вдыхай и выдыхай, не торопись, медленнее и медленнее. Глубже. Воздух глубоко проникает в твои легкие. Ты опускаешься ниже, ниже, в хорошее место. Ты снова возле той двери. Открой ее еще раз своим волшебным ключом.

Энджи оказалась в темной комнате, и ей стало очень страшно. Там было жарко и душно. Дыхание участилось.

– Нет. Медленнее. Расслабься. Посмотри на ключ у тебя в руке.

Энджи подчинилась.

– Отопри дверь.

Энджи вставила ключ в большой замок, который оказался перед ней, и увидела яркий белый свет, совсем как в прошлый раз.

– Иди вперед, Энджи. Выходи наружу.

Она замигала от нестерпимо яркого света и снова, вместо того чтобы перешагнуть порог, обернулась к темной комнате и протянула руку:

– Подём, – прошептала она. – Подём в лощу поиглать.

– Что ты говоришь, Энджи?

– Она должна пойти поиграть. Пойти со мной в рощу к ягодным кустам и поглядеть на рыбные садки. Она должна взять корзинку.

В ее руке оказалась плетеная корзина.

– Естежми ягодки, чарне ягодки, – запела она.

– Что это значит, Энджи?

Она начала петь по-английски:

– Мы черные ягодки, маленькие ягодки, черные ягодки, маленькие ягодки…

– Кому ты это поешь? Кто черные ягодки?

– Она должна тоже пойти поиграть. Мы ходим в лощу, тюда, тюда. Деревья. Бери корзинку. Ягоды. Пойдем смотреть рыбные садки. Нельзя. – Вокруг вдруг оказались огромные хвойные лапы, а стволы уходили в небо, высокие, как небоскребы. Под ногами пружинил зеленый мох, на камнях росли оранжевые и желтоватые лишайники. Ярко-желтые одуванчики выглядывали из роскошной изумрудной травы, длинные стебли щекотали голые икры. Энджи нагнулась сорвать несколько веселых желтых цветов. Вокруг пахло вереском и медом. Одуванчики легли в корзинку. За спиной раздался детский смех, и Энджи обернулась, ощутив теплое дуновение на бедрах, когда подол платья приподнялся колоколом. За деревьями виднелись мостки, уходящие в воду. Длинные мостки образовывали квадраты, на конце одного настила маленький домик – такой же, как у лаборатории Андерса. Лодки. Сердце забилось чаще. – Нельзя в большой дом с зеленой крышей. И к рыбным садкам нельзя. Там рыжий дядька.

– Рыжий дядька?

Энджи бешено замотала головой:

– Нет, нет, нет… Она должна пойти поиграть…

– Кто должен пойти поиграть, Энджи? Женщина, которая пела?

Грудь стеснило, голова готова была взорваться изнутри, в ушах шумело.

– Она… она здесь, – хрипло прошептала Энджи. – Я ее вижу.

Ее затрясло.

– Кого?

– Меня. Это я.

– Может, твоя сестра, которая похожа на тебя?

У Энджи защипало глаза. Страх петлей сдавил шею. Маленькая девочка с длинными рыжими волосами и в розовом платьице с оборками протягивала ей руку.

– Подём в лощу, – сказала она на их особом языке, и Энджи наконец смогла разглядеть ее лицо: такие же, как у нее, серые глаза, умоляющий взгляд. – Подём иглать… Помоги мне… Помоги… Помоги… – Девочка начала проваливаться куда-то назад. Ее корзинка с ягодами упала. Мертвые одуванчики лежали у ног. Энджи попыталась подхватить девочку, но та начала растворяться, рассыпаться в воздухе, будто стеклянная. Энджи закричала, повернулась и побежала. Высокие, до неба, деревья кружились над головой, как карусель, желтое, зеленое и черное начало сливаться, клониться внутрь, закрывать от нее голубое небо, превращая его в черное.

– Утекай, утекай!.. Вскакуй до шродка, шибко!.. Беги, беги! Забирайся сюда!

Энджи бешено замотала головой. Холодно. Как холодно…

– Я… Я должна пойти за ней! Она упала в снег! Нужно ее спасти! Ее подбирает мужчина! – Вдруг Энджи оказалась бегущей по лесу за… за… она не видела, за кем. Ветер трепал волосы, ужас заставлял бежать быстрее. Ноги часто-часто ударялись о землю, стебли травы и колючие кусты царапали до крови. Страшно мерзли стопы. Энджи продиралась через ягодные кусты, углубляясь в лес, который вдруг превратился в серые дома, и она очутилась на холодной улице, покрытой снегом, вокруг горели рождественские огоньки… Она увидела ноги в маленьких сиреневых кроссовках – бегут и оступаются на снегу… Откуда-то слышится пение: «А-а-аве, Мари-и-ия…»… Оглушительный звон колоколов…

– Ее кроссовки… – вырвался у нее срывающийся шепот. – Это ее кроссовки… – Энджи замотала головой из стороны в сторону, хватая воздух ртом. Она поглядела на свои ноги в снегу – тоже кроссовки. Такие же. В памяти всплыло и сфокусировалось лицо – мужское, крупное. – Я кого-то вижу… Высокого мужчину… Он протягивает мне коробку. Улыбается. Доволен.

