Текст книги ""Фантастика 2025-114". Компиляция. Книги 1-32 (СИ)"

Автор книги: Владимир Поселягин

Глава 20

Лес встретил нас сырым утренним холодом. Воздух, густой и влажный, обволакивал лицо, пробирая до костей. Мы с Наташкой замерли в кустах на опушке, ожидая прибытия «объекта».

Чтоб все сделать как положено и вовремя, нам пришлось встать ни свет, ни заря. Из дома выбирались тихо, как воры, стараясь не разбудить Людмилу Владленовну и, не дай бог, Илюшу. Младший если упадёт на хвост, от него потом хрен избавишься.

Место проведения «операции» предложил дед Иван. Оказалось, он наши места знает достаточно неплохо.

– Поедем на Кожевенный кордон. – Решительно сообщил родственник, когда мы рано утром, зевая и хлопая сонными глазами, выехали за пределы города. – Там лес – сплошное загляденье. Тем более, охотиться никто не собирается на самом деле. Так хоть природой насладимся.

Дед привез нас к определенной точке, от которой мы еще очень долго топали пешком. Пока не вышли на лесную опушку. Конспирация, чтоб ее. Чтоб Наташкин дядька не увидел следов от машины.

– Ты потом сам-то не заблудись. – Сказал я ему, когда он уходил обратно к машине.

– Обижаешь, внучек. Дед твой почище всякого следопыта будет. Не заблужусь.

Ждать пришлось около полутора часов. Когда, наконец, вдали послышался подвывающий мотор «Запорожца», я даже обрадовался. Замучался сидеть в лесу, если честно. Тем более, несмотря на то, что октябрь выдался теплым, осень – ни хрена не лето. Радости тусоваться среди теряющих листву березок мало.

Дед Иван мастерски сыграл свою роль. Упомянутый вчера «друг» якобы не смог составить ему компанию, и теперь они типа вынуждены охотиться вдвоем с Андреем. Это еще Андрей не знает, что ружья тоже нет. Палатка есть, продукты, необходимые вещи тоже на месте. А ружье дед «забыл». Потому что у нас его отродясь не было.

Наташка сидела, прижав к груди громоздкую «Электронику», ее пальцы белели от напряжения. Я чувствовал, как она дрожит – то ли от холода, то ли от нервов.

– Спокойно, – прошептал я, прижимаясь плечом к ее плечу. – Все получится.

Она кивнула, не отрывая взгляда от поляны, на которую дед вырулил на «горбатом». Дверцы хлопнули. Раздались приглушенные голоса. Дед – шумный, энергичный, Андрей – сдержанный, чуть настороженный. Началось.

Наташкин дядька даже приблизительно не представлял, какое «веселье» его ждёт. Мы заранее договорились, что в течение дня дед Иван будет его форменным образом выводить из себя. Задача перед моим родственником стояла конкретная – вести себя так, чтоб через несколько часов Андрея телепало от нервного стресса и желания прибить кого-нибудь.

В течение половины дня спектакль под названием «Рукожопство» разворачивался по плану, с каким-то садистским совершенством. Дед Иван был гениален в своей неуклюжести.

– Андрюш, держи-ка вот этот колышек! – кричал дед, размахивая молотком, как первобытным топором. – Ты же мужчина, руки из нужного места растут!

Андрей терпеливо принимал от деда веревку, которой мой родственник тут же запутывался, или колышек, который дед «случайно» выбивал ударом молотка, едва Андрей его устанавливал. Палатка, вместо того чтобы гордо выситься над поляной, кособоко заваливалась то в одну, то в другую сторону, как алкаш, перебравший лишку.

– Ой, прости, браток! – вопил дед, когда палатка в очередной раз рухнула на Андрея, пытавшегося расправить полог. – Неловко вышло! Нога подвернулась! Давай по новой!

Андрей стискивал зубы, его движения становились резче, раздражение прорывалось в скупых фразах. Дед методично выматывал его, превращая потенциальный отдых в абсурдный кошмар. Даже костер, святое дело для любого мужика в лесу, стал полем битвы. Дед то «случайно» опрокидывал ведро с собранными Андреем сухими ветками в лужу, которую сам же создал с помощью «мытья» рук, то заливал искры будущего пламени водой из фляги, бормоча что-то про «пожарную безопасность».