– Рыжий дядька?

– Нет. Другой.

– Возьми коробку, Энджи.

Она покачала головой:

– Роксана.

– Энджи?

– Роксана!

– Кто Роксана?

Слезы выступили на глазах. Голова раскалывается. Кровь течет изо рта, из ушей, из глаз…

– Хочешь домой, Энджи?

– Роксана, – повторила она. – Хочу коробку.

– Ты Роксана, Энджи?

Она кивнула, плача.

– Возьми коробку у мужчины, Роксана. Открой.

Она так и сделала, сорвав густо-сиреневую ленту, завязанную большим бантом. Внутри была тонкая розовая бумага – Энджи ее разорвала.

– Кроссовки! Новые кроссовки! – она захлопала в ладоши при виде маленьких сиреневых кроссовок, и вдруг они оказались у нее на ногах в снегу. Но их не было, они остались в комнате! Нестерпимо холодно. Босые ноги. Времени нет. Крик женщины прорезает воздух:

– Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо! Забирайся сюда! Сиди тихо!

Колокола. Ой, как громко! Громко! Энджи, задыхаясь, зажала уши. Рядом раздался грохот.

– Скажи, Роксана, – позвал Алекс, – что ты делаешь?

– Внутрь. Забираюсь внутрь. Колокола… – Слезы текли по щекам. Энджи не могла вздохнуть. – Нож мелькает… Большой блестящий нож… – Энджи закричала от острой боли. Кровь повсюду. Пальба из пистолетов. – Мила! – закричала она. – Ушла… Мила! – Она зарыдала. – Домой, домой, домой! – Она судорожно искала ключ. Ключа не было. Не было!

Как сквозь подушку, до нее донеслось:

– Четыре. Три, – затем громче: – Три! Два! Один! Ты поднимаешься, Энджи. Ты в безопасности. Тебе тепло. Ты вернулась. Ты в безопасности, в удобном кресле, в доме Алекса Страусса. В моем доме. В полной безопасности. Мы все в безопасности.

Глаза Энджи распахнулись сами собой. Она посмотрела на ладони – крови не было. Она ощупала рот, шрам на губах, уши – ничего липкого, никакой крови. Нет противного медного запаха. Она дрожала всем телом, а лицо было мокрым от слез.

Глава 34

Выйдя от Алекса, Энджи поспешила в гавань, но Мэддокса на яхте не оказалось. Тогда она поехала домой, приняла душ, сменила полицейскую форму и заглянула в «Марио», свой любимый итальянский ресторанчик в исторической части Виктории. Мэддокса она застала, вернувшись к пристани ближе к полуночи.

Они сидели на диване в кают-компании с Джеком-О под боком и пили прекрасное виски, слушая, как волны бьются о деревянный корпус старой шхуны и фалы хлопают по мачтам. Мэддокс рассеянно чесал уши Джеку-О и молча слушал обо всем, что случилось за день, – о Джейкобе Андерсе и его лаборатории, о шокирующем открытии с ДНК детской ножки, о визите Петриковски и Транквады, о Майло Белкине с его отпечатками, о Грабловски с его угрозами, и как оброненные им слова о специфическом языке близнецов помогли Энджи решиться на новый сеанс гипноза. Как она расслышала имена Мила и Роксана и ясно увидела лицо мужчины, подарившего ей кроссовки в нарядной коробке с бантом, – точно такие, как на найденной в Цавассене детской ступне с ДНК, как у Энджи.

Подобрав под себя ноги, она прижалась к большому теплому телу Мэддокса. Спокойствие, надежность, чувство, что у нее есть союзник, напомнили ей, почему так хорошо, что у нее есть Мэддокс, и отчего стоит побороться за то, чтобы он остался в ее жизни. Однако Энджи не покидало ощущение, будто от нее что-то ускользает, словно мелкий песок струйками сыплется из горсти. И настроение у Мэддокса сегодня было иное – таким Энджи его еще не видела. Под внешним хладнокровием и абсолютным самообладанием яростно клокотала расплавленная лава.

– У тебя все в порядке? – спросила Энджи, вглядываясь в его лицо.

Мэддокс кивнул.

– Ты-то как сама? Какие ощущения?