– Да ты что, Андрей⁈ – возмущался он, когда Наташкин дядька, явно на пределе, резко отдернул руку от кострища, куда дед чуть не плеснул водой снова. – Опасно же! Искры летят! Лес запросто спалить можем! Ты же в армии служил, должен понимать!

Андрей не ответил. Он отвернулся, резко сгреб в охапку новые ветки. Его спина была напряжена до предела.

Потом был новый «сюрприз» от деда Ивана. Выяснилось, что он «забыл ружьё». В ответ на здравое предложение Наташкиного дядьки ехать обратно в город, последовали стенания моего родственника, как он истосковался по лесам и свежему воздуху, которого в городе днём с огнём не сыщешь.

Следующим этапом был «сломавшийся» Запорожец.

– Ах ты ж, сукин сын! – Возмущался дед, засунув нос в двигатель. – Ну видишь, Андрюха. Судьба такая. Сейчас, значится, за грибами пойдем. А завтра тогда, если мой резвый конь не одумается, отправимся искать железнодорожную станцию.

Наташкиного дядьку от такой перспективы буквально перекосило. Он не хотел уже ничего, ни костра, ни охоты, ни тем более грибов. Он хотел домой и желательно больше никогда не встречать Ивана Петровича.

Естественно, когда у деда обнаружился самогон, Андрей данному факту был рад. Мне кажется, он сам понимал, что ему срочно, просто жизненно необходимо выпить, пока не прибил никого. В частности – деда.

Солнце давно миновало зенит. Тень от леса легла на поляну. Лагерь так и не был толком обустроен. Палатка стояла криво, костер чадил жалким огоньком. Андрей сидел на бревне, потирая виски. Усталость и раздражение были написаны на его лице крупными буквами.

Честно говоря, мы с Наташкой тоже изрядно устали. Лежать без движения в импровизированной засаде – очень утомительно.

– Ну что, браток, – дед Иван разлил по алюминиевым кружкам мутноватую жидкость из бутылки. Запах резкого самогона ударил в нос, долетев даже до нас. – За труд! За терпение! И за то, что не бросил старика в беде! Выпьем?

Андрей колебался секунду. Потом взял кружку. Мутная влага плеснулась через край. Первый глоток он сделал резко, залпом. Дед причмокнул, смакуя самогонку.

– Эх, жизнь, Андрюш… – начал он, его голос стал нарочито грустным, задушевным. – Бывало, и не такое терпели. Вот вспомнил… Война. Сорок третий год. Под Сталинградом. Холодина, голод… И друг у меня был. Сашка. Не разлей вода. Вместе в разведку ходили, вместе из котлов вырывались. Думал, брат родной ближе нет.

Дед сделал глоток, закашлялся, смахнул выступившую слезу. Играл он безупречно. Андрей слушал, уставившись в тлеющие угли. Его лицо казалось каменным.

– И вот задание нам… – дед понизил голос до доверительного шепота, который все равно несся к нам сквозь лесную тишину. – Важное. Через минное поле пройти, к своим. Немцы кругом. А Сашка… испугался. Струсил. Или… или врагу нашёптал. До сих пор не знаю. Знаю одно – когда пошли, гранаты вокруг рванули. Не немцы. Наши же! Саперы наши мины ставили, а он… он знал маршрут обходной! Знал! Но не сказал. Молчал. А потом… – голос деда дрогнул,– Потом сказал, что это я… что я карту потерял, что я сбился. И поверили ему. Поверили! А я… я чудом выжил. Один. Остальные… ребята хорошие… – Дед всхлипнул, уже почти не притворяясь. – Предал, Андрей. Самый близкий человек. Из-за страха. Или из-за… кто его знает. И теперь он живет себе, герой. А я… я с этой правдой.

На самом деле, дед сочинял историю прямо на ходу, импровизировал. Главное – ему требовалось подать свой рассказ так, чтоб у Наташкиного дядьки сложились в голове ассоциации с тем, что произошло в Афгане. Деталей мы, конечно, не знали, но главное – суть. Слова о предательстве.