Энджи фыркнула:

– Будто истина заперта внутри меня, и я никак не могу ее толком выпустить. Оказавшись в прошлом, я назвала себя Роксаной. Мы с Алексом потом погуглили – это польское имя. И звала какую-то Милу – тоже польское женское имя. В этот сеанс я увидела намного больше. Я… то есть, наверное, мы с Милой гуляли в каком-то лесу на поляне. Вокруг росли невероятно высокие деревья с толстыми, в несколько обхватов, стволами. Задним числом я прикинула – это, скорее всего, кедры: длинные ветки, пышная хвоя и красноватая, будто потрескавшаяся кора. Целая роща старых кедров. Помню мох, лишайники, одуванчики, кусты ежевики на поляне. Между деревьями просматривалась вода, вроде морской глади, большой дом с зеленой крышей, где живет рыжий дядька, и мостки, образующие на воде квадраты. В конце одного настила помню сооружение типа сарая. Да, и в голову пришли слова «рыбные садки».

– Что за рыжий дядька?

Энджи подняла голову:

– Понятия не имею.

– А что за мостки?

– Рыбная ферма, наверное. Такие же настилы есть возле лаборатории Джейкоба Андерса.

– Деревья могли показаться огромными, потому что ты была совсем маленькой, – сказал Мэддокс, отпив виски. – В детстве родительский дом кажется просторным, а через много лет приедешь – а там не развернуться…

Энджи взболтала виски в бокале, глядя на золотистые искры в янтарной жидкости.

– Человек, подаривший мне коробку с кроссовками, тоже был огромный. Я разглядела его ясно, как день, – теперь не забуду. Лицо круглое, но не дряблое, а волевое. Широкий лоб, говорящий о решительном характере. Нос, наверное, не раз сломан. Глубоко посаженные глаза, нависающие брови. Волосы темно-русые, остриженные под «ежик». Очень яркие голубые глаза, прямо искрящиеся.

– Значит, не он был рыжим дядькой?

– У меня не возникло ощущения, что это он. Понимаешь, я чувствовала, что рыжий дядька плохой. А человек с обувной коробкой был хороший.

– Значит, глаза с искорками… Получается, он тебе нравился.

– Почему?

– Ты описываешь его глаза как искрящиеся. Такое восприятие не рождается из страха, так не скажут про зловещего гиганта.

– Ну, допустим. Но когда я взяла у него кроссовки, воспоминания перескочили на самый жуткий кошмар. Меня охватил неподдельный ужас. Мне кажется, тот человек мог преследовать нас по заснеженной улице.

Мэддокс глубоко вздохнул.

– Тяжелая это тема, Энджи. Но ты могла это додумать – ты видела фотографию сиреневой «Ру-эйр-покет», знаешь о совпавшей ДНК, обратила внимание на пристань возле лаборатории Андерса и вполне могла вставить это в свои воспоминания. Повторный анализ ДНК еще не пришел, вероятность ошибки остается.

Энджи покачала головой:

– Я видела ее, Мэддокс, – мою сестру-близнеца. Говорю тебе, это она. Похожа на меня как две капли воды, но не я. Я интуитивно знаю, что тест и на этот раз покажет совпадение ДНК. С учетом этого обрывки моих воспоминаний начинают обретать логику и смысл – мне уже не кажется, что я схожу с ума. И если ДНК с пятен спермы или волос на кофте совпадет с ДНК Майло Белкина, то надо брать его и колоть. ДНК и отпечатки – упрямая вещь. Я хочу услышать, что произошло в ту ночь, кто был вторым из преследователей… – она помолчала. – Кто были мои родители.

– Значит, кроссовки тебе дарил не Белкин?

– Нет. Я видела фотографию Белкина – это не он. У меня с ним встреча завтра в двенадцать в Хансеновской исправительной тюрьме.

Мэддокс посмотрел на нее:

– По-твоему, это разумно?

– А как я могу не поехать?

Он долго глядел ей в глаза, и в его взгляде Энджи угадала беспокойство. Ей это страшно не понравилось.

– Канадская полиция взовьется, узнав, что ты первой дотянулась до интересующего их лица, – тихо сказал Мэддокс. – Скоро Петриковски тоже выйдет на Белкина по окровавленным отпечаткам. «Маунти» захотят сами допросить его по делу о найденной на берегу ноге.

– Это не просто расследование, а моя жизнь. Кроме того, в нашей стране любой гражданин имеет право посетить заключенного.

Мэддокс не отводил взгляд:

– Ты ходишь по тонкому льду.

– Я не отступлю, Мэддокс, ты же понимаешь. Никакая канадская полиция не помешает мне сделать то, что я должна…

– Скорее, то, что тебе хочется?

– Должна, говорю тебе! Я должна это сделать. Это моя сестра, моя половинка. Моя ДНК.