Тишина повисла тяжелым, липким покрывалом. Только потрескивание углей нарушало ее. Андрей не двигался. Казалось, он превратился в статую. Его кулак, сжимавший кружку, побелел.

– Почему… – тихо спросил Наташкин дядька, его голос был хриплым, чужим. – Почему вы мне это рассказываеете?

– Да так, браток, – дед махнул рукой. – Накипело. Вспомнилось. И вижу – ты человек правильный. Не такой, как тот… Сашка. Ты бы не предал. Не бросил своих. Даже если страшно. Даже если… шансов нет. Правда?

Андрей резко вскинул голову. Его глаза, дикие, безумные, метнулись по сторонам. Он словно не видел деда, не видел поляны. Он видел что-то другое. Далекое.

– Своих… – произнес он как-то потеряно.

Для меня это был сигнал. Я понял, пора.

Я рванул чеку на первой учебной гранате и швырнул ее в сторону от лагеря, за густую стену кустов. Через три секунды раздался оглушительный БА-БАХ!

Звук ударил по ушам, эхом покатившись по лесу. Вторую гранату я кинул чуть ближе, в противоположную сторону противоположную. Вообще хочу сказать, учебные хреначили не слабее настоящих. Земля буквально содрогнулась под ногами.

– ВЗРЫВЫ! ЗАЛЕГАААЙ!– заорал я что есть мочи, понижая голос до хриплого баса, срывающегося на визг. – ОНИ ВЕЗДЕ! ОБХОД СЛЕВА! ОГОНЬ! ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!

Наташка вжалась в землю рядом, прижимая камеру к себе, ее глаза были огромными от ужаса. Эффект превзошел ожидания.

На поляне творилось нечто невообразимое. Андрей вскочил как ужаленный. Его лицо исказила гримаса абсолютного, первобытного ужаса. Он не видел деда, не видел костра. Он метался на месте, как загнанный зверь, пригибаясь к земле после каждого моего крика, после каждого нового взрыва. Третья граната рванула совсем рядом, осыпая кусты градом земли и щепок.

Хриплый вопль Андрея разорвал вечернюю тишину, смешавшись с эхом последнего взрыва. Он не кричал слова – он выплевывал их, как отраву, задыхаясь, рухнув на землю, закрывая голову руками от несуществующих осколков:

– Не я! Это не я хотел! Они… они жгли! Ножом! Витька молчал… молчал, как камень! А я… я не выдержал! Сказал про груз… про колонну с боеприпасами… где и когда… – Его тело сотрясали судороги, слезы и сопли текли по лицу, смешиваясь с грязью. – Они отпустили меня… сказали: «Иди, русский, живи с этим». А Витьку… оставили. Я добежал… до своих… сказал… – Он захлебнулся рыданием, его кулак с силой ударил по земле. – Сказал, что это ОН сдал информацию! Что ОН предатель! Что я чудом спасся, когда он их позвал! Все поверили! Поверили, потому что… потому что я был ранен! А он… пропал! Я думал… думал, он мертв! Лучше бы он был мертв!

Тишина после его слов была гробовой, тяжелее любого взрыва. Даже треск костра стих, будто прислушиваясь. Андрей лежал ничком, его плечи бессильно вздрагивали. Камера в руках Наташки дрожала, ее лицо было белым как мел, глаза – огромными, полными непередаваемого ужаса и боли. Она смотрела на дядю, своего любимого дядю, и не узнавала его.

Дед Иван первым нарушил ледяное молчание. Он не стал притворяться испуганным или удивленным. Его лицо стало жестким, старческим и бесконечно усталым. Он подошел к Андрею и грубо ткнул его плечо ногой:

– Вставай. Надеюсь, закончил свою поганую исповедь. Кто помогал врать? Кто-то же помогал.

Андрей вздрогнул от прикосновения дедовой ноги. Он медленно поднял голову. Его глаза были пустыми, выжженными.

– Ро…мов… – сказал он еле слышно. – Ромов… Он… он был в Москве… когда я вернулся из госпиталя… Он знал… знал Витьку… не верил… что Витька мог… Я… я ему все рассказал… Умолял… Он… – Андрей сглотнул ком в горле. – Он сказал… «Петрову все равно не выжить в плену». А у него… у него был роман… с сестрой моей… Наташа… она его дочь… Он помог… замять… дал денег… Сказал… если правда вылезет… ему конец… И мне тоже.