– Предположительно, – поправил Мэддокс. – Это еще надо подтвердить. – Он поднялся, подошел к своей маленькой кухне и взял бутылку виски: – Еще?

Энджи покачала головой. Мэддокс налил себе на дно бокала и молча завинтил пробку. Он вообще был непривычно молчалив. Отвернувшись к иллюминатору над раковиной, он сделал глоток. Снаружи было темно хоть глаз выколи, дождь барабанил по раме, и яхта мягко покачивалась на волнах.

– Мэддокс?

Не оборачиваясь, он проговорил:

– Предоставь это канадским детективам, Энджи. Расскажи им все, что удалось узнать, – о твоих воспоминаниях, о сеансах гипноза, составь фоторобот голубоглазого человека или обратись к полицейскому художнику. Если дело об «ангельской колыбели» вообще можно раскрыть, его раскроют и без твоего активного участия.

Паллорино не понравилось чувство, которое взгляд Мэддокса и его слова словно вложили ей под ложечку. Мысль о том, чтобы прекратить собственное расследование, повергала ее в ужас. Она не сможет сидеть в четырех стенах, крутя большими пальцами один вокруг другого, когда все блоги будут написаны. Нужно что-то успеть до того, как Грабловски обратится в СМИ и сенсация произведет эффект разорвавшейся бомбы. Паллорино претило быть сидячей мишенью и покорной жертвой. Ее натура требовала действий.

– Это негативно отразится на твоем испытательном сроке, – тихо и настойчиво продолжал Мэддокс. – Шутка сказать, мешать работе канадской полиции! Как думаешь, сколько дней пройдет, прежде чем они позвонят Веддеру с жалобой? Ты чудом избежала неприятностей, не сразу отдав эти коробки, – тебе просто повезло, что Петриковски приехал без ордера. Не лезь ты в это дело, если хочешь работать в полиции!

Энджи начала закипать.

– Я просто еду на выходные в Ванкувер и намерена повидаться с человеком, который знал меня до инцидента с бэби-боксом! Я спрошу, были ли у меня сестра и мать и что с ними сталось. Я буду действовать как гражданское лицо, а не как полицейский. Это мое законное право!

Мэддокса ее отповедь явно не убедила.

– Повторяю, ты ходишь по тонкому льду. Ты не гражданское лицо, ты коп на испытательном сроке. Можно подумать, ты не воспользовалась служебным положением, чтобы тебе разрешили свидание с Майло Белкиным!

Энджи с грохотом поставила бокал и встала, не желая признавать правоту Мэддокса.

– Мне пора, нужно хоть немного поспать. Завтра паром отходит чуть свет.

Она потянулась за курткой, висевшей на крючке у лестницы на палубу.

– Останься, Энджи, – тихо попросил Мэддокс. – Допей виски и оставайся ночевать.

Она колебалась, одной рукой взявшись за куртку.

Он поставил свой бокал и подошел к ней сзади. Повернув ее к себе, он заглянул Энджи в лицо. У нее сжалось в груди при виде темного, мрачного пламени, бушевавшего на дне красивых синих глаз с густыми черными ресницами.

– Я не могу отпустить тебя такой рассерженной.

Рука Мэддокса скользнула под водопад тяжелых рыжих волос к затылку. Прикосновение было твердым, уверенным, требовательным. Энджи снова удивилась его необычному настроению и странной энергии, исходившей от него. Большим пальцем Мэддокс обвел ее подбородок, и в животе у Энджи стало горячо. Желание – яростное, острое, неожиданное и непреодолимое – взорвалось в ней. Стремление к чему-то большему, нежели секс. Отчаянная нужда в соединении душ. Энджи не могла объяснить это чувство, но оно было мощным, как увлекающий за собой бурный поток, и пугающим, поэтому Энджи воспротивилась, прибегнув к испытанному приему преодоления. Отстраненность. Интеллектуализация. Невидимая стена, высокая, холодная и надежная, защищающая ее чувства.

– Не могу, – сухо ответила она, отстранившись, и сдернула куртку с крючка. Натягивая ее, Энджи вздрогнула от боли в поврежденной пулей мышце. – Уже почти час ночи, а мне вставать в пять, иначе я не доберусь в Хансен к полудню… Пока, до понедельника, – бросила она, не оборачиваясь, проворно поднялась по лестнице и распахнула дверь на палубу. Соленый ветер хлестнул ее по лицу. Сбегая по сходням на пристань, Энджи чувствовала, будто только что перешагнула некий порог, отступив от всего светлого и хорошего, чтобы пуститься в путь, который можно одолеть только в одиночку. Если бы она взглянула Мэддоксу в глаза, ее поколебали бы его доводы и недостало сил решиться.

А она должна это сделать.