Наташкин дядька снова уткнулся лицом в землю, его тело содрогнулось в немом рыдании.

– Шесть лет… Шесть лет я жил… а теперь… теперь он вернулся… и все… все рухнет…

Я вылез из кустов. Не бежал, а просто вышел. Внутри было пусто. Не триумф. Не гнев. Пустота. Правда оказалась грязнее, страшнее, чем я мог представить. Мой отец – жертва. Его друзья – подлецв и предатель. Отец моего… союзника Никиты – соучастник, прикрывавший мерзавца ради… Черт его знает, ради чего. Наверное, ради Наташки.

Следом за мной на поляну вышла Деева. Она к дяде даде не подошла. Так и осталась в стороне.

Дед Иван забрал у нее камеру, затем О посмотрел на меня, на Наташку, на жалкую фигуру Андрея.

– Все, – сказал он тихо. – Спектакль окончен. Правда – дерьмо, воняет. Но она наша теперь. – дед сунул камеру мне в руки. – Держи доказательство. А теперь… помоги старику запихнуть этого… козла в машину. И Наталью… забери. Она… стресс у нее.

Я подошел к Наташке, осторожно взял ее за плечи. Она не сопротивлялась, позволила развернуть себя и повести к «Запорожцу». Ее глаза были сухими и огромными, смотрели куда-то в пустоту, не видя ни леса, ни нас.

Дед приблизился к Андрею. Наташкин дядька не сопротивлялся, когда дед Иван грубо поднял его. Он был как тряпичная кукла, тяжелая и безвольная. Его дыхание с хрипом вырывалось из грудной клетки. Запах страха, пота и самогона был невыносим.

Дед Иван завел машину. Звук мотора, обычно такой раздражающий, сейчас казался глотком реальности.

– Домой? – спросил дед и, обернувшись посмотрел на меня. Наташка села вперёд, а мне выпала «честь» находится на заднем сиденье с человеком, который подставил отца.

В глазах деда не было вопроса. Была усталость и понимание всей мерзости происшедшего.

– Домой, – кивнул я. – Сначала… к Наташе. Потом… разберемся.

«Запорожец» тронулся, выезжая с поляны, оставляя позади недогоревший костер, кривую палатку и ад, который мы сами вызвали к жизни. Правда была добыта. Цена оказалась непомерно высокой. И теперь эта правда, тяжелая и ядовитая, лежала у меня на коленях в виде кассеты с записью. А впереди были разбитая Наташка, сломанный Андрей, мой отец с клеймом предателя, и Никита Ромов, чей отец оказался не героем, а подлецом.

Дорога домой была самой долгой в моей жизни.

Эпилог

Морозный декабрьский воздух звенел за окнами, но в доме было душно от тепла батарей, работающей с самого утра плиты и множества людей. За большим столом, сдвинутым на середину комнаты и застеленным белоснежной скатертью, царил непривычный для нашего дома шум. Шум, в котором чувствовалась натянутая струна, прикрытая старательным весельем.

Новый, 1986 год. За столом – я, мать, отец. Наташка с ее матерью, Никита Ромов, примчавшийся из Москвы на пару дней вопреки воле своей матери. Дед Иван, нарочито громкий и хлебосольный. И… Людмила Владленовна.

Она сидела напротив отца, ее осанка была по-прежнему королевской, но в глазах, когда они случайно останавливались на сыне, мелькало что-то новое – растерянность, стыд, а может быть, начало понимания. Илюша уже сопел на диване, не дождавшись боя курантов, сраженный салатом «Оливье», килограммом мандарин и лимонадом.

На столе – все атрибуты советского новогоднего изобилия: холодец, селедка под шубой, салат «Мимоза», мандарины – пахнущие солнцем и праздником, бутылка «Советского шампанского» и скромная «Столичная» для тостов. Дед уже наливал всем по первой.

Отец утроился рядом со мной. Он был спокоен. Слишком спокоен. Как человек, выдержавший страшный шторм и теперь просто радующийся тихой гавани. На его лице не было ни тени былого напряжения.

Военная форма висела в шкафу – реабилитация прошла, клеймо снято. Но шрамы, и внешние, и внутренние, остались. Глубокие. Он ловил мамин взгляд и улыбался ей тихо, по-особенному. А она отвечала ему тем же – взглядом, полным облегченной, выстраданной любви.

Никита сидел рядом с Наташкой. Он сильно изменился за эти месяцы. Вытянулся, повзрослел в лице.

Возвращение в Москву, скандальный расход родителей (его мать, узнав всю правду о муже, подала на развод немедленно и запретила Никите общаться с отцом), необходимость начинать жизнь заново – все это наложило отпечаток.

Но сейчас он старался быть своим, шутил с дедом, подкладывал Наташке салат. Она отвечала ему сдержанной улыбкой. Тень поступка дяди Андрея лежала и на ней. Знание о том, что твой родной дядя – подлец и предатель, лжец, обрекший чужого человека на годы пыток и позора, а потом годами живший с этой ложью… Это не проходит бесследно. Особенно для Наташки, с ее характером и мировоззрением.

Мать Наташки, казалось, постарела на десять лет. Вина за то, что поверила брату и отвернулась от подруги (моей мамы), грызла ее. Как оказалось, это и было причиной полного разрыва общения между ними. Именно из-за того, что Андрей вернулся и выставил отца предателем.

Но сегодня она сидела рядом с матерью. Они еще не подруги, как раньше, но лед тронулся. Мама первая подошла к ней на улице. Просто поздоровалась. Потом заговорила о погоде. Потом… пригласила на Новый год.

– Так, народ, тишина в зале!– заглушил все разговоры раскатистый бас деда Ивана. Он поднял свою рюмку, наполненную до краев. – Скоро куранты! Год уходящий… Эх, год. Непростой он у нас выдался. Со слезами на глазах, да с правдой, которая, как говорится, не дай бог. Но! – Дед окинул взглядом стол, остановился на отце. – Но мы выстояли. Выплыли. Правда восторжествовала, хоть и дорогой ценой. За это – первое спасибо нашему Алешке. – Дед кивнул мне. – Нашел в себе смелость копнуть, куда другие боялись. И нашему Виктору, – голос деда дрогнул, – который вынес невыносимое и остался Человеком. Настоящим. За вас, сынок. За правду. За то, что живой и с нами! За Новый год, который, дай бог, будет спокойнее! За семейный круг, который… который потихоньку срастается обратно.

Мы чокнулись. Звон стекла смешался с первыми ударами курантов по телевизору.

– С новым годом! Ура! – закричал дед.

Все повторили, но энтузиазм был разным. Мама обняла отца, прижалась к нему. Он закрыл глаза на секунду, будто впитывая этот миг покоя и безопасности. Людмила Владленовна чокнулась с Наташкиной матерью – жестко, отстраненно, но все же. Никита улыбнулся Наташке, и она улыбнулась ему в ответ – по-настоящему, хоть и грустно.

Я отхлебнул сладкого лимонада. Жаль, еще нельзя ничего покрепче. Точно не отказался, бы.

В голове, как кинопленка, прокручивались события последних месяцев.

Правда, вытащенная на свет в том лесу под дурацким «спектаклем», оказалась чудовищной в своей простоте и подлости. Самолет отца и Андрея действительно подбили. Отец, блестящий пилот, совершил почти невозможное – посадил горящую машину в горах. Чудом оба – он и Андрей – выжили. Но тут же попали в руки душманов. Плен. Допросы. Пытки.

Андрей сломался сразу. Не выдержал даже угроз. Сдал все, что знал: расположение ближайшей заставы, маршрут колонны с боеприпасами, сроки. Он молил о пощаде. Отец молчал. Молчал под ударами, под ножом, под каленым железом. Его профессионализм и мужество, спасшие их при падении, обернулись против него в плену – его били с особым остервенением, пытаясь сломать «русского аса».

Андрея, как сдавшего ценные сведения, отпустили. Дали шанс: «Иди, русский. Выбирайся. Если выберешься – твоя удача. А твой друг… он нам еще пригодится».

Они были уверены, что отец не выдержит и сломается.

Андрей чудом добрался до своих. Раненый, изможденный. А когда его спросили о Викторе Петрове, страх и подлость взяли верх. Он понял: если скажет правду – что сдал сам, а Виктор молчал – его ждет трибунал и позор. И он ляпнул: «Петров… он… он сдал информацию! Это из-за него! Он предатель! Я чудом спасся!». Раны Наташкиного дядьки, истощение – все говорило в его пользу. Ему поверили.

А дальше вступил в игру Ромов-старший. Он был в Москве, когда Андрей вернулся из госпиталя. Андрей, в панике, рассказал ему правду. Умолял о помощи. И Ромов помог. Помог замять вопрос, использовал связи. Почему? Вероятно, из страха за себя – связь с «предателем» могла погубить его карьеру. А может, из ложного чувства долга перед Натальей, сестрой Андрея? Или просто потому, что мог? Он дал денег, надавил где надо. Сказал Андрею: «Петрову все равно не выжить в плену. Ты будешь жить. Молчи. Если правда вылезет – нам обоим конец». И Андрей молчал. Шесть лет. Пока отец не вернулся из небытия – живой, но с клеймом предателя.

Теперь Андрей сидел в тюрьме. Ожидал суда по серьезной статье – измена Родине. Его ждал срок. Длинный. Ромов-старший тоже был арестован. Снят со всех постов. Его ждали свои статьи. Карьера, репутация – все рухнуло в одночасье. Жена, мать Никиты, подав на развод, запретила сыну даже упоминать имя отца. Ромов вернулся в Москву. И только в одном он уперся намертво. Когда мать запретила ему и с Наташкой общаться, Никита буквально упёрся рогом. Сказал, если будет кто-нибудь ему мешать поддерживать связь с сестрой, он из дома сбежит или еще что похуже сделает. Поэтому на новый год его отпустили к нам.

Дед затянул какую-то залихватскую песню. Наши с Наташкой матери тихо о чем-то переговаривались. Отец и Людмила Владленовна молча смотрели на елку, украшенную самодельными игрушками и старыми гирляндами. Между ними была пропасть, но уже не такая бездонная, как раньше. Наташка улыбалась, слушая деда.

Я смотрел на этот странный, надтреснутый, но все же целый мир за столом и думал о своем. О том, что я умер в 2024 году. Во время учений. Был военным, как и отец. И очнулся здесь, в 1985, в подростковом теле. Сначала это казалось адом. Теперь я понимал. Это на самом деле был шанс. Не просто второй жизни. Шанс исправить то, что было сломано.

В прошлом варианте событий… отец, наверное, тоже вернулся. Но клеймо предателя с него так и не сняли. Наверное, его осудили. Вот почему Никита в электричке, когда мы ехали в поход, назвал его уголовником. Возможно, слышал что-то от Ромова-старшего. А мать, думаю, просто не захотела говорить нам с Илюшей правду.

Бгодаря тому, что я здесь, отец сейчас сидит за столом – оправданный, с чистой совестью. Серега, Димка Ермаков не погибнут. И Макс меня не предаст. Той ночью, в походе, я сразу понял, что-то пошло не так, когда пацаны не вернулись. Хотел поднять кипиш, но Макс меня отговорил. Сказал, мол они специально. Если бы мы разбудили классную, все могло сложиться иначе.

Однако, когда начался разбор полетов, когда стало известно, что ребята пропали, Макс все свалил на меня. Впрочем, сейчас это уже и не важно.

Сейчас мать улыбалась. Наташка и Никита знали правду, какой бы горькой она ни была. Бабка… ну, хоть не пялилась на отца, как на прокаженного.

Цена была огромной. Боль, предательство, сломанные судьбы Андрея и Ромова-старшего, тень на семье Никиты. Но это была цена за правду. За шанс начать все заново.

Дед закончил песню под аплодисменты. Он поднял стакан снова.

– Ну что? Теперь – жить! Встречать новый год без прошлого груза! За будущее! За то, чтобы оно было светлее!

– За будущее!– подхватили все. Даже Людмила Владленовна тихо проговорила эти слова, глядя на сына.

За окном мягко падал снег, укутывая город белым покрывалом, словно давая шанс начать все с чистого листа. Это – моя новая старая жизнь. И теперь, пожалуй, я проживу ее по-другому